***
Вороньи крики слишком громкие и хриплые — они отдаются в висках тупой ноющей болью. Уилл морщит лоб и чуть прищуривает глаза — полуденное солнце беспощадно бьет яркими золотистыми лучами, а сухой порывистый ветер режет губы и щеки. Он делает пару шагов, натягивая тонкие синие перчатки, невольно опускает взгляд и замирает, увидев её. Бледная, такая бледная, что кажется ослепительно-сияющей в этом раздражающем солнечном свете, окруженная вороньем, копами и агентами, слетевшимися на её тело словно стервятники, мертвая. Синий узор вен, проступающих сквозь тонкую кожу, испещрен засохшими багровыми потеками крови, а изнеженные ладони и белые стопы кажутся совсем лишними здесь — среди взбитой ногами землистой грязи, высокой бледно-желтой травы и мелких светлых цветов. Грэм скользит взглядом по оленьим рогам, прорвавшим грудь и живот, по длинным темным прядям волос, по приоткрытому провалу рта и закатившимся глазам, покрытым мутной мертвенной плёнкой. Он быстро проводит языком по губам, будто пытаясь слизнуть появившийся на них привкус мёда, имбиря и падали. Ему грезится то, насколько уместно будет выглядеть это тело на кухонном столе — холодном, металлическом, безупречно чистом — аккуратно разделанное, аппетитное. Ему грезится, что это — намек, подарок специально для него, для Уилла. Сюрприз под ёлкой в красивой упаковке, подброшенный Сантой в полночь. Тьма внутри жадно урчит. Грэм чуть встряхивает головой, сглотнув и пытаясь выбросить из неё эти совсем неуместные мысли, а затем решительно делает шаг вперед. Он подумает об этом позже. Сквозь лихорадочный шум голосов, вороньего карканья и шелеста он слышит Кроуфорда. Джек рассказывает, что голова была украдена из небольшого охотничьего домика примерно в полутора километрах от места экспозиции. Да, экспозиции. Уилл не может воспринимать эту смерть иначе, как выставку. Как эстетичный, тщательно проработанный и безупречно отрежиссированный предмет искусства, созданный с изящной насмешкой экспонат. Тому, кто создал его, не было дела до самой девушки или её тела. Ему был важен результат. Произведение, получившееся в итоге. — Только голову? — он задаёт вопрос, чтобы не казаться совсем уж не вовлеченным в дело. Где-то на фоне приглушенно ругается вляпавшийся во что-то Зеллер. — Полиция Миннеаполиса уже сделала заявление, его называют Сорокопутом, — Кроуфорд чуть морщит широкий нос, глядя на тело с долей отвращения, а невнятно бурчит: — Я не понимаю — это небрежность или издевательство? Такой скачок по сравнению с прошлым убийством… он растет. И видоизменяется. Наконец отряхнувшийся Брайан подходит, с ворчанием отогнав подобравшихся слишком близко птиц, и начинает рассказывать о том, что сорокопуты — это вид птиц из отряда воробьиных. Они насаживают мелкую дичь на ветки, вырывают все её внутренние органы, прячут, а позже съедают. Вроде на латыни название этого вида переводится как что-то вроде «палача» или «приносящего жертву». Неподалеку негромко переговариваются другие агенты — Уилл не особо вслушивается. Единственное, что он замечает — увлеченно что-то строчащего в небольшом блокнотике Прайса и на удивление молчаливую Катц, обычно куда более активную. Спустя некоторое время Зеллер с Джимми, кажется, начинают обсуждать удивительную схожесть между некоторыми людьми и животными. — Как птица, — все еще находясь на границе между реальным миром и грезящей полузадумчивостью, Грэм поддерживает бессмысленный диалог. Он делает пару медленных, хищных шагов по направлению к телу. Она такая же, как предыдущие жертвы. Они все похожи, словно стопка выцветших фотографий. Тот же типаж, тот же запах, и у неё тоже наверняка будет недоставать какого-то органа. Возможно, печени. Но Уиллу почему-то приходит в голову образ легких. И все-таки есть в ней что-то, что отличает её от других. Сильно отличает. От нее веет холодом и чем-то родным, настолько близким, словно он снова встретил частичку семьи. Но его отец никогда не был замечен в серийных убийствах и, уж тем более, в каннибализме. Тьма внутри в ответ на эту мысль невнятно заворчала, снова шевельнувшись. — Он хотел… чтобы её нашли именно так, — Уилл осознает с пугающей ясностью: такой её должен был увидеть именно он. Это действительно подарок. — Это… дерзко и так непохоже на него. — И куда же делась его любовь? — Джек подходит со спины незыблемой и неуловимой черной тенью. Грэм почти чувствует, как под его взглядом начинают дымиться волосы. В тот же момент он понимает — в этой жертве больше любви, чем в любой из убитых Сорокопутом. Темной, немного болезненной любви, но не к ней. К тому, для кого она выставлена на обозрение. — Это сделал не тот, кто убил Элис Никлс, — Уилл двигается ещё чуть вперед, жадно пожирая тело глазами и слабо улыбается, просвещая остальных. Он подкрадывается к подарку шаг за шагом — ближе и ближе, растягивая томительное удовольствие. — Что он забрал? — Легкие. И она была жива, когда