Пусть маски остынут, затем извлеки их из форм и прочитай из Книги Предметов: «Холджер Пречистый, чей лик здесь пребудет в веках, всели ужас в недругов наших, неси погибель всем грешникам. Да будет так!»
Отложи те, в которых речь Брата неясна, а также те, что упали, пусть даже случайно, и те, в которых есть дефекты. Расплавь их и повторно очисти жидкий металл.
Все эти маски должны быть совершенны в своей форме, вдохновленной твердой верой Аббатства.
«Лик Обывателя»
Проснулась Эсма, когда солнце уже вовсю проливало щедрые свои лучи в ее окно. Время, должно быть, едва перевалило за полдень, и на мгновение Эсме показалось, что она могла проспать больше суток. Нет, оборвала она себя, ее бы точно разбудили раньше — или служанки, или сестра. Ровно в ту секунду, точно в ответ на ее мысли, в дверь поскреблись: угадав в знакомом мычании госпожи дозволение, в комнату просунула голову Салли. — К Вам лорд Монтгомери Шоу, госпожа. Эсма ответила протяжным усталым вздохом. Но приподнялась на локтях, и Салли впорхнула в комнату, готовая помочь леди привести себя в порядок. Эсма предпочла бы, по своему обыкновению, пить кофе, пока ее причесывают, что позволяло ей встречать утро бодрее и радостней, но в этот день ей не повезло. Конечно, можно было заставить Шоу ждать и послать Салли на кухню, но Эсма рассудила, что удовольствия от встречи она вряд ли получит в любом случае. Так не все ли равно? Если уж она при любом раскладе станет злиться, так стоит ли тратить кофе. Никакие гости не были кстати, и тем более, столь верные псы регента, как Шоу. Она вскорости начала думать о другом. Неудача с Гальвани не сильно удручила ее. Ни одно дело в мире не выходит с первой попытки, разве не так? У Эсмы имелись и другие полезные знакомства. Она подумала о «Золотой кошке» — в конце концов, всегда оставался самый неприятный, но самый верный вариант. Перед мысленным взором Эсмы на мгновение снова всплыло лицо Пендлтона, каким она запомнила его на прошлом вечере, и она поморщилась. Как только она начинала думать, что Тревор не так плох, он тотчас услужливо разубеждал ее. И все же, даже он не вызывал у Эсмы такой неприязни, как Шоу. Эсма спустилась по черной лестнице, надеясь проскользнуть мимо незваного гостя, жестокосердно оставив его на Лидию, но Шоу, ждавший в приемной, некстати вышел в холл размять ноги. Они с Эсмой столкнулись почти у самых дверей. — Признаться, я должна идти. Прямо сейчас. — Сказала леди, но гость заступил ей дорогу. Эсма бросила взгляд на визитный столик, ища на нем записку от Шоу, однако поверхность матового стекла была чиста и бела, как снега Тивии. — Вы не предупреждали меня о визите, так что не обессудьте. — Мог ли я? — Полагаю, что могли, — огрызнулась Эсма. Она дала знак Салли, и та тотчас поднесла хозяйке полный бокал. Не удалось начать день с кофе — так начнем с вина. — Не интригуйте меня больше, чем прилично, Шоу. Сегодня я очень не хочу разочаровываться. — И не будете. Уж это я гарантирую. — Гость показал ладонью на музыкальную комнату. Эсма подумала, насколько разумно оставаться с Шоу наедине. О своей репутации она не беспокоилась — давно, разумеется. Но спина у нее холодела. Никогда еще мысль о том, что ее пырнут под ребро, точно какую-то бродяжку, не казалась Эсме менее смешной. И более реальной. По крайней мере, в музыкальную комнату могла в любой момент войти Лидия для ежеутреннего музицирования. — Ваша сестра поступила дурно. — Как? Дала себя похитить? Эсма села на софу, Шоу же шагал перед нею, постукивая пальцами по клавесину. — Говорят, она сбежала с молодым любовником. — Мне об этом ничего не известно. Я мучаюсь от догадок, пока никто пальцем о палец не ударил. — Что ж, не сюрприз, — Шоу сделал вид, будто его и не перебивали. — Женщинам нравятся молодые, полные страсти мужчины, а не иссохшие старцы — несмотря на все иные достоинства последних. Единственная