Избегай зова плоти, жаждущей удовольствия. Воистину, легчащий способ загубить жизнь — беззаботно предаться плотским наслаждениям. Какой прок в падшей женщине? Её внимание? Едва ли. И каковы плоды такого союза? Только приумножения горя и несчастий! А что, как не горе и несчастия, укрепляет силы Чужого? Шестой запрет — Распутная плоть
Наконец-то она выпила, и мир мгновенно стал легче. Да, легче пуха! Голова закружилась, и Эсма ухватилась за ближайшее плечо, чтобы не упасть. — Ну-ну, только не потеряйте контроль, леди. Она подняла глаза, встречаясь к своему изумлению с насмешливым взглядом колких глаз Мартина. Нет, она знала, что он будет здесь, и даже ждала этой встречи, и все-таки ее пробило сладкой дрожью, когда она поняла, что он рядом. По рукам мгновенно побежали мурашки, точно по венам разлилось игристое вино, и Эсма почувствовала, что краснеет. Давно с ней не случалось ничего подобного, во всяком случае, с такой силой! Эсма обернулась, чтобы взглянуть на Корво: еще недавно ей чудилось, что она заинтересована в нем не на шутку, но это было полтора дня назад… Хотя ей казалось, что на прошлой неделе. Или в прошлом месяце. В любом случае, вместо Корво взор леди наткнулся на неуемного Пендлтона, который никак не мог приткнуться ни к одной компании и теперь направлялся к Мартину и Эсме. Судя по раскрасневшемуся лицу, аристократ уже тоже неплохо набрался, как и леди Бойл. Впрочем, они оба умели переносить опьянение на ногах, не теряя равновесие — практика на доброй сотне суаре в год не прошла даром. — Леди Бойл можно не поддерживать с таким фанатизмом, достойным Верховного Смотрителя. Не настолько она пьяна, Мартин, просто хочет пообжиматься. — Морда хорька, от природы доставшаяся Пендлтону вместо лица, растянулась в презрительной ухмылке. — Да уж, артистический талант в семье Бойл получили не все. — Тем лучше, значит, мы можем обсудить дела, — невозмутимо парировал Мартин. Его руки уверенно направили за талию Эсму к столу, за которым смаковал бокал пива Хэвлок. — «Пообжиматься»? Как у Вас язык не заплетается на таких словах, — прошипела Эсма поверх руки Мартина, перебравшейся ей на плечо. Глаза ее метали молнии, но Пендлтон встретил их бесстрашно: уж перед чем он никогда не пасовал, несмотря на вялый характер, так это перед старой-доброй едкой перепалкой. И тем не менее, сказать прямо «Вам далеко до Вэйверли» он не решился, ведь так? Хотя и намекнул более, чем прозрачно. — Я просто держу свой организм в большей строгости, чем… — Аристократ с преувеличенной демонстративностью повернулся к Хэвлоку. — Леди Бойл собиралась принести нам бутылку своего лучшего инжирного вина, но, видимо, ей потребовалось подкрепить свои силы в пути… — О, а Вы совсем не боитесь смерти, Пендлтон. — Эсма сощурилась. — Смерти… вследствие совершенно не подозрительного и не вызывающего никаких вопросов несчастного случая. — Хватит, — сказал адмирал, шлепая рукой по столу. В тоне его было пополам суровости и добродушия, да и кулак он все-таки не сжал, но чувствовалось: пока этот властный человек не раздражен. И лучше так это и оставить, для всех присутствующих. Эсма стрельнула взглядом на Мартина, с которым так и стояла, соприкасаясь плечами. Ей нравились мужественные, может, даже опасные мужчины, но в адмирале было что-то отталкивающее. Можно любить бурные волны, правя парусником, однако тонуть желающих не найдется, не так ли? Леди Бойл отвела глаза, когда Хэвлок спросил ее: — Вы достали яд, леди? — Не нужно торопиться, пусть Берроуз прочувствует все оттенки нехватки средств. — Сдержанно отозвалась Эсма. — Посмотрим, что заявит его армия, получив вместо жалования только извинения. — Я полагаю, нужно ковать железо, пока горячо. — А я полагаю, что не стоит прыгать в бассейн, пока он не наполнился, сэр! — Сказала Эсма с