Пути, которыми мы идём вниз

[24.12.19] — Мексика, Поттер, Мексика? — Ганнибал звучит хрипло, с несвойственно для себя ярким возмущением, и его рокочущий голос гулко разносится по атриуму местного министерства вслед за звучным хлопком трансгрессии. — Мы проводили с тобой ритуал поиска три раза, Поттер, три раза, и ни в один из этих трёх разов это не была Мексика! Во Францию — да. В Италию — да. Даже в какую-то глушь в Болгарии — да. Ты мне объясни, зачем вообще мы этим занимались, если ты с самого начала настроился на родину текилы? Уилл едва заметно вздыхает, слыша, как Гарри набирает воздуха в грудь. [8.12.19] Двумя неделями ранее Переломный момент случается в тот момент, когда Уилл наконец-то трансгрессирует к воде — странное, ни до конца им самим осознаваемое чувство влекло его сюда уже несколько дней. Ганнибал тактично оставляет их с Гарри наедине, ссылаясь на то, что ему необходимо с кем-то встретиться и что-то там забрать — Уилл не слышит, всё окружающее само собой отходит на второй план. Даже нежный, невесомый поцелуй на кончиках пальцев — галантная привычка Ганнибала — лишь проскальзывает где-то на самом краю уиллового сознания, как что-то мимолётное и обыденное. Гарри, чутко ощущая каждую грань его души, никак не откликается, легко сливаясь с фоном, и Уилл глубоко, медленно вдыхает, чувствуя, как его разум растворяется. Он прикрывает глаза, погружаясь в белый шум, и позволяет себе начать разрушаться: как неотвратимо вода точит каменный монолит, как упрямо ветер срезает скалы слой за слоем, Уилл постепенно крошится, стоя на краю зеркально гладкого озера. Он вздыхает ещё раз, глубоко и медленно, контролируя постепенно замедляющееся сердцебиение, и позволяет себе провалиться в это состояние. Навешенная броня спадает с него кусками, один за одним, словно расчленившие защитную цепь грудные позвонки, и прячущийся внутри страх, боль и гнев, терзающие его за все проведенное с Чилтоном время начинают возвращаться обратно. Он выдыхает резче, более хрипло, усилием воли заставляя себя не закрываться и принять прячущееся лицом к лицу. — Это то, что уже случилось, Уилл, — мягкий, негромкий голос брата ввинчивается между осколков его сознания журчащим тонким ручьем, гибкой ивовой ветвью, — нет смысла переживать вновь и вновь то, что уже случилось. — Я знаю, — Уилл не до конца осознает: говорит ли он вслух, или мысль скользит по натянутой между ними связи, но Гарри понимает ответ так же, как и он сам понимает не звучащий вопрос. Уилл позволяет себе поймать мысль за хвост — он дипломированный специалист в области бихевиористики, тесно связанной с психологией, он охотник на социопатов всех возможных мастей, он способен проскользнуть в чужой разум и отразить его в себе, как в зеркале. И, наверное, именно в этом его проблема — когда любая другая душа похожа на распахнутую тисненую книгу, собственная кажется беспорядочным набором очерков и записок. Случившееся в психиатрической лечебнице не должно его задевать, не должно так сильно травмировать изнутри, не должно наносить тот вред, который наносит. Он простил Чилтону его безумие, его манию и его жажду умереть, но не может простить себя за эту мягкость. — Должен ли я мстить? — Уилл едва слышно выдыхает, накладывая отзвуки своего голоса на шелестящий озерный ветер. Он открывает глаза, ведя по обнаженному пространству заострившимися внимательным взглядом и медленно, по крупицам собирается обратно, в цельный, пусть и испещренный трещинами монолит. Озеро гладкое, даже несмотря на ветер — оно напоминает ему глаза Ганнибала в те моменты, когда они светлеют, словно прозрачный лёд, и кажутся ещё более бездонными, чем обычно. Уилл задумчиво вглядывается в клубящиеся на его глади небесные тучи — отраженные, они затемняют озеро так, как темнеют глаза Ганнибала от гнева. Он смотрит дальше, смотрит глубже: озеро обрамляет густой высокий лес с могучими многовековыми елями — твёрдые, разрывающие острыми верхушками бледно-серый небесный круг, они тоже напоминают ему Ганнибала. Ганнибал. Уилл видит его в прячущемся под