Пути, которыми мы идём вниз

Все тщательно выстроенные и выпестованные ритуалы Уилла Грэма полетели в пропасть — на радость чертям. Эбигейл Хоббс выжила. И он, движимый чем-то, что едва ли мог объяснить сам, упорно навещал её день за днём. Он смотрел на девочку — на её спокойное, словно спящее лицо, на длинные тени от ресниц, замерзшие на щеках, на равномерно вздымающуюся узкую грудь — и видел рядом двоих. Миссис Хоббс молча смотрела на него пустыми, ничего не выражающими глазами и безвольно открывала рот, словно выброшенная на берег рыба. Окровавленные края глубокого разреза на её шее трепыхались в такт беззвучному дыханию — как жабры. Сам Гаррет особо не обращал на него внимания, с безумной тоской поглядывая на дочь. Иногда он пытался наброситься на неё, но лишь только беспомощно проваливался призрачными руками сквозь. В такие моменты Уилл неизменно отводил взгляд, позволяя ему... Наверное, скорбеть. В каком-то смысле. Он чувствовал себя на удивление хорошо — спокойно. Жадно урчащая тьма целиком проглотила очередную человеческую историю, в которой Грэму довелось поучаствовать, выбивая ещё несколько имен на чреде могил их общего небольшого кладбища. Насытившись и удовлетворившись, она сонно молчала, не высовывая носа из уютного гнездышка где-то внутри. Уилл приходил в больницу уже не меньше трёх дней, но в этот раз он приехал на несколько часов позже — из-за работы. И вот кого-кого, а умиротворенно сопящего в уютном креслице Ганнибала Лектера он ожидал здесь увидеть меньше всего. Доктор держит Эбигейл за руку, кажущуюся совсем бледной и маленькой в его сильной ладони, а на полу возле его ног лежит раскрытая книга в красивом кожаном переплете. Видимо, он читал её, а затем уснул и уронил. Умиротворяющая в своей идиллии картина. Семейный портрет безумного художника, лишённый лишь одной — последней детали. Уилл беззвучно подходит, стараясь не нарушить чужой покой, и мягко поднимает с пола упавшую книгу. Умберто Эко: «Маятник Фуко» — гласит золотистая тиснённая надпись. Грэм беззвучно хмыкает, оценив уровень ганнибальской развлекательной литературы, и выпрямляется. Он мельком скользит взглядом по Эбигейл и упирается им в расслабленное, привычно-спокойное лицо Лектера. На чуть приоткрытые губы, на острые скулы, на небольшую, едва заметную родинку на веке — около самого края роста ресниц. Некстати Уиллу вспоминаются его глаза, сначала позволившие удержаться на ногах, а затем выбившие из-под них землю. Блёкло-голубые, почти прозрачные, испещренные тонкими белыми линиями, словно слой потрескавшегося льда, скрывающий под собой бездну. Необычный цвет, запоминающийся, совсем не похожий ни на спокойные карие, ни на темно-черные, которые он видел у Ганнибала прежде. Прозрачные глаза смерти. Уилл хмурится, вызывая в памяти подробности, и вспоминает, что один глаз был гораздо темнее — приглушенно-коричневый, будто бы… линза? Сейчас, без стресс-факторов, в спокойной тишине, ему очень легко воспроизвести события того вечера. Но если его догадка правдива — на кой-чёрт Ганнибалу скрывать настоящий цвет глаз? И почему обе его радужки так кардинально изменились? Потому что — ну серьёзно — даже Лектеру не хватило бы невозмутимости на то, чтобы посреди активного задержания серийного убийцы просто взять и начать вставлять линзы. Прямо рядом с захлебнувшейся собственной кровью из-за перерезанного горла женщиной. Просто так — из любви к себе и искусству. Грэм машет головой, прогоняя глупые мысли. Нет, конечно нет. Полная глупость! Он пытается переключиться на какую-нибудь другую мысль и с долей стыда осознаёт, что совсем не думает об Эбигейл, находящейся буквально на расстоянии вытянутой руки. Да и вообще, ей, по хорошему, следует его — убийцу её родителей — ненавидеть. Хотя, конечно, Уилл обманывается. Он прекрасно знает, что девочка будет чувствовать привязанность и признательность. А ещё он знает, что сполна воспользуется моментом для того, чтобы привязаться к ней в ответ. Сейчас его эмоциональным якорем были собаки, но, как утверждают научные работы разных психологов на тему эмпатии — этого мало. Стоит Уиллу только начать подпускать к себе людей, вливаться в общество, и он сам потеряет стабильность. А вот юная девушка, вполне годящаяся ему в дочери, в самый раз подходила на эту роль. Уилл рассеянно хмыкает, постучав кончиками пальцев по гладкому переплету книги, и хочет было усесться на небольшой диванчик рядышком, но его внимание привлекает звонкий, монотонный стук копыт об пол. Шаги громом отдаются в спокойной тишине, и Грэму мерещится хриплый, лающий смех, вторящий им. Они приближаются с тревожащей неотвратимостью — и вскоре в дверном проеме появляется голова могучего оленя. Животное мягко водит головой, глядя золотистыми странными глазами, и входит внутрь. Его гулкие шаги разбиваются по комнате битым стеклом и оседают в ушах эхом. Уилл растерянно моргает, и иллюзия спадает с его глаз, будто завеса: в дверном проёме стоит симпатичная медсестра с золотисто-каштановыми непослушными волосами, небрежно стянутыми в низкий хвостик. На ней высокие каблуки и, видимо, именно их стук показался Грэму похожим на цокот копыт. — Вам стоит покинуть палату, — она извиняющееся улыбается, чуть наклоняя голову набок, — часы приема подходят к концу. Уилл послушно кивает и переводит взгляд на просыпающегося Ганнибала. Разбуженный Лектер выглядит растерянным, словно он не может сразу понять где оказался, и по-домашнему растрепанным. Он трёт глаза и разминает рукой затёкшую шею, поводя сильными широкими плечами. Грэм не может оторвать глаз от того, как под тонкой тканью дорогой рубашки перекатываются литые мышцы. Ганнибал же тем временем каким-то очень привычным жестом поправляет упавшую на глаза непослушную прядку волос и неторопливо осматривается, задержав взгляд сначала на Эбигейл, потом на Уилле, и лишь в конце на медсестре. — Мы уже уходим, — доктор вежливо кивает спокойно стоящей женщине и оборачивается к Грэму, тепло улыбнувшись: — Уилл, коль мы оба тут, составите мне компанию? — Конечно, — Уилл ловит себя на том, что невольно расплывается в чуть смущенной улыбке. Тьма внутри как-то до странного игриво ёкает. Ганнибал гибко поднимается с места и, мельком скользнув ладонью по голове Эбигейл, подходит к Уиллу. Медсестра, что-то негромко хмыкнув себе под нос и бросив странный взгляд сначала на него, а затем — чуть более долгий — на Грэма, удаляется, звонко цокая каблуками. — Что говорит Джек? — Лектер снова начинает диалог первым, чуть приостановившись в дверном проёме и галантно пропуская Уилла вперёд — так, как пропустил бы даму воспитанный джентельмен. Грэм благодарно улыбается и старается не зацикливаться на мелькнувшей в голове странной ассоциации. — Алана Блум не одобряет возобновления моей практики в отделе, — Уилл чуть рассерженно вздыхает, радуясь, впрочем, что они не начали обсуждать Эбигейл. — Она ему, как мне кажется, чайной ложкой выела мозги. А затем тщательно промариновала их жалкие остатки и перемолола в кашицу. Он выглядел настолько выжатым, когда передавал мне её слова, вы не представляете! Мне, честно говоря, даже показалось, что он болен. — Ох, боюсь, я ничуть не удивлен, — улыбка доктора солнечным лучиком отражается в его глазах. Что примечательно — абсолютно карих. — Доктор Блум умеет быть настойчивой. — Вы знакомы? — Уилл удивлённо приподнимает брови, придвигаясь к Ганнибалу чуть ближе. Ему совсем не хочется упустить ценные крупицы информации о его жизни. —Мы впервые встретились когда она проходила аспирантуру. Тогда еще не доктор Блум только прибыла на обучение, а я же — преподавал, — Лектер издаёт тихий смешок, на удивление ловко ведя Уилла за собой по коридорам больницы. Сам Грэм, честно признаться, на его месте уже бы почти наверняка заблудился. Да, ориентирование на местности не было его сильной стороной. Даже на знакомой. — После мы пересекались еще несколько раз… Поразительно умная женщина, способная не только впитывать чужие знания, но и делиться своим — зачастую весьма нетривиальным — взглядом на вещи. — Сейчас она преподает на кафедре психологии, — Уилл прищуривается, задумчиво прикусив нижнюю губу. Они с ней даже пересекались несколько раз. Он — убегал, она — шла мимо. Восстанавливать прошлые связи не торопился ни один из них. — Тактичная и целеустремлённая. Алана пахла дикими маргаритками, морской солью и пряными дорогими духами. Дикая, своевольная, но заботливая, внимательная и нежная — по-настоящему потрясающая женщина. Был бы Уилл хотя бы немного более нормальным, или была бы она хотя бы немного более безумной… Но что было — то прошло, да и не было ничего, в общем-то, и между ними остались лишь исключительно тёплые дружеские отношения. — На большинстве кафедр психологии работают отборные психи, но доктор Блум — приятное исключение, — согласно