дама, которой идет на пользу подобный союз — это империя. Он сел на софу с нею рядом, и Эсма тотчас вскочила, точно обожглась о горячее бедро Шоу. Да, его в свете считали лакомым кусочком, красавчиком, к сожалению всех дам, давно женатым на скучной, но, к их же радости, совершенно пустоголовой и ненаблюдательной ханже… Эсма недолго и сама была им очарована, но это чувство истаяло годы назад. — Что Вы делаете?! — Держу Вас за руку, как очевидно. Он заставил ее снова сесть. Не так грубо, чтобы она могла залепить ему пощечину, но достаточно уверенно, чтобы заставить повиноваться. — Разве я позволяла Вам нечто подобное? Шоу, казалось, ничуть не смущен. Равно и не заинтересован — во всяком случае, не больше, чем посетитель «Золотой кошки», не спросивший имени куртизанки и не потрудившийся заглянуть ей в лицо. — О, милая. Вы сама ярость, и, кажется, я угадываю причину. — Шоу сочувственно улыбнулся. — Позвольте мне исцелить Ваши раны… Да он, должно быть, слеп как Вера Морэй, подумала Эсма, если не читает по лицу всей силы ее отвращения. В голове Эсмы невольно возникло воспоминание: Мартин, его дыхание, щекочущее ее шею. На мгновение ей показалось, что тело ее ныло не после опасной прогулки по катакомбам, а после ночи любви с изобретательным партнером. — Вы страдаете из-за очередного любовника, который отверг Вас? — Шоу заметил, что собеседница на мгновение мыслями оказалась где-то далеко, но неверно истолковал ее задумчивость. — Или разлюбил Вас прежде, чем Вы его? Уверяю Вас, я не буду столь же жесток. Горячая рука Шоу мяла ладонь Эсмы. Она не сомневалась, что до конца разгадала план гостя. Регент лишился финансирования — на что бы там оно ему ни требовалось. И теперь пытался заручиться расположением кого-нибудь из оставшихся двух сестер. Замкнутая Лидия, вероятно, выглядела мишенью посложнее, чем игривая Эсма. По крайней мере, регент не подумал, будто у него еще есть шанс соблазнить ее как мужчина. Нет, видит Чужой, она пошла бы и на такое, если б речь шла о ее семье. Но безопасность дома Бойл и так осталась под вопросом после происшествия с Вэйверли. — Вы заставляете меня страдать, Эсма! Леди Бойл стиснула зубы. И кулаки. Она бы действительно заставила его страдать, и с большим удовольствием, так что следовало отвести взгляд от тяжелой фарфоровой вазы, попавшей ей на глаза. Тем более, эта безделка нравилась Лидии, а им с сестрой и так доставало повода для ссор в последнее время. — Какая же Вы все-таки дурочка, Эсма, хотя и очаровательная! — Вы дерзаете подыскивать мне определения, сэр? Как смеете Вы говорить со мной в подобном тоне? И где — в моем собственном доме! Шоу даже отпрянул, огорошенный внезапным отпором. — Что ж… видимо, верно говорят, что для распущенной женщины слаще соития может только одно — отказать искренне влюбленному мужчине. — Я знаю, как отличить искреннее, пылкое желание от усталости из-за надобности выполнять приказ регента. — Леди, Вы меня оскорбляете! — Еще нет, и не вынуждайте меня начать. Собственно, что бы было, вздумай она в действительности его оскорбить? Вокруг чума, и высший свет потерял голову: носятся, как миноги, если встряхнуть аквариум. Эсма сделала глубокий вдох, но галоп ее сердца не унялся. Желание оскорбить Шоу показалось ей действительно соблазнительным настолько, что она готова была заплатить за него. Только мысль, что плата вряд ли окажется в золотых, остановила ее. Эсма нервно облизала зубы, приоткрыв рот. Ее невоздержанность могла ударить по лоялистам, чего, безусоловно, не стоило допускать ни при каких обстоятельствах. — Вы врываетесь ко мне без приглашения, без предуведомления, и ведете себя так, точно имеете какое-то право… точно у нас роман. Но он Вам приснился, или… не знаю, что Вы вообразили. Очевидно, ранение усыпляющим дротиком не пошло Вам на пользу. Эсма вскочила с софы, поторопившись, чтобы Шоу не успел снова