спокойствием гневом, чувствует в звенящей в воздухе тишине. Он знает, что его ответ будет однозначен. — У тебя есть Ганнибал, брат, — Гарри едва слышно усмехается, легко улавливая его мысль. — Он отомстит не спрашивая разрешения. — Я спрашиваю не о Ганнибале, — Уилл покачивает головой, не желая произносить мелькнувшее между ними вслух. Он не хочет слышать то, что и так знает, не хочет, чтобы Гарри уловил его неясную обеспокоенность, беспомощно роящуюся внутри, даже зная, что он узнал о ней чуть ли не раньше его самого. — Я спрашиваю о себе. Гарри задумчиво шелестит и плавно наклоняется, подбирая с берега небольшой камушек и прокручивая его в ладони. Камень холодный, скользкий, немного влажный с одного края — у Уилла впервые получается так отчетливо ощутить чужие чувства через их связь. И впервые он решается полностью погрузиться в них, не просто связывая их в одно целое, а шаг за шагом опускаясь под чужую кожу. И вопреки обычному, это невыносимо приятно. Уилл чувствует, как подрагивают его собственные кончики пальцев, но словно через мутную толщу воды — со стороны, пока он сам, его разум растворяется в Гарри Поттере, в его мыслях, в структуре его личности. Уилл глубоко вдыхает, приоткрывая от удовольствия рот и прикрывая глаза — привкус крови лижет его язык и забивается глубоко в глотку, щекоча вкусовые рецепторы. Убийца. Не такой, как Ганнибал, не такой, как он сам. Его убийства носят острый и расчетливый характер — если это необходимо, если от этого зависит его жизнь и жизнь кого-то из его близких — он не будет колебаться перед тем, как сомкнуть клыки на чьей-то шее, не будет испытывать муки совести, даже если его руки по локоть окажутся в крови. Но Уилл не чувствует в нем жажды, не чувствует пылающего под кожей азарта, нестерпимого желания убивать и приносить разрушение. Не будет он наслаждаться и постепенным падением других, неизбежным под уверенным и слегка насмешливым взглядом, не будет намеренно заставлять лицом к лицу столкнуться со своими пороками. Это то, чем Гарри отличается от Ганнибала. То, чем отличается от него. — Нравится? — голос Гарри прокатывается в ушах, троясь, как отражающаяся от острых граней возвратная волна. Уилл не сразу может найтись с ответом: нравится ли ему его брат, или же нравится ход его мыслей? Проблема его существования в том, что наделённый эмпатией поймет и примет любого, и это смывает любые вкусовые предпочтения. Человек-хамелеон. Человек-зеркало. Только-только научившийся отделять себя от других. — Конечно, ты мне нравишься, брат, — Уилл говорит искренне, честно распахивая свой разум и свою душу в ответ, но Гарри лишь скользит по ней мягким вниманием, не погружаясь глубоко. Ему не нужно подтверждение, когда доверие достигает наивысшей из возможных точек. Это то, что умеет Гарри — принимать семью сразу, впускать её в свою зону без лишних вопросов, без проблем с принятием. Уиллу же нужно мало времени, чтобы увидеть искренность, но много, чтобы в неё поверить. — Вот и славно, — Гарри бросает камушек в озеро, заставляя его пойти крупной рябью, принося в тишину и равновесие свою крупицу хаоса. Уилл смотрит на озеро его глазами — и так мир кажется даже чище обычного. Брат выпрямляется, гибко потягиваясь, и наконец смотрит ему в лицо, блеснув изумрудными радужками: — Пройдемся? Я знаю, что ты в состоянии глубокого философского раздрая, но тут всё ещё пиздец как холодно. Уилл негромко смеется, легко и окончательно возвращаясь в себя. Он неверяще поднимает ладонь и смотрит на рассекающие её внутреннюю часть линии: любовь, жизнь, смерть, безумие. Всё это часть граней его личности, часть его самого, такая же, как и отдающее неприятным режущим чувством прошлое. — Дался тебе этот Чилтон, — Гарри смешно ворчит себе под нос и наступает на большие плоские камушки, перескакивая с одного на один. — Я имею в виду, я знаю, что то, что он делал, это просто какой-то лютейший пиздец, но не позволяй ему оставаться в своих мыслях. Он того не стоит, уж поверь мне, — Уилл с улыбкой смотрит на то, как брат ёжится и слегка переминается от