Язык должен произносить Семь Запретов, всё прочее — ересь.
Афоризмы Смотрителей, 18
Поразительно, но Эсма давно не чувствовала себя так хорошо. Печаль не в счет, но даже через нее прорывалось светлое чувство надежды. Чума, тирания, невзгоды — все это казалось Эсме по плечу. У нее давно не было дела, к которому она могла приложить руки по своему разумению, и столь конкретной, осязаемой цели. Это уж не говоря о том, что когда Пендлтон признался, что уладил судьбу Вэйверли, Эсма ощутила такой прилив сил, что едва не бросилась ему на шею. Кому другому, конечно, и бросилась бы, без заминки — чего такого? Но у них с Тревором, несмотря на сотрудничество, все же имелись слишком давние, закаменевшие за годы разногласия. Они согласились отложить их, это правда. Но только на время, пока не придет пора грызться в парламенте. Оба были уверены, что в ту минуту станут безжалостны. Но пока что они сидели в гостиной особняка Бойлов, Эсма качала ногой, раскинувшись на кушетке, Пендлтон сидел напротив, подперев подбородок сложенными в замок руками. Вопрос яда встал остро, время поджимало. Пендлтон увиливал, да Эсма и не расспрашивала особенно рьяно. Что ей нужно было знать, она знала. А остальное, как полагала, угадала близко к истине. Минувшим днем она моталась по городу, напрашиваясь в дома ко всем, кто мог ее пустить. Некоторые действительно отказали под более или менее приличными предлогами. Эсма не осуждала. Кто-то боялся чумы (с нею разговаривали через дверь), и это она могла извинить. Кто-то подозревал ее в покушении на сестру — на тех Эсма затаила обиду. Ее порицали не за само преступление, конечно же. За его очевидность, скорее. И за двойной его смысл — нападая на сестру, любовницу регента, как бы совершаешь покушение на него самого. Эсма могла только уповать на то, что слух этот все же не получил официального подтверждения, хоть и считался достоверным настолько, насколько вообще может быть правдив факт, не заверенный государственной печатью. Минувшим вечером Эсме наносил визит — куда более приятный — новоиспеченный Верховный Смотритель, намереваясь понарушать с леди пару-тройку Запретов. Если бы Лидия не спугнула его, все так бы и случилось. Но старшая леди Бойл решила вынести свои расстроенные чувства за пределы комнаты и выбралась посетовать на жизнь в галерею. Мартину пришлось спрятаться под кровать, чтобы Лидия не заметила его, а затем еще добрый час слушать, как сестры жалуются друг другу на то, как испортился их быт после исчезновения Вэйверли, и утешают друг друга. Эсма могла только гадать, какие чувства вызывала у невезучего гостя ее голая нога, видная ему из укрытия. Лидия вошла без предупреждения и просидела на кровати сестры, покуда от слез ее не начало клонить в сон. Пока Эсма укладывала ее, точно ребенка, размышляя, не предложить ли сестре что-нибудь крепкое в качестве снотворного, Мартин ретировался. Может быть, он был бы готов дождаться конца этой катавасии, но новый статус требовал от него новых обязанностей. При том, что и прежние никуда не делись. В былые дни подобный афронт на неделю-две вверг бы Эсму в затяжной приступ «тивийского гриппа», проще говоря — мрачного запоя. Теперь же она заинтересованно слушала прежде такого нежеланного Пендлтона, крутя отросшую прядь на виске. — Не преуспели в нашем начинании, значит… Грустно, леди. Вы испробовали все законные пути? Точно, все? — У меня еще остались незаконные. По счастью. Вы же не забыли, где еще можно достать яд! Пендлтон покачал головой, как бы говоря: сомнительный план. — У мадам Пруденции. Что? Не смотрите на меня так. Но у нее точно должны быть отвары, которые она дает девочкам, чтобы предупреждать беременность. Разводит один к пятидесяти, я не знаю… А в концентрированном виде это чистый яд. Эсма не сомневалась, что не будет втянута в что-то совершенно скандальное и ужасное. Для чего бы лоялистам ни требовался яд, она была уверена, что когда услышит причины, они ее устроят. Может быть, она не стала бы доверять Пендлтону, обсуждая стоимость шахт или доходы от поместья в