схватить ее за руку. Она подумала, что все-таки недурно слыть шлюхой, в конце концов. Может, затворницей или благообразной аристократкой — она оглядывалась на сестер — куда лучше, но Эсму устраивало и ее положение. Ее нельзя было скандализировать. Кто не знал Эсму? Она спала с теми, кто ей только приглянулся, но не делала исключений для тех, кто не нашел у нее расположения. Ее уважали за то, что она делала, что хотела. Большинство женщин в свете не могли себе этого позволить. Даже Джессамина, упокой Чужой ее душу, имела карт-бланш на довольно ограниченное количество безумств. Не говоря уж о качестве. Эсма вернулась мыслями к Корво. Забавно, как быстро она забыла о нем. И как прочно! За столько лет секс как таковой потерял для нее остроту. И, смешное дело, ей стало важно, кто ее любовник. Чем больше романов она переживала, тем строже относилась к следующему гостю в своей постели. Поразительно, как может оказаться похожа пресыщенность на целомудрие. — Вы ведь не думали, что все будет так просто? Что можно просто пошептать сальности, а потом перелистнуть страницу и сделать мне предложение снова стать снабжением регента? Шоу тоже поднялся, в гневе хватая свою шляпу. Эсма напряглась, но он не сделал и полудвижения в ее сторону. — Я еще вернусь, леди. — Избавьте меня от второго акта этого фарса, сэр. Не желаю платить за билет. Она ждала, что Шоу пулей выскочит прочь: она не раз становилась свидетельницей его гневных выходок. Но Шоу замер у двери, лицо его смягчилось. Какая-то внутренняя борьба исказила на мгновение его черты… и, резко втянув носом воздух, Шоу достал из-за пазухи тонкий конверт. — Не знаю, к добру ли это… но… будьте счастливы, леди Эсма. Она не собиралась брать письма, и Шоу оставил его на клавесине. Размеренные спокойные шаги гостя еще раздавались в коридоре, когда Эсма, побежденная любопытством, все же взяла конверт в руки и шум крови в ушах заглушил для нее все прочие звуки. И Тимш, и Роланд, и Бантинг могли подождать. Что не могло ждать, так это письмо. Эсма взлетела по лестнице назад на второй этаж и заколотила кулаком в дверь Лидии. — Лидди! Выходи скорее! Чем бы ты ни занималась там, это важнее! Из спальни Лидии послышалось недовольное бормотание. Старшая леди Бойл, вероятно, еще не продрала как следует глаза. И Эсма решила, что будет лучше, если она перестанет интересничать и скажет прямо. — У меня тут письмо, надписанное рукой Брисби! Это от Вэйверли! Ты видишь, все хорошо, они просто сбежали! — Уходи. — В дверь стукнулось что-то тяжелое. — Уходи! — Лидди, но это от Вэйв… Дверь содрогнулась от удара чем-то совершенно огромным. Лидия пнула кресло? — Я ничего не буду читать. Я не верю… Ты сама написала, так? Чтобы я вышла. Кто-нибудь и меня украдет? Регент хочет убить нас всех. — Лидия переходила с крика на бормотание. И обратно. — Ты с ними заодно? Если да, то я узнаю… и тогда, тогда… Эсма обессиленно прислонилась к двери. Время едва подошло к полудню, а она уже чувствует себя измотанной. Чтобы убедиться, что глаза ее не обманули, леди снова осмотрела письмо. Нет, это точно был почерк Брисби. Ничто не мешало Эсме тотчас вскрыть послание, но рука ее против воли замерла. Бедняжка Лидия… Она не первый раз заговаривалась, тяжелые события никогда не проходили для нее бесследно. Но, кажется, теперь дело обстояло серьезнее, чем прежде — недурно было послать за Гальвани. Эсма подумала, что у нее до вечера был распланирован плотный график: поиски яда никто не отменял. Что ж, она знала, с кем может разделить важный момент. Эсма спрятала письмо в карман. Не то что б она чувствовала себя обязанной Пендлтону. Или хотела его порадовать. Но, раз уж так вывернулось дело, ей стоило заручиться его поддержкой на будущее. И, чего греха таить, ей было немного стыдно. Они с сестрами всю жизнь смеялись… судя по всему, над настоящей любовью. Вечером, в «Песьей яме», Эсма