он ее резал, — негромко отзывается Зеллер, почему-то сглотнув. — Это не наш каннибал, нет, — Грэм качает головой, не смея отвести взгляд от обезображенной, превращенной в совершенство девушки. Чем дольше он смотрит на неё, тем более завлекательной она ему кажется. — Наш любит женщин, он не хочет уничтожать и извращать их. Он поедает их, чтобы навсегда оставить частичку в себе, произвести воссоединение. — А что тут? — Джек тоже делает пару шагов, пристально глядя в лицо Уиллу. — Что не так с ней? — Убийца видел в ней… — Уилл заминается, тщетно пытаясь подобрать синоним к не самому лучшему слову, которым можно было бы обозначить жертву убийства, но в конце концов он сдается и говорит так, как чувствует: — свинью. Для него эта девушка — лишь пища. Привлекательный способ утоления голода. — Подражатель? — агенты сзади на удивление синхронно пораженно охают и переглядываются, а на лицо Кроуфорда набегает сумрачная тень. — У каннибала, убившего Элис Никлс, есть помещение, где он совершает свой ритуал. Оформление и представление своего дела в виде объекта искусства или средства устрашения не привлекает его. У него есть дом, возможно два. Хижина? Охотничий домик? Что-то вроде этого. Вот там — да, все его трофеи, любовно расставленные по специальным полочкам. Он отдает им дань уважения. Своеобразного, но все же, — Уилл говорит быстро и четко, тщательно стараясь не смотреть на подарок и отходя назад — перед его глазами мелькают картинки, такие яркие, словно это его собственные воспоминания. — У него есть дочь. Такая же, как все эти девушки. Такого же возраста и типажа, возможно, с похожим тоном голоса или увлечениями. Она — единственный ребенок и, скорее всего, каждый раз, как только она куда-то уезжает, он не может смириться с потерей. Он идет и ищет замену, чтобы заполнить пустоту внутри, ту пустоту, которую обычно заполняет она — его главный трофей и главное сокровище, ограненный бриллиант. — А этот… подражатель? — Джек внимательно смотрит за каждым его перемещением, задумчиво поджав толстые губы. — Психопат с высоким интеллектом, имеет садистские наклонности и склонность к каннибализму, прекрасно отдает отчет о своих действиях и наслаждается ими, — Уилл отворачивается, уходя все дальше и дальше. «А еще он заинтересован во мне» — эта мысль бьется в его голове полыхающим алым знаменем. — Такого сложно поймать. Он убивает без схемы или плана. Не для того, чтобы просто убивать, но и без какой-то особой высшей цели. Он сложен и многогранен, сейчас я его не чувствую, — Грэм отмахивается, на ходу стягивая перчатки. Он оборачивается только перед самым своим уходом — в три четверти: — Предложите доктору Лектеру составить его психологический портрет — я уверен, ему хватит для этого и ума, и навыков, если он хоть в половину так же профессионален, как мне показалось за время нашей встречи. К тому же, ваше доверие к нему видно невооруженным взглядом, Джек. А затем Уилл сбегает. Не оглядываясь и не позволяя себе больше размышлять о «Подражателе». Подражатель — неподходящее имя для него. Слишком бледное, слишком невыразительное, этот убийца не просто чья-то копия, он самостоятелен и самодостаточен, а еще имеет какие-то свои мотивы на то, чтобы оставить Грэму такую элегантную подсказку прямо под носом у взбаламученного последними событиями ФБР. Уилл бежит, и бежит тщетно — от не-Подражателя, от собственных тьмы и жажды, от того, чего так желает его сознание, и, в особенности, от подарка, который он — где-то глубоко внутри — уже готов принять, и принять с радостью.***
Густой, насыщенно-сладковатый запах жарящегося мяса наполняет воздух плотными клубами. Приятно шкворчат золотистые кусочки грудки, постепенно начинающие подгорать, и Уилл устало фыркает себе под нос. Он весь вечер потратил на то, чтобы замариновать ее как следует — тщательно и осторожно, любовно обрабатывая по отдельности каждый кусочек, а сейчас попросту убивает своим невниманием. Но после отвратительно короткой ночи, проведённой в сновидении наедине с величественным грациозным оленем, пристально смотрящим на него круглыми, ярко-золотистыми глазами, больше всего ему хочется отставить курицу куда-нибудь подальше и предательски разогреть себе пресной лапши быстрого приготовления. Несчастному сонному мозгу до сих пор мерещится не по-звериному пронзительный взгляд. Грэм снова вздыхает, тряхнув головой и растрепав непослушные кудри, а затем снова погружается в рассеянные воспоминания: вчера вечером он бережно разделал курицу, осторожно отделив легко отходящее мясо от костей, и, отложив его в холодильник, принялся за маринад. Он не был особо вычурным или сложным, но при этом очень нравился Уиллу — ему в принципе импонировали цитрусы, в любом их проявлении. Грэм достал пару насыщенно-желтых спелых лимонов и округлый сногсшибательно пахнущий апельсин, безжалостно разрезал их на изящные длинные ломтики и с наслаждением выдавил в относительно