деревне, но кем Тревор никогда не был, так это убийцей. Трусом — да, но сейчас эта черта его характера была ей даже на руку. — О, Бездна, мне что, приводить аналогии, чтобы убедить Вас? Я не стану, я для этого слишком… — Ленива. Да. И смело признаете это, полагая частью своего очарования. Но если готовы ехать, уверенная в своем плане — едем. — Вы не боитесь? Она видела, что это так. Но небольшая встряска Тревору не помешала бы. Он иногда любил пощекотать себе нервы, особенно за чужой счет, и она вполне могла ему это дать… Ощущение, что он участвует в безобидном приключении, пока она делает всю грязную работу. — Нам нужна Сара Глинд. Она работала у нас и… она должна мне. Эсма не стала уточнять. Из трех сестер она относилась к служанкам лучше всех. Иногда она отвоевывала у обуянной гневом Вэйверли какую-нибудь дурочку, вздумавшую украсть кусок сахару. «Худшая из Бойлов», Эсма иногда чувствовала некоторое подобие узнавания: что-то в ней было от этих парий. Не по-настоящему, ее отверженность оставалась напускной, артистичной, полушутливой — точно у героини пьесы. Так актриса два часа изображает нищенку, а потом снимает рубище, в котором делал прорехи костюмер, и едет в экипаже домой. Но все же… Многие, избежавшие наказания двух из сестер, оставались благодарны третьей. Это не значило, что они потом жили чудесно. Сару Глинд отправили в «Золотую кошку». Та не выбирала для себя этот путь. Однако Эсма надеялась, что Сара еще помнила, что в противном случае Вэйверли бы ее просто убила. За что в точности? Уже и Эсма с трудом могла вспомнить. Но вот картинка, в которой сестра в гневе замахнулась на нее саму кнутом, так и стояла перед глазами. Да, теперь, после исчезновения сестры, Эсме казалось, что они могли бы жить душа в душу. Такие же воспоминания ее разубеждали. Пендлтон выслушал план с поразительной — для него — стойкостью. Что ж, от него многого не требовалось. И потом, он был не так уж против лишний раз оказаться в комнате наедине с парочкой готовых на все девушек из «Золотой кошки». Так что Эсма не удивилась, когда оказалось, что Пендлтон быстро забыл, за чем его отправили в заведение. Он зашел через черный ход, с порога начиная сорить деньгами, требовал позвать мадам Пруденцию и убеждал, что ему нужна вот такая, эдакая — он ее не запомнил хорошенько, но почти влюбился. И зовут ее Сара, вот это стопроцентно. Мадам минуту потирала подбородок, собирая дряблую кожу под пальцами в невероятные складки, пока не кивнула: — Точно, Сара. Шатенка такая? Ждите ее в Золотом кабинете. Мадам Пруденция собралась уходить и уже взявшись за перила лестницы, обернулась с подобострастной улыбкой: — А также Изабеллу и Лукрецию. Дела в «Золотой кошке», видимо, шли не слишком хорошо, подумал Пендлтон. Раз по цене за одну ему предлагают трио. И он едва успел зайти в кабинет, как за ним проскользнули в комнату все три чаровницы. Пендлтон неловко захлопнул ногой ящик, в который только что сунул было руку. Яда там не было, а жаль. Он надеялся утереть нос Эсме — увы, судьба не была к нему благосклонна. И, легка на помине, Эсма распахнула двери кабинета ровно в мгновение, когда две девушки уже вовсю раздевали Тревора, а третья впилась губами ему в шею пониже уха с почти искренней страстью. — Вот так ты относишься к нашим… к нашим… к нам! — Несколько наигранно воскликнула Эсма и запустила в Пендлтона подушкой. Девушки брызнули врассыпную, точно бездомные кошки. Очевидно, не первый раз они становились свидетельницами сцен ревности между клиентом и его пронырливой законной женой или официальной содержанкой. Обычно таких останавливали охранники — пока не приходила мадам Пруденция и не принималась вести с обиженной супругой вежливый разговор, пересыпанный угощениями шампанским и марципанками. Ровно на время, достаточное для того, чтобы неверный муж успевал скрыться. И тогда мадам с широкой искренней улыбкой говорила: «Прошу! Я проведу вас по всему заведению! Вы убедитесь, что никто подобный у нас и не бывал!» Но, как любая система, время от времени она, конечно же, давала