холода, всё ещё пытаясь не наступать никуда кроме как на большие камни. — Он не стоит даже, не знаю, мизинчика Амбридж — а это та еще мразь, поверь мне. — Разве нет какого-то согревающего заклинания? — Уилл негромко смеется, когда Гарри начинает мельтешить совсем уж активно, слегка подпрыгивая и шипя себе под нос. — Ганнибал на меня что-то такое накинул, перед тем как уйти. — Да есть, конечно, — брат отмахивается, активно продолжая совершать беспорядочные телодвижения, и ворчит: — но меня как-то прокляли во время одного из рейдов, когда я ещё был аврором, так что если оно и действует, то едва ли в сотую силы, — Гарри переворачивается к нему лицом, задумчиво блеснув глазами, и продолжает говорить, идя спиной вперед. Уилл чувствует, что под его деланной беззаботностью прячется обеспокоенность. — Почему тебя это ещё волнует? Я о Чилтоне. — Мы идем на охоту, — Уилл коротко дёргает плечом, заправив за ухо выбившуюся тёмную прядь, и медлит, подбирая правильные слова. Он не до конца осознает, что хочет произнести, и вкладывает больше полуосознанный образ, чем сформулированную мысль. — Я всегда… всегда охотился легально, только если меня просило агентство. Или Джек, — Уилл не выделяет его имя, но несколько раз скользит языком по губам, словно пытаясь сбить неприятный привкус. — У меня всегда было дело, даже до ФБР. Причина, чтобы охотиться. — Похищение Эбигейл не причина для тебя? — Гарри по-птичьи склоняет голову набок — хищное и характерное, оно кажется Уиллу перенятым. Внимательный, изучающий взгляд изумрудных глаз не пугает его, но… Даже не желая признаваться перед самим собой, Уилл отдает себе отчет о том, что скрыть что-то от брата не получится. — Она это… трофей. То, что мне оставил Хоббс, — Уилл отводит взгляд первым, задумчиво вглядываясь в озеро. Сейчас оно кажется ему пустым и блекло-серым, как глаза Гаррета Хоббса в момент, когда его тело пронзили выпущенные из обоймы десять пуль. Он звучит неохотно: — Ганнибал отрицает это, но он привязан к ней сильнее, чем я. Я не могу сказать, что Эбигейл ничего не значит для меня, потому что я… я тоже привязан. Но эта связь была бы гораздо сильнее, если бы не появился ты. В тот момент, когда всё моё существо было сосредоточено только на тебе, на том, что между нами, мне было трудно смотреть вовне. И если сейчас у нас есть возможность уехать и никогда больше не вспоминать эту проклятую страну, если есть возможность начать заново… — Нет никакого «заново», Уилл, — Гарри звучит серьезнее, чем обычно — в его голосе отражается гулкое грохотание метала в предвещении неизбежного шторма. Он делает несколько беззвучных, быстрых и плавных шагов, теряя забавную показную неловкость, и сжимает в длинных тонких пальцах предплечья Уилла, вглядываясь в лицо. — Будущее идеалистично и недосягаемо, настоящее неуловимо — прошлое, это единственное, что у тебя есть, это ты сам. Ты не можешь от него отказаться или забыть — оно делает тебя тобой. Даже если оно причиняет тебе боль, ты не можешь это игнорировать. Магические шрамы не заживают, пока не снять проклятие. Не погрузившись в прошлое, ты не доберёшься до настоящего. Причину для чего ты ищешь: чтобы отказаться от охоты, или чтобы пойти на неё? Уилл молчит, вглядываясь в внимательные, ясные изумрудные глаза и видя на их дне отражение собственной темноты. Черная и гладкая, словно зеркало, она заставляет его задаться вопросом о том, чего он хочет. Найти Чилтона, чтобы медленно уничтожить его, заставив вариться в унижении и собственном безумии? Начать охотиться самому, чтобы попытаться избавиться от сидящего глубоко внутри желания отомстить? Прятаться и сожалеть всю жизнь о решении начать сначала? Гарри чуть склоняет голову к боку, продолжая пристально немигающе смотреть — этот жест кажется Уиллу настолько похожим на собственный, настолько зеркальным, что он невольно его повторяет. И даже без сформулированного ответа это зарождает где-то глубоко внутри него убежденность в неизбежности. Плоть от плоти, кость от костей. Уилл не оглядывается, когда Гарри вдруг резко и хищно поворачивает