небольшую железную миску, смешивая с соевым соусом. Насыщенный цитрусовый запах забивался в ноздри, а слегка прохладный сок, смешанный с кусочками мякоти, почему-то напомнил ему потеки крови — холодные, ласково скользящие от пальцев вдоль ладоней к запястью, приятно пряные. Тщательно сцедив оставшиеся дольки, Уилл, не удержавшись и воровато оглянувшись, слизал случайно скользнувшую вдоль по руке капельку, почти застонав от удовольствия. Следом он добавил заранее разогретый мед, тщательно вмешивая его небольшой деревянной лопаточкой, всыпал мелко натертый имбирь и смесь из перца и паприки, любовно засыпанную в отдельную баночку с подписанной крышечкой. Тогда, крайне довольный собой и делом рук своих, Уилл тщательно утопил грудку в маринаде, заботливо помазав кисточкой торчащие над поверхностью маринада кусочки, и, упаковав любимую глубокую миску в целлофан, гордо водрузил его на верхнюю полку в холодильнике. Горд он был, впрочем ровно до этого самого момента — триумфально-драматичного сожжения в сковородке. К счастью, экзекуцию несчастной мертвой птицы прерывает звонок в дверь — Уилл любопытно оглядывается, недоумевая: в его доме редко бывают гости. Но и сказать, что он удивлен, обнаружив на пороге своего дома Ганнибала Лектера собственной персоной, пожалуй, все-таки нельзя. Какая-то часть Уилла ожидает этого еще с самой первой их встречи — и, надо признать, не ошибается в своем ожидании. — Доброе утро, Уилл. Могу я войти? — Ганнибал чуть дергает уголками губ, обозначая теплую улыбку — как и всегда, безукоризненно вежливый. В руках он держит небольшой элегантный саквояж. — Доктор Лектер, — немного растерянно тянет Уилл, катая на языке согласные. — А где Кроуфорд? — ему смутно припоминается, что они договаривались сегодня встретиться. Единственное, местом встречи должна была быть не его небольшая прихожая, а вполне удобный рабочий кабинет Джека, специально рассчитанный на большое количество людей и их встречи между собой. Знать бы, в какой именно момент оно так изменилось. — Он дает показания в суде, — Уилл замечает, как пристальный взгляд Ганнибала скользит по его телу — по плечам, вдоль груди, бедер и ног до самых пят, а потом быстро возвращается на прежнее место — к губам и глазам. — Сегодня мы с вами одни. Так можно войти? А еще у вас, кажется, что-то горит. Ругнувшись, Уилл стремительно разворачивается и рывком бросается на кухню, буквально в прыжке хватая гневно шипящую сковородку с плиты. Кусочки курицы безнадежно испорчены — они укоризненно поблескивают обуглившимися круглыми бочками в теплом свете, заставляя Грэма почувствовать укол совести и с тяжелым вдохом отправить павшую смертью храбрых грудку в мусорный бак. Заглянувший в дверной проем Ганнибал сочувственно покачивает головой. — Боюсь, мне нечем вас угостить, доктор, —говорит Уилл, неловко прикусывая губу, и взъерошивает и без того растрепанные кудри. — Может быть, чаю? — Кофе, если можно. Черный, без сахара, — Лектер провожает взглядом засуетившегося вокруг кофейника Грэма и с звонким щелчком раскрывает оказавшийся на удивление вместительным саквояж, педантично выуживая из него приборы, салфетки и стопочку небольших контейнеров для еды. Его приятный негромкий голос органично заполняет тишину. — Спешу обрадовать — кажется, моя педантичность в плане еды спасла нас от голода. — Готовите сами? — Уилл, хозяйственно подавший кофе в чудом завалявшихся у него двух одинаковых чашках, усаживается напротив, щедро сыпанув в свой сахара и сливок, и с приятным удивлением вдыхает чудесный аромат, исходящий из-под приоткрывшихся крышек. — Пахнет изумительно. Он наблюдает за четкими, безупречно выверенными движениями доктора — сразу видно медицинское образование и годы практики — и ему кажется, будто абсолютно всё в теле Ганнибала подчинено какому-то единому слитному ритму, особой музыке, пронизывающей его тело. Вдохновленный, Уилл пытается настроиться на эту волну, почувствовать её, и поражённо осознает, что у него не получается. Личность Ганнибала странным образом не затапливает собой пространство, как у того же Кроуфорда, хотя Уилл прекрасно чувствует, что он уже точно не слабее — вместо этого она естественно соединяется с самим Уиллом, переплетаясь с его хрупкой несбалансированной структурой, не ломая её, но… поддерживая? Грэм чуть прикрывает глаза, наслаждаясь необычными, непривычными ощущениями — это прекрасно, почти так же прекрасно, как тело насаженной на оленьи рога девушки. — Да, бывает, — Лектер скромно кивает и с наслаждением пригубливает кофе, прикрывая глаза и смакуя вкус. — Протеиновый омлет и кофе — отличное начало дня, не так ли? А что вы готовили? — Куриная грудка, вымоченная в апельсиново-соевом маринаде с имбирем, —делится Уилл своими скудными достижениями на поприще кулинарии и надкусив румяную сосиску, мычит от удовольствия. — Очень вкусно, доктор, спасибо! — Хм, — Лектер негромко хмыкает чему-то своему, чуть