сбои. Особенно часто такие инструкции нарушались там, где стражникам вдруг с начала чумы урезали зарплату. — Подлец! — Заорала Эсма, отвешивая Пендлтону пощечину. И тотчас припадая к его губам, как бы в раскаянии. Это «рабочие девушки» еще успели увидеть, ретируясь и поплотнее закрывая за собой двери кабинета. Возможно, они не в первый раз наблюдали нечто подобное, так что знали, чем подобные сцены кончаются: либо тем, что разгневанная собственница пыталась оттаскать их за волосы, либо колотила неверного благоверного всем, что попадалось под руки, либо любовники решали тотчас показать раскаяние через страсть и валились на перины. Но Эсма только отступила и отряхнула блузку, точно на той могла остаться какая-то пыль с тела Пендлтона. Учитывая ее мнение о нем, она подсознательно не исключала, что тот, в бесплодном ожидании Вэйверли, и впрямь рисковал несколько запылиться. — Ну вот и славно! — Эсма отстранилась и деловито осмотрелась. Ее брови мгновенно сдвинулись к переносице. — А теперь перейдем к делу! — К делу, да… Погоди, что? — Пендлтон с изумлением ощутил, как резко отдернулись руки Эсмы от его плеч. — И это все, что ли? — Еще не… О, Бездна, ты подумал, что я и вправду хочу тебя целовать? — Эсма удержалась от смешка, но ее улыбка и лукавое покачивание головой и так были достаточно красноречивы. — Я буду дразнить тебя этим до конца месяца! А теперь возьми свою задницу в руки и ищи яд! Она подождала, пока он снова оденется: выглянула за дверь, проверяя, что коридор пуст. Нет, никого. Самое обидное, что «никого» означало и отсутствие Сары Глинд. Эсма обернулась, надеясь, что Пендлтон уже натянул хотя бы штаны, и не удержалась, чтобы не поддеть его еще раз. — Так и знала, что ты носишь корсет! — Это для осанки! — Ну конечно! — Это мужской корсет! На это Эсма даже не стала отвечать. — Зачем ты ее спугнула, вот что меня озадачивает. Я же специально попросил Сару. Не моя вина, что с нею явились Лукрибелла и Изабеция. — Может, она и впрямь Сара, да не та, — Эсма заглянула в тот же самый ящик, в котором несколько минут до того рылся Пендлтон. Только шарфы и пара изделий… которых и у самой Эсмы было в достатке в спальне. — Волосы у нее прямые, а моя служанка была кудрявая, и заметно выше ростом. Действительно, «Сара» — распространенное имя в Гристоле. Выскользнув из кабинета, Эсма и Пендлтон засеменили по коридору, держась за руки, точно дети, боящиеся потеряться. Эсма не могла понять, это свой пульс она ощущает кожей ладони, или Тревора? Нечасто она попадала в такие передряги, хотя и имела к ним вкус, а Пендлтон, скорее всего, никогда. Но пообтесавшись меж лоялистов, почувствовал, что и ему пора как-то проявить себя. Хотя бы в таком деле, как это. Что плохого могло случиться в борделе? Пендлтон юркнул за ширму и увлек Эсму за собой. Да, что такого могло произойти? Ему могли отказать в посещениях — навсегда. Печальная потеря, но терпимая. Не станут же стражники в него кинжалами тыкать. Да и не с чего. Но все-таки встать посреди холла и орать «приведите мне Сару Глинд!» он себе позволить не мог. Они с Эсмой, таясь за колоннами и ширмами, худо-бедно обшарили половину борделя. В некоторых случаях, как был уверен Тревор, их мастерством даже Корво мог бы восхититься. Но в других, конечно… иногда встреча со стражниками была неизбежна, и они просто проходили мимо с лицами «да мы просто ищем выход, не обращайте внимания, и нет, не говори со мной, простолюдин». Это работало. Но Сары Глинд не было и следа. Эсма хмурилась, полагая, что дело может быть в ней самой: что, если она, леди, что-то напутала? Или забыла внешность давно ушедшей от нее служанки? Но она, в отличие от сестер, обращала внимание на своих горничных. Если не хочешь, чтобы твои собственные служанки тебя предавали, плати им, помни, как их зовут и различай их лица. И тогда можешь больше не беспокоиться о том, как впустить ночью к себе чужого мужа: его проведут по черной лестнице… И об этом не узнает никто лишний. Эсма потерла глаза, пытаясь вспомнить, как выглядит Сара. Насколько