Lady Boyle's Lover

Умерь беспокойные руки, ибо они быстро становятся слугами Чужого. Не занятые честным трудом руки тут же устремляются к неправедной наживе, пустым стремлениям и злодеяниям. Зачем нужны руки, которые крадут, убивают и разрушают? Лучше положи их на плуг, вилы или лопату. Даже самая грязная работа, исполняемая с должным усердием, выжимает мускулы, изгоняя зло из души и тела. Третий запрет — Беспокойные руки

      Городская стража у особняка Бойлов уже потихоньку разбредалась, почесываясь. Расследование официально только началось, но, видимо, регент не стал пока подкидывать намеков. По крайней мере, оставшихся двух сестер и не думали допрашивать, как подозреваемых, а перемещению их по городу никто не мешал.       При Джессамине все было иначе, и, оставалось надеяться, вернется к тому же порядку при Эмили. Пусть сейчас это было на руку Эсме, она не могла не думать, как бы понравилось ей подобное, стань она жертвой действительного преступления.       Последние слова регента всплыли в ее памяти, четкие, точно записанные на аудиограмму. Можно было только догадываться, почему он, занеся кулак, не размозжил им Эсме голову: может, ждал, что она окажется трусливее. Может, ее падение взволновало бы парламент — слишком сильно или просто невовремя. Чего греха таить, многие из них любили ее (и не по разу), так что не остались бы равнодушными, что бы ни случилось с леди Бойл…       Эсма рискнула выглянуть в окно рельсомобиля, и взор невольно наткнулся на неумолимый, угрожающий шпиль башни. Солнце подсвечивало его, золотя с одной стороны и вычерняя с другой. Эсма подумала о том, что регент так же способен показать одну из своих разных, очень разных сторон, и опустила шторку на окне. Какая банальная мысль! Непозволительно безвкусная и неприятно верная. Можно было отгонять ее предвкушением скорой встречи с приятным Верховным смотрителем, но… никак не получалось. Отголоски ссоры с Лидией еще роились в ее голове, как подхваченные ветром обрывки газеты. Тут полслова, там полслова, и каждое бьет под дых жестоко и беспощадно.       Эсма переплела пальцы и коснулась губ костяшками, размышляя, почему же перебранка с одной сестрой взбудоражила ее настолько сильнее, чем мысль о пропаже другой. Она действительно, в глубине души, так сильно ненавидела Вэйверли?       Может быть, ей действительно было, в чем исповедоваться.       Здание Аббатства никогда ей не нравилось. Слишком много белого мрамора, слишком много бюстов Холджера — сразу, хочешь не хочешь, ощущаешь себя нашкодившей девчонкой.       Эсма чувствовала непривычный трепет, еще пересекая двор и на ходу стаскивая перчатки, пока смотрители оборачивались на нее, приклеиваясь взглядом. Эсма стыдливо натянула перчатки назад; плотное кружево неприятно скользило по подживающим ссадинам. Она чувствовала этот зуд, пусть и ничтожный, только потому, что он находился в непривычном для нее месте: не на груди, искусанной любовником, не на заднице. Что угодно, но руки ее прежде не страдали.       — Леди, — долговязый смотритель поклонился ей, когда Эсма пересекала холл. Не из вежливости или приличий: пытаясь преградить ей путь. Пускай и как можно деликатнее. — Что привело Вас сюда сегодня?       — Мне нужно увидеть Верховного смотрителя, и, предупреждая возражения, сразу скажу: у меня нет времени на перебранку.       Смотритель кашлянул. Эсма видела только его глаза, и те прятались в тени от глубоких прорезей маски.       — Вы знаете, Аббатство сейчас несколько… повысило меры предосторожности.       