голову, напряженно вслушиваясь несколько мгновений, а затем одним движением накладывает на них скрывающие чары. Короткая волна магии проходится вдоль его кожи приятным щекочущим чувством, но Уилл не обращает на неё внимания, медленно, но чётко оборачиваясь. Он видит глазами брата. Он видит своими глазами. — Что здесь делает машина? — Гарри негромко ворчит себе под нос, скрещивая руки на груди, и с любопытством разглядывает потревожившее их явление. Уилл слегка приподнимает брови, скептично скользнув взглядом по дряхленькой, местами покрытой жадными медными разводами ржавчины машиной. Она останавливается довольно далеко, но даже отсюда видно, как двери распахиваются, и из неё торопливо выскакивает два оглядывающихся человека самого что ни на есть подозрительного вида. Уилл беззвучно вздыхает, уже прекрасно зная, что за этим последует, и смиренно приподнимает ладонь. Падкий на интересности, азартный брат хватает его за руку ещё до того, как Уилл открывает рот, чтобы вяло попытаться запротестовать, и с энтузиазмом тащит его по каменистому берегу в сторону машины, ловко перескакивая с камня на камень. — Обожаю свою удачливую на приключения задницу, — мигом преисполнившийся хорошим настроением и отвлекшийся от плохой погоды Гарри окончательно срывается на рысцу, буксируя Уилла на себе с энтузиазмом полуавтоматического бульдозера. Он возбужденно хихикает: — Вот специально же выбирали такие ебеня, чтобы уж точно никто не явился, и что мы видим? Я тебе отвечаю, я василиска так же нашел. — Я бы сказал, что это он тебя нашел, но уж опустим, — Уилл невольно усмехается, послушно перескакивая с камешка на камешек и легко подстраиваясь под быстрый непредсказуемый темп. Они двигаются быстро, но синхронно, крепко переплетя пальцы, и Уилл с любопытством смотрит на неизбежно приближающуюся машину: — Как думаешь, мафия? — Машина больно уж херовая, — Гарри качает головой, фыркнув себе под нос. Они уже достаточно близко, чтобы разобрать голоса, поэтому скорость приходится сбросить, чтобы не привлечь к себе шумом лишнего внимания. Уилл скользит по ближайшему из мужчин скептичным, но цепким взглядом — он не особо зацикливается на тёмной кустистой бороде, грязной рубашке в клетку с закатанными рукавами, обнажающей крепкие предплечья, и высоком росте, но внимательно рассматривает лицо. Густые, нависающие чёрные брови на смуглом морщинистом лице, широкие скулы, и чёрные, абсолютно лишенные страха глаза, глянцевые, поблёскивающие из-под бровей, как гладкая речная галька. Он говорит резко и чётко, низким, рычащим голосом с откровенной хрипотцой и южным акцентом, недовольно глядя на стоящего рядом молодого парня с бегающими глазами и тонкими усиками. — Скажешь, что поссорились, она застукала тебя с девкой. С какой — найдём, Мэгги мне должна пару баксов, расплатится дочкой. Скажешь, что она ударила тебя, — мужчина делает медленный шаг вперед и низко рычит, грубо ткнув большим пальцем в тощую мальчишескую грудь. Он скользит по нему внимательным скептичным взглядом, заставляя сжаться, и сплёвывает на землю, процедив: — От моей оплеухи совсем загнешься, мотыль. Пускай тебя мэгговская девка шлёпнет пару раз, — мужчина качает лобастой головой со спутанными темными волосами, а пританцовывающий сбоку от нетерпения Гарри трясёт уиллову руку так, словно вот-вот завизжит от счастья. — И все. Больше ты её не видел, не слышал и даже не нюхал, ясно? — Но я её и правда не трогал! — голос у парня неприятно высокий, ломкий, словно и не мужской даже. Уилл неприязненно морщит кончик носа и косится на Гарри, одними глазами спрашивая, ну что они тут забыли-то. Впрочем, брат со свойственной ему избирательной внимательностью его игнорирует, продолжая жадно наблюдать за разворачивающейся прямо перед ними сценой. — Мы поссорились, она ушла, хлопнув дверью, а потом, потом… — Уилл с отвращением смотрит как у мелочи дрожит нижняя губа от едва сдерживаемых слез, а от носа расходятся глубокие носогубные складки. Он жалобно скулит: — Может лучше того, легавым? Старший мужчина наотмашь бьет младшего по