хмыкнул Ганнибал. — Именно она рекомендовала Джеку обратиться за консультацией ко мне. Чтобы составить психологический портрет. — Мой, ведь так? — Уилл хмыкает и останавливается прямо в дверном проёме выхода из клиники, преграждая путь и вынуждая Лектера так же остановится. Его охватывает небывалый азарт. Не такой, как во время погони или решения сложного дела. Спокойный, выдержанный, приятный — новый, и это необычное чувство поистине восхищает и удивляет его. В прошлом, стоило ему только попытаться заглянуть слишком глубоко в чужое сознание — и он ещё неделю не мог прийти в себя, скитаясь из одного угла в другой и бессмысленно пялясь в потолок. А сейчас же, как только он увидел очаровательно домашнюю картину: «Ганнибал читает Эбигейл книгу, а потом засыпает» — и силы появились сами собой, ласково обволакивая всё тело. — Вы и сами догадались обо всем, Уилл, — Лектер смотрит на него в упор — он совсем близко, так, что Грэм практически ощущает его ровное дыхание на своих губах. Уилл не может избавиться от мысли, что Ганнибал выше его примерно сантиметров на десять — это значит, что ему придётся встать на носочки, чтобы заглянуть доктору в глаза, если тот не опустит голову. А в этих самых глазах, кстати — Уилл готов поклясться — пляшут смешливые голубые искорки. Наконец, когда ему начинает казаться, что Лектеру моргать принципиально без надобности, доктор смеживает веки и негромко произносит: — Не стоит загораживать проход, Уилл. Мы с вами не единственные посетители здесь. Грэм ничего не говорит, но глаза его смеются. Он намеренно повторяет жест доктора Лектора и пропускает того на выход первым, аккуратно придержав дверь. Его тоже учили быть галантным, просто раньше не доводилось — да и не хотелось, в общем-то — применять эти знания на практике. Ганнибал только беззвучно хмыкает. — Вы обедали? Время ужина еще не наступило, но перекусить можно, — Лектер приглашает его, стоит им только выйти на парковку. Он говорит так легко, будто бы делает это, по меньшей мере, десяток раз на дню. Уиллу такому уровню социализации остается только завидовать. — Это приглашение в кафе? — Грэм удивленно замирает. Нет, он-то, конечно, не против, но ведь Ганнибал всегда предпочитает еду собственного приготовления, разве нет? — А как же ваша щепетильность в отношении пищи? — Звать вас к себе домой было бы слишком самонадеянным поступком с моей стороны, — в голосе Лектера проскальзывают приятные мурлычаще-смешливые нотки. Уилл смеряет его фигуру задумчивым взглядом. В голове всплывают беспокойные слова Джека — изрядно пропитанные нотками фальши, разумеется. Кроуфорд — как человек весьма старой закалки — крайне скептично относился к необходимости освидетельствования психолога после первого убийства. Ещё более он был неуверен в необходимости сего действа для Уилла, регулярно натягивающего на себя шкуру самых отборнейших психов. Тем не менее, Джек настойчиво предлагал ему обратиться к Алане, а когда Уилл отмел её — поразительно быстро подсунул кандидатуру Ганнибала, словно только на то и рассчитывал. И вот уж его Грэму по какой-то причине отмести не получилось. — Джек настаивает на освидетельствовании, — резче, чем ему хотелось бы, говорит Уилл. Он снова кусает многострадальную губу — немного припухшую и покрасневшую — и задумчиво снимает очки, вертя их в руках. — Алана… отказалась. А мы с вами вместе работали над этим делом… — он замолкает и, рассеянно убрав очки в карман пиджака, поднимает взгляд на замершего Лектера. Кажется ли ему, что в глазах того мелькает предвкушение? Тьма внутри просыпается, стоит только их взглядам пересечься без тщедушной преграды стеклянных линз. Она раскидывает ловкие черные щупальца по цитадели сознания Уилла, сыто и довольно урчит, лениво потягиваясь и оплетая его. У Грэма перехватывает дыхание. — Так что формально мы знакомы, но недостаточно близко, чтобы это могло сказаться на результате, — Ганнибал по-лисьи усмехается, завершая его мысль и выводя из транса. — Вы против? — Не люблю, когда кто-то копается в моих демонах, — Уилл чуть морщится, бросив на Лектера извиняющийся взгляд. Внешне доктор никак не меняется, но в глазах у него мелькает странное смятение, будто он увидел что-то знакомое и не может понять, что именно. — Но в данной ситуации агент Кроуфорд настаивает. — Вы желаете вернуться в отдел, — Ганнибал понятливо хмыкает, мигом уловив причину. — И что же именно волнует Джека? — Десять пуль, всаженные в Гаррета Джейкоба Хоббса, — Уилл с каким-то весёлым ужасом осознаёт, что его губы расползаются в хищной ухмылке. — Это не дает ему спать по ночам. Да, Сорокопут и правда был его первым убитым человеком. Первым, убитым лично. Потому что чужие смерти Грэм переживал каждую ночь — с того самого дня, как смог себя осознать. И ему неизменно казалось, что он убивал всех этих людей сам. Сам нажимал на курок, сам бил ножом — в грудь, живот, горло или спину — сам замахивался битой или топором, сам подсыпал яд и сжимал в пальцах жалобно хрустящую шею. Сам. Так что в действительности он, вопреки сложившемуся мнению, совершенно не видел сложностей в том, чтобы в очередной раз убить. И не важно убийцу или… жертву. Уилл пережил слишком много смертей для того, чтобы придавать чужой жизни чрезмерную ценность и, что самое главное, ничуть не страшился этой стороны своей личности. В убойном отделе он не стрелял не потому что не мог, а потому что сдерживался. — В таком случае… — усмешка Уилла проскальзывает на лице Ганнибала словно зеркальное отражение. Доктор галантно открывает дверь элегантной, очевидно дорогой машины, глянцево блестящей на солнце отполированными бочками, и жестом приглашает Уилла внутрь. Грэма изрядно смешит то, как Лектер машинально дёргается, чтобы предложить руку, но в последний момент останавливает себя. — Я настаиваю на позднем обеде у меня в гостях, Уилл. Почему-то Уилл не отказывается, хотя уже очень давно не наносил светских визитов. Его старенький, горячо любимый автомобиль остаётся прямо здесь — на стоянке рядом с больницей, а дорогу они проводят за ленивым обсуждением бихевиоризма. Ганнибал с привычным ему изяществом посмеивается над этим направлением, намекая на псевдонаучность и слабые манипулятивные потуги метода, основанные на очевидных выводах. Уилл же слабо возражает, скорее получая удовольствие от спора, чем действительно отстаивая свою позицию. Ему кажется, что, если уж рассуждать предвзято, вся психология — это анализ данных и обозначение их определения, основанное на полученных выводах. А попытка строить свои теории, опираясь на ответные реакции — лишь нетрадиционный, но достаточно забавный подход. Впрочем, он даже не думал всерьёз соперничать с Лектером на поприще его любимой, тщательно обожаемой и изученной науки. — Что вернее: Джек переносит на вас свои страхи, или же его просьба освидетельствования является рефлексом на ваше поведение? — Ганнибал, всё ещё посмеиваясь, плавно переводит тему, уже заворачивая к своему участку. — Наверное, это просто умелая манипуляция ситуацией, — Грэм хихикает, отстёгивая ремень безопасности и чувствуя себя до неприличия хорошо. — Вами, Уилл, — Лектер наклоняется к нему поближе и подмигивает, а затем распахивает свою дверь и неторопливо вылезает из машины. — Мы приехали. Найтись с ответом у Уилла, немного ошарашенного бьющим по мозгам давлением ганнибальского очарования, сразу не получается, и он просто выходит вслед за доктором. — Надеюсь, вы не имеете ничего против тайской кухни? — Ганнибал ловко распахивает лакированную чёрную дверь — он открывает её настолько быстро, что Грэму кажется, будто и вовсе без ключа. Уилл всё ещё немного ошарашен, поэтому едва ли обращает внимание на внешний облик дома: только и успевает уловить краем глаза тщательно вымощенные ярко-красным кирпичом и темным деревом элементы. — Тайской? — Грэм растерянно переспрашивает. Ещё никогда в жизни ему не доводилось пробовать что-то экзотичнее китайского вока из дешёвой забегаловки, поэтому единственным, что он мог ответить, было: — Это же не опасно? — Уилл, в каком веке вы живете, — Лектер укоризненно качает головой, снимая своё пальто и помогая раздеться Грэму. В уголках губ у него, всё же, таится улыбка. — Питаетесь базовым набором блюд? — Не вижу смысла в изысках, если и обычная курица с картошкой приносит удовлетворение, — Уилл легко усмехается, поводя плечами и позволяя Ганнибалу избавить его от лишней одежды. — И все же, тайская? Вы удивительны, доктор Лектер. Знаете так много рецептов… — Недостаточно, — Лектер улыбается и у него на щеках проступают небольшие ямочки. — Я всё время нахожу что-то новое. Вчера вечером, например, подготовил все ингредиенты для том-кха — это такой слегка кисловатый острый суп, не путайте с том-ямом. В отличие от последнего, в нашем с вами обеде будет курица. И