она могла измениться за столько лет? Нет, вряд ли до неузнаваемости. «Золотая кошка» была заведением неблагородным, но достаточно доходным, чтобы девушки получали достойное питание и не слишком страдали от клиентов. Стала бы она сбегать? Но куда — город закрыт, и не так уж много в нем осталось мест, где хотелось бы находиться в эти нелегкие времена. — Что в самом низу? — Спросила Эсма, заглядывая через перила на подвальный этаж. Темно там было, но наверх поднимался теплый воздух. — Купальни, — отозвался Пендлтон. В спешке рубашка на нем оказалась застегнута не на те пуговицы, и теперь, заметив это, он пытался привести себя в надлежащий вид. — Но это с той стороны… С этой — не знаю. Может быть, просто чуланы какие-то. Эсма издала смешок, перегибаясь через перила. Внизу журчала вода. Если Сара Глинд находилась хоть где-то внутри «Золотой кошки», то только здесь. Они осмотрели все здание, не считая кабинета самой мадам Пруденции, а там девушкам делать было нечего. Эсма юркнула по лестнице вниз, Пендлтон, продолжая сражаться с пуговицами, неспешно спускался за нею. Эсма поняла, что находилось на подвальном этаже. Личное пространство девушек, их ванная комната, в которой они приводили себя в порядок. Конечно же, не в купальне для клиентов им было делать это. К тому же, наверняка такое заведение работало круглосуточно, и другие помещения никогда не пустовали. Эсма несмело ступила в ванную комнату. Тусклый свет, запотевшие зеркала — невесело тут было. Но тепло и влажно, точно в материнском чреве. В чреве любящей, но неизлечимо больной родительницы, вот какие возникли у нее ассоциации. В углу, в лохани, полной горячей воды, скорчилась фигурка, и еще прежде, чем та подняла голову на оклик, Эсма знала, кто это. — Сара. Сара Глинд. Девушка махнула рукой перед собой, отгоняя густой пар от лица. — Леди Бойл?! Что Вы тут… — Это не важно… Мне нужно… м-м-м, что в сложных случаях дает вам мадам Пруденция? — О, я поняла, — Сара потерла губу, полагая, что Эсма ищет снадобье для личного пользования. Женщине с ее игривым нравом оно и правда должно было быть необходимо регулярно. — Можете не продолжать, я знаю, о чем речь. Быть может, Сара хотела сказать дальше «следуйте за мной» и провести Эсму в свою комнату, и где-то там между делом завести разговор о деньгах, но когда она выпрямилась в лохани, леди Бойл отпрянула, зажимая рот и нос ладонью. До Сары Глинд уже добралась чума. И вот почему она отмокала в горячей воде: тело, покрытое струпьями, наверняка чесалось так, что можно было с ума сойти. Эсма бросилась вон, стараясь не дышать, и чуть не сбила Пендлтона с ног. Он что-то сказал, довольно ироничное, но она не слышала, прижавшись к его плечу и пытаясь отдышаться. Молясь, что не успела подхватить заразу за все то время, что дышала с Сарой одним воздухом. Напоенным испарениями с ее пораженного болезнью тела. И Пендлтон замолк. Похлопал Эсму по плечу, одновременно скованно и ободряюще, и повел наверх, к выходу. Им тут больше нечего было делать. И потом, только догадываясь о том, что леди увидела в ванной комнате, Пендлтон не исключал, что ее от переживаний могло стошнить. Действительно, ее и впрямь чуть не вывернуло наизнанку, когда в дверях черного хода она столкнулась лицом к лицу… с Хайремом Берроузом. Можно было отступить назад и сделать вид, что они ничего не видели… нет, притвориться, что они притворятся — и не больше. Они стояли так близко друг к другу, все трое, что ни у кого из них не могло быть сомнений, кто перед ним. — Как странно видеть Вас здесь, леди Бойл, — с плохо скрываемой злобной радостью сказал регент. — Я еще могу понять насчет Пендлтона, но Вы… это что-то новенькое. — Ну, знаете, просто немного ролевых игр, — пробормотала Эсма, смущенно похлопав спутника по сгибу локтя. — Надо же как-то развлекаться в отношениях. — И то правда, — холодно отозвался регент. Он наверняка собирался справиться у мадам Пруденции, не осталось ли какого-то компромата от этих ее посетителей, но если так, то Берроуза ждало разочарование. — Мы не думали, что