Ну разумеется. Загадочное клеймление Кэмпбелла. Наверняка, не осталось никаких следов, кроме его обожженной рожи и пары ничтожных улик. Открытая дверь там, распахнутое окно сям… Если слухи о Корво были правдивы, он двигался, как призрак. И, вспоминая, как он оставил ее на балу, Эсма сказала бы, что его искусство только возросло: очевидно, жажда мести или, скорее, страх за Эмили, придавали Корво сил.       — Что Вы собрались предостерегать от меня? — Эсма с преувеличенной усталостью вздохнула. — Я похожа на Черную Салли?       О да, внутренний голос может не только нашептывать, но и хихикать. Во всяком случае, эсмин в ту минуту именно это и сделал.       К счастью, даже столь жалкий аргумент, как безобидная ирония, сыграл свою роль, и смотритель, поразмыслив не дольше пары секунд, махнул Эсме, приглашая ее… во внутренние помещения Аббатства. Это было довольно необычно, и, должно быть, не будь перед ним одна из леди Бойл, посетительница не удостоилась бы подобной чести. Тем не менее, смотритель держался с ней ровно рядом, так, что их локти едва не соприкасались: не позволяя гостье даже на шаг ни обогнать себя, ни отстать.       Они миновали висящий (несколько неровно) портрет регента на стене, и Эсма облизала губы. Даже нарисованный, Берроуз портил ей настроение. Уж лучше бы где-нибудь на стене вместо него висело зеркало, чтобы удостовериться, что из прически не выбилась шальная прядь.       Леди Бойл вздохнула, поводя плечами. Спина у нее болела после долгого напряжения — то ли от ночной беготни, то ли всего лишь из-за краткого, пусть интенсивного, напряжения мышц, когда ей пришлось противостоять Берроузу. Однако, от этого движения вспомнилось, как большие, теплые руки Мартина скользили по ее коже, едва прикрытой тонкой тканью, и леди задохнулась от смущения. Не место было таким мыслям: или она забыла шестой запрет?       Она и так делала это слишком часто, но не в самой же вотчине смотрителей! Даже она не имела столько наглости.       Эсма тряхнула головой, пытаясь изгнать из сознания развратные мысли (а ее фантазия заработала на полную мощность, подставляя Мартина ко всем пикантным ситуациям, которые она испытала — с другими — и любила вспоминать…), так что когда смотритель распахнул перед нею дверь, леди оказалась не готова.       На нее с легкой, несколько ироничной улыбкой смотрел настоящий Мартин. Эсма зарделась, и чувствовала это: жар в щеках и шее.       Однако Мартин не польстил себе, и отпустив дежурного смотрителя, первым делом спросил о регенте. Эсма рассказала, понизив голос. Лидию она упомянула только вскользь.       — Ничего. Пусть недооценивает Вас, леди Бойл, потом это сыграет злую шутку с ним же самим. — Мартин предвкушающе улыбнулся. — А мы вдосталь посмеемся.       Сам он, очевидно, подобной ошибки совершать не собирался. В пути из «Песьей ямы» он оставил для леди-авантюристки крючок, и она, поломавшись, только что нанизалась на него, с чуть большей охотой, чем пристало загнанной в угол жертве. Ее собственное понимание, что она сознательно шла в расставленную сеть, не льстило ей самой.       — Не будьте столь скованы, мы здесь одни. — Мартин обвел рукой обширное помещение архива. Или то была библиотека? Эсма не знала: она тут прежде никогда не была, да у нее и не находилось до того причин рваться сюда.       — Вы так в этом уверены? После фокусов Корво я бы даже в уборной оглядывалась.       Мартин рассмеялся. Он вел Эсму за собой меж высоких темных стеллажей, и она терзалась мыслью, не сделал ли он особого распоряжения на ее счет. Предвидя, что она вернется. К нему. И будет просить. Умолять.       — Корво отсыпается у себя на чердаке. Если, конечно, его еще не подергала за нос Эмили.       — Так вы и в этом уже преуспели! Нашли, спасли и спрятали нашу императрицу.       