креветки, конечно же. Я также добавляю кокосовое молоко, лемонграсс, корень иланг-иланг, имбирь, кинзу, перец чили и прочее, менее важное. К слову, у вас случайно нет на всё это аллергии? — Нет, — впечатленный Уилл отрицательно машет головой, с большим интересом оглядываясь по сторонам и оценивая безупречный вкус Ганнибала в подборе интерьера. Какое-то шестое чувство подсказывает ему, что всё здесь Лектер подбирал сам, не прибегая к помощи дизайнера. — У меня вообще нет аллергии, что, по мнению всех моих врачей, достаточно странно. — Часто ходили в больницу? — психотерапевт с интересом оглядывается, проходясь по телу Уилла изучающим пристальным взглядом, будто ища давние болезни или травмы. — В детстве редко, — охотно делится Уилл. Почему-то ему нравится говорить о своей жизни с Ганнибалом. — Почти не болел, прививки делал по расписанию, прилежно принимал все выписанные препараты, носил шапку с шарфом от середины осени и до конца весны. Рук и ног также не ломал, — Грэм будто отчитывается, но, в отличие от его отчётов перед Джеком или ещё каким начальством, слова словно льются из его рта — легко и бездумно. — В институте проходил медицинские обследования, но только по необходимости: каждые полгода. А как перешёл на преподавательскую деятельность — перестал делать и это. А вы? За разговором они как-то незаметно заходят на просторную, ослепительно-блестящую отполированным до блеска металлом кухню, которой, по мнению Уилла, вполне мог позавидовать даже опытный шеф-повар. Техника казалась настолько чистой, что в ней можно было увидеть своё отражение, а столешницы даже на ощупь представлялись совсем новенькими. Ни на одном сантиметре ганнибаловой кухни не было ни малейшей царапины, даже пятнышка какого-нибудь. И, тем не менее, она выглядела очень обжитой. Какой-то… любимой, что ли? — В детстве я был крайне болезненным ребенком, — Ганнибал охотно поддерживает диалог на личные темы. Он снимает с крючка тщательно выглаженный чистый фартук и выверенным движением завязывает его сзади, так быстро, что Уилл даже не успевает предложить помощь. — Пока отец… — он на мгновение замолкает, словно подбирая подходящие к случившейся с ним ситуации слова, — …пока он не забрал меня домой. Это прозвучало очень лично. Уилл растерялся, оценивая, что мог бы ответить на такую скрыто-открытую честность. Хочется поделиться чем-то не менее… сокровенным. А Ганнибал его и не торопит, приступая к готовке экзотического позднего обеда. Он ловко достаёт заготовленные, заранее нарезанные кусочки мяса, отставив их в сторону, грибы и, кажется, кинзу (Уилл не был уверен, что правильно опознал эти странные петрушчатые листики). Все ингредиенты заняли свои места на столе, словно приготовившаяся к выступлению труппа. Всё еще раздумывая над ответом, Уилл отвлекся и упустил момент, когда Ганнибал достал, помимо прочего, фрукты и капусту, а так же ворох более мелкой начинки. Из него он узнал, разве что, кунжутные семечки и несколько видов перца. Это натолкнуло его на мысль о детстве. О том сокровенном, чем он мог бы поделиться с Ганнибалом. — У меня нет матери. Отец растил меня сам, — Уилл тщательно взвешивает все за и против перед тем как начать. Лектер на мгновение замирает над шампиньонами — всего на долю секунды — но его привычный неуловимый ритм сбивается, и Грэм это замечает. — Он не умел готовить что-то кроме подгорелой яичницы, так что мне пришлось учиться самому. Поэтому я и умею готовить — немного, но хоть что-то. — Значит, мы оба росли без матерей, — Лектер спокойно кивает, принимая честность за честность и поднимает теплый, трудночитаемый взгляд своих невозможных глаз. — Поможете нарезать салат? Уилл молча кивает, соглашаясь, и снимает с крючка рядом второй фартук: или Ганнибал каким-то чудом предвосхитил их сегодняшнюю встречу, или он, что гораздо более вероятно, привычно расчётлив. Грэм предпочитает второй вариант и надевает фартук, заводя руки за спину и пытаясь связать ленточки. Конечно, у него не получается сделать это так же легко, как Лектер: он фартук-то надевает дай боже второй раз за жизнь. И доктор, разумеется, тут же приходит на помощь: — Позвольте? — он неслышно подходит, но не со спины, вопреки ожиданиям, а спереди и осторожно забирает тесёмки из рук Уилла. Ганнибал совсем близко — Грэм чувствует его спокойное, тёплое дыхание и запах, исходящий от тела: дорогого одеколона и, едва уловимый, самого Лектера — приятно-пряный, насыщенный и чуть островатый. Доктор выше его, и Уилл практически упирается носом ему куда-то в шею. Уилл кажется самому себе той самой фарфоровой чашкой, только вот совсем не в джековых руках. Грэм, в общем-то, ни разу не кроха — у него высокий рост, ровные плечи и длинные ноги, и вполне крепкие мышцы, натренированные вовсе не в спортзале — но на фоне Ганнибала он действительно кажется… миниатюрным? Лектеру приходится несколько раз обернуть тесёмки вокруг талии Уилла, чтобы они не волочились по полу — она у него, пожалуй, действительно узкая — а затем он неторопливо связывает их каким-то специальным узлом, ненадолго задержав руки чуть выше уилловой поясницы, почти касаясь её. У Ганнибала сильные, широкие, горячие ладони, и Уилл невольно розовеет, поймав себя на необычном чувстве, которое породило это недоприкосновение. Ганнибал тем временем снова возвращается к грибам, а сам Уилл тщетно пытается сосредоточится на зажатом в ладони ноже и прогнать стоящую перед глазами картинку с Лектером, обхватившим его талию своими потрясающими руками, но выходит плохо. Тем не менее, металл приятно холодит, в руке он чувствуется скорее орудием для убийства, чем для готовки, и это приятно пьянит. Предоставленные Уиллу фрукты — золотистое спелое манго и очищенный ананас — приобретают какой-то по-особенному беззащитный вид. Уилл в который раз ловит себя на мысли о том, что рядом с Ганнибалом его иллюзии словно бы под замком — не высовываются для показательного концерта. А тьма — обжигающая половина души, его свирепый внутренний зверь — ласковым клубком стелется у ног и нежно трется о стенки грудной клетки, уютно свернувшись где-то под ребрами. Это чувство: умиротворенного единения, спокойствия — непривычно для Грэма, но так приятно. И он уверен, что его приносит с собой именно доктор Лектер. Упавшая на столешницу с глухим влажным стуком алая капля режет глаза. До Уилла не сразу доходит, что это — его кровь, настоящая, живая, не привидевшееся видение, потому равнодушно продолжает нарезать фрукты, рассеяно уставившись на небольшое округлое пятнышко, неподвижно застывшее на холодной металлической поверхности. — Уилл, остановитесь, — голос Ганнибал звучит совсем рядом, а сильные твёрдые пальцы осторожно сжимают запястье Уилла, принуждая его остановится и забирая нож. — Это ваша кровь. Не стоит ей разбрасываться, — доктор всё ещё держит его за ладонь, а Грэм растерянно оборачивается, не до конца осознавая, что именно произошло. И тут Лектер внезапно наклоняется и слизывает выступившую на порезанном пальце кровь — влажным, тёплым, гибким языком. — Я и не заметил, — Уилл хрипло выдыхает, не сводя зачарованного взгляда с губ Лектера. Они выглядят мягкими и нежными даже на первый взгляд, почему-то Грэму кажется, что касаться их — сплошное удовольствие. — Даже боли не почувствовал. — Ваша кровь слишком ценная, Уилл, — голос Ганнибала вкрадчивый, густой. Он немного ниже, чем обычно, и в нем отчетливо проступает бархатная хрипотца. — Она не должна быть пролита впустую. — Во время оперативной работы я потерял столько, что уже не пекусь о ее сохранности, — Уилл облизывает враз пересохшие губы и цепляется взглядом за глаза Лектера — темные, опасные. — Но вы удивительно точно повторили слова моего отца, доктор. Они оба замолкают, глядя друг другу в глаза, и Ганнибал уже приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, как тишину разрывает истошный дребезжащий звон. Они одновременно переводят взгляд на плиту, на секунду замявшись, а затем Лектер отпускает ладонь Грэма — Уилл даже не заметил, что всё это время доктор продолжал держать его за руку — и спешно направляется к закипающей кастрюле, по пути выключая надрывающийся таймер. Уилл потерянно переводит взгляд на свой палец — он больше не кровоточит, а короткая полоска пореза почти затянулась, покрывшись узкой багровой корочкой. На нём всегда всё заживало как на собаке. Ганнибал тем временем одним ловким движением разрезает лайм, выдавливает его в кастрюлю и быстро снимает её с огня, методично помешивая. Уилл пытается выбросить из головы мысль о мягких, теплых губах, обхвативших его палец, и на автомате нарезает оставшиеся фрукты. Он механически высыпает получившиеся аккуратные ломтики в салатницу, уже выложенную разноцветными листами какой-то зелени, огурцами и мелко нашинкованной морковью. Его посещает мысль о том, что