затылку, заставляя громко хнычуще ойкнуть, и в сердцах шипит, чтобы тот завалил своё непутёвое хлебало и слушался отца. Гарри сбоку едва слышно попискивает, и Уилл с трудом сдерживает смешок, закатывая глаза. — Поразительная любовь и взаимопонимание, — брат качает головой, хихикая, и, пользуясь тем, что мужчины совершенно не обращают на них внимания, подходит ближе, чтобы заглянуть в багажник машины. Неохотно, но всё же чувствуя внутри лёгкую примесь любопытства, Уилл следует за ним, чуть приподнявшись на носочки, чтобы заглянуть через плечо. Это девушка — симпатичная, хотя и простенькая, с умиротворенным спящим лицом мертвеца и бледными щеками. Уилл скользит взглядом по пышным русым волосам с мягкими кудряшками, по расслабленным векам и милому вздернутому носу, и с долей осуждения думает, что она совершенно не пара тому трусливому отбросу, который… Он легко и привычно скользит внутрь чужих мыслей, не нуждаясь даже в том, чтобы оглянуться на ноющего парня. Этот ребёнок её не убивал, нет. Он даже целовать-то её боялся, словно мог испачкать. Да и поссорились они из-за пустяка — она хотела секса, а он боялся, что разочарует её, сделает всё не так и она бросит его. Уилл с долей мрачной иронии думает о том, что теперь-то она его уж точно бросила. Уилл не видит на её свернувшимся клубочком теле ран, не видит крови на светлом и слишком тоненьком для холодной погоды платьице, но ему не нужно заглядывать глубже, чтобы узнать, что её смерть — это простое, скучное бытовое недоразумение. Перед его глазами скользит испуганное и бледное лицо соседки по комнате — то ли подруга, то ли сестра, и похожа, и не слишком. Не интересно. — Идём отсюда, — Уилл сжимает в пальцах рукав пуховика брата и чуть тянет, отворачиваясь. — Нечего тут… смотреть. — Жалеешь её? — Гарри, до этого изучавший лежащее тело с холодным любопытством патологоанатома в отпуске, смотрит на него с лёгким удивлением. Уилл качает головой, чуть сморщив аккуратный кончик носа. Отчасти он может сочувствовать тому, как глупо она умерла, даже без пользы, даже без того, чтобы принести кому-то удовлетворение от своего убийства — девчонка, по чьей невнимательности она погибла, будет мучиться совестью, дочь Мэгги станет подстилкой для непутевого ухажера, а сам ухажер… Уилл бросает на него один взгляд, чтобы понять, насколько неизгладимый след оставит на нем эта смерть. Может, он будет бить и насиловать ту несчастную девочку, пытаясь заглушить собственную боль и беспомощность, может быть, она сможет заглушить тоску по той малышке, что теперь будет покоится где-то в глубине озеро, может быть, всё это просто и незатейливо не имеет смысла. Уилл думает о том, что иногда его жизнь похожа на странную трагикомедию. Для полной трагичности момента не хватает только медленно расходящихся в стороны облаков и слабо пробивающихся лучей солнца, освещающих его глубоко задумчивое лицо… — Организуем, если не хватает, — Гарри рядом негромко хмыкает, подслушав его мысли, и показушно выписывает палочкой витиеватый узор, что-то негромко забормотав себе под нос. Лениво клубящиеся в небе густые и серые облака и правда плавно расходятся, как покачивающаяся ширма драматического театра, а солнце и правда выглядывает так, чтобы когда лучи осветили только машину с матерящимся мужиком, его ноющим сыном и трупом. Отчасти это погружает Уилла в крайнее чувство сюрреализма, отчасти — приносит облегчение и покой. Если уж и правда всё его существование кажется непредсказуемым, то и бесконечно анализировать то, что уже произошло, бесполезно. И всё же… Уилл знает, что не отделается от мыслей об этом до тех пор, пока исполосованная спина не перестанет саднить. — Пойдём домой, — Гарри с чуткостью улавливает его изменившееся настроение и осторожно переплетает их пальцы, сжимая ладонь Уилла. Не глядя, он колдует патронус, отсылая его Ганнибалу, а затем прижимается к брату вплотную, обнимая его за талию, и трансгрессирует их, мягко ведя и поддерживая магией. Уилл со свойственным ему фатализмом думает о том, что эта прогулка принесёт свои последствия.