Эсма оперлась руками на ближайший стол, прижимаясь к нему бедром. Ее пошатывало: после пережитого стресса, недосыпа, но и из-за полузабытого волнения перед почти незнакомым и откровенно интересным мужчиной.       — Возможно, мы стоим на пороге чего-то нового. — Мартин шагнул к ней. — Город в руинах и прежним уже не будет. Мы видели, как пала Тивия, но возродилась, и затем пала вновь.       — Мне тоже интересно, как изменится Дануолл после того, как мы избавимся от чумы. — И вернем на престол Эмили, подумала она, не произнося этого вслух.       — Зависит от того, насколько изменимся все мы, — туманно ответил Мартин, улыбаясь.       — Вы собираетесь затмить собой Кэмпбелла?       — О, я не буду слишком строг. Народу нужны суеверия — а нам нужен суеверный народ, или я не прав?       Его колено оказалось подозрительно близко к ее.       — А ко мне?       — Могу быть груб, если Вы попросите, но строг — никогда!       Она знала все па этого танца, но позволяла кружить себя в нем, пока они приближались к желательному финалу.       — Всегда имела неприличную тягу к ловкачам вроде тебя.       Леди Бойл вползла краем бедра на стол, не столько чтобы соблазнить, сколько чтобы скрыть слабость в коленях.       — История, начавшаяся с приставленного к шее клинка… Интригующе, как в романах.       — Я испугал Вас? Неужели я выгляжу как человек, способный убить женщину? Ну, теперь-то Вы видите, что я из тех, кто предпочтет оставить в живых и посмотреть, что выйдет.       И посмотреть, какую выгоду можно извлечь, мысленно поправила его Эсма. И улыбнулась, догадываясь по его взгляду: это он и имел в виду, но дал ей догадаться. Однако мог и не оставить для нее подсказку в едва заметном изменении интонации, в тщательном выборе слов.       Сила привлекает — всех, без исключений. И Эсма, несмотря на то, что всегда обладала высоким положением и никогда не нуждалась, все же не могла не преклониться перед величием этого человека, его умением играть словами. И людьми, безусловно.       — Это дальновидный ход, Верховный смотритель. Это действительно упрочит Вашу репутацию, несмотря на то, что моя, очевидно… — Эсма покрутила запястьем. — Однако, то, чему отдают предпочтение Бойлы, быстро становится модным.       — Признаться, я не думал о том, чтобы стать одним из предметов хорошего вкуса, леди.       — О, не рушьте эту сладкую иллюзию. Я очарована Вами в первую голову именно потому, что Вы дальновидны и превосходно играете в ту игру, которой захвачен свет.       Она не стала пояснять и продолжать: статус, репутация, сплетни, интриги. Как только ты поднимаешься над грязью, где правду и промысел обеспечивают острый глаз и еще более острый нож, круг твоих занятий не становится разнообразнее. Хотя и меняется. Но нельзя было сказать, что он хотя бы терял в омерзительности.       — Насколько я знаю, благородных барышень с детства учат играть в четыре руки…       Она издала тихое «м-м», уже похожее на произнесенное через поцелуй «да», так что Мартин не стал медлить.       Его рука ловко втиснулась меж ее бедер, несмотря на неудобную позу русалки, и Эсма снова мурлыкнула, уже в поцелуй: кусачий больше, чем она хотела, но ровно такой болезненно-сладкий, как она ожидала.       — Э-э, Верховный смотритель Мартин?       Он отпрянул от нее быстро, но непринужденно, без страха и суеты. Эсма не слышала шагов, не видела, кто застал их, однако лицо Верховного смотрителя перед нею, тускло подсвеченное лампой, было так же холодно и невозмутимо, как в момент их приветствия. Только едва заметный след от ее зубов на его покрасневшей губе мог выдать…       — Я не уверен, что посторонним можно находиться в архиве…       Рука Мартина нехотя выскользнула из плена ее бедер — напоследок игриво шевельнувшись, так что Эсма едва удержалась от греховно красноречивого вздоха. Впрочем, за столько лет она научилась держать лицо в любой ситуации — как и он. То есть, буквально — в любой.       — А, смотритель Райт! Мы с леди Бойл как раз обсуждали ее желание сделать щедрое пожертвование Аббатству. Райт, тощий, нескладный — возможно, еще очень молодой — замялся у ближайшего стеллажа. Даже на расстоянии его взволнованное дыхание глухо звучало через маску. С такого расстояния он мог и не видеть все… А мог и видеть, но игнорировать, чему, вероятно, выучился при Кэмпбелле.       Пауза, тем не менее, затягивалась. Эсма взяла инициативу в свои руки и, соскочив со стола, попросила ее проводить.       Мартин задержал ее на мгновение, приблизившись так, что мог бы поцеловать ее в шею или щеку у самого уха. Но вместо этого он шепнул:       — Леди, Вы сможете достать яд?       Уже в рельсомобиле она обнаружила, что в ее кармане лежит нечто, чего она туда определенно не клала. Ключ и записка — нет, карта. К которой не прилагалось ни единого лишнего слова. Мартин дал ей то, чем пользовался сам, добираясь до «Песьей ямы»?       Эсма прижала истрепанную бумажку к груди, силясь не захохотать от восторга. О, Бездна, как это было соблазнительно, интересно, свежо… наконец-то!       И, в конце концов, действительно немного благородно.       Соблазн снова переодеться в служанку Эсма преодолела. На сей раз маскарад ничего бы ей не дал. Если она хотела войти в число лоялистов, следовало играть честно. Так что она осталась в том, в чем была. Прикорнула в кресле, но сил не восстановила, просыпаясь почти поминутно: то от шагов Лидии за стеной, то от страха заспаться до утра. За полчаса до полуночи Эсма выскользнула из дома.       Она воспользовалась тем путем, которым ее довел Мартин почти сутки назад, следуя карте, прошла чуть дальше, удачно избегая патрулей, и спустилась в катакомбы. Против прошлого раза, проход оказался неожиданно сух и тих. Даже запах гниения и нечистот будто бы бил в нос слабее. Короткая дорога, и ключ предназначался воротам в его конце. Эсма прогулялась почти с удовольствием: она была готова вздрагивать от любого шороха, вот только не услышала ни единого.       Ворот за собой она запирать не стала, предполагая, что у Мартина может не быть дубликата. Хотя, скорее всего, он знал и иные дорожки до «Песьей ямы», не менее уютные и безопасные.       Уже в самом конце, промочив немного ноги, Эсма поняла, что знает этот закуток: отсюда она, глотая грязную воду, выплыла на берег. На сей раз для нее оставили отпертой дверь, как оказалось, ведущую в бойлерную. До «Песьей ямы» оставался шаг, но проблема крылась в том, что его пришлось бы делать… наверх.       Эсма исследовала бойлерную, пока не убедилась, что у нее только один путь: по толстой, грубо скованной цепи, обдирая еще не поджившие руки. Даже перчатки не слишком смягчили ситуацию.       И, что печальнее всего, не так уж Эсме удавалось взбираться наверх. Она, конечно, истязала себя упражнениями с пылом, совсем не свойственным девушкам ее круга, однако между кручением обруча на талии и подтягиванием по цепи лежала пропасть шириной во всю Бездну. Эсма застряла на середине, чувствуя себя глупой кошкой: ни вниз она уже не рискнула бы спуститься, ни наверх, выдохшись, не вскинула бы себя. Единственное, на что она оказалась способна: сомкнуть руки на угловатых холодных звеньях так, что кожа под полупрозрачным кружевом перчаток побелела. Она была готова звать на помощь, совершенно неприлично крича, но, к счастью, этого не понадобилось. По крайней мере, Эсме предстояло опозориться только перед одним человеком (и она молилась, чтобы это оказался Мартин).       — Руку помощи, мистер недурные лодыжки?       Чьи-то ноги, тихо топая, возникли прямо на самом краю лаза. Кто был счастливым обладателем ладных конечностей, Эсма пока не видела.       Ладонь, протянутая ей, оказалась не столь великолепна: холодная и не слишком уверенная. Эсме пришлось приложить немало сил, собрав все, что у нее еще оставались, и ухватиться свободной ладонью за край лаза. Цепь от рывка обожгла внутреннюю сторону бедер (и хорошо, если не порвала брюк).       Эсма шлепнулась на пол, как выловленная рыбаком добыча.       — О, Бездна, Пендлтон, вы и письма из конверта вытащить не можете. — Леди Бойл поднялась на четвереньки. — Следовало позвать старших.       Пендлтон, тоже свалившийся от напряжения, потер плечо и начал неуклюже подниматься.       — Я думал, это плакальщица. Хотел выловить на опыты Пьеро Джоплину.       Они только что оба лежали, теперь так же оба стояли, но их взгляды не потеряли остроты. И аристократ, и акристократка, одинаково кривя рты, сверлили друг друга одинаково неприязненными взглядами. Вот только Эсма сложила руки под грудью, а Пендлтон упер в бока.       — Полагаю, теперь Вы возьмете назад свой комплимент, леди?       — Комплимент? — Эсма взглянула на собеседника с со всем недоумением, какое только смогла собрать по уголкам своей души.       — Про лодыжки.       — Избавьте меня от увлекательного пересказа своих слуховых галлюцинаций, Пендлтон. — Эсма вздохнула и, как могла, отряхнулась. Впрочем, по сравнению с тем, в каком виде она проникла в «Песью яму» сутки назад, сейчас ее вид мог снискать лишь одобрение.       — Понимаю, — Пендлтон возвел очи горе. — Вы не представляете, насколько терпимо к Вашим манерам общество только из-за денег вашей семьи, верно?       — Не больше, чем Вы… пока успешно имитировали благосостояние.       — Вы необычайно живая сегодня. В прошлый свой визит Вы мне нравились куда больше.       — Покрытая грязью? Не удивлена, что у Вас подобные вкусы.       — Полуживая, я имел в виду, полуживая.       — Какой искрометный юмор, Тревор, я в таком восхищении, что вот-вот начну стягивать с себя одежду.       Он проглотил весь яд, что почувствовал в ее словах, думая: она всего лишь одна из Бойлов. Они все и всегда были именно такими. Каждый, каждая. Так стоило ли заострять внимание на одной Эсме?       Они могли бы препираться так еще долго, к взаимному удовольствию и, одновременно, неудовольствию, но тут, заслышав голоса, в закуток у лестницы заглянул адмирал Хэвлок. Эсма впилась в его лицо взглядом, изучая: мужественное, обветренное, ничуть не привлекательное в общепринятом смысле… обезображенное возрастом, тяготами, ветром и морской солью, но и несущее на себе печать славного прошлого. Завораживающе славного. Ей не понадобилось больше пары мгновений, чтобы понять, кто перед нею. Так вот каков был первый среди лоялистов!       — Бросайте свою премьеру комедии и пойдемте в бар. — Пророкотал Хэвлок. — Поговорим, пока к нам не присоединился Корво.       Эсма развернулась к Пендлтону.       — Не будем ссориться. Раз уж мы по одну сторону сопротивления и правды. — Она протянула ему руку, но аристократ прошел мимо, не замечая жеста приязни с ее стороны.       — Прошу простить, мэм, у меня, кажется, снова слуховые галлюцинации. Показалось, Вы предлагаете мне нечто совершенно неисполнимое.       Она могла бы ответить остротой и на это, но только наградила Пендлтона устало-разочарованным, однако и внимательным взглядом, и вслед за ним прошла в бар «Песьей ямы».       Никакой веселой атмосферы Эсма не чувствовала, однако — тут она поймала себя на этой мысли — ожидала ее. И, больше того, адмирал вел себя так, точно в воздухе действительно разливался аромат триумфа и непринужденной радости. Очевидно преждевременное ощущение.       