большим неудовольствием, чем собиралась. Хэвлок повернулся к Пендлтону достаточно быстро, чтобы успеть заметить мерзкую улыбочку на его лице. Очевидно, милашка Тревор не мог дождаться, пока две равно раздражающие его личности вцепятся друг другу в глотки. Но пока подобной развязки не предвиделось, к его заметному разочарованию. — Что Вы об этом думаете, Пендлтон? — Спросил Хэвлок. — О чем? Я не слышал ни слова. Звон монет, пересыпающихся в ваш карман и ничего больше. Не думаю, что есть резон обращать на это внимание. Эсма раздраженно мотнула головой, закатывая глаза: — Вам не помешает немного перспективы с женской стороны, душка Тревор. — Думаю, Пендлтон и без Вашей помощи может взглянуть на все… вполне женским взглядом. — Кого из нас Вы желали оскорбить, адмирал? Она, наконец, посмотрела на Хэвлока прямо. Добрые две секунды все молчали, так что стала слышна дробь дождя за окном. Эсме показалось, что сейчас случится нечто страшное… И она была готова закричать или разбить какой-нибудь бокал, только чтобы все занялись чем-то другим. Когда адмирал начал подниматься из-за стола, Эсма неосознанно сделала шаг назад. Хэвлок еще раз хлопнул по столу, уже обеими ладонями, и леди вздрогнула. — Что ж… Буду ждать отчета о вашем успехе. — Адмирал перевел взгляд с леди Бойл на Мартина, затем снова всмотрелся в Эсму, пронзительней, чем прежде. — Оставляю вас обсуждать детали. Хэвлок не произнес этого вслух, но взглянул на Мартина одобряюще, напоминая ему об их недавнем разговоре: Эсма любвеобильна, а сердце очарованной женщины мягче спелой тивийской груши. Можно впиться ногтями, так, что никто не вырвет из них добычи, не раздавив плоть в кашу. Иметь такую власть над леди Бойл… новой хозяйкой наследства всей своей прославленной фамилии, было бы удобно. И, раз уж меж нею и Мартином действительно чувствовался некоторый интерес, грех было бы не воспользоваться им. — Он оставил все на нас? — Недоуменно уточнила Эсма, когда адмирал покинул их общество. Легко оказанное ей доверие не льстило, больше заставляя тревожно трепетать. — Хэвлок говорит прыгать — мы даже не переспрашиваем, как высоко. — Пальцы Мартина снова вползли на ее плечо, доверительно поглаживая едва заметным со стороны движением. — Я — мозг нашего конклава, Корво — убийственная мощь, Вы, леди — денежки, а Хэвлок командует. Эсма склонила голову набок. — А Пендлтон? Необходимый раздражающий рудимент? — Я — голоса в парламенте! — Тот ткнул себя в грудь под жабо. — Голоса! — Ну разумеется. Вы стоите всех нас. — По крайней мере, я никого не убивал. Впрямую, разумеется, нет, не могла не признать Эсма. Но когда ты отдаешь приказ кого-то «устранить», как ты считаешь это для себя? Становишься убийцей в этот момент или продолжаешь воображать себя чистеньким? Она знала, что Вэйверли отдавала не один такой приказ. Что Лидия продавала неугодных ей служанок в «Золотую кошку», прекрасно понимая, что это приговор для каждой из них. А она сама… — О, пожалуйста! Я не более порочна, чем Вы, Пендлтон, да и свет в целом. Все мы лишь пытаемся выжить, купаясь в нечистотах, называемых аристократической средой, и те подлости, которые мы совершаем единственно ради сохранения своего существования, творят новых подлецов, которые дадут жизнь следующему поколению ехидн, а также помешают раскаянию нас, — Эсма повела рукой, точно видела перед собой целое поле аристократов, — даже, когда для нас настанет зима жизни. — Императрица Джессамина… — Императрица Джессамина, да обретет покой ее честная душа, также совершала множество неоднозначных поступков, и многое из того, что делалось на благо народа, вызывало ропот. И когда на престол вернется законная наследница Колдуинов, ей также придется принимать тяжелые решения, не делайте вид, будто не думали об этом. Так что предлагаю