можем встретить в подобном заведении Вас, — подал голос Пендлтон, отступая в сторону и давая регенту дорогу. — Иначе прошли бы через главный вход, чтобы случайно не стать помехой на пути. Регент недоуменно поднял брови, пока до него медленно доходил весь оскорбительный подтекст слов, им услышанных. — Простите, не подумал: конечно же, Вы здесь для деловой встречи. Пендлтон склонил голову, и регент согласно кивнул. Для чего же ему еще было куда-то ехать… например в бордель. У Эсмы так и рвалось с языка: ага! Прижало без Вэйверли под боком? Но Пендлтон стиснул ее руку, и она сдержалась. Только обернулась, когда и Тревор посмотрел за плечо. Регент стоял в дверях, тоже повернув голову. Конечно, Берроуз понимал, что никто не обманулся, зачем он здесь. «По делам», ха. Все тут по делам, и известно каким. Но Пендлтон смотрел на регента, и смотрел, и смотрел, давая понять, что он запомнил эту встречу. А потом отвернулся, оставив регенту повод засомневаться: может, мне почудилось? Крысеныш Пендлтон не мог быть способен на большее, чем взгляд. И его подружка-алкоголичка, по причине редкостного тупоумия — тоже. Но крысы обнаглели по всему городу, это регент уже подметил. И такие, как сейчас остались у него за спиной, тоже. Двери борделя захлопнулись за ним, оставляя Пендлтона и Эсму на заднем дворе в одиночестве. Они направились к поджидавшей их карете. Рука Тревора перестала сжимать пальцы его спутницы. — И что, это все? — Эсма легонько толкнула Пендлтона локтем. — А ты бы предпочла, чтобы я устроил здесь кровавую баню, как мог бы Корво? Ах, точно, я же без оружия: пришлось бы перегрызть регенту горло зубами. Вряд ли подобное зрелище доставило бы тебе удовольствие. — Как знать. Может быть, это понравилось бы не меньше, чем то, что ты и так сделал. — Эсма обернулась, покачала головой. — Я не упрекала. Я выражала восхищение. Она забралась в карету раньше, чем Пендлтон помог ей. Если он вообще собирался. — Ваше восхищение так воодушевляет, миледи, что хочется сброситься с моста Колдуина. — О, хватит, говорить с сарказмом — вторая вещь, которую я делаю лучше, чем ты. — Хихикнула Эсма. — Что, даже не спросишь, какая первая? — Нет, хотя догадываюсь… — Носить корсет. — О, Бездна. — Пендлтон закатил глаза. — Догадывался, что ты все равно скажешь. Эсма отвернулась к окну, пытаясь успокоить мысли. Сердце у нее в груди все еще билось так неистово, что она чувствовала его резонирующий трепет выше ключиц. Она пыталась понять, что же она чувствует после всего произошедшего, но голос Пендлтона вырвал ее из раздумий: — Вы сошлись с Мартином накоротке, я заметил. Она ответила звенящим смешком. — Хотите меня предостеречь, Тревор? — Вроде того. Если не хотите кончить хуже, чем Вэйверли… Эсма шлепнула его тыльной стороной ладони по плечу и оставила руку в таком положении, как бы говоря: не нужно слов, больше ни единого. — Если это что-то личное между вами двумя, я не хотела бы встревать. — В некотором роде. У меня… с детства не слишком хорошее отношение к змеям. И осторожнее с ним, он, кажется, научился шантажировать раньше, чем говорить. Рука Эсмы оставалась на плече Пендлтона, но оба смотрели в разные стороны, каждый в свое окно. — О, как мило. Ты беспокоишься о моей репутации? — Что ж, я не боюсь, что Вы ее потеряете: такую репутацию лучше потерять, чтобы иметь возможность купить новую. А он остряк, не без удивления заметила Эсма. И куда более языкастый, чем она помнила. — Любовь всегда делает больно. Маленькая или большая. Так или иначе. Так что я не сплю с теми, кем не очарована. — Эсма убрала руку, снова глядя за окно кареты на серые дома и влажные от дождя мостовые, проносящиеся мимо. — Чтобы потом, когда станет противно от самой себя… Или же никакого вина в поместье не будет достаточно, чтобы забить память о том, как ты мерзко предана, у тебя по крайней мере оставалось последнее уютное понимание: оно того стоило. — Да. Ты позволяешь себя обмануть, только просишь, чтобы это было красиво. Эсма обернулась на Пендлтона. Говорил он о себе? Громких романов, известных