прищуривая глаза и продолжая неторопливый повседневный диалог. — Часто готовите? — Иногда, под настроение, — Уилл фыркает, постыдившись рассказать о своих потугах, и изумленно замечает, что разговор действительно приносит ему удовольствие — такого с ним не случалось уже очень, очень давно. — Я бы извинился за свой анализ тогда, в кабинете Джека, — Ганнибал, тоже начавший трапезу, решается уточнить несколько моментов, — но не вижу смысла плодить колонны извинений, ведь не смогу удержаться в следующий раз. — Это сильнее вас? — понятливо кивает Уилл, тщательно пережёвывая прекрасно приготовленный завтрак. Ему начинает казаться, что абсолютно всё, за что бы ни взялся Ганнибал Лектер, выходит у него исключительно совершенно. — Главное — профессионализм. Мне тоже порой сложно остановиться и не… плодить ассоциаций. — Что ж, мы уже говорим как взрослые опытные люди, — доктор по-птичьи наклоняет голову чуть набок и Грэм, случайно сконцентрировавшийся на этом, не может отвести взгляд от пляшущих на дне чужих глаз чертят. — Нам осталось только подружиться. — Вы не настолько интересны, — Уилл подзуживающе щурится, чуть поддаваясь вперед, и почти с ужасом осознает, что… кокетничает? — Пока что, — Ганнибал очаровательно ухмыляется. Грэм уже даже не удивляется тому, что невольно залипает на мелькнувшие из-под разошедшихся в ухмылке поблескивающих губ заостренные клыки. — Агент Кроуфорд упоминал, что вас занимают… монстры? — не озвученный вопрос-продолжение «он не уточнил, какие именно» явственно звучит между строк. Ганнибалу крайне интересно приступить к такой задачке, как Уилл Грэм, а сам Уилл, что удивительно, в кои-то веки не против этого. — Я не уверен, что та девушка, — Уилл неторопливо дожевывает последнюю сосиску, оставляя себе время на размышление и задумчиво слизывает капельку жира с нижней губы, — насаженная на оленьи рога, была убита именно Сорокопутом. Хотя, вернее будет сказать так: я полностью убежден, что это был не он. — Главное — это детали, не правда ли? — доктор откладывает вилку в сторону и наклоняется вперед, в сторону Уилла, сокращая и так небольшое расстояние между ними. — В чем именно разница между этими убийствами? Чего не сделал подражатель? Или наоборот — что он сделал? — Всё, — Грэм чеканит слова, резко рубанув рукой. Он снова пересекается взглядом с Ганнибалом, но глядит уже сквозь него, глубоко внутрь своего собственного сознания. — Они абсолютно разные. Ассоциации, которые порождают образы, понимаете? Ганнибал сосредоточенно кивает, но Уилл окончательно погружается в себя — в мысли и в свою тьму, воскрешая в памяти события убийства. Наверное, будь он чуть более в себе, захотел бы остановиться, замолчать и не раскрывать душу перед Лектером, но уже не мог — он зашёл слишком далеко. — Эта девушка, — Грэм заминается, пытаясь выразить свои ощущения в слова, — её убийство — подарок. Весь её лик… она упакована в праздничную обертку из изогнутых рогов. Эти рога, пронзившие её тело, вовсе не акт какой-то жестокости или чего-то подобного. Это как лучи света, которые пробиваются сквозь тьму. Тот, кто убил её, хотел показать не просто смерть, а свет в темноте. Смерть с иной стороны — более прекрасной и хладнокровной. Это подсказка, но она никак не связана ни с Сорокопутом, ни с его жертвами. Это что-то… другое. — Уилл закрывает ладонями лицо, и устало трет пальцами веки. — Он хотел показать мне это, дать направление. Но я не могу уловить — что именно он хочет сказать. Я не понимаю. Лектер проводит кончиками сильных пальцев по губам, чуть постучав по ним подушечками, скрывая скользнувшую на мгновение улыбку. В глазах у него мелькает нечто, отдаленно похожее на гордость, но Грэм не замечает этого, слишком увлеченный своими мыслями. — «Математика человеческого поведения, — Ганнибал произносит это лекторским тоном, слегка протягивая гласные, явно кого-то цитируя, — отвратительные переменные». И что же, в таком случае, говорит вам Сорокопут? — Он говорит не мне, — Уилл качает головой, откинувшись на спинку стула. — В этом и есть разница между ними. Его «подражатель», — он саркастично выделяет прилипшее ко второму убийце с легкой руки Кроуфорда прозвище, показывая все своё отношение к сравнению двух в корне разных психопатов, — общается напрямую… — Грэм вовремя прикусывает язык, чтобы не назвать себя, — сложно сказать с кем именно. Я думаю, что так он проявляет симпатию к кому-то конкретному. К кому-то важному или особенному, кому-то, кто его заинтересовал. Изучает, проверяет на прочность, смотрит на реакцию, пытается на что-то сподвигнуть. Сорокопут, в отличии от него, не говорит ни с кем, все его убийства — это бесконечно безумный монолог наедине с собой. Он будто смотрит в омут со своими маниями, комплексами и фантазиями, пытаясь найти в нём отражение. Ему не нужен посредник, зритель или ретранслятор, только отражение. — Вы чувствуете его психические и психологические проблемы? — Лектер