Но, по крайней мере, здесь, наконец-то, можно было выпить, и от мысли об этом Эсма испытала небывалое облегчение. Еще не промочив горло, она уже ощущала, как под ложечкой жарко горит предвкушение опьянения.       Она мимоходом отметила осознание, что пьет так, словно бы утоляет естественную жажду — водой. Она не пила беспробудно, однако же, если у нее возникало желание, бестрепетно опрокидывала в себя стакан любого пойла, не раздумывая ни мгновения. И, что должно было ее напугать, вторым осознанием стало признание себе, что ее это не смущает.       Взяв толстостенный стакан, готовая его наполнить, Эсма осмотрела помещение, отмечая, сколь блестящее общество — против ожидания — нашла она в заброшенной пивнушке. Не считая Каллисты Карноу, известного «полудрагоценного камня в ожерелье двора», как называли девиц с пристойным образованием и приличной фамилией, но без внушительного приданого, Эсма видела и Антона Соколова, одно из первых лиц Гристоля, без сомнения. Натурфилософ выглядел не хуже и не веселее обычного. Они с Эсмой обменялись взглядами: едва ли удивленным с его стороны и смущенным с ее. Эсма сделала полшага к нему, намереваясь поприветствовать, как подобает, но тут перед нею двинулась темная тень, и Эсма ахнула, понимая, что оказалась лицом к лицу с тем, кого так страшилась и так надеялась увидеть…       Вид Корво ударил ее под дых. Без маски Корво выглядел совсем не так эффектно, как ожидала леди Бойл (а собственно, на что она рассчитывала? Полгода в тюрьме не красят никого): потухший взгляд, изможденное исхудавшее лицо, нуждающиеся в бритве впалые щеки…       Можно подумать, сутки назад это бы тебя остановило, съехидничал внутренний голос. Что ж, хороший вопрос самой себе…       Но в большей степени ее подкосило острое, четкое осознание, кто перед нею на расстоянии вытянутой руки. Движением бровей Корво как бы спросил: Вы? Или «леди Бойл?», но вслух не произнес ничего, избавляя ее от надобности отвечать, если б она не хотела. Она и не хотела, но отчасти явилась сюда и за этим тоже. За объяснениями.       — Салли. Э-э, то есть, Эсма.       Она чувствовала, что краснеет и едва понимает, что плетет. И смущение это имело мало отношения к влюбленности, скорее — к страху загнанной в угол крыски.       Для цепкого, но ничуть не художественного взгляда Корво, сестры Бойл выглядели весьма похожими. Не настолько, чтобы счесть их близняшками, и все же человеку, не представленному им, они могли выдавать себя одна за другую и не попасться.       Эсма сказала бы грубее: она выглядела, как первый набросок Вэйверли. То, за что ее называли в обществе «хорошенькой», в младшей сестрице Бойл воплотилось в полное совершенство и идеальную гармонию линий.       Мы как те девушки из какой-то морлийской пьесы, подумала Эсма. Та, что в красном — великолепнейшая, желаннейшая и самая невыносимая из трех. Вторая, в желтом — талантлива и грациозна, а третья… за нее просто платят родители. Высыпают денежки по первому щелчку: на наряды, маски и что там еще может понадобиться для эффектного вида? И вот себя Эсма чувствовала той, третьей. Ее еще, кажется, половину пьесы постоянно тошнило.       — Простите, не хотела вводить Вас в заблуждение — как вчера, — Эсма смущенно хихикнула, нервно и грустно. Она налила в свой стакан из первой попавшейся бутылки, точно все еще изображала служанку. Она не собиралась сознательно предлагать выпить Корво, но понимала, что ей не стоит терять полностью все самообладание. Не здесь и не сейчас. И потому стакан она протянула собеседнику. — Брисби вряд ли бы воспротестовал, если б Вы подсунули ему меня, он не слишком разборчив. А вот великое дело серьезно пострадало бы.       