отбросить всякое лицемерие и перейти уже к циничной честности, господа. Мартин усмехнулся. Тем довольно-изумленным звуком, когда пробуешь новый клинок, и он оказывается острее и прочнее, чем ты предполагал. Дождь усиливался, так что внутри паба можно было вообразить себя в открытом море, посреди бушующих волн. Вода хлестала дерево стен с тем особенным звуком, который успокаивает одних и пугает других. Новоиспеченный Верховный Смотритель тоже взял реплику в разговоре: — Для вселенной нет добра и зла. Только мы, люди, решаем, что правильно. И иногда это влечет за собой… сопутствующий ущерб. Они с Эсмой так и стояли плечом-к-плечу, напротив Пендлтона, точно восставшие против него. — И для вселенной эти суждения ничего не значат, так? Единственное, что одобряет природа — это движение. — Эсма склонила голову, чуть повернув ее вбок. Взглянуть на Мартина из этого положения она не могла, но подала ему знак этим жестом, что она обращается к нему. — Порой мы видим его в ужасных обличиях. Разложение, гниение… Для природы это естественно и желанно. — Согласен. Но будь Вы на месте природы? Если бы у Вас была возможность что-то изменить? — А она и есть. — Эсма вздернула подбородок. — О пропаже Ее Высочества Эмили стали говорить с таким пылом в последние дни! Так она у вас? Мартин развел руками, изображая невинную улыбку, коей на его лице поверить было невозможно. Впрочем, с его же намеренного попустительства. — Что ж, пусть юная Эмили вернет себе корону. Я говорю, глядя на выгоду, которую смогу получить сама: наше общество вдруг стало так мило либерально при Джессамине, удивительно, чего мы сможем добиться при второй женщине на престоле подряд! — Эсма прислонилась бедром к столешнице. — Моя сестра была бы куда счастливее, если б ее талант был принят, как должно. А не сходила с ума в поисках любовника, полагая, что единственный мужчина, способный по-достоинству оценить ее музыкальные дарования непременно должен быть подкуплен сексом. А Вэйверли? Ее способности — да в иное русло… Чудом она осталась жива, произволом Корво, а ведь склонись чаши весов в другую сторону, хоть в какой-нибудь мелочи переменись мозаика ее судьбы, и сестры Бойл остались бы вдвоем. Сплотили бы их похороны младшенькой сильнее, чем ее пропажа? Знать ответ на этот вопрос не хотелось, даже из любопытства. А Каллиста Карноу, спросила себя Эсма. Она слышала об этой юной бунтарке: когда-то она пыталась сбежать на корабль, и это ей почти удалось. Ее вернул в институт благородных девиц сам капитан судна, решив, что изнасиловать всей командой и бросить за борт можно любую, но не племянницу Джеффа Карноу. И что теперь представляла собой Каллиста? Тоску по несбыточному, утянутую в форму гувернантки. Поистине печальный итог. — А Вы, леди Бойл? Что бы Вы делали, будь наше общество уже готово к большему, чем ныне? Она отвела глаза. — В отличии от Лидии, мой единственный талант в занятиях любовью. Тут даже клавесин не нужен, так что моя жизнь и сейчас меня вполне устраивает. Мартин едва заметно ухмыльнулся: край губ дернулся на миг, и снова рот его вернулся к суровому выражению. Однако взгляда смотритель от Эсмы не отвел, размышляя, что она ответила бы, не будь в комнате Пендлтона? Будь все так, она не завела бы этот разговор. Будь она довольна своей жизнью, она сейчас не находилась бы здесь. — И Вы полагаете, что чем-то можете пригодиться со своими умениями тут? Нам? — Пендлтон фыркнул, и на нижней губе у него осталась капелька смешанной с вином слюны. — Может, Вы перепутали «Песью яму» с «Золотой кошкой»? — О, не беспокойтесь, Тревор, туда я тоже наведаюсь. — Эсма зло сощурилась. — И Вы составите мне компанию. Если не боитесь. Пендлтон не понял, судя по тому, как вздрогнул и отпрянул, услышав эти слова. — Мадам Пруденция дает своим девочкам