допивает кофе и отставляет кружку в сторону. Его взгляд настолько пристальный, что Уиллу кажется, будто он и вовсе не моргает: — Сорокопута, я имею в виду. — О, — Уилл улыбается, негромко хмыкнув себе под нос. — У него их много. Действительно много. — А у вас? — Ганнибал чуть прищуривается, переплетя пальцы и положив на них подбородок. — Бывают… проблемы? Уилл вспоминает кровь, расползавшуюся по стенам глухими багровыми пятнами и стекающую мягко покачивающимися волнами, облизывающими его ноги, вспоминает призрак убитой Элис Никлс, преследовавший его несколько недель, ни на секунду не оставляя в одиночестве, свои желания в отношении «подражателя», жажду, плотно переплетающуюся с тьмой внутри него, и со всей доступной ему уверенностью отвечает Ганнибалу: — Нет. — Ну разумеется, — Лектер не верит ему ни на йоту и, хоть он не показывает этого ни единым мускулом, Грэм понимает это совершенно отчетливо, даже несмотря на то, что обычно не может уловить его мысли. — В этом мы с вами похожи: беспроблемные. Есть ли хоть что-то в чем мы можем сами себя укорить? Нет. «Да, похожи. Два лгуна, пытающиеся привлечь внимание друг друга, — мысленно Уилл ухмыляется, а внешне только вежливо предлагает Ганнибалу ещё кофе. — Чем же я так вас привлекаю, доктор Лектер?» — этот вопрос эхом отдается у него в голове, пока он наполняет чашку густым, насыщенно пахнущим напитком и подает её признательно кивнувшему Ганнибалу. Ему хочется понять причину, по которой Лектер заинтересован в нём, а не в ком-то ещё, потому что причину своей увлеченности Лектером Грэм уже нашел. — Знаете, Уилл, — Ганнибал чуть подается вперед, заговорщически понижая голос и позволяя ноткам баловства проскользнуть в нём. Грэм оказывается неожиданно завороженным бархатными переливами его тона. — Мне кажется, крошка Джек видит в вас антикварную чашечку прошлого века. Раритетный фарфор для дорогих гостей. И он сам решает, кто тот чайник, что нальет в вас чай. Картинка с Джеком, невозмутимо держащим маньяка-чайник и заливающим окровавленный пряный чай в чашку-Уилла настолько ярко вспыхивает у Грэма в голове, что он, не сдержавшись, заливисто смеется, запрокидывая голову и обнажая блестящие белые зубы. Если бы он опустил глаза, то заметил бы жадный взгляд, скользнувший по его открывшейся шее словно невесомая шелковая удавка, и тень хищного оскала, обнажившего заостренные зубы. Но когда он наконец опускает подбородок, Лектер лишь смешливо усмехается. — А что же видите вы? — отсмеявшись, Уилл трет веки, и с любопытством поднимает взгляд. — Кто я, по-вашему? — Грим. Черный пёс, идущий по пятам за смертью, — Ганнибал будто задумывается, посерьезнев и смотрит Грэму прямо в глаза, выискивая что-то, видимое только ему. Спустя несколько секунд он отводит взгляд, снова растягивая уголки губ в приятной улыбке. — Впрочем, это неважно. Я помогу убрать посуду. Найтись с ответом Уилл не может. Его застает врасплох такое сравнение, впрочем, теперь он окончательно убеждается — предугадать то, что надежно скрыто в черепной коробке Ганнибала Лектера, совершенно невозможно. И это делает его еще более привлекательным. Они безмолвно убирают со стола и собираются в дорогу, изредка перекидываясь парой коротких фраз. В процессе Грэм осознает, что молчать наедине с доктором на удивление приятно — спокойно и тихо. Тьма внутри него одобрительно ворчит — кажется, она тоже симпатизирует их новому необычному знакомому. Чуть позже, уже в машине, Ганнибал делится с ним составленным ручным джековским отделом криминалистики (Катц, Зеллером и Прайсом — ака неизменным полным составом) списком строек, на которых, чисто теоретически, мог работать Сорокопут. Уиллу, честно сказать, все эти названия не говорят ровным счетом ничего, поэтому он тыкает в список наугад, предварительно убедившись в том, что Лектер полностью отдал ход расследования в его руки. Они посещают три места, похожих, словно однояйцевые близнецы, ворошат архивы и разговаривают с абсолютно скучными, безличными людьми. Единственное, что привлекает внимание Уилла за это время — мысли симпатичной светленькой секретарши: ожидающий её вечером поход в подпольное казино, совмещенное с борделем и занимающийся распространением наркотиков. Он даже было задумывается над тем, чтобы поделиться находкой с Джеком, но слишком ленится придумывать оправдания и машет на это рукой — стоит признать, порой он довольно эгоистичен. В остальном все протекает довольно буднично: пара небольших махинаций да незначительное превышение полномочий — обычное, в общем-то, дело, забота копов, а не ФБР. — Почему вы улыбаетесь? — Уилл спрашивает это на подъезде к четвертой стройке, слегка раздраженно барабаня пальцами по рулю. Его уже порядком утомила это поездка, сопряженная с чрезмерным количеством бумаг и, что еще хуже, людей. Грэм ненавидит и то, и то примерно в равной степени, так что его вовсе не прельщает перспектива провести весь день в