в свете, с ним не случалось. Не обошлось без пары слухов, конечно же — кто их избежал? Но Эсма полагала, что личная жизнь младшего из трех братьев такая же пресная и скучная, как и его внешность. Она полагала, что его сердце никогда не было разбито, потому как не оказывалось по-настоящему завоевано. Но они были взрослыми людьми. И Пендлтон питал нежные чувства к Вэйверли, однако не хранил ей верность. — Если Вы еще можете уйти, уходите. — Сказал он, отводя взгляд. Эсма не собиралась следовать этому совету. Она не понимала, каков подтекст. Скорее всего, Пендлтон хотел намекнуть ей «Вы не такая, как мы». Или же «Вы не такая, как Вэйверли», а может, все это разом. Но комплимент это или осуждение, Эсма тем более не могла догадаться. В комнате Эсму ждал приятный сюрприз. Еще какой приятный, но куда больше неожиданный. — Кто впустил Вас? — Спросила она испуганная и уже тающая от предвкушения. — У меня свои пути, но ими больше никто не ходит. — Ответил Тиг Мартин, положив книгу назад на прикроватную тумбочку, откуда он ту и взял. Хотела бы Эсма сказать, что если он пойдет дальше, туда, куда он проникнет, после него уже никто не будет иметь дороги. Она никому еще такого не обещала, даже в шутку, но теперь чуть было не сказала всерьез. Мир вокруг менялся, ее жизнь тоже, изменилась от этого и она сама. — Вы не можете заснуть без пары страниц нового романа? Или пока не закончите новый роман? — Да, да. Все это любят: покушать и почитать. Ничего уникального. — Эсма отмахнулась. — Кто же не любит книжных любовников. Героиня может быть дурой, может быть нищей, совершать ошибки, и ты любишь ее именно за это: о, глупышка, точно как я! Сморозила чушь, сделала худо. Но любовники… никогда не подводят. Она подошла к Мартину, и он сделал шаг ей навстречу. Ее руки легли на его плечи, его — на ее талию. — Никогда не предадут, смелые, честные и прекрасные мужчины. — Вы полагаете, таких в реальности не существует? — Полагала. — Она уже давно не чувствовала, что «нечто грядет». Нечто давно разразилось. А в конце времен все меняется, и старые представления переворачиваются с ног на голову. — Больше нет. Меня разуверили. Она встала на цыпочки, касаясь губ Мартина своими, и он ответил, но поздно и без той страсти, что Эсма ждала от него. Она недоуменно отпрянула. — Забыла, что вам, смотрителям, можно делать это только со своими законными женами. — Она иронично шлепнула его по плечу, скрывая обиду. — Ночью, под одеялом с головой, с первой и единственной на всю жизнь, верно? Они оба уже давно были людьми зрелыми: ему исполнилось сорок, ей, впрочем, еще нет, но, намекая на свой возраст, она говорила именно так, перестав использовать фразу «о, мне чуть за тридцать». И в то же время, то, что происходило меж ними, приобретало все больше черт истинно юношеского легкомыслия. Возможно, винить в том стоило тяжелые времена, лишающие разума решительно всех. — О, так давай убежим и тайно обвенчаемся: это было бы так скандально! — О да. Леди Бойл и смотритель. — Эсма неуверенно улыбнулась. Она вспомнила слова Тревора на пути из «Золотой кошки». Но фокусы, как известно, не обман, и в хорошей любовной игре есть место даже ложным клятвам. — Верховный смотритель — полагаю, тебе понравится, если скандальность ситуации станет такой, с какой свет едва сможет примириться. Мартин криво усмехнулся, однако его взгляд не был лишен теплоты. Что-то действительно было в этой женщине… Нет, не так. В ней было все, и ровно в тех пропорциях, о которых он мог только мечтать. Мартин встречал на своем пути и красавиц, и аристократок, сорящих деньгами, и умных, и поразительно храбрых женщин… Но только в Эсме все эти достоинства составились в неотразимый сплав, лишавший его воли к сопротивлению. Встречал Мартин также и невыносимых стерв, и справедливо полагал, что Эсма, столь богатая на самые яркие черты личности, какие только может обнаружить в себе женщина, обладает и этим недостатком… Однако, после сладости неизменно хочется положить на язык нечто соленое, так что Мартин не возражал. Разумеется, не