не без труда обратила на себя внимание Пендлтона. Он точно нарочно избегал ее. Но уж узнав, в чем дело, Пендлтон сам потащил леди к лестнице. Остальным лоялистам они объяснили, что это нечто личное, только «между аристократами». — Не забудьте вернуть мою леди хотя бы к середине ночи, — Мартин иронически отсалютовал бокалом пива. — Было бы недурно обсудить с ней наше… общее дело. Эсма порывалась ответить каким-нибудь кокетливым жестом, однако Пендлтон подпихивал ее под лопатки с такой энергией, что ей приходилось подстраиваться под его темп, чтобы не споткнуться. Только оставшись с леди тет-а-тет, аристократ немного сбавил нажим на ее спину. Н-да, подумала Эсма, общение с людьми иного круга быстро опрощает нравы. Она могла судить хоть по себе, снова ради конспирации разгуливающей в наряде служанки. Собрания обычно проходили в комнате Хэвлока, но Пендлтон потащил Эсму в свою спальню. Там они оба встали у окна, ловя последние закатные лучи. Точно у них не осталось ни минуты, чтобы зажечь лампы. Но вот Эсма стояла с конвертом в руках, Пендлтон смотрел ей через плечо… и пауза все длилась и длилась. — Теперь Вы спасены? Мы можем приобщить это письмо к делу Вэйверли? — Не знаю, — Эсма нахмурилась. — Не думаю. Увы, нужен сам Брисби, чтобы сличить почерки наглядно, для железных доказательств. Я не в том положении, чтобы надеяться, будто суд начнет мне подыгрывать. — Это обязательно? Она пожала плечами. Пендлтона едва ли действительно волновала ее мнимая вина. Он просто тянул время, то ли предвкушая письмо Вэйверли, то ли опасаясь того, что может в нем прочесть. И, сама чувствуя, что так можно простоять всю ночь, Эсма надорвала конверт. К их общему с Пендлтоном разочарованию, письмо также было написано рукой Брисби. Эсма опустила руки, не думая о том, что Пендлтон читает через ее плечо. Волна слабости накрыла ее и отпустила не сразу. Когда Эсма снова подсунула бумагу под последние закатные лучи, струящиеся в окно, ее рука дрожала. Словно до этого момента она в глубине души верила, что Вэйверли не украли. В лучшем случае та выдумала все это на пару с Брисби, чтобы посмеяться — над опостылевшим регентом, всем светом и, наконец, сестрами. И, видит Чужой, Вэйв могла быть беспечна и параноидальна одновременно или почти одновременно, однако вряд ли настолько. Можно было вообразить себе сложный план, который, теоретически, разыгрывался посредством этого письма, и тот, кто плохо знал младшую Бойл, поверил бы, что подобное возможно. Но не Эсма. Чему она и научилась у надоедливой младшей сестры, так это тому, что эффективный план — простой план. Никакой игры в рулетку Вэйверли не допускала, а подобное письмо открывало добрый десяток вероятностей, ведущих к непредсказуемому исходу. Шоу заманивал Эсму сладкими речами, но каждое его слово оказалось ложью. До единого. Шоу соблазнял ее, уколол, когда разозлился, и решил растоптать, как только понял, что дело проиграно. Эсма вспомнила, что утром влезла в костюм Вэйверли без труда, и он прелестно на ней смотрелся. Интересно, какие наряды сейчас носит Вэйверли, задумалась тогда Эсма, ловя себя на смешливой мысли, что на деле ей полностью плевать — покуда она сможет располагать гардеробом сестры, ее рентой и, если на то пошло дело, покоями. Ну и сука же ты, Эсма Бойл, подумала она. Ну и сука, если только что радовалась тому, что Вэйверли исчезла из твоей жизни! Теперь она стиснула свободную руку в кулак с такой силой, что заскрипели швы перчатки. К ней вернулись те же мысли, которые мучили ее в доме доктора Гальвани: не мир, а тугой клубок окровавленных жил, ощеренный зубами. Ткнешь в мягкое — сделаешь больно, а иначе сам напорешься. Эсма вздохнула, надеясь, что так придет в себя. Она и не заметила было, что задержала дыхание на несколько минут. Она ощущала, что теряет все ориентиры и не может больше судить, что верно, а что дурно, и ей