бесплодных поисках. Но доктору, кажется, вообще нет дела до мирских проблем обычных людишек — за несколько часов он ни разу не позволяет безупречно-вежливой маске дрогнуть на его лице, и это не может не впечатлять. Уилл, честно говоря, даже немного завидует. Ладно, очень завидует. — Мне нравится быть за кулисами, — охотно отвечает Ганнибал, отвлекаясь от мелькающего за окном однотипного городского пейзажа. — Всегда было любопытно посмотреть на изнанку работы ФБР, глубже, чем видят обыватели. Заглянуть за обертку из вышибания дверей и пафосных оперативных задержаний. — Как видите, ничего интересного, — Грэм хмыкает и ловко паркует машину, приглашающе мотнув головой в сторону небольшого помещения, напоминающего что-то среднее между благостроенным складом и офисным кабинетиком. — Нам туда. Расследования часто проходят достаточно нудно, даже если случай исключительный. Движущаяся с улиточьей скоростью экспертиза, тщательно перепроверенные улики, неторопливое разматывание клубка со следами и, естественно, вот такие вот безрадостные путешествия от точки до точки. К примеру, из-за того, что в одежде Элис Никлс нашли металлическую стружку, мы должны будем исколесить пол штата, до тех пор, пока не найдем следующую зацепку. — В Миннесоте, должно быть, сотни подобных строек, — Лектер задумчиво тянет слова, выскальзывая из салона и осторожно захлопывая дверцу. — С сотнями одинаковых рабочих. Вы хотя бы приблизительно знаете, что именно мы ищем? — И да, и нет, — Грэм включает сигнализацию и снова оглядывается на малопрезентабельное здание, грозящееся отнять у них следующий час, а то и два. — Я не могу сказать, что это конкретно, но точно узнаю, когда увижу. Это что-то не столько странное, сколько, м-м… отличающееся. Такие люди как Сорокупут сильно выделяются — не внешне и не поведением, но внутренне. Они другие и, хоть это и сложно объяснить, обнаружить их очень легко. Ну, по крайней мере, мне. — Вот как, — Ганнибал хмыкает чему-то своему, бросив на Уилла странный взгляд, который тот не может идентифицировать. — Интересно. Они молча заходят в здание и, пока Лектер любопытно оглядывается, Грэм слегка раздраженно предъявляет секретарше значок агента и кратко объясняет цель визита. Испуганно покивавшая женщина тут же начинает кому-то звонить, а обреченно возведший очи к небу Уилл снова зарывается в бумаги. Педантичный Ганнибал выуживает документы из ящичков и складирует рядом с ним аккуратными стопочками, сортируя их по датам. Так работать, пожалуй, намного легче, и Грэм слабо, но искренне улыбается доктору, оказавшемуся неожиданно полезным в расследовании (он еще больше убеждается в том, что ждать от Лектера можно чего угодно). Часть из документов идет в специальные коробки, которые невозмутимый Ганнибал сгребает в кучки по размеру и выстраивает в башенки, что-то остаётся на полках в кабинете (Уилл готов поклясться, что он еще и пыль умудряется там вытереть), что-то выбрасывается из-за просроченного срока, и, в общем-то, в этом месте нет ничего подозрительного, точно так же, как и в трех других, но Тьма настороженно подбирается, будто готовясь к чему-то, и Грэм подбирается вместе с ней. Он чувствует: то, что они ищут — совсем рядом, уже буквально маячит у него под носом, и Ганнибал, кажется, тоже это понимает. На спокойном лице наконец-то проступает что-то хищное, нетерпеливое, и, хотя он быстро возвращает контроль, Уилл успевает это заметить, и от такого Лектера у него сладко сводит низ живота. — И так… как, вы сказали, вас зовут? — секретарша отвлекает Грэма от неожиданного смятения, но он совсем не обращает внимания на её вопрос. Всё его тело напрягается, будто готовясь к прыжку, а зрачки сужаются, удовлетворенно блеснув — он нашёл. — Гаррет Джейкоб Хоббс, — он читает заинтересовавшее его имя, даже не пытаясь скрыть нетерпеливое возбуждение, мелькнувшее в голосе. Сзади, судя по шороху, подходит заметивший изменения Ганнибал. — Кем он работает? — На трубонарезном станке. Вы просматриваете акт выполненных работ, — женщина, мигом позабывшая о своём вопросе, вытягивается в струнку, лепеча и испуганно хлопая густо накрашенными ресницами. — Профсоюз требует. Что-то не так? — У Хоббса есть дочь? — Уиллу в нос бьёт густой запах крови и разложения, он встает на след, словно гончая, и едва сдерживает себя от хриплого и кровожадного рыка. Конечно, надо всё тщательно проверить, и говорить что-то пока рано, но Грэм прекрасно понимает, что уже нашёл именно то, что нужно — сейчас ему нужен только адрес. Сорокопут заигрался, позволил себе слишком наследить — и теперь уже по его следу шёл другой хищник. Намного, намного темнее. Ганнибал подходит к Уиллу вплотную со спины и заглядывает в крепко сжатый цепкими пальцами документ. Грэм шкурой чувствует его спокойное дыхание и размеренное, сильное сердцебиение, он ощущает вибрирующие звуки его грудного, нетерпеливого голоса каждой клеточкой своего тела. Доктор