этот обед — самый необычный из всех, что ему вообще когда-либо доводилось пробовать. — О, вы закончили, отлично, — Лектер, уже отставивший в сторону кастрюлю, воодушевленно улыбается, довольно прищурившись. — Осталась только сервировка и можно наслаждаться пищей. Уилл согласно кивает, молча изучая его лицо взглядом и каждую третью секунду (он считает!) ловит себя на том, что снова и снова пялится на чужие губы. Они не были обветренными или искусанными, глянцево блестели в приглушенном кухонном свете и этот их блеск и мягкость выбивали почву у Уилла из-под ног. Теперь он не мог не думать, кусая собственные губы, какого это — целовать доктора Лектера. Ответит ли он или нет? Какой вкус у его губ и есть ли он вообще? Настолько же они мягкие, как кажутся, как Ганнибал целуется — грубо и страстно или нежно и ласково? Любит ли он глубокие поцелуи или, наоборот, предпочитает простые прикосновения? Множество мыслей клубится у него в голове настойчивым штормом, а тьма предвкушающе, одобрительно ворочается внутри. — Уилл? — из размышлений его вытаскивает голос Лектера, по-птичьи наклонившего голову набок. — Ммм… — Уилл задумчиво мычит, в которой раз облизывая губы, и зарывается ладонью в свои волосы, взъерошив непослушные кудряшки. — Сервировка? Я могу помочь. — Вы умеете? — кажется, в голосе доктора впервые проскальзывают нотки удивления. Видимо, он, явно считающий подачу одной из важнейших этапов принятия пищи, был приятно удивлен неожиданным присутствием подобного опыта у консультирующего агента ФБР. Скрывать своих чувств он не собирается и коротко хвалит, окинув Уилла заинтересованным взглядом: — Удивительно. — В который раз за вечер сошлюсь на отца, — Уилл усмехается самыми уголками рта. — Он занимался лодками и имел свою мастерскую, но имел большой багаж престранных знаний, достойный выходца из какого-то древнего рода. Даже говорил порой как-то… велеречиво, что ли? — Не стоит судить рыбу по её умению взбираться на дерево, — Ганнибал рассеянно хмыкает, стягивая свой фартук и помогая это сделать Уиллу, а затем залезает в шкафчик за посудой. В глазах у него снова мелькает то странно задумчивое выражение. — Можно быть аристократом и ничего не знать о простейшем этикете, а можно вести себя достойно, не имея высокого происхождения. Мне кажется, ваш отец понимал одну простую и, одновременно, сложную вещь: нас определяют наши поступки и взгляды, а не кровь. Хотя и она, разумеется, важна. — В любом случае, думаю, мне не понять, почему он научил всему этому и меня тоже. Может, хотел доказать что-то самому себе, — Грэм пожал плечами, послушно следуя за Ганнибалом и таща стопку тарелочек. Они вышли в уютную, неизменно блестящую чистотой столовую, приятно сочетающую в себе выдержанные в одном стиле мрачные темные цвета, старинную мебель, тяжелые тюли с дорогой драпировкой, светлые элементы белого мрамора и большое количество экзотической растительности. Работающий камин, тепло потрескивающий рыже-алым пламенем, привел Уилла в отдельный восторг. — Кто знает, какую судьбу он для вас видел, — Лектер загадочно прищурился и изящным движением поставил на стол свою ношу. Уилл об особенностях тайской сервировки стола знал немного и вовсе не был уверен, что его знания отражают действительность. Предпочитают посуду из темного лакированного дерева, часто едят руками, потому неизменно ставят на стол специальную пиалу с водой. Ганнибал как раз передал такую Уиллу, предварительно кинув туда пару долек разрезанного лайма. — Будь у меня больше времени, — Ганнибал негромко вздохнул, словно извиняясь, — подготовил бы вместо этих настоящую кокосовую плашку. — Вы всегда добиваетесь максимальной аутентичности? — Уилл с любопытством заглянул в мисочку, чуть встряхнув её, наблюдая за покачивающейся на образовавшихся волнах долькой лайма. — Стараюсь, — Лектер смешливо улыбнулся, увидев это, и чуть качнул головой. — Даже купил цветы. Сказав это, он достал откуда-то (Уилл не успел уловить, откуда именно) небольшой непримечательный свёрток в крафтовой бумаге, развернул его, и комнату наполнил нежный, сладкий запах. Грэм заглянул через его плечо и, не удержавшись, ахнул. Цветы были невероятно красивыми — по форме они напоминали орхидею с белоснежной серединкой и насыщенными, ярко фиолетовыми лепестками, изящно изгибающимися ближе к краю. Осторожно срезав несколько цветков, Ганнибал поочерёдно опустил их в пиалки, добавил одну в салат и ещё две на затейливо сложенные салфетки, а остальные поставил в вазу и гордо водрузил её в центр стола. — Присаживайтесь, Уилл, — Лектер безукоризненно-изящно отодвигает стул, заботливо помогая Грэму расположится, а тому только и остаётся, что повиноваться. — С остальным я сам справлюсь. Вы, всё же, мой… — Ганнибал кладёт перед Уиллом специальную деревянную подставку и негромко выдыхает совсем рядом с его ухом: — …гость. У Уилла от этого шёпота и лизнувшего чувствительную кожу горячего дыхания вдоль позвоночника плотным строем маршируют мурашки, но он воспитанно складывает руки на коленях и зачарованно наблюдает за тем, как Ганнибал шаманит над столом. Его движения настолько безукоризненно точные, что кажется, будто он колдует: множество крохотных тарелочек с соусами и закусками появляются на столе как по волшебству, а следом за ними и основные блюда — темные круглые чаши с супом и небольшие аккуратные пиалы с чёрным рисом. Грэм мимолётно удивляется этому: он совершенно не заметил, что Лектер готовил что-то помимо том-кха. Деревянные лакированные палочки, лежащие на небольшой специальной подставке рядом с маленькой глубокой ложкой странной формы, приковывают взгляд. Уилл не умеет ими пользоваться. Салат, практически полностью приготовленный им, занимает положенное место на столе, среди других тарелочек, а на колени Грэму осторожно кладут белое махровое полотенце. Мелькнувшая в голове мысль обретает плоть: он будет есть руками — благо, в данном случае это можно отнести к этикету. Позориться и ронять палочки ему не хочется. — Приятного аппетита, Уилл, — Ганнибал немного наклоняет голову и неторопливо приступает к трапезе. — Вам тоже, доктор Лектер, — Уилл немного заторможенно кивает в ответ, гипнотизируя чашу перед собой. В нос ему бьёт пряный аромат специй, морской соли и влажного песка. Странная ложка, крепко стиснутая сильными пальцами, ощущается тростинкой. Легкая, невесомая, хрупкая — её можно переломить в два щелчка, не то, что кость человека. Хотя вот пальцы, например, тоже ломаются легко — с влажным, чавкающим хрустом. Эта мысль влечёт за собой тёмные, запретные ассоциации, и тьма ворочается внутри с голодным ворчанием. Понимая, что увлекшись непоследовательной цепочкой мыслей, он уже точно ничего не съест, Уилл быстро зачерпывает ложкой суп. Грэм погружает её в рот, сглатывает, и закрывает глаза, застонав от удовольствия. Вкус восхитителен: острый, словно чужая боль на кончиках пальцев, немного сладковатый, щекочущий самый кончик языка приятной обволакивающей пряностью кокосового молока, совсем немного терпкий, восхитительный. — Ганнибал, — Уилл судорожно выдыхает. От наслаждения у него приятно шумит в ушах и, кажется, раскраснелись щеки, — что входит в состав? — Куриная грудка, креветки, несколько видов перца, шампиньоны, имбирь… — Лектер говорит спокойным, глубоким голосом, делает выразительные паузы, не отвлекаясь от собственной порции, перечисляет ингредиенты и способы готовки, подробно вдаваясь в кулинарные нюансы. Его бархатный баритон ввинчивается в уши Грэма оглушающей, мощной волной. Уилл вслушивался, пытаясь понять, что именно вызвало такую реакцию у его тела: вкус, непривычность или то, что это приготовил именно Ганнибал? У него сладко пересыхают губы, а тьма взбудораженно мечется внутри, жадно прищёлкивая. Ниточка правды мельтешит перед его глазами, но он никак не может её уловить, а затем и вовсе теряется на волнах удовольствия. Голос Ганнибала превращается в убаюкивающий морской шум, раскачивающий лодочку-Уилла в океане. Под эти звуки хорошо получается растворяться и натягивать на себя чужую личность. Он смакует восхитительное блюдо неторопливо — ложка за ложкой — совершенно забыв про рис. Во вкусе постепенно раскрываются легкие цитрусовые нотки и нечто необычное, потрясающе-правильное, что-то, чего Уиллу будто не хватало всё это время. Перед глазами разноцветным калейдоскопом мелькают видения из чужого прошлого, и Грэм медленно погружается в них с головой. Ему редко удается настолько войти в другого человека, залезть не только в его шкуру, но и в голову. Уилл дико плывёт — он совершенно, безоговорочно расслаблен — и, судя по тому, что Лектер не прекращает говорить, он каким-то чудом не замечает его состояния. А даже если и замечает — Уиллу уже наплевать. Его ведёт: просто и от любопытства. Очертания комнаты плывут, растворяются в