Он пьет, значит, сегодня не идет убивать — ведь так?       Эсма даже подняла подбородок, следуя взглядом за движением стакана в руке собеседника, когда он сделал щедрый глоток.       Она думала о том, что Корво мог бы спрятать Вэйверли здесь, держать, пусть бы даже и взаперти, как Соколова, пока все не уляжется… Но у оклеветанного лорда-защитника, видимо, были свои мысли на этот счет. И кто она такая, чтобы осуждать его? Эсма еще в пятнадцать лет уяснила для себя ценность принципа «лишь бы не я». Сперва Вэйверли, снова Вэйверли, и тогда, полжизни назад! Затем та девушка с Серконоса, которую мать наняла для ее охраны — в первую очередь, от слишком рьяных поклонников… Эсма забыла ее имя за столько лет, но смуглое лицо с сурово сведенными бровями до сих пор иногда снилось ей. Мать сперва выговаривала Эсме, что та позволяет телохранитильнице слишком много фамильярностей, и вскоре юная мисс Бойл убедилась, что не стоило ей, и вправду, так себя вести. Может быть, если эта девушка, едва ли на четыре года старше самой Эсмы, не вообразила бы, что они подруги, она не отдала бы за нее свою жизнь с такой легкостью. Деньги — великая вещь, но истинно непоколебимую верность покупает другое.       — Я полагала, Вам следует хранить свой визит на мой… наш маскарад в тайне. Зачем Вы подписались?       — Просто порыв. Показалось, будет забавно.       Эсма прыснула: настолько ее рассмешило, с каким серьезным лицом Корво сказал «забавно».       — Что ж, из Вас вышел бы преотличный шутник, Аттано. Говорят, лучшие комедии те, где актеры не смеются. Например Вэйверли, я полагаю, до сих пор не смеется.       Его лицо едва изменилось, и все же Эсма поняла, что ее укол вышел неожиданно болезненным.       — Виноват: думал, Ваша сестра имеет ответную склонность к лорду Брисби.       Да, разумеется, ведь всем известно, что мы, Бойлы, не особо разборчивы в связях, хотела съязвить Эсма, но на нее накатила такая волна облегчения, что на несколько мгновений во рту стало слишком сухо для неповоротливого языка. Каким-то краем сознания она все же боялась, что Вэйверли мертва. Пусть Эсма подозревала с величайшей вероятностью, что Джессамину убил не Аттано, а некто по приказу Хайрема Берроуза — никто не говорил этого ей, даже намеками, но, в конце концов, сестры жили в одном доме. Что-то им удавалось таить друг от друга, а что-то, разумеется, нет. Но значило ли это, что лорд-защитник не способен хладнокровно прирезать женщину, бессильную дать отпор?       В конце концов, Корво мог уничтожить Вэйверли из чувства мести. Видит Чужой, у него имелись на то причины.       — Должно быть, Вы слышали Лидию. Она никогда не винила Брисби в его чудачествах, и была щедра на комплименты ему. — Леди разобрал смех. Отчасти — истерический. — Очевидно, такова судьба для нас трех: непреднамеренно рушить судьбы друг друга.       Эсма зажала рот ладонью, крайне неизящным движением, но чувствовала себе не вправе расхохотаться. Последние крупицы силы воли ей помогли или же, напротив, навалившаяся усталость, но леди Бойл справилась и взяла себя в руки.       — Ничего, Вэйв находчивая, и ей не привыкать спать с мужчинами, которых она ненавидит. Она найдет, как выпутаться. — Эсма вымученно улыбнулась. — Вы заслужили мою искреннюю благодарность.       — Ага, за то, что вы с Лидией теперь поделите деньги. — Сказал незаметно подкравшийся сбоку Пендлтон.       Эсма повернулась так резко и с таким явным гневом на лице, что он подавился следующими своими словами.       — Что ж, самое время для Вас посвататься к Лидии. Теперь она при деньгах и не слышала ту мерзость, что Вы только что сказали.