***

Ганнибал возвращается. Уилл чувствует это каждой клеткой своего тела, каждой частью своего существа — пульсирующая волна чужого присутствия проталкивается у него под кожей как быстрый толчок артериальной крови. Он ненадолго прикрывает глаза, чувствуя, как магия Ганнибала накрывает дом тяжелой волной — мягкая, тёплая, она напоминает ему тяжёлое ватное одеяло, накинутое с головой. Гарри умудрился дипломатично раствориться где-то в пространстве ещё за полчаса до возвращения его мужчины, напоследок позубоскалив о необходимости предохранения и с присущей ему страстью к пошлым подколам оставив на прикроватной тумбочке презервативы и лубрикант. С одной стороны, Уилла радует, что не придется слушать нытье о бесконечном ворковании. С другой — несносному брату не досталось только по одной простой и скверной причине: у Уилла неприятно заныла спина и всё, что ему оставалось делать — вяло и осуждающе ворчать вслед пританцовывающей фигурке. Зараза. — Любовь моя, — кровать сбоку упруго проминается под чужим весом, и густой, обволакивающий и нежный голос Ганнибала заставляет сердце Уилла затрепетать в груди. Его ласково целуют в макушку и мягко, обеспокоено спрашивают: — Больно? Уилл вяло возится в своём гнездышке из подушек и одеял и издает маленький пыхтящий звук — это что-то среднее между радостью от того, что Ганнибал наконец пришел, желанием пожаловаться ему на все свои маленькие горести и выражением привязанности. Ганнибал издает хрипловатый смешок, с явной нежностью наблюдая за его вознёй — Уилл чувствует это, даже не видя его лица. Он и правда устроил себе самое настоящее гнездо из подушек, пытаясь устроиться как можно удобнее, чтобы спина не болела, и из-за этого не то что выбраться, даже шевелиться внутри довольно проблематично. Но Уилл чувствует такую большую потребность в том, чтобы нормально посмотреть на Ганнибала, что упрямо, хоть и медлительно ворочается, постепенно выкарабкиваясь из собственного кокона. — Ничего, — Ганнибал ласково гладит его по волосам, перебирая чуткими пальцами мягкие шелковистые пряди и нежно массируя кожу головы — Уиллу хочется заурчать от его прикосновений и нежности. — Один хороший друг отдал мне мазь как раз для такого случая. Думаю, она даже поможет с первого раза, мазать дважды придётся только самые глубокие рубцы. — Вы вроде что-то говорили о проклятом артефакте? — Уилл едва слышно пыхтит себе под нос, наконец-то поворачивая голову набок, чтобы увидеть Ганнибала и… Воу. Уилл коротко сглатывает, медленно скользя глазами по статной фигуре — он привык видеть Ганнибала представительным, невыносимо привлекательным и горячим в строгих щегольских костюмах, но так… так, в белоснежной рубашке с пышными рукавами и небрежно распахнутым воротником, Ганнибал слишком похож на Лорда. Уилл не отдаёт себе отчёт о том, что прикусывает нижнюю губу, медленно опускаясь взглядом по крепкой обнаженной шее к резной линии разлёта ключиц и лежащему в ложбинке между ними кулону с крупным камнем глубокого янтарного цвета. — Да, — Ганнибал звучит мягко и бархатно — от одного его звучания коротенькие волоски у Уилла на загривке встают дыбом. Он двигается с привычной для себя хищной плавностью, начиная раздеваться, и Уилл зарывается в одеяло чуть поглубже, не в силах оторваться, но пытаясь спрятать