возражала та часть его личности, которую Тиг назвал бы «Мартин-смотритель». А «Мартин-разбойник» смотрел на нее, и думал, что она — лучшее, бесценнейшее приобретение, какое он только мог бы украсть за всю свою жизнь. — Вы достали яд? Ах вот оно что. Эсма поняла, что останавливало ее гостя на пути к постели. Долг превыше чувств. — Нет, еще нет. Мы сделали все, что было в наших силах, но… Судьба нам не подыграла. Эсма отвернулась, отошла к туалетному столику, чтобы Мартин не видел, как ее лицо искажается от досады на саму себя. — Ничего. Это ждет. Она хотела возразить, что нет, нужно торопиться, она даже по его тону слышала, что времени в обрез… Но его руки снова легли на ее талию и медленно двинулись вверх, к груди, мягко нажимая. Так что Эсма чувствовала тяжесть ладоней Мартина через толщу ткани. Очередной костюм Вэйверли, в который схуднувшая от переживаний и непривычно долгой беготни средняя сестрица Бойл втиснулась без труда. — Великолепная вышивка. — Дыхание Мартина щекотало шею леди. — Общество это оценит. Через пару недель этот узор скопируют все модницы, которых еще не поразила чума. — Полагаю, Вы понимаете, что вместе с тем скопируют и мое отношение к Вам. Не возражаете против волны благочестия чуть более страстного, чем пристало? Она видела его лицо над своим плечом, склоненное так, что Мартин в любой момент мог поцеловать ее под ухом… и медлил. — Вас не волнует, как Вы будете выглядеть в этом костюме? — Он знал, кому тот принадлежал прежде. Ну конечно же. Мартин знает все, и в поразительных мелочах. — Мне заранее известно, как: ах, средняя Бойл, такая изысканная, жаль, что алкоголичка. Даже если я выйду в старом халате Салли, они будут повторять одно и то же. Но купят себе по точно такому же халату, разумеется. Его руки добрались до ее груди, но Эсма развернулась — и ладони Мартина оказались на ее лопатках. — Для этого Вы здесь? Сейчас? Со мной? Многие ухажеры полагали, что Эсма может им что-то дать: деньги, упрочение положения, поддержку в свете… Но она не делала этого ни для кого. И они оставляли ее. — Я не любовник из Ваших изысканных книг, правда, леди Бойл. Но не спешите приписывать мне корысть. Я думаю, я достаточно умел для того, чтобы навязать народу то, что мне нужно. Эсма устало высвободилась из его рук. — Куда проще дать им то, что они сами хотят. Если мы — она говорила так, точно они и впрямь уже действовали сообща. По-настоящему, — мы хотим оставаться на плаву, и это — единственная задача, так кратчайший путь лежит через пряник, нежели через кнут. — Они обнаглеют. И тогда начнут кусаться. — Значит, нужно не давать им желаемое просто так, а продавать. — О, торговля? Не смею спорить с тобой в этом вопросе, тут ты сведуща куда больше меня. — Он не собирался отказываться от своего мнения, но и ее метод звучал многообещающе. Мартин задумался о том, как далеко удастся продвинуться, комбинируя обе стратегии. Лидия обожала музыку, всю свою жизнь практикуясь без устали. Ежедневно. И она разбиралась, какая мелодия безупречна, а где исполнитель фальшивит. Эсма всю свою жизнь, пусть против воли, занималась интригами. И она могла узнать того, кто безупречен в этом искусстве. Узнать и восхититься. Грешно было выпустить такого человека из спальни, не согрев его своим телом. Она бы сказала: говорите! Но для этого нужен был рот: ей, ему. А она хотела занять их рты поцелуями. Леди потянула гостя на кровать. Он даже не ожидал такой прыти. Ни одна приличная женщина не целовала его с такой страстью. Да и те, кого бы он так ни назвал… Эсма отличалась не только от леди своего круга. Она отличалась от всех, с кем Мартин был хоть раз, и он вдруг понял, чем. Она толкнула его на кровать, уперев руку под ключицы, не жалея сил: не просто игриво, но с усилием. Она не стеснялась показать, что хочет его, и не была эгоистична в этом, но в то же время ее не заботило, что он станет думать о ней после. Она не жеманилась и не пыталась превратить соитие в жениховство. Она была естественна, как зверек. Как маленькое совершенное животное во время брачного гона. Пальцы ее зарылись в его волосы, обычно пристойно зачесанные, как пристало смотрителям, и растрепанная прядь упала Мартину на лицо. Эсма пригнула его голову и сама приподнялась на подушках, целуя его под глазом: там, где эта прядь как раз попала бы ей под губы. — Должен ли я опомниться и последовать наказу Холджера? — Мартин приподнялся, так что руки его оказались по обе стороны от плеч Эсмы, но ни дюйм его тела не соприкасался с ее. — Нельзя трогать женщину, что не является твоей женой. Он спрыгнул с кровати на пол и остался на коленях. — Я и пальцем не прикоснусь к Вам, леди, ибо так мне запрещает устав смотрителей. Так что придется Вам раздеться самой. Эсма смотрела на него, недоумевающая и заинтригованная. Мартин играл с ней, но она не понимала, что он планирует. Однако раздеться ей никогда не было сложно, и она ловко скинула с себя брюки и блузку. Мартин сложил руки за спиной, показывая, что не шутит: он сказал, что не прикоснется к Эсме и пальцем, и остался тверд в этом намерении. Но он ничего — как и Холджер, впрочем — не говорил про язык. Языку предписывалось не произносить ереси, однако ничего не говорилось о том, чтобы касаться того, что у женщины между ног. Уже от первого касания этого горячего рта Эсму охватила едва выносимая в ее сладости дрожь. Не много ей было нужно, чтобы утонуть в наслаждении, в особенности, когда она столько времени воздерживалась. В особенности, когда рядом с нею был такой привлекательный мужчина, приводивший ее в трепет уже одними словами. О, совершенство! Но жизнь сурова. Эсма издала недовольный стон: по коридору послышались шаги. И она знала, чьи. Еще бы не выучить за столько лет манеру походки сестры! Повторялась та же сцена, что и накануне, хотя теперь они с Верховным смотрителем зашли дальше, чем прежде. Эсма не без жалости, однако с холодной решимостью оттолкнула Мартина. Тот юркнул к окну одним гладким движением, отработанным годами, должно быть — и не в Аббатстве. — До скорой встречи, леди Бойл. И вечерняя тьма поглотила его. Терзаемая неутоленным голодом, Эсма натянула брюки. Ткань дразнила ее там, где только что кожа пылала от прикосновения дерзких губ, языка и даже зубов. Эсма подумала о том, что утром она, возможно, обнаружит цепочку крохотных синяков на бедрах. Жалкое утешение против ее грандиозных ожиданий. Но что поделать. Лидия распахнула дверь и бросилась сестре в объятия. Когда она так сделала несколько дней назад, Эсма подумала, что случилось нечто ужасное. Теперь она начинала привыкать. Лидия, судя по всему, еще не раз должна была так напугать сестру и расстроить собственные нервы. Говорить с ней было бесполезно — Лидия не слушала, перебивая. Но, нарыдавшись, от прикосновений успокаивалась. Эсма погладила Лидию по волосам и посмотрела в темное окно, пропуская мимо ушей, что говорит сестра. — Я знаю, в особняке мужчина… и он пришел, чтобы украсть меня. Или тебя! Кто знает, может, насчет последнего ты и права, подумала Эсма. Но говорить это было бы жестоко и неосмотрительно. Кто знает, как отреагировала бы Лидия. — Потому что мы грешницы, Эсма. Потому что нет нам прощения. Не нужно было спрашивать Лидию, что она думает, Эсма и так знала — в конце концов, они росли вместе, и прекрасно читали если не мысли, то взгляды и жесты друг друга. Лидия воображала, что Эсма могла что-то сделать для спасения Вэйверли. Предугадать, предупредить, противостоять… в конце концов, пожертвовать собой! Но не захотела. Эсма не знала, как объяснить сестре, что предвидела не больше нее. Или самой Вэйв. И, что важнее, не смирилась. Не перестала сожалеть. Просто все ее существо, наконец, отказалось оставаться в прошлом. Впервые за двадцать… двадцать пять лет Эсма чувствовала себя всплывшей из морских глубин на поверхность. Она глотала воздух настоящего, не понимая, как столько времени жила без него. С радостью! Если всплыть означало стать целью китобоя, то Эсма понимала, почему левиафаны бесстрашно рискуют. Свет и воздух, даже если ты можешь легко прожить без них, стоят страха смерти.