остается держаться только за свои желания. Не разбирая их, и, видимо, не осуждая, а хотела она, чтобы ни Лидии, ни Мартину, ни Пендлтону не пришлось страдать, а тем более, умирать. И это было уж последнее, в чем она вовсе могла быть уверена, мысленно идя сквозь пелену зыбких, неясных понятий о добре и зле. Слова из послания кипели в ее мозгу. Брисби не требовал выкупа. Но и не стремился просто успокоить сестер, что с Вэйверли все хорошо. Даже не собирался предоставить доказательство их невиновности, хотя не мог не понимать, что в расследовании старшие Бойл станут первыми подозреваемыми. Он похвалялся. И только. Насмехался над беспомощностью запертых в чумном городе аристократок. Над беспомощностью своей рабыни, которой он теперь счастливо располагал. Задеревеневшими пальцами Эсма начала комкать письмо, и Пендлтон нажал на ее руку своей, помогая. Несколько секунд они стояли так: его рука вжимала ее бессильные от шока пальцы в подоконник, а под ними рвалась бумага. На прощание Пендлтон протянул ей платок. — Посидите здесь, леди. Не стоит Вам показываться мужской компании в подобном виде. Ради сохранения Вашей репутации. А самое сучье в тебе то, подумала Эсма, когда дверь за Пендлтоном закрылась, что первой твоей мыслью было: насколько высокоморально ты отозвалась на несчастье родной сестры. Когда Пендлтон вернулся, она так и сидела в темноте. На его столе, медленно качая ногами. Голова у нее болела после недавнего плача. Пендлтон аккуратно прикрыл за собой дверь, подумал несколько секунд и, прежде чем сесть на столешницу рядом с гостьей, достал из-под кровати початую, но еще не опустошенную бутылку вина. Ну — как вина? Дешевого пойла. Но Эсма благодарно отхлебнула, и сам владелец не побрезговал. — Я слышала кое-что через стену, так что почти присутствовала на собрании. — Мы ничего не слышали, — отозвался Пендлтон, что звучало как «вы плакали очень тихо». С улицы доносился трещащий голос громкоговорителя. Эсма сделала еще один глоток, случайно стукнув себя стеклом горлышка по зубам. — Я скучаю по Вэйверли, и знаю, что Вы тоже. Иногда мне не хватает ее, потому что не с кем позлословить. — Эсма кисло усмехнулась. — Та моя дурная черта, которую она никогда не осуждала… Пендлтон помолчал, кашлянул. — Я скучаю по Моргану. Немного. По Кастису — почти нет. Вино и воспоминания делали их ближе, чем когда-либо. Эсма не думала, все ли забудется наутро, но надеялась, что Пендлтон тоже дошел до мысли, что давнюю вражду пора прекращать. Может, на время. Но на долгое: когда они вернут власть Ее Высочеству Эмили, настанет пора грызни в парламенте и дележа ресурсов. Им обоим придется нелегко, и оба они остались в одиночестве. То, что Лидди ей не большая помощница, Эсма больше не сомневалась. — Вы всегда привлекали больше внимания, чем Вэйверли… — Бросьте, это неуместно. — Я не пытаюсь сделать комплимент, — сказал Пендлтон, но, тем не менее, улыбаясь. В комнату сунулся Уоллес, принес лампу, но ретировался смущенно и быстро, привыкший делать вид, что не замечает ничего, что на самом деле трудно было бы не заметить. И сидящие на столе аристократы, явно имеющие намерение напиться, проходили по пункту внезапной слепоты, необходимой для сохранения жалованья. — Это был вечер у Шоу. Вы извинились, удаляясь в уборную, и тут Вэйверли произнесла: «Не будем говорить о политике», и все замолчали. И ровно в этот момент послышались Ваши… э-э… — Пендлтон указал двумя пальцами на рот. — Что, правда? Ужасно! — Эсма закрыла лицо руками, сгибаясь пополам, но и смеясь при том. — Я выпила лишнего, но надеялась, что никто не заметит! Пендлтон подумал, что самое время съязвить, что общество действительно не видело разницы между средней Бойл пьяной и трезвой, однако предпочел смолчать. И потому, что ему стало жаль собседицу, и оттого, что на глаза ему попались его собственные пустые бутылки, забытые Уоллесом