потеплевшие от румянца щёки. Лектер небрежно скидывает с широких плеч длинное чёрное пальто в пол несколько старомодного кроя, видимо, максимально приближенное к тем самым мантиям, про которые рассказывал Гарри, и принимается расстёгивать манжеты. Уилл тихонечко выдыхает, не до конца понимая, как это вообще можно делать настолько горячо. Ганнибал задумчиво тянет: — Северус заверил меня, что чаще всего подобные артефакты достаточно просто уничтожить магически, чтобы снять проклятие, с чем в полной мере справился устроенный тобой выброс. Не думаю, что ты смог бы сломать кнут так просто без применения магии, малыш. Конечно, существуют и специально заговоренные артефакты, как, например, тот, на который мы с Гарри грешили, но… Лектер продолжает говорить, но Уилл его слушает в пол уха, лишь время от времени согласно мыча, чтобы не казаться совсем уж незаинтересованным. В действительности же он гораздо больше заинтересован ножнами из качественно выделанной кожи, которые плотно обхватывают упругие и крепкие бёдра Ганнибала — толстые кожаные ремни проходят по изгибу мышц от пояса и до колена, опоясывая самое основание бедра и место сразу над надколенником плотными кольцами с креплениями для ножа. Небрежно откладывая вещи, Ганнибал поворачивается спиной, и Уилл глотает едва слышный скулёж — ремни лежат сразу под ягодицами, подчеркивая их упругость и плотность мышц. Уилл прячет лицо в подушку, кусая нижнюю губу, но все равно подглядывает, тщетно пытаясь не думать о том, насколько хорошо могут двигаться эти красивые, крепкие бёдра. — …можно сейчас, — судя по паузе, Ганнибал подводит свой спич к концу и ждёт какой-то реакции. Уилл краснеет. — Ч-что? — он неловко запинается, немного подтягиваясь и с неохотой покидая своё маленькое убежище, чтобы нормально посмотреть Ганнибалу в глаза. — Я говорю, — Ганнибал щурится от смеха, неторопливо отстегивая от пояса ножны и с явной позабавленностью глядя на смущенное и раскрасневшееся лицо Уилла, — что я могу сейчас смазать тебе спину. Сделать массаж и проследить, чтобы не было никакой аллергической или магической реакции. Лучше сделать это до отъезда. — М-массаж? — Уилл сбивчиво выдыхает и непроизвольно привстаёт в кровати, тут же недовольно зашипев в ответ на неприятное чувство стянутости в коже на спине. Ласковые глаза Ганнибала чуть омрачаются при виде этого — Уилл знает, насколько сильно ему не нравится сама идея о чьих-то чужих следах на его теле. — В плане, ты будешь… будешь меня… — он неловко заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы они не звучали слишком… слишком. Смазывать, трогать, натирать, мять — какие ещё слова существуют для описания этого невинного процесса? — Да, Уилл, — Ганнибал, откинув в сторону ремни, подходит ближе и присаживается рядом, на край кровати. Он звучит даже мягче обычного, хотя Уилл уже привык, что по обращению к нему глубокий голос Лектера становится ласковым и нежным: — Я буду использовать магию, чтобы мазь быстрее впиталась и ты не чувствовал дискомфорта, но мне придется делать это голыми руками, так эффект будет лучше. Если тебе неловко или ты чувствуешь себя некомфортно, мы можем попросить Поттера или пригласить… — Всё нормально, — Уилл снова смущенно прячет красное лицо в подушку и заглушено бормочет оттуда, почти шепча, но прