В темноте

      Сегодня был плохой день.       Он был пасмурным, душным, мрачным — таким днём, который хотелось провести, сидя за просмотром сериала или прочтением хорошей книги. Но, как назло, причин оставаться дома не находилось. Ни малейшего признака простуды, ни аллергии, ни стихийного бедствия за окном. Это печалило Амаю и Юхо. Школу они не любили, да и кто вообще в шестнадцать лет испытывал тягу к учёбе и одноклассникам? Разве что те, кому посчастливилось быть любимчиком у учителей и стать популярным в своём классе.       Молча шагая к школьным воротам, девушки пожелали, чтобы занятий сегодня не было. И их желание было так искренно и так велико, что решило исполниться. Сегодня во всей школе отключилось освещение, и ученики, сонные, но довольные, собирались в кучки у дверей здания. Они разговаривали, веселились, дурачились и ждали, что скажут учителя. Просто так отпустить учеников по домам они не могли, а для того, чтобы починить генератор и проверить проводку в здании потребуется какое-то время. И от этой мысли на лицах Юхо и Амаи появились широкие улыбки.       — Чё лыбишься, Сакамото?       Одноклассник, подойдя к Амае, сильно толкнул её плечом. Она пошатнулась и повалилась на Юхо, но всё же смогла устоять на ногах. Парня звали Кокина Гачо и он всем своим видом очень сильно напоминал гуся. Он был маленького роста, тощий, с одутловатым лицом без всякого выражения и глупой улыбкой ребёнка, который очень хотел стать взрослым. У него пухлые губы, маленькие глаза и, что больше всего бросалось в глаза — короткая редкая чёлка, нависшая над лбом. От него отвратительно воняло дешёвыми сигаретами. У него длинная шея, маленькая голова, длинный утиный клюв, голос у него был глухим и крякающим. Его так и прозвали «Гусь», но он не реагировал на свою кличку. Разве что в те моменты, когда её произносила девушка.       — Хочешь, пасть тебе порву? — спросил Гусь. — У меня ключи с собой, можем устроить.       — Что? — хмуро спросила Амая. — Ты что-то крякнул?       Гусь побагровел от гнева, вены вздулись на его птичьей шее. Он наступил Амае на ногу, пыльным ботинком пачкая её чистые туфли. В ответ Юхо, сосредоточив все свои силы в ноге, обрушилась каблуком туфли на стопу Гуся. Гусь взвыл от неожиданности и боли, Амая запрыгала на одной ноге, эта внезапная атака ранила и её, но она чувствовала себя вполне удовлетворённой.       — Ёшида, не лезь, — сквозь зубы прошипел Гусь. — Или и тебе пасть порву.       — Эй, Ёшида… — раздался позади них голос.       — О, Суо, — хмыкнул Гусь. — Поможешь мне затащить этих двоих за школу? Чтоб их больше никто не увидел…       — Ёшида, — повторил Микото, глядя себе под ноги. — Там… учитель велит строиться по парам… с соседом.       — О? — Юхо подошла к Микото, предусмотрительно спрятавшись за его высокой фигурой от Гуся. — А уже известно, куда нас отправят?       — Н… нет.       — Хм. Пойдём? Где наш класс?       Микото резко развернулся на пятках и, сгорбившись и убрав руки в карманы, направился в сторону толпы юношей и девушек в чёрных пиджаках. Юхо растерялась от такой реакции и взглянула на Амаю, не зная, что ей делать. Хромая, Амая пошла в сторону класса.       — Суо покраснел, Ю-тян, — шепнула она.       — Что? Почему? — тихо прошептала Юхо. — Он смутился из-за тебя или из-за Гуся?       Амая не успела ответить. Она увидела в толпе гениальную голову президента студсовета и теперь боялась упустить её из виду. Юхо встала рядом с Микото, один вид которого показался ей ужасно несчастным. Он выглядел сонным, постоянно смотрел в сторону и пальцами касался губ. Ему хотелось курить. Юхо не понимала этой привычки, но была благодарна, что Микото курит не такие гадкие сигареты, как Гусь. Запах сигарет от Микото был даже приятен.       — Суо-кун, — негромко обратилась она к парню. — Ты можешь идти, если хочешь. Только не сразу, ладно? Я тебя прикрою…       — Ёшида, — он поводил носком по асфальту. — У меня к тебе просьба.       — Э? Просьба?       — Ты же отличница, — он нахмурился, будто слова давались ему с трудом. — Помоги мне… с домашкой.       — Хм… я дам тебе тетрадь, если будешь приходить немного раньше. Успеешь списать…       — Нет, — прервал он девушку, краснея и пряча взгляд. — Позанимайся со мной после школы. Пожалуйста. Я… буду стараться.       Она наклонила голову набок, стараясь понять, не шутит ли он. Плохой парень, которому захотелось учиться? Это было для Юхо чем-то из области фантастики. К тому же… вдруг он такой же, как Ичиро и Гусь? Вдруг он тоже действует только для того, чтобы поиздеваться над Юхо?       — Я могу… избить кого-нибудь взамен, — предложил он. — Прямо сейчас.       — Не надо! — вздрогнула она. — Ладно, Суо-кун, раз ты настроен так серьёзно, я помогу. Но из меня очень плохой преподаватель.       — Спа… сибо.       2-А класс сдвинулся с места. Нестройным рядом они шли по тротуару вдоль решётчатого школьного забора, мимо двухэтажных жилых домов, прямо к трамвайной остановке. Классный руководитель шёл впереди и что-то говорил, но Юхо его не слышала. Она смотрела по сторонам и думала, с чего начнёт обучение Микото. Может быть, с японского языка, может быть, с алгебры, но, вернее всего, она убежит изо всех сил, если почует хоть малейшую опасность. Одноклассники были злы с ней, и это зародило в ней чувство подозрительности.       В трамвай сорок учеников и один учитель затолкались так плотно, что Юхо не могла даже поднять руку, чтобы вытащить КПК, куда были загружены проездной билет, студенческий и кредитка. И она не могла дотянуться до поручня. Микото был близко. Даже слишком близко. Толпой их так сильно прижало друг к другу, что Юхо чувствовала, как он дышит. Трамвай дёрнуло, Юхо пошатнулась, зажмурилась и повалилась на Микото. На его груди, прямо на ткани чистой, белой рубашки, остался яркий розовый след от её помады. Увидев пятно, Юхо покраснела до корней волос и тут же спрятала взгляд. Лица Микото она не видела, но думала, что он разозлился.       — Ёшида, — сдавлено, как будто ему вновь трудно даются слова, проговорил Микото. — Держись за меня.       — У… угу.       На дорогу ушло чуть меньше получаса, и эта неторопливая поездка в тесном трамвайном вагончике убаюкивала сонных молодых людей. К тому же было жарко, тесно, и по радио играла спокойная мелодия на пианино. Юхо чувствовала, что у неё слипаются глаза. Длительная поездка утомила не её одну: в вагоне слышались шумные зевки, ребята начинали громко жаловаться и ругаться, кто-то ёрзал и двигался к выходу. Но рядом с Микото ей было спокойно. Она крепко держалась за его плечи, стесняясь бросить взгляд на след от помад, и впервые в жизни чувствовала себя в безопасности.       Ученики выбрались из трамвая и вдохнули полной грудью прохладный утренний воздух. Ребята потягивались, их суставы хрустели, они сами ругались, жаловались и толкались. Учитель не сразу утихомирил их. Ему пришлось воспользоваться помощью всё ещё бледного после вчерашнего потрясения, но уже бодрого и готового нести справедливость в мир Мунакаты Рейши.       Как выяснила Амая, Рейши был довольно разговорчивым. Он уже успел предположить, куда они направятся — это будет либо поход в музей современного искусства, либо, что более вероятно, коротенькая экскурсия в один синтоистский храм. В том храме, как уже успела выяснить Амая против своей воли, были расположены древние статуи будд, алтари для подношений, глиняные таблички с невероятно редкими иероглифами. Но больше всего Рейши интересовал некий древний многотонный камень, который, как говорят настоятели храма, время от времени пускает в небо лучи яркого света. Амая не верила в чудеса, но Рейши заявил, что если загадать желание у этого камня, когда он пускает свет в небо, оно непременно исполнится. Лично он хотел пожелать ужасной смерти всем насекомым.       — Ебаный в рот, — раздалось из-за спины Амаи.       — О, ты был в этом месте, Кондо-кун? — спросила Накадзима Харуко, державшая Ичиро за руку. — Расскажешь?       — Хуйня, блять!       — Статуи тринадцатого века? — переспросила девушка. — И цветные фрески? О, не думала, что тебе это нравится, Кондо-кун.       — Пиздец.       Харуко засмеялась, но вместо привычных слуху «хихи-хаха» её смех был похож на вымученное и неестественное «о-хо-хо».       — Кто бы мог подумать, что Ичиро так эрудирован, — произнёс Рейши. — Стыдно признаться, но я давно перестал понимать его речь. Наверное, я недостоин прикоснуться к его возвышенному уму.       Амая не сразу ответила. Должно быть, только два человека в мире способны были понять Кондо Ичиро — это Накадзима Харуко и Ята Мисаки. Амая не знала, почему лишь эти двое стали избранными переводчиками глубоких речей Ичиро, да и ей это было неинтересно. Ичиро прекрасно выживал и без друзей: все вокруг прекрасно его понимали, даже если у этих всех безвозвратно вяли уши.       — Однажды он напишет книгу, — вздохнула Амая. — И через две тысячи лет только она останется от вымершей человеческой цивилизации. Её найдут инопланетяне и будут долго плакать, потому что никогда не достигнут подобного величия.       Рейши сдержанно засмеялся.       — Надеюсь, к ним перейдут от нас твои роскошные ботинки, Сакамото-кун.       Амая не заметила, как покраснел Рейши. Она была занята разглядыванием своих чёрных туфелек с округлыми носками. На них остались пыльные следы от Гусиных лапок. Неужели это привлекло внимание Рейши?       — Эй, президент, — она нахмурилась. — Ты чего смеёшься? Я знаю, что у меня туфли грязные!       Рейши не понял, что именно в его комплименте вызвало такое негодование, но впервые за свои шестнадцать лет он почувствовал, как от боли у него щемит сердце.       Храм на окраине Шидзуме оказался очень тихим и мирным местом. Он был таким же серым, как и небо над ним, а его семисотлетние статуи будд давно превратились в округлые голыши, которые будто бы на протяжении веков старательно и беспощадно обтачивало море. Здесь продавались алтари для поминания умерших, благовония, деревянные таблички, предсказания, листки с молитвами. Здесь священнослужители ходили в традиционных японских одеждах: широких чёрных штанах, чёрных юкатах и деревянных сандалиях. На заднем дворе находился алтарь, где курились благовония, и к длинному плоскому камню был прикреплён железный амулет — голова льва. Здесь, по словам священнослужителей, покоился безымянный святой.       Но интереснее всего было внутри храма. Там, где под высокой крышей, прятался от людских глаз некий древний каменный монолит. У учеников перехватило дух при одном взгляде на нечто столь великое и громадное. Они, немногие из сорока человек, кто обладал чутким сердцем и живым умом, чувствовали себя ничтожными рядом с этой непостижимой загадкой истории. Никто не знал, откуда взялся этот камень, никто не знал, кто его создал и зачем вырезал на нём грубым инструментом странные, не поддающиеся расшифровке письмена. Ясно было лишь одно: он существовал. И люди назвали его Сланец.       До Сланца можно было дотронуться, можно было даже взобраться на него, можно было сфотографироваться рядом с ним. Служители храма, казалось, понимали его истинное предназначение, и потому не опасались, что дети смогут повредить или осквернить культурное наследие исчезнувшей цивилизации. Харуко с Ичиро фотографировались а фоне Сланца; Гусь пинал его ногой и громко то ли крякал, то ли хохотал; Мисаки беспокойно слонялся вокруг камня. Микото и Рейши держались от него поодаль. Служители храма одаривали их загадочными, широкими улыбками, и было видно по реакции парней, что это им не слишком нравится.       Но Амая и Юхо были слишком заинтригованы Сланцем, чтобы обращать внимание на подобные вещи. Камень манил их и, когда они вошли в храм, мир вокруг перестал существовать. Им было хорошо. Им больше не было страшно. В те мгновения не существовало ни школы, ни злых одноклассников, ни учителей, ни проблем. Они словно парили в облаках. Ноги сами несли их к Сланцу, и они покорялись судьбе, вверяли свои сердца во власть чего-то незримого, манящего и зовущего их. Они протянули руки, коснулись камня, ощутили бьющееся под его толщей могучее сердце…       …и наваждение рассеялось.       Иллюзию прервали голоса. Голоса одноклассников, вновь обсуждавших их, вновь дающих им обидные клички, вновь пытающихся их обидеть. Амая нахмурилась, она стиснула зубы от охватившего её гнева. Юхо опустила взгляд, в её сердце вновь разливался яд леденящего душу презрения.       Экскурсия закончилась. Но она была лишь началом плохого дня.