вязком неразделимом полотне, связывающим прошлое, настоящее и будущее, и вот он, Уилл, уже стоит на берегу песчаного пляжа. Он не один, совсем рядом — практически облокотившись спиной о его спину — пьющий крепкий виски Ганнибал, чуть дальше — похожий на Лектера мужчина, приобнимающий за талию третьего человека (Уилл не совсем уверен, какого он пола) в ярких цветастых одеждах. Они… семья? Уилл не готов был озвучить эту мысль уверенно. Где-то вдалеке, в его видении, раздаётся весёлый смех множества людей: Уилл успевает выхватить только отблеск чужих глаз — тёплых, как две капли воды похожих на его собственные, и его снова пробуждает голос настоящего. — Уилл? — Грэм не до конца понимает эмоцию, промелькнувшую в тёплом, привычном голосе Ганнибала, вытащившим его из видения. — Вы со мной? Он моргает несколько раз, сбрасывая с себя остатки наваждения, и цепляется взглядом за лицо Ганнибала, концентрируясь на нём и постепенно приходя в себя. Через несколько мгновений он осознаёт позу, в которой застыл: приоткрытый рот с немного торчащим кончиком языка, пустая ложка, недонесенная до рта, застыла в воздухе. Он бросает взгляд на стол и осознаёт, что еда как-то незаметно кончилась. — Задумался, — Грэм выдыхает, сожалеюще поглядев на пустую тарелку с супом, и виновато смотрит на Лектера, непроизвольно сложив брови домиком. — Мне жаль, доктор Лектер. — Вы можете рассказать, что так поглотило ваши мысли, — Ганнибал немного подаётся вперёд, задумчиво скрестив пальцы. — Я не настаиваю, но мне любопытно. Уилл едва заметно вздрагивает. Чувство, которое он сегодня испытал, было опасным — оно завело его в цитадель чужого сознания: тщательно скрытое, труднодоступное место. Страшно только представить, куда их может привести ганнибалово любопытство. — Джек подозревает, что Эбигейл была напарницей своего отца, — Грэм ненадолго заминается и медленно начинает говорить, решив не рисковать и перевести тему в более рабочее русло. Тьма недовольно ворчит, неодобрительно трепыхаясь внутри, но Уилл не обращает на неё особого внимания. Они с Лектером ещё не настолько близки, чтобы обсуждать то, как один из них залез в голову другого и увидел прошлое, будущее, а может и просто размышление. — Судя по свидетельствам очевидцев, их часто видели вместе возле его охотничьего домика. — Отец-охотник, обучающий своё дитя, — Ганнибал заинтересованно прищуривается и внимательно смотрит за лицом Уилла, следя за его реакцией. — Вы не согласны? Уилл медлит с ответом. Он разрывается от внутренних противоречий, и надувшаяся тьма ничуть не улучшает положение. Ему как никогда хочется уйти от ответственности и сказать ветреное: «я не знаю». Но почему-то с рядом Ганнибалом хочется быть… честнее, что ли? Он не до конца поддаётся этому импульсу, но все ж спрашивает, сглаживая углы и ощущая странное волнение — ему, кажется, действительно важен ответ Лектера: — А как считаете вы? — Вы спасли девочку, и вы же — лишили ее семьи, — Ганнибал откидывается на своё кресло, скрестив руки на груди и чуть прищурившись. — Это влечет за собой эмоциональное обязательство. Эбигейл Хоббс уже не просто посторонний человек, чужая жертва или возможная подозреваемая — она ваш ребёнок. — Мой, — откликается Грэм, кусая губы и боясь смотреть на Лектера. — Но я был там не один. — Да, Уилл, — Ганнибал тянется вперёд и сжимает в своей ладони руку Уилла, ласково погладив большим пальцем кожу, чем всё-таки заставляет поднять глаза. Он проникновенно заглядывает в них и негромко говорит, принимая на себя ответственность: — У меня тоже появились обязательства. Но, если судить непредвзято, реально ли её участие в охоте отца? Как вы думаете по-настоящему, со стороны? — Это вульгарно, — Уилл сглатывает, пытаясь абстрагироваться от тепла чужой руки и силы, в ней таящейся. — Слишком пошло для него. Я уверен, что всё было не так. — По-настоящему, Уилл, — Ганнибал словно гипнотизирует его пристальным, тёмным взглядом. — Как Эбигейл отражается в вас? Уилл не смотрел на неё так, как обычно смотрел на преступников или подозреваемых. Честно признаться, он не думал даже попробовать — чего он такого не видел в голове молодой девочки, едва вышедшей из подросткового возраста, пусть даже и попавшей в такую сложную жизненную ситуацию? Сколько таких же как она встречались в его жизни? Он просто упустил из виду такой исход, даже не задумавшись о нём. — Я не смотрел на неё… так. Через призму эмпатии, — Уилл растерянно хлопает ресницами. Слова Лектера заставляют его задуматься, и это поселяет тревогу где-то глубоко внутри. Сам же Ганнибал ничем не выдаёт своего удивления или осуждения, он просто молчаливо принимает такой ответ и, сочувственно погладив его ладонь в последний раз, приглашает его в свой кабинет. Он не являлся рабочим с точки зрения проведения приёмов и посещения пациентов, но, по всей видимости, был местом, в котором Ганнибал мог сосредоточиться на своём деле или занятии бумагами. Уилла тут же усадили в мягкое глубокое кресло тёмно-багряного цвета, также прекрасно вписывающегося в общий интерьер, как и всё в этом доме, и гостеприимно предложили вина. Насыщенно-бордового, благородного оттенка, еще и одуряюще-вкусно пахнущего. — У вас утонченный вкус, — Уилл с наслаждением пригубляет немного неприлично превосходного алкоголя, с интересом осматриваясь. — Сами занимались обстановкой или по каталогу? — Мне помогли двое очень хороших друзей. Всё здесь мы обставляли вместе, опираясь на мои вкусы: от цвета обоев до подсвечников и кисточек на шторах, — Ганнибал тепло, ностальгически улыбается, ненадолго позволив своему взгляду подёрнуться дымкой воспоминаний. — Но я пригласил вас сюда не просто так. Держите, — он протягивает Уиллу официального вида бумагу, исписанную строгим каллиграфическим почерком. — Что? — Грэм отставляет бокал в стороны и принимается внимательно вчитываться в витиеватые выражения, пестрящие медицинскими терминами и юридическими конструкциями. — Это… психологическое освидетельствование? — Именно ради этого мы приехали ко мне, правда? Вы полностью дееспособны и вменяемы, — Ганнибал хмыкает и замирает античным мраморным изваянием, упираясь бедром о стол. — Даже если опустить, что этот отчет — фальшивка, за время нашего общения я уже составил свое предварительное мнение о вас, Уилл. — И насколько оно разнится от изложенного тут, доктор Лектер? — заинтригованный Уилл лукаво щурится, постучав подушечкой пальца по дорогой, качественной бумаге. Они стоят друг напротив друга, совсем близко, между ними лишь угол стола, а пальцы ещё помнят тепло рук друг друга. Невидимая пыль танцует вокруг, заполняя собой пространство, словно одна из бесконечной череды иллюзий уиллового личного ада. Но стоит только ему сосредоточиться на Ганнибале, и всё это попросту перестаёт иметь значение. Доктор Лектер — собранная структура, до отказа заполненная маленькими детальками, слитно, целостно прилегающими друг к другу, как огромный замок из конструктора лего, построенный упрямым и дико прилежным ребёнком. — Ненамного, — Ганнибал невозмутимо изгибает брови, вырывая Уилла из размышлений. — Так мешающие душевному спокойствию Джека десять пуль на вас нисколько не отразились — это правда. — И где же тогда ложь? — Уилл думает о том, что будет, если разобрать Ганнибала. Как швейцарские часы — вскрыть надёжный механизм, провести пальцами по ребристым деталькам, тщательно изучить каждый миллиметр у него внутри, вывернуть наизнанку и вернуть обратно, наконец поняв, как именно он работает. Он мимолётно надеется, что хотя бы его голос звучит спокойно и твёрдо. Ему хочется сохранить хотя бы видимость собранности, потому что мысли расползаются по черепной коробке ловкими чёрными букашками и требовательно скребутся наружу маленькими лапками. — Психологи вообще не лгут, Уилл, — Ганнибал негромко усмехается, неторопливо обходя стол, — это вредит аппетиту. Конечно, бывают ситуации, в которых что-то умолчать необходимо, но станет ли тщательно спрятанная правда ложью из-за этого? Грэм завороженно следит за манёврами доктора и ему видится, что в каждом его следе прорастают мягко покачивающиеся алые цветы. Он пытается сморгнуть видение, тяжело сглатывая загустевшую слюну, но шипы расползаются по всей комнате неотвратимыми равномерными тенями, проникающие во все щели и закутки, заполняющие пространство не хуже удушливой волны вездесущей пыли. Уилл не может понять, почему он опять так плывёт, почему его успокоившийся было разум воет с утроенной силой. — Думаю, мне пора домой, — Грэм с трудом шевелит губами, чуть встряхнув головой. — Собаки нуждаются в еде. Да и сам я не посмел бы остаться на ночь. — Как скажете, Уилл, — Ганнибал спокойно кивает, остановившись в шаге от Уилла и его невозмутимость уже в который раз помогает Грэму немного прийти в себя. — Вас подвезти? — Нет, — Уилл слабо благодарно улыбается. — Спасибо за всё. И за потрясающий обед, и за освидетельствование, — мысленно он добавляет: «и за ваше невероятное внутреннее спокойствие». — Я вызову такси. Ещё раз спасибо, доктор Лектер. Ганнибал в ответ лишь улыбается.