что-то, предупреждающее беременность. Ну, не кривитесь так, душка Тревор, понимаю, разговор о женщинах Вас смущает, но это факт! То, что накапывают им в стакан способно убить плод во чреве. Весь пузырек, подлитый в чай или вино регента, перевернет историю. Полагаю, уж лошадиной дозы ему будет достаточно… Мартин коснулся холодными пальцами, затянутыми в перчатку, тыльной стороны ладони Эсмы, и леди осеклась. Пендлтон смотрел на нее расширенными глазами. — Лихой план, леди, — улыбнулся смотритель. — И споры мне по душе, но я умолял бы вас отложить пари на более спокойное время. Если можете, найдите нужное нам… иным путем. — Я спрошу у доктора Гальвани, — не без разочарования согласилась Эсма. Пендлтон зло допил вино одним глотком и поставил стакан на стол. Он чувствовал, что весь вечер его оскорбляли и унижали — в последнем месте, где прежде этим не занимались. Ужасный день, и ужасно кончается, подумал Пендлтон, охваченный навязчивым желанием отомстить хотя бы в мелочи: — Сочувствую Вам, Мартин. Сложно соблазнить женщину, которая сама может купить все, что ей только захочется. — Если Вы считаете, что завоевать женщину можно, только осыпая ее деньгами или подарками, то это я Вам сочувствую, Пендлтон. Ну вот и все, подумала Эсма, понимая, как кровь в ней закипает, точно ей снова семнадцать. Вот и все, я пропала: могла бы удержаться на краю пропасти и оставить будоражащую интрижку… ну, интрижкой. А она начала испытывать чувства. Какая гадость, сказал ее внутренний голос интонациями Вэйверли. — Послушайте, Мартин, — она так и не ощущала, что легко может обращаться к нему по имени, даже несмотря на то, что собиралась сказать. — У Вас же в этом заведении есть комната? Не покажете мне ее? Пока Мартин, Эсма и Пендлтон шушукались в углу, Корво из комнаты исчез. То ли отправился к себе, то ли пошел проведать Эмили. Теперь Мартин и Эсма юркнули в закуток, ведший на лестницу. Пендлтон огляделся, примеряясь, к кому бы пристать. Пьеро что-то втолковывал за дальним столом Каллисте, а та, сидя вполоборота, пыталась найти секунду, чтобы хотя бы озвучить отговороку и побежать, прикрываясь от дождя руками или задранной на голову курточкой, в башню к Эмили. Сразу за ними, зевая, скребла пол Сесилия (явно навострив уши более чутко, чем могло показаться). Самуэль — на расстоянии вытянутой руки — потягивал что-то из мутного стакана, закусывая колбасой. Но с ним Пендлтону не о чем было поговорить, не о его поездках в «Золотую кошку» же! При мысли, что Эсма пыталась взять его «на слабо» и ввязать в ее плохо продуманные интриги, Тревор содрогнулся. Будь на ее месте Вэйверли, он доверился бы ей. Но Эсма, несмотря на остроту языка, не отличалась остротой ума, что он прекрасно видел на протяжении всей ее жизни. Так что — нет, подумал Пендлтон. И потихоньку начал побираться к единственному, кого счел более или менее равным себе во всем пабе — из оставшихся. — Что, пришли отволочь меня назад в клетку? — буркнул Соколов, демонстративно глядя прямо перед собой и не оборачиваясь на аристократа. — Думайте не о том, что Вас запирают от мира, сэр. — Вздернув нос, произнес Пендлотон. — Это миру мешают навредить Вам. Какой я тебе сэр, хотел огрызнуться Соколов, но ровно в тот момент мимо прошла Лидия с подносом: ученый сделал ей игривую «козу» пальцами, и служанка заливисто хихикнула, подпрыгивая, будто бы Антон действительно ее коснулся. Тем не менее, из стаканов на подносе не пролилось ни капли. Соколов почувствовал некоторое удовлетворение. Он знал, что Пендлтон будет стоять у него над душой, пока не добьется обещания написать картину с его постной физией, однако в сложившихся обстоятельствах Антону подошел бы и такой собеседник. Тем более, возможность есть и пить все, что только нашлось бы в пабе, скрашивала любые обстоятельства. — Когда