при уборке под кроватью. Из другого конца комнаты, казалось, они мерцали то ли как драгоценности, то ли как влажные пальцы чудовища. — Удивительно, но тот вечер я закончила с Алдердайсом! Не думала, что он такой джентльмен. Или его восхитило, что я вернулась к обществу освеженной и не менее изысканной, чем была. Пендлтон попробовал в подробностях вспомнить Эсму в тот вечер. Он смотрел на Вэйверли, слушал Вэйверли, однако если старшую сестру — Лидию— было несложно забыть, то Эсму, с ее бесконечными комментариями… следует признать, как правило, действительно остроумными — нет, даже при всем желании. Она всегда была рядом, в каждом воспоминании Пендлтона о посещении дома Бойл и обратных визитах вежливости. Всегда на грани взгляда, на грани слуха, неизменная, как подпись художника на любой картине. Непреднамеренно незабываемая. — Может быть, он счел случившееся прекрасным итогом всего разговора. — Не думаю, что кто-то слушал, что я говорю. Будто Вы не знаете свет: зачем слушать женщину, тем более, хорошенькую. Ну, или натужно пытающуюся таковой казаться. Заткнись, рявкнул на Эсму ее внутренний голос, что-то ты разоткровенничалась под влиянием чувств. Да, этого ей делать положительно не стоило. — Мне не стоит проводить ночь в вашей комнате. Может, осталось последнее место, где я обладаю подобием репутации. И последний шанс ее сохранить, — Эсма хитрила. Никакая репутация ее не волновала и уже давно, но она мучилась от полузабытого чувства острой неловкости и искала пути бегства. В груди у нее все трепетало, как в ту минуту, когда она отдала Пендлтону заколку Вэйверли, и Эсма торопилась выпутаться из этой ситуации. Она соскользнула со стола, и Пендлтон попытался в приступе галантности поддержать ее за локоть, отчего чуть сам не свалился на пол. Ни словом, ни жестом он не попытался задержать Эсму в дверях, и она беспрепятственно юркнула вон. Эсма была непрочь найти Мартина и, наконец, сыграть с ним во что-нибудь веселое на более или менее мягкой поверхности. В горизонтальном положении, желательно, но она могла рассмотреть и другие варианты. Однако Мартин точно испарился. Никто не знал, где его логово, даже, вероятно, Корво — но его Эсма застеснялась спрашивать. Бывший королевский защитник, и прежде нелюдимый, теперь производил совершенно дикое впечатление. Говорили, что он старается не убивать без нужды, но всегда знает, для кого какая участь хуже смерти. Эсма невольно снова подумала о Вэйверли, и ее сердце сжала в кулак совесть. Леди Бойл остановила свой путь на первом этаже, плеснула себе немного в бокал чего попахучей и собралась скоротать так ночь. Возвращаться в особняк, полупустой без Вэйверли и дикий, сходящий с ума стараниями Лидии, она не торопилась. Сколько было возможно, столько Эсма собиралась просидеть в «Песьей яме». Даже идея вздремнуть на сиденье за столиком не казалась ей такой уж дикой. Тем более, что накрапывал дождь: с улицы на цыпочках прибежала рыжая служанка, отряхиваясь, как щенок. Кепку она выжала и обхлопала о колено, прежде чем повесить рядом с печкой. И на этом движении служанка заметила леди Бойл. Еще комкая кепку в руках, она подумала, что, может быть, раз ее мать, когда-то давно (задолго до их с сестрой рождения) работала на семью этой шикарной дамы, она вправе заговорить с ней? И потом, в костюме служанки Эсма выглядела совсем не страшной, почти ровней ей. — Леди Бойл? Эсма покосилась на девушку. Сесилия, что ли, ее звали? Вроде бы, да: ей поручали самую грязную, самую дешевую работу, которой больше никто не хотел заниматься. Эсма скользнула взглядом по всей фигуре собеседницы: гарь, сальные пятна китового жира на коленках, пыль и белесые разводы от стирки с щелочью. Однако же, Сесилия сделала наполовину пристойный реверанс, обращаясь к Эсме. Леди Бойл спросила, чего же от нее хотят в столь поздний час, в столь странных обстоятельствах. — Я