проскальзывает глазами по печатным строчкам, набитым на дешевой офисной бумаге и беззвучно хмыкает, уточняя: — Нет адреса, верно? Это отличает его от других. — От этих слов Уилл ощущает практически щенячий восторг. Лектер видит то, на что большинство просто не обратило бы внимания, и это, черт побери, восхищает. — Да, только телефон, — Грэм поворачивает голову набок, чтобы увидеть лицо Ганнибала и тот оказывается неожиданно близко — максимум в десяти сантиметрах. Уилл говорит короткими, рублеными фразами, даже не пытаясь скрыть взбудораженное нетерпение в голосе. — У других есть адреса. У него много пропусков, — он снова резко переключает внимание на женщину, едва сдерживая предвкушающе бурлящую внутри тьму. — Что насчет дочери? — Возможно есть, я… я не знаю, я… — она испуганно заламывает руки, заикаясь и невнятно бормоча, но Уилл даже не думает смягчиться — он слишком увлечен и взбудоражен для вежливости или участливости, он чувствует, что она что-то знает, как собака чувствует кровь за сотни метров, и поэтому бесцеремонно вытряхивает из неё слова, окончательно подписывающие смертный приговор Гаррету Джейкобу Хоббсу. Грэм отчетливо понимает — сегодня Сорокопут умрет, и он с радостью этому посодействует. — Около двадцати лет, обветренное лицо, обычная, но миловидная. Рыжеватые волосы и, — Уилл нетерпеливо машет рукой где-то на уровне своего носа, — вот такого роста. — Возможно, я не знаю, — секретарь снова повторяется, беспомощно пряча взгляд, — мы не дружим семьями. — У вас в базе, — Грэм слегка прищуривается, подаваясь вперед, — есть адреса работников? Секретарь судорожно роется в документах и Уилл нетерпеливо мечется между машиной и зданием, перенося коробки — ФБР потом потребуются все эти бесполезные бумажки. Ганнибал ему помогает, но когда нервничающая женщина наконец называет адрес, он случайно опрокидывает одну из коробок и документы пестрым черно-белым веером разлетаются по земле. Грэм сам опускается на землю, собирая их стопочками и удостаивается благодарного взгляда доктора — тот снова скрывается внутри, видимо, проверяя, всё ли они взяли, и уже через несколько минут они наконец готовы. Уилл нетерпеливо прыгает за руль и, удостоверившись, что Лектер устроился на своём месте, бьёт по газам. Что-то внутри подсказывает ему, что следует поспешить.***
Осознание достигает его еще задолго до того, как они успевают подъехать к дому Хоббса — что-то не так. Уилл еще не вышел из машины, не ступил на деревянный порог чужого логовища, не пересекся взглядами с хищником, забившемся в нем, и не ощутил тьму, таящуюся под чужой шкурой. Он не сделал еще ничего, но густой, душащий запах жжённого мяса забивается ему в ноздри, мешаясь с легким привкусом мяты и розмарина. «Это аромат его дочери», — отчетливо понимает Грэм. Он бросает машину сразу у входа в дом и срывается с места без слов, на ходу вытаскивая выданный предусмотрительным Джеком пистолет. Где-то на периферии сознания мелькает беспокойная надежда на то, что доктору Лектеру хватит благоразумия остаться в кабине или, по крайней мере, не идти следом за ним. Впрочем, любые осознанные мысли вскоре отходят на второй план: победно ревущая тьма затапливает его сознание плотной пеленой безумия и, впервые за долгое время, Уилл даже не пытается ей мешать: они сливаются в единое целое, единый функционирующий организм, объединенный общей целью. Гаррет выскакивает из дверей, распахивая их настежь, и Грэм абсолютно уверен: этот худой лысеющий мужчина, бросающий на порог захлебывающуюся собственной кровью женщину — их каннибал, их Сорокопут, его трофей. Хоббс снова скрывается внутри, лишь только гневно блеснув глазами, а женщина — видимо, его жена — беспомощно и жалко хрипит, умоляюще изгибаясь и пытаясь схватиться трясущимися руками за перерезанное от уха до уха горло. Больше всего Уиллу хочется сразу кинуться в дом, следом, приставить дуло пистолета к чужому виску и выстрелить, так, чтобы мозги, смешанные с кровью и осколками черепной кости, раскрасили стены ослепительно-прекрасным фейерверком, но слабый, едва заметный кусочек света дергается внутри, умоляя его остановиться и спасти еще одну жертву Хоббса, корчащуюся и постепенно погибающую у его ног. Она не виновата, что её муж — готовый до последнего сражаться охотник, не желающий отпустить самое главное сокровище и способный пожертвовать ради него чем угодно, даже любимой женщиной. Гаррету нужен только один трофей для того, чтобы собрать полную коллекцию, и ему нет дела ни до чего больше. Грэм ненадолго заминается, неохотно отводя взгляд от влекущего его дверного провала, но затем всё же опускается на порог, перехватывая чужое горло и тщетно пытаясь перекрыть хлещущую из глубокого разреза кровь. Руки, ноги, грудь, лицо — он весь в её крови, словно в одной из чреды бесконечных иллюзий, преследовавших его по ночам. Он задыхается по колено в чужой предсмертной агонии, и изнутри его разрывает