все кончится, Вы получите более чем щедрое воздаяние за все неудобства. И сотрудничество, разумеется. Как видите, наша маленькая, но очень серьезно настроенная компания пополнилась на одного человека… и на один весьма внушительный капитал. Соколов прикрыл глаза, вспоминая роскошные пиры в поместье Бойлов. — Ах да, Эсма, красотка Эсма… И недурно образована, как оказалось, хотя при ее-то внешности можно быть полной дурой… — Это Вэйверли красавица. Не Эсма. — А, да все они хороши, все три сестрицы. Но Эсма единственная из всех чего-то стоит. — Соколов сделал жадный глоток, ополовинив стакан. — Тридцать пять ей — или сколько? А она еще никого не убила. — На приеме в честь именин леди Освальд она выплеснула полный бокал тивианского красного на мою кузину Селию. — И чего ж Вам больше жалко: кузину или вина? Пендлтон помолчал. — Она — Бойл. — Да, но, в первую очередь, хорошенькая женщина. И, говорят, горяча в постели. Да, чуть не брякнул Пендлтон, собираясь соврать, что он знает не понаслышке. Но замолчал, задумавшись, зачем бы ему вообще стоило это говорить. Никакого удовольствия в подобной лжи он больше не находил. Он половину вечера смотрел на Эсму, размышляя, когда проявится ее сучья натура — и, мысленно произнося именно это слово, он только повторял за всем светом. Так ее называли. Течная сука, иногда чуть приличнее, однако, выражения точнее о ней было не найти. В то мгновение Эсма как раз качнула головой, полуприкрыв глаза и растянув губы в слабой улыбке, обращаясь к Мартину. Если он собрался сыграть на ее похоти, не так уж наш стратег умен, подумал тогда Пендлтон. Эсма заездит его досуха, а затем перешагнет, как всегда поступала со своими любовниками. Может быть, она искала некий идеал, но, скорее, просто наслаждалась процессом, не задумываясь о последствиях. С чего бы этому перемениться с тех пор, как она встретила Тига Мартина? Была ли она по-житейски смекалиста? В определенной степени. И в половину не так, как Вэйверли, однако превосходила в этом, по крайней мере, Лидию. А еще Эсма действительно была образованна. Что из этого называть умом, каждый решал сам, суть крылась в другом. Еще никто не использовал ум Эсмы в своих интересах. Во всяком случае, до этого дня. До того, как она попала к лоялистам. Проблема заключалась в том, что у Мартина комнаты не было. Нет, место где он ночевал, задерживаясь на собраниях лоялистов, конечно, имелось. И Мартин заодно присмотрел дополнительное — просто на всякий случай. Но нехорошо было бы вести Эсму по осклизлому склону утеса или подсаживать, стоя на мусорном баке. Даже такой лихой девице, какой она показалась Мартину, это могло испортить весь настрой. А он, да простится ему шестой запрет, собирался вкусить от момента все, что только возможно и чуточку больше. Еще на лестнице он взял ее лицо в ладони, нежно и твердо, ласкающим движением заставляя ее запрокинуть голову: не каждой по нраву, если ее дергают за волосы. Может, Эсме и нравилось, но пока для этого точно еще не пришло время. Излишним напором можно было все только разрушить. И тем не менее, сейчас она была в его руках во всех смыслах, какие только можно вообразить. Сможешь ли ты пожертвовать ею, когда придет время, думал Мартин, наклоняясь к ней для поцелуя. Если придет, поправился он, уже прижимаясь ртом к ее теплым губам. Пока что он чувствовал сомнения — и если Тиг Мартин и был способен испытывать любовь в том или ином смысле, то именно по этому признаку он у себя ее и находил — как находят досадную болезнь. Так или иначе, время от времени, хоть и изредка, он все же влюблялся, что проявлялось в некоторых сомнениях насчет того, может ли он пожертвовать объектом своей привязанности. На деле выходило… каждый раз по-разному. Эсма вздрогнула, напрягаясь, и Мартин тоже прислушался. Для