надеюсь получить совет… если это не слишком нагло. — Сесилия снова дернула коленями в очередном реверансе, куда более нервном, чем первый. Кажется, расслабленный взгляд Эсмы ее ничуть не обнадеживал. — У Вас такой большой опыт… так много красивых мужчин увивается за Вами… Если это, конечно, правда. — А могут быть сомнения? — Эсма предпочла принять подобные слова за комплимент. Хоть раз кто-то для приятного разнообразия не порицал ее за любвеобильность, а почти восхищался. — Я бы сказала, что ты вполне ладная девушка, и если только переодеть тебя в что-нибудь почище, да поновее, будет совсем другое дело. Но если мужчина смотрит на костюм, не замечая даже твоего очаровательного носика, не то что, скажу банальность: души… Сесилия покраснела было, польщенная, но тотчас сникла, слушая дальнейшие слова леди Бойл. Эсма могла бы долго разглагольствовать, делая те или иные предположения, алкоголь побуждал ее сыграть в философа, но при том она устала, морально вымоталась за день, так что спросила прямо: — Сама-то как думаешь? — Этот мужчина… Вообще-то он вряд ли знает, что нравится мне, но даже если да, то, понимаете ли, он сам влюблен в Каллисту… — Сесилию прорвало. Она стояла, опустив голову, точно провинившаяся школьница, и тараторила, как будто бы пыталась поскорей рассказать затверженный урок. — Я много слышу и замечаю, достаточно просто увидеть, как он разглядывает ее… Впрочем, я думаю, если бы я смогла… смогла показать, что я не слишком сильно хуже… Эсма налегла на стол, утомленно вздыхая, и спросила, что именно на уме у Сесилии. — Я бы его соблазнила. И тогда он женится на мне. Эсма рассмеялась так громко, что сама мысленно на себя шикнула: не нужно будить всю «Песью яму». А потом увидела, как жалко ссутулилась Сесилия, и ей стало еще больше стыдно. — Послушай, голубушка, дело не в том, что ты не носишь милый чистый костюмчик, как Каллиста Карноу. И не в том, что, может быть, как ты полагаешь, ее черты лица куда правильней, чем твои. Поверь мне, я знаю, что это за чувство. — Эсма выставила ладонь, требуя не перебивать ее. — Но видишь ли, даже самый благородный мужчина, переспав с женщиной, не думает о том, чтобы жениться на ней. Только если она не говорит о своей чести или не изводит его иными доводами, но тогда она теряет в его глазах половину своего очарования. Ибо кто не любит наслаждаться без расплаты? Я сама из таких. А ты? Сесилия молчала, и Эсма поднялась, ободряюще и простецки похлопав девушку по плечу. Точно вместе с костюмом Салли к ней перешла манера обращения, принятая меж служанками. — Если ты просто хочешь уцепиться зубами за виноградину, не срывая кисть: дерзай. Но если собралась вынудить его жениться на тебе, то приготовься к долгой осаде. И, поелику нам известно, твой загадочный сердечный друг тоскует по Каллисте, я сразу скажу, чем все кончится, если ты добьешься своего: тебе это не понравится. Тот приз, который ты завоюешь, будет ненавистен тебе почти сразу после победы. Сесилия выглядела совсем не удовлетворенной этим ответом. И Эсма, как могла, попыталась подсластить ей пилюлю: — Если твое сердце еще мягко, если ты еще не влюблена, точно героиня романа, я советовала бы тебе обратить свой взор на доброго малого на службе лорда Пендлтона. — Уоллеса? С чего бы вдруг?! Он задирает меня каждый день, проходу мне не дает своей руганью! — Он дурно воспитан, милая. И потому не знает, как иначе заставить девушку заметить его внимание. — Эсма покачала головой, ухмыляясь. — Наверняка на него самым прискорбным образом влияет его хозяин. Но, однако же, если он не взялся копировать позорное пьянство своего господина, я сказала бы, что из него может выйти толк в качестве мужа. — Но… Лидию он, кажется, задирает не меньше. Вот только она ему спуску не дает. — Чего же ты хочешь от меня? Не проще ли попросить юное Высочество Эмили, чтобы она приказала жениться