смесь боли, счастья и умиротворения. Его личный коктейль Молотова, полный стакан кислоты, жадно проглоченной до дна. — Её уже не спасти, Уилл, — сквозь ревущий в ушах шум панических мыслей умирающей женщины слышится фантасмагорично-спокойный голос Ганнибала. Он не остаётся в машине, но и не торопится испачкаться. Не помогает и не мешает, только наблюдает привычно-умиротворенным внимательным взглядом. Грэм концентрируется на Лектере, как на единственном столпе спокойствия среди окружающего его безумия, и послушно убирает руки. «Всё, что нужно делать — это слушать Ганнибала», — неожиданно ясная мысль закрепляется в его голове якорем, и это позволяет вернуть хотя бы крупицу самообладания. Уилл коротко, чуть дёргано кивает и, гибко подорвавшись с пола, наконец бросается внутрь, теряя малейший интерес к остывающему телу погибшей миссис Хоббс, чтобы тут же увидеть то, как ласково, болезненно-горько отец прижимает собственную дочь, поднося кухонный нож к её тонкой бледной шее. Голубые глаза с расширившимися от ужаса зрачками выделяются на её побелевшем лице двумя яркими пятнами, контрастно отличаясь от точно таких же глаз Хоббса, наполненных лишь жаждой и любовью. Он её убьет. Убьет, чтобы съесть, чтобы навсегда оставить внутри её часть. Если бы только он успел сделать это до приезда ФБР — покончил бы с собой. Тут же, не раздумывая. Это осознание отрезвляет Уилла, и он успевает сделать быстрый, прицельный выстрел в плечо, прежде чем Гаррет нервным, но отрепетировано-четким движением проводит лезвием ножа по тонкой шейке совсем еще девочки. Он стреляет еще пять раз — в грудь, но не в сердце — потому что его трясет от адреналина и жажды чужой смерти. Тело Хоббса рвано дергается от каждой пули — у него нелепо подгибаются ноги, как у марионетки с обрезанными нитками, безвольно склоняется набок голова и беспомощно разжимаются пальцы, позволяя хватающейся за надрезанное горло дочери упасть на пол, отползая в сторону. Он падает на пол нелепой, переломанной кучкой, сползая по светлой стенке мебели. Жалкий. Умирающий. В голове Уилла проносится сожаление — он с удовольствием убил бы его голыми руками. Чтобы пройтись кончиками пальцев по освеженному мертвому мясу, лишенному жизни, чтобы ощутить предсмертное трепыхание сердца, прекращающего своё биение, чтобы смотреть в затухающие глаза, наполненные болью и ужасом, чтобы… Эта мысль настолько пугает его, что он падает на колени перед умирающей девочкой и пережимает её горло пальцами, так же, как несколько минут назад зажимал шею её матери. Ему кажется, что если он спасет её — то искупит свой несбывшийся грех. Порез не глубокий, кровь вырывается из него рывками, но, возможно, ему удасться сохранить жизнь этого ребенка. Ему нужно, чтобы в этом доме сохранилась хотя бы одна жизнь, отчаянно нужно. — Надо вот так, — Ганнибал осторожно оттесняет Уилла твердым плечом и отводит его руки в сторону, самостоятельно перекрывая рану. Он убийственно спокоен, и это немного отрезвляет и самого Грэма. — Я вызвал ФБР и медиков, всё уже закончилось. Уилл ничего не отвечает, он старается восстановиться: отделиться от пьяной из-за крови тьмы и снова стать собой, а не Сорокопутом. Сейчас в нем столько Гаррета Джейкоба Хоббса, что ему даже слышатся последние слова мертвого маньяка: — Видишь? Смотри внимательно. И Уилл смотрит. Невольно, словно кукла в руках кукловода. Он видит сожаление — потому что Гаррет не выполнил свой замысел. Он видит всепожирающее чувство любви отца к дочери — потому что она самое дорогое, что было в его жизни. Он видит попытки сдерживаться — потому что его дочь заслуживала большего. Уилл смотрит в мертвые тусклые глаза Гаррета — и видит в нём своё кривое отражение. Между ними слишком много похожего и, в тоже время, слишком разного для того, чтобы они могли быть одним человеком. Грэм с трудом отдирает от своей кожи чужую, снимает с себя пласт чужой личности, словно надоевший костюм, и бросает его прямо к ногам ворвавшихся медиков. Он опустошён, и чтобы хоть как-то остаться в этом мире, зацепиться за него, Уилл переводит взгляд на Ганнибала. Его глаза — не привычно темные, а голубые, такие чистые, что можно увидеть собственное отражение, кристально холодные и обжигающе теплые — помогают схватиться за край поверхности, вылезти из-за грани обратно и рывками вползти в этот мир Уиллом Грэмом. Настоящей, слитной и самостоятельной личностью. — Спасибо, доктор Лектер, — Уилл выдыхает едва слышно, зная, что Лектер услышит. Они оба понимают, что простое «спасибо» ничего не говорит, но им уже и не нужно говорить — в этот день, в крови семьи Хоббс, между ними появилась связь. Пока еще совсем тонкая, но уже прочная, как канат. Ганнибал не переспрашивает и не уточняет. Он улыбается ему самыми кончиками губ, как и прежде, но так тепло и нежно, что Уилл пропадает. Он снова падает вниз, в темноту, но теперь сильные, надежные руки Ганнибала прочно держат его на краю.