***

Уилл нерешительно замирает перед аудиторией, сжимая кулаки. Он контролирует своё тело, не позволяя ему мяться и переминаться с ноги на ногу, но всё равно не спешит заходить. Грэм понимает, что там, под прицелом десятков глаз студентов, ему снова придётся пережить мучительное привыкание к гулкому шуму беспокойных душ, натянуть на свой разум тщедушную оболочку чужой личности, а после — рассказать историю своего триумфа на потеху для толпы. Триумф — именно так его сражение с самим собой назвала пресса. Был ли это триумф на самом деле? Едва ли. Это было падение во тьму, намеренный шаг в сторону от края пропасти, крепкое рукопожатие со смертью. Джек Кроуфорд хвалил его, рассказывая буквально всем и каждому благодаря кому был пойман Сорокопут, ни на мгновение не интересуясь мнением самого Уилла. Алана Блум беспокоилась, но не нарушала безмолвно соблюдаемой ими дистанции в сто шагов и капала на мозги всем, кто знал причины её беспокойства или был хоть как-то причастен к сенсационному делу о поимке серийного убийцы. А ещё был Ганнибал Лектер. Оазис уиллового спокойствия и его же беспокойства. Вчера Грэм банально сбежал от него, обрывая уютный диалог на опасном моменте близости. Смог бы он продолжить его? Спросить про терапию, рассказать о себе и больше узнать о докторе, а затем, забыв о собаках, остаться на ночь? И что бы принесла ему эта ночь в итоге? Все эти вопросы беспорядочно бьются в голове Уилла уже больше десяти часов, словно непрерывно забивающийся в гроб его сознания огромный гвоздь. Но, как бы то ни было, простоять здесь вечность, перемалывая внутри себя слова — свои и чужие — Грэм не может. И он широко распахивает тяжелые двери, поднимая голову с беззвучным прерывистым вздохом и входит в аудиторию под оглушающий звук аплодисментов. Отвратительно. Убого. Словно это происшествие хоть чем-то отличается от любого другого преступления помимо одной раздражающей детали: его присутствия. «Триумфальное возвращение на службу агента ФБР Уилла Грэма», — дословная цитата из очередной газеты. Уилл, печально известный своей эмпатической проблемой в определённых кругах, в общем-то, даже агентом не является. — Хватит. Это лишнее, — Уилл говорит негромко, но непреклонно. Вязь чужих сознаний окутывает его плотной, липкой массой. Он похож на осу, залетевшую в бутылку с недопитым бренди и не способную выбраться на волю. Даже попади Грэм в паутину — а он уже попал, потому что Джек тот еще паук — шансов спастись было бы больше. — Посмотрите на этот документ, — Уилл гасит свет и, включив проектор, показывающий отсканированный отчет Хоббса, неторопливо начинает лекцию. — Видите ли вы тут подсказку? Он окидывает взглядом робко поднятые несколько рук и с горькой усмешкой поджимает губы. Не этого от него ждут, ведь так? Все хотят услышать не сухой анализ убийцы, а его монолог устами другого человека. К нему приходят ради этого — как в зоопарке — чтобы посмотреть на тигра, подергать его за усы и остаться там, по другую сторону решетки. Чистенькими и правильными, жадно наблюдающими за тем, как он раздирает одну из своих жертв. Словно бы сами они никогда не хотели стать тигром. — Её нет, — профессор Грэм равнодушно скользит по рядам взглядом, а после переключает слайд. — Этого человека зовут Гаррет Джейкоб Хоббс. Кого вы видите? Уилл уже видел эту фотографию с места преступления. Его преступления. Изрешеченное десятью пулями тело застыло в неудобной позе — в углу, между кухонными тумбами. Окутанные мутной пеленой бледно-голубые глаза были открыты и никто не спешил закрывать их. Пустой, мёртвый взгляд — такой же, какой Уилл с завидным постоянством видел в зеркале. — Я выслеживал их неделями. Следил в поездах, подсаживаясь на три ряда сзади, проверял их студенческий график и возможные места работы. Для меня было важным, чтобы она — хрупкая светлокожая брюнетка с чуть рыжеватыми волосами, веснушками и широко распахнутыми глазами — была правильной, домашней девочкой, — Уилл всматривается в фотографию и аккуратно прикасается к костюму из чужой кожи. Он не хочет становиться Хоббсом слишком сильно, слишком публично, пока может контролировать себя: он видит в этом лишнюю показушность. Грэм проводит языком по губам и привычно ощущает кровь. Она сладкая, с отчётливым металлическим привкусом и запахом дуба. Каждый раз, когда он забивает очередную дичь, сначала пробует её сырой — рвёт зубами и зажатым в судорожно сжимающихся пальцах охотничьим ножом — чтобы потом, прожарив до сочного хруста и румяной золотящейся корочки, наслаждаться двойственным ощущением. Он — охотник, старший, призванный защищать и оберегать тех, кто не может это сделать. Он… делит свою добычу. С семьей. — Когда она попадается в мои сети, — Уилл коротко сглатывает, игнорируя ошпарившую его разум догадку и продолжая говорить, — я принимаю её как дочь. Потому что она похожа на неё. Все они — это качественная замена для моего истосковавшегося сердца. Больше всего на свете мне не хочется отпускать её от себя слишком далеко. «Он не только делился едой, — понимает Уилл. — Он наслаждался каждым мгновением трапезы в кругу самых близких ему людей». Когда Грэм, агент-не-агент ФБР, пришедший по его душу, врывается в жизнь Хоббса с оскаленными зубами и заряженным пистолетом наголо, ему неприятно бросать жену на растерзание охотника-Уилла, лишаться её. Но он жертвует ей, отдаёт на откуп чужой тьме, потому что дочь все равно важнее, роднее и дороже. Она — его часть, его высочайшее творение, его совершенство, и он стремится поглотить её, вернуть обратно в себя. — В этом заключается разница между Хоббсом и его подражателем, — Грэм резко переключает слайд, позволяет себе скрыться, уйти как можно дальше от безмолвно укоризненного пустого взгляда своей жертвы, не успевшей совершить замысел. — В любви, как бы отвратительно, — «восхитительно», — это не звучало. Его подражатель равнодушен к жертвам, для него они всего лишь еда. Изощренный способ продолжения существования, отличающийся, как и он сам. Пара заканчивается поразительно быстро, Уилл даже не успевает удивиться тому, как пролетело время. Ему приходится ответить на несколько вопросов самых доставучих студентов, объяснить нюансы оформления курсовых, но у него на удивление тактично не выясняют излишних, неловких подробностей. Он отпускает радостно гомонящую молодёжь с миром примерно за десять минут до конца и больше всего на свете жалеет о том, что нельзя так же просто отпустить от себя прилипшие к подошве личности и чужие мысли. Они облепляют его, словно кусочки газеты — папье-маше и из-за этого, собирая разбросанные по столу бумаги, он не сразу замечает подкравшуюся к нему Алану Блум. — Привет, — Уилл бросает на неё мимолётный взгляд и дружелюбно здоровается. Алана как всегда пахнет восхитительно приятно. Словно юная девушка, недавно познавшая прелести любви и свободы, но не успевшая увянуть под тяжким грузом повседневных проблем и забот. Это определенно не вяжется с ее настоящим возрастом, но Уиллу на это плевать — Алана приятна тем, что рядом с ней он может дышать свободно, полной грудью, не беспокоясь и не ограничивая себя. Его тьму она не интересует от слова совсем, словно симпатичная безвредная куколка. — Привет, — Алана тянет в мягкой улыбке капризные губы с ярко-красной матовой помадой и чуть наклоняет голову, из-за чего безупречные локоны немного колышутся. — Как ты? Хороший, базовый вопрос, абсолютно нейтральный и дающий свободу выбора. Как он? Ушёл с некоторыми студентами из зала, оставил немного себя в дырах от десяти пуль на мёртвом теле Хоббса, добровольно отколол осколочек в кабинете Ганнибала и добавил кусочек на завтрак собакам. В целом, он раздроблен, как кость после перелома. — Нормально, — вынужденно улыбается Уилл, прекрасно понимая, что ему не поверят. Но, в любом случае, разве стоит ожидать от банального вопроса не банального ответа? Разумеется, нет. — Так ты все же решила подойти. — Да, — Алана прикусывает губу и поднимает глаза, пытаясь поймать его взгляд. — Честно говоря, эта идея с сотней шагов была достаточно глупой, — она немного хмурит изогнутые, тщательно оформленные брови. — Или тебе помогло? — Немного, на самом деле, — Уилл усмехается, продолжая сгребать бумаги со стола. Он ненадолго замирает, а затем всё же поднимает лицо, избегая, впрочем, взгляда в чужие глаза. У Аланы, между прочим, весьма симпатичный кончик носа. Ровный такой, остренький. — Ты пришла только поэтому? Просто объясниться? Сто шагов были спонтанным, но вполне обоснованным решением. Когда-то давно — так давно, что