него шаги над головой, шорохи и скрип старого здания не представляли интереса, но леди в его объятиях деревенела в опасливой чуткости. Она слышала отдаленное пение — хотела бы она списать его на обман слуха или шум разбивающихся о берег волн. Но нет, это была руна, и не одна, монотонное потустороннее мычание, такое знакомое и такое раздражающее отвлекало ее, пробуждая только худшие воспоминания. Мартин принял ее остолбенение за стыдливость — вероятно. Как ни странно, но, скорее всего, он не нашел для себя иного объяснения ее внезапной нерешительности. Он уверенно завел — почти втолкнул — ее в ближайшую полутемную комнату. Эсма смутно узнавала обстановку. — Здесь нет крыс? — Не говорите, что боитесь чумы. Она глянула на него несколько холоднее, чем за секунду до этого. — А Вы не похожи на человека, который не размышляет о всех возможных итогах своих поступков. Мартин усмехнулся. Единственное, что могло закономерно воспоследствовать тому, на что он рассчитывал, так это беременность, но его ли это была забота? — Если мы и умрём, то уж точно не так бесславно. — Удивительно, как разных людей разному учит опасность, — вздохнула Эсма. — Вас она, видимо, сделала бесстрашным, а я после первого же несчастья поняла, что все, даже самое ужасное, каким бы нереальным ни казалось, может случиться со мной. Я ничем не лучше других. Она задумалась о вещах серьёзных и пугающих, отводя взгляд и отворачивая голову, так что следующий поцелуй Мартина застал её врасплох. — Вы лучше других, леди. Лучше всех. Она повернулась к Марину, так что их носы почти соприкасались. Ей достаточно было подняться на цыпочки — не полностью, чтобы закончить разговор поцелуем. Но в голове Эсмы ещё крутились слова Мартина, и она подумала, какая же это привычная для неё ложь, которая давно перестала её радовать. Но она ещё служила паролем, сигналом: я хочу тебя. Она ещё думала о лжи, когда он подхватил её под бедра, усаживая на стол. Алкоголь давно не мутил ее разума, за столько лет впитавшись во все ее существо. Эсма только чувствовала легкое головокружение даже от самого крепкого виски, да позволяла себе легкие покачивания головы, если где-то как раз играла музыка. Но Мартин об этом, разумеется, не мог знать, и принял ее поведение за следствие опьянения. — И что же Вам желаннее всего: я, будущее страны, приключение, которого у Вас еще не было? — Все сразу, — искренне отозвалась она, не уверенная в глубине души, хотела ли она так честно признаваться или нет, но голос ее звучал уже почти против ее воли. — И свободы… свободы для себя. Она потянулась к нему, чувствуя легкое головокружение и легкий голод, а еще жар, заставлявший ее хотеть раздеться, даже не будь у нее к тому иных причин. — Вы, Верховный смотритель, теперь будете грешить со мной? Он вдруг замер на секунду, едва ли не отпрянул: по-настоящему удивленный, но довольный этим неизвестным открытием. И что-то в глубине его глаз изменилось. Точно открыв бутылку «Кинг-стрит» он обнаружил внутри именно то, что ему обещала этикетка. — Не грешить. Священнодействовать. Тихий шорох его куртки, упавшей на пол, заглушил для Эсмы дребезжание рун на этаже выше. Она бы приказала ему надеть маску Холджера, если бы это не лишило ее возможности целовать его. А ей этого хотелось, до боли, до нытья меж ног, о котором не стесняются говорить мужчины. Но на самом деле, и у женщин бывает эта жгучая жажда прикосновения, от которой, кажется, сойдешь с ума, если там, где надо, где все горит от ожидания, не окажется хотя бы руки. На разговоры они больше не тратили время, приникнув друг к другу, и Эсма внезапно для самой себя, но и не меньше — для Мартина, показала себя дикой и жадной, хватая его за язык, стоило ему неосторожно углубить поцелуй. Оба они знали вкус страстных быстрых случек, вот только