на тебе того, кого ты там выбрала, как только взойдет на престол? Сесилия не решилась возражать, и, снова дернув коленями в почтительном, хоть и неловком реверансе, поблагодарила леди Бойл за советы. В общем-то, Эсме не было дела до матримониальных чаяний этой девушки, но разговор вышел кислый, а леди Бойл чувствовала, что ей нравятся эти люди. Она не все имена запомнила, но нашла себя внезапно горячо ко всем расположенной, как ни удивительно. Чувство ли запретности, клубящейся неподалеку опасности сближало их так, невзирая на звания и положения, но Эсма чувствовала себя в «Песьей яме» свободней, чем дома. — Когда все закончится, приходи в поместье Бойлов, и я найму тебя. Сначала, конечно, на кухню, пообтешешься, но затем, как знать? Могу и повысить до горничной. Эсма говорила с напускным равнодушием, но Сесилия слышала только подтекст, распознав его безошибочно: больше никакой грязной работы. Да, труд, и тяжелый, но не столь мерзкий и куда выше оплаченный. Утром Эсма собиралась перед уходом справиться у Пендлтона, как он пережил эту ночь. Она не без стыда подозревала, что по нему известие о бедственном положении Вэйверли могло ударить не то что равно, как и по ней — сильнее, хуже. Но никто не мог найти Пендлтона в окрестностях. Вернулся он только к пяти вечера, когда Эсма давно ушла. Непросто было в это время добраться до порта. Но женщина — она назвалась Пендлтону, однако ему показалось, что сперва одним, а затем другим именем, так что он не стал запоминать. Женщина назначила ему встречу в дешевой забегаловке у самого спуска к воде. Это даже не был настоящий бар, просто сарай с бочками и протянутыми меж ними деревяшками, имитирующими скамьи и столы. Пендлтон думал, что после «Песьей ямы» уже ничто не вызовет в нем брезгливости, но ошибся. Еще скользя по раскисшей грязи там, где брусчатка закончилась, переходя просто в… берег, он уже это понял. — Ну надо же, а я думала, пришлешь слугу. — Сказала незнакомка, принимая кошель. Просто удивительно, как легко она казалась незаметной, сидя буквально у всех на виду. — Брисби, да? Не буду запоминать. Вряд ли мы будем с ним знакомы дольше пары секунд. Черные пряди, падавшие на лоб, были неровно подстрижены, точно она делала это сама. То ли пыталась изменить внешность, то ли скрыть, что после потасовки у нее там и сям не хватало по клоку волос. Вряд ли такую оторву волновало, насколько она привлекательна, но на сделках и респектабельный вид — почти валюта. — Я делаю это… ради женщины, которую люблю. — «Кажется», чуть было не добавил Пендлтон. Наемница продолжала на него смотреть, дожидаясь, скажет ли клиент что-то еще или нет. Она выглядела поразительно спокойной для женщины, судя по лицу которой, только что познакомившейся с чьими-то кулаками и брусчаткой заодно. — Да мне плевать. Я сваливаю отсюда, куда угодно, и мне нужны деньги, — она пожала плечами. — Но ты справишься? Она указала пальцем в черной перчатке на свои синяки. — Это сделал тот, на кого у тебя не хватит денег. Однако, я училась у него достаточно долго, чтобы стоить твоих жалких грошей. Не таких уж жалких, подумал Пендлтон, чувствуя, как кошелек оттягивает ему карман. Тревор мог бы передумать прямо сейчас. Встать, уйти, оставить Вэйверли Бойл в том же положении, что и раньше. Как там любил выражаться Мартин? Сопутствующий ущерб. Эсме можно было скормить ложь, даже не слишком аппетитную — вряд ли она бы стала допытываться о деталях… Пендлтон глубоко вздохнул. И вынул еще один кошель. Совсем для других трат приберегаемый. — Я рассчитываю на ваши умения, Вашу порядочность… и женскую солидарность. Наемница не ответила даже взглядом. Взяла деньги, поднялась и слабо кивнула: то ли подтверждая сделку, то ли прощаясь, то ли уже прикидывая что-то свое. Никогда в жизни Пендлтон ее больше не видел, во всяком случае, в этой жизни и в том же положении, что и теперь…