кажется, будто в прошлой жизни — они пытались быть вместе. Сначала как друзья, затем, сблизившись, как обречённые на расставание партнёры, а закончилось все тем, что она стала его психологом. Такое себе развитие отношений, если честно. Слишком много было пережито вместе и, в тоже время, недостаточно для того, чтобы действительно сблизить. Уилл, уже давно мысленно свыкнувшийся с мыслью о вечном одиночестве, попросил дистанции. И когда Алана, в силу профессионального образования прекрасно видящая патовость ситуации, ляпнула про сто шагов, он ухватился за идею. Так и началось их милое игнорирование друг друга на протяжении полугода. — Отчасти, — Блум заминается, что, на его памяти, случается в третий раз за всё их знакомство, и рассеяно заправляет выбившийся тёмный локон за аккуратное ушко. — Как занятия? Студенты не докучали? — Такие же идиоты, как обычно, — Уилл хмурится, решаясь, и, негромко вздохнув, аккуратно касается её напряженно скрещённых рук, — Алана, ты видела столько моей тьмы, что ты вполне можешь быть собой в моём присутствии. Не стоит пытаться быть учтивой и приветливой тогда, когда тебя что-то беспокоит. — Да, ты прав. Разумеется, не стоит, — она как-то облегчённо выдыхает и благодарно сжимает его пальцы в ответ. — Привычка вторая натура, сам знаешь. Джек говорил с тобой? Я думала, что он составит мне компанию сегодня, и мы вместе навестим тебя после лекции, но он отказался. — Хотела устроить засаду? — Грэм хмыкает, ощущая внутри прилив тепла. Это так похоже на ту Алану Блум, в которую он когда-то влюбился — вздорную, авантюрную и внимательную девчонку с пышными волосами и тёплой улыбкой. — Возможно, — она улыбается нежно и очень по-дружески, точно так же, как раньше. Она, в общем-то, не изменилась совсем — только аккуратные приятные морщинки появились в уголках глаз. Уилл думает о том, как улыбается Ганнибал. И о том, какой у него мог бы быть смех. Он чертовски не о том думает, честно говоря. — На счет освидетельствования, так? — выбросив из головы мечтательные представления о чужом лице, Уилл отходит от Аланы, и прячется под столом, делая вид, что очень занят сборкой своего портфеля. В него летят канцелярские принадлежности, записки студентов (любовные, деловые и поздравительные), собственные заметки и прочий мусор. Все, что попадает под руку и позволяет создать иллюзию занятости. — Джек уже говорил со мной. Что удивительно, не стал ни устраивать засады, ни давить, ни выжидать. После разговора с тобой — думаю, ты знаешь, о каком речь, он пришел ко мне и все выложил как на духу. А после я случайно встретил доктора Лектера. И подумал, что он — вполне подходящий вариант на роль моего… м-м-м, освидетеля? Контроля? Психотерапевта, в общем. — И что же сказал Ганнибал? — Алана заинтересованно подаётся вперёд, выгибая свои выразительные брови. — Что я пес, идущий по пятам за смертью, — Уилл улыбается. Тепло, даже с небольшим вкраплением нежности. Ему нравится, что Ганнибал сравнил его именно с собакой, а не каким-нибудь, скажем, мангустом. Собака всегда может найти себе стаю, принимающую её такой, какая она есть. К тому же, у Грэма она уже есть — остаётся только присоединиться. — Шутишь! — Алана забавно хлопает черными пушистыми ресницами, приоткрыв по-женски аккуратный ротик в форме круглой буквы «о». Уилл негромко хихикает. Он уже и забыл, какого это — поддразнивать её. У Блум всегда такая реакция: быстрая, непосредственная. Искренняя и чистая, как кристальная вода в горном источнике. — Немного, — Грэм лукаво улыбается. — На самом деле доктор Лектер сказал, что это убийство на мне никак не отразилось. Видимо, опыт не стал травмирующим из-за того, что Хоббс был маньяком-каннибалом, а вовсе не несчастной жертвой, да и я всё-таки был пришедшим его арестовать офицером. — Ты начал терапию? — Алана становится более серьёзной и рассеянно стучит по столу острыми ноготками. — Я… — «сбежал», — не нуждаюсь в ней. Но мы с доктором Лектером договорились о паре сеансов, — Уилл немного растерянно пожимает плечами, моля всех богов, чтобы Алана не подошла с этим вопросом к Ганнибалу. И зачем он только соврал? Сам же только что уверял Алану, что нужно быть собой! Да и вообще, по какой, чёрт возьми, причине, он постоянно врёт, стоит речи зайти о Лектере? «Что с тобой случилось, что твой мозг стал ещё более безумно непредсказуемым, чем обычно, Уилл Грэм?» — ворчливо думает он про себя. — Удивительно, — Алана говорит с совершенно непередаваемой интонацией. Уилл не до конца понимает, чего в её словах больше: неверия или праведного шока. — Ты не соврал. — Что? — панически копошащиеся мысли-букашки с беззвучными воплями разбегаются в голове, пытаясь определить, какая именно его ложь неожиданно оказалась правдой. Уилл по-светски удивлённо приподнимает брови, тщательно стараясь скрыть свою слишком честную реакцию на слова Аланы. — Я сегодня пересеклась с Ганнибалом. Мы выпили по чашечке утреннего кофе, — Алана чуть склонила голову, пристально разглядывая лицо Уилла странным взглядом. — И он — другими словами, конечно — но повторил то, что ты рассказал мне только что. Он… что? У Уилла, кажется, сердце пропускает удар, а затем предательски пускается в пляс, мечась в грудной клетке. Почему Ганнибал соврал Алане о том, что они с Уиллом договорились о встрече? Да они же и словом не обмолвились насчёт этого — Уиллу, в общем-то, даже в голову такая мысль до этого не приходила! Больше всего на свете сейчас Уиллу хочется понять, что за безумие начало творится в его жизни с новым приходом Джека Кроуфорда, и какую роль в этом фантасмагорично упорядоченном хаосе играет доктор Ганнибал Лектер. — Так значит, ты пришла меня проверить? — Уилл проговаривает этот вопрос вслух и про себя: он не совсем уверен, что ему стоит делать — злиться или смеяться. — Женщинам вообще свойственно любопытство, особенно красивым, — Алана по-лисьи игриво фыркнула и совсем стала похожа на юную девочку. Грэм невольно залюбовался: правильные черты лица, аккуратный носик, едва заметные рассыпчатые веснушки, и выразительные мягкие губы. Уилл еще помнит какого это — целовать их. Мелькавшие было ранее мысли-сожаления о том, что они по какой-то причине так и не переспали, даже несмотря на то, что времени было предостаточно, больше не тревожили его грустью. Алана хороший друг, отлично умеющий поддерживать, заразительно смеяться и печь превосходные кексы с изюмом. Одни только кексы стоят того, чтобы внести её в небольшой список друзей Уилла (там ровно семь пунктов с собачьими именами, собственно, Алана и Джек Кроуфорд со знаком вопроса в скобочках. Под вопросом также Ганнибал, но на его счёт Уилл пока думает). — Я скучал по твоей улыбке, — слова вырываются против воли и он немного смущается, пытаясь оправдаться. — Не подумай, что я флиртую или пытаюсь… Алана машет изящными белыми ручками, с привычной ей лёгкостью отмахиваясь от ненужных объяснений. Щёки у неё приятно розовеют живым румянцем, а глаза блестят. — Я тоже скучала по тебе, Уилл. Мне не хватало такого друга, как ты, — она прикусывает губу и задумчиво прищуривается, явно обдумывая гениальную в своей очаровательной глупости идею (как у неё всегда и бывает), а затем немного робко протягивает ему тоненький мизинчик. — Детская магия? — Мы же даже не ссорились, — Уилл все равно улыбался, абсолютно счастливо протягивая свой мизинчик в ответ и осторожно пожимая им аланин. — Проводишь меня до местного центра развлечения? — Столовая? — Блум озорно хихикает, словно переполненая веселящего газа, и чуть ли не пританцовывает. — Тир! Мне еще надо сдать экзамен на стрельбу, — Уилл, невольно проникается её настроением, озорно подмигивает и галантно пропускает вперёд себя, предлагая руку. Кажется, Ганнибал на него плохо влияет. Весело щебечущая Алана честно проводила его до стрельбища, доверчиво опираясь на локоть и делясь с антисоциальным товарищем последними сплетнями. Они не затрагивали тему Хоббса, Лектера, убийства или уилловых лекций, зато покадрово разобрали последний клип Rammstein. Уилла особенно сильно зацепили отсылки, которыми так пестрила и песня, и сочная картинка. Алана же больше интересовалась влиянием клипа на народ и в принципе его значением для общества. Как ни как, песня немцев о немцах предсказуемо вызвала довольно интересную и несколько двоякую реакцию, так что Блум даже думала осветить это в отдельной статье. Распрощались они у самого входа — Алана звонко чмокнула его в щеку на прощание, чем немного смутила, наказала хорошо кушать, слушать Ганнибала и терпимо относиться к глупым студентам, а затем пожелала удачи и упорхнула. Уилл только покачал головой, более-менее привычный к её выходкам, и зашёл в тир. Внутри Уилл внимательно посмотрел ассортимент, со скрытой страстью глянул на оставленную кем-то снайперскую винтовку и взял обычный Глок. Не сказать, что он был особым фанатом огнестрельного оружия, но приятная тяжесть машины для точечного, элегантного умерщвления в его руках всегда доставляла особенное удовольствие. У отца, помнится, хранилась СВД: непозволительно огромная винтовка для хрупкого мальчишки четырнадцати лет и длинная, восхитительно-волнующая причина убийства для взрослого мужчины с немного съехавшей крышей. Уиллу нравилось то, насколько аккуратным и бережным нужно было быть в обращении с ней. Любой незначительный дефект или, не дай бог, пропущенный сеанс чистки, недостаток или, наоборот, перебор со смазкой, и все — о том, чтобы стрелять из этой красотки, можно забыть. В голове сразу всплыли воспоминания его первого опыта с ней. Отец тогда позволил Грэму поухаживать за СВД, дал ему всё необходимое, но Уилл… В голове чётко отпечатывается воспоминание о том, как легко кончики пальцев скользили по холодному, гладкому металлу. Длинная, опасная, с чёткими гранями, безумно притягательная — она так и манила маленького Уилла прикоснуться к себе. Он не сопротивлялся этому желанию тогда, лишь облизал губы и предвкушающе, беззвучно выдохнул. Сначала — прицел, фиксаторы негромко отрывисто щёлкают, он снимает задвижку и медленно тянет её на себя. Прицел скользит по смазанной основе мягко, плавно, повинуясь его некрепкой, но твёрдой хватке. Уилл отставляет его в сторону, а затем неторопливо проверяет, не осталось ли в магазине лишней пули. Ненадолго замерев, гулко сглатывает и снимает с предохранителя: передергивает быстрым, натренированным движением и нажимает на немного тугой, но послушный курок. Уилл отчётливо помнил глухой стон, затерявшийся в его глотке и судорожно сжатых губах, не забывал, как приятно сократились мышцы внизу живота, как восхитительная дрожь пробежала вдоль его позвоночника. Конечно, когда-то он слышал о том, что многие мальчики могут возбудиться при решении сложной задачки, но при разборке винтовки? Можешь себя поздравить, Уилл Грэм, опять умудрился выделиться на чужом фоне, даже в таком щепетильном вопросе. Впрочем, тогда ему на это было абсолютно плевать. Она была почти обнажена и лежала всего в паре сантиметров от его рук. Почти… Уилл аккуратным движением отделяет крышку ствольной коробки от всего ствола, одной только силой воли не позволяя своим пальцам дрожать от желания и нетерпения. Не плодить ассоциаций он уже не может, потому, бросив короткий стыдливый взгляд в сторону выхода из мастерской, Уилл запускает левую руку в штаны и, наконец, сжимает в пальцах твёрдую, горячую плоть. У него горят уши и перед глазами пляшут разноцветные звёздочки. Правая рука свободна, и он медленно оттягивает затворную раму, не менее медленно откладывая в сторону. Его левая тем временем размашисто проходится по всей длине члена, задевает кончиком большого пальца чувствительную головку и мимолётно обласкивает поджавшиеся яички. Судорожный вздох вырывается у него изо рта запретным, порочным звуком — и там, в прошлом, и тут, в будущем. Он застыл перед чужим забытым оружием немного возбуждённой и очень поглощенной собственными воспоминаниями статуей. Уилл помнит своё сожаление о том, что в тот день так и не закончил с винтовкой. Не смазал и не обработал так же хорошо, как себя. Картинки прошлого мелькают перед глазами игривыми воспоминаниями и первым томным счастьем. Уилл немного заторможенно трясёт головой и с видимым трудом заставляет себя уйти прочь от привлекающего его оружия. Ему, между прочим, ещё нужно настроить мишень и закончить, чёрт возьми, подготовку перед экзаменом. А ещё сейчас, немного раздраконенный и неудовлетворённый, он бы совсем не отказался от очередного выверта плавающего сознания: видеть перед собой не черную картонку в виде силуэта человека с большой красной мишенью на ней, а, скажем, Хоббса. Да, было бы совсем неплохо. Сначала он даже не прицеливается, вовсе не стараясь попасть в центр а, стреляет для того, чтобы перестроиться с волны легкого возбуждения на рабочую. Пять выстрелов уходят в молоко, а плотные специальные наушники не позволяют оглохнуть от эха в закрытом небольшом помещении. Честно говоря, это даже мешает. Уиллу нравится слышать мир во всей допустимой полноте — красочной и болезненной — а лишнее ограничение только сбивает его с мысли. Он задумывается об этом и равнодушно снимает наушники, оставив их на шее и чудом не снеся специализированные очки, а затем равнодушно нажимает на кнопку, чтобы мишень подплыла к нему. — Разве преподавателю необходимо стрелять настолько точно? — подкравшаяся со спины Катц иронично воркует. На самом деле, Уиллу сложно представить неиронично воркующую Катц. — Раньше получалось лучше, когда работал в убойном, — Грэм вполне дружелюбно откликается, бросив на китаянку мимолётный взгляд. — Хочу восстановить навык. — Вернуться в седло, да? — она негромко хмыкает, придвигаясь ещё ближе. Уилл не видит, но чувствует, как она бесцеремонно сканирует его фигуру прицельным взглядом. Что-то среднее между интересом и профессиональной оценкой, но абсолютно не задевает ничего внутри — Грэм, на самом деле, почти полностью равнодушен к подавляющему большинству людей. — Типа того, — он фыркает, не собираясь оспаривать её выводы. — Чтобы убить Хоббса у меня ушло десять пуль. Непозволительно много, надо сказать. — Зеллер предлагал подарить их тебе. Как трофей своего рода, ну, ты понимаешь, — она замолкает, явно оценивая реакцию. Уилл не в настроении ей подыгрывать и, в общем-то, просто игнорирует эту реплику. Десять пуль, вытащенные с его жертвы? А почему бы и да, он бы не смог отказаться. Хотя бы потому, что это мило. Но давать знать это одной из трёх лучших джековских ищеек, повсеместно представляющей передвижной отдел аналитики, было бы слишком. — Смешно, — он мягко поводит плечами, когда ощущает, что пауза затянулась. — Думаешь? — Катц скептично фыркает — её реплики, в общем-то, редко обходятся без некоторой доли язвительности или хотя бы саркастичности — и тут же добавляет: — А я вот хотела сделать маятник. Пришлось бы, правда, повозиться, но для успокоения нервов самое то. А ещё использованные пули, которым придана форма шара, презабавно выглядят. — Маятник? — он, не удержавшись, хихикает и оглядывается на Беверли с уже куда большей симпатией, видя в её глазах вызов. Не признать, что это гораздо забавнее обычных десяти пуль было бы просто неприлично. — А вот это куда смешнее. Они обмениваются понимающими улыбками и Уилл чувствует, что с этого момента агент перестанет его проверять. Или, по крайней мере, будет делать это не так часто, как он предполагал в самом начале их знакомства. Отвернувшись, Уилл надевает наушники, слегка сморщив нос, и приготавливается стрелять, неустанно следя за отодвигающейся от него целью. Он делает несколько выстрелов, попав где-то между седьмым и восьмым кругом, а потом ненадолго замирает, задумываясь. Мальчишеская натура и неугомонная тьма синхронно требуют показушности, но он правда никогда не был хорош в стрельбе настолько, насколько хотелось. — Стойка Вивера? — Катц — Уилл более чем уверен — удивленно вскидывает брови. — Я думала, тебе ближе израильская. Уилл даже сказать ничего не успевает, как она касается его. Немного опускает правое плечо, плавно сокращает дистанцию между ногами, заставляет слегка повернуться и утешающе хлопает по руке. Она напоминает Грэму хорька — быстрая, небольшая, пронырливая и даже в чём-то изящная. — Попробуй так, это Чепмен. Для удобства можешь прижать щеку к правому бицепсу. Меньше напряжения на руку и ноги. У тебя ведь было ранение, да? — Беверли деловито мурлычет, присутствуя за спиной легко ощутимой тенью. — Да, спасибо, — Уилл тщательно запрещает себе раздражаться. Они коллеги, и это вполне нормально, когда коллега из профессионального долга врывается в твоё личное пространство, чтобы помочь. В любом случае, она же действительно хочет как лучше, да и стоять в такой позиции явно удобнее. — Обращайся, — Катц легкомысленно отмахивается, но в её голосе проскальзывают нотки хищного предвкушения. — Пробуй. Уилл стреляет трижды и почти не моргает между выстрелами, задержав дыхание. Даже без приближения мишени он может сказать… да, агент Катц определённо знает своё дело. Смелая восемь, а может и девять. Опасно близко к десятке, и это не может не радовать. В следующий раз, когда ему придётся убивать, уйдёт гораздо меньше пуль. Экономия, как она есть, Кроуфорд точно оценит. — Лучше, — удовлетворённо выдаёт Уилл, придирчиво осмотрев дырки от пуль, а затем стягивает наконец осточертевшие уже наушники и поворачивается к Беверли лицом. — Джек отправил тебя научить меня стрелять или я, сам того не ведая, оплатил нянечку на час? — Нет, но тебе понравится, — агент расплывается в немного ехидной и нетерпеливой усмешке. — Он просил выяснить, что ты знаешь о садоводстве.