прежде им чего-то не хватало. Теперь же это неизвестное, так и не названное, нашло их, расцветив близость иными оттенками, незнакомыми, но издавна долгожданными. Мартин запустил руку в волосы Эсмы, расстегивая заколку, зажимая пряди меж пальцев… — Какой Бездны вы тут устроили?! Эсма подпрыгнула на столе так нервно, что ударилась головой о край картины, висевшей над нею. Ноги она, тоже от неожиданности, подтянула к себе, мысленно поблагодарив удачу, что до той минуты еще оставалась в брюках. — Вы рехнулись? — В дверях стоял Пендлтон. — Во имя… Да, да, Холджера, имели бы Вы совесть, Мартин! По крайней мере, не на кровати… Пендлтон потер лоб, кривя лицо на все лады. — Стол придется заменить. Фу, какой ужас… — Брезгливо, двумя пальцами Пендлтон поднял куртку Мартина и бросил ее ему в грудь. Смотритель без труда поймал ее, надел ленивым движением без капли смущения и прежде, чем выйти, обернулся, чтобы подмигнуть Эсме. Та сидела, как замороженная в толще тивийского айсберга: без шанса двинуться, едва дыша. Грудь стянуло невероятным спазмом совести. — Я не знала, что это Ваша комната, — соврала Эсма, не глядя на Пендлтона. Она кое-как стекла со столешницы, оглушенная стыдом, и стояла перед Тревором, глядя в угол. Щеки ее алели, как никогда. Ни вино, ни любовный пыл еще прежде не заставляли ее лицо гореть таким пламенем. Только покинув на негнущихся ногах комнату, леди Бойл поняла, какую нелепую ложь пыталась скормить Пендлтону: он знал, что она не могла обмануться. Уж не теперь, когда он протрезвил ее своим вторжением. В коридоре Эсма привалилась спиной к стене, чувствуя, как в горле поднимаются слезы растерянности, горькие, точно она наглоталась воды. Она хотела приключений, ввязавшись в дела лоялистов, но ее кидало, будто утлую лодчонку в шторм, от восторга к ужасу и вот, пожалуйста — к унижению. Страшно было вообразить, во что она еще вляпается, если продолжит в том же духе. Нет, она не хотела, чтобы ей было настолько интересно жить. И самое странное, она чувствовала наибольшее разочарование не оттого, что им с Мартином не дали насладиться друг другом. Ей хотелось того, что случается после: объятий, полных нежности утоленной жажды близости. Вот чего у нее не было годами по чему она так безнадежно тосковала. Выгнав нахальную парочку, Пендлтон с головой зарылся в кофр в поисках выпивки. Он порядком набрался за вечер, но гнев отрезвил его больше, чем хотелось бы. Пендлтон подошел к столу, намереваясь поискать под ним: в полумраке ночи не так-то просто было понять издалека, пусто на полу или нет. Но в свете ворваниевого светильника за аудиографом мягко, как упавшая с небосклона звездочка, что-то сверкнуло. Пендлтон протянул руку, взял — холодная, будто действительно сделанная из лунного камня, изящная посеребренная вещица. Каждый изгиб которой он, разумеется, знал наизусть, как самого себя. Это была та самая заколка с знаменитого портрета. Заколка Вэйверли. Пендлтон задумчиво поднес ее к губам, целуя. И тотчас отпрянул, испуганный. Едва не подскочил на месте: дверь отворилась, и даже будь за нею Уоллес, Пендлтон все равно вздрогнул бы точно от неожиданности. Но в дверном проеме стояла Эсма. Волосы ее еще хранили память заколки, завиваясь на кончиках в небрежную короткую волну. — Это не то, что… следовало постучать, леди. Настала его очередь деревенеть и давиться неловкостью. Тем не менее, Пендлтон подковылял к Эсме, так и стоявшей в дверном проеме, дергано протянул ей на открытой ладони заколку, точно боялся приблизиться. Как если бы перед ним стояла плакальщица с жуками, ползущими из-за шиворота. — Это ваше. Он задавался вопросом, как много она видела. Эсма отвела глаза и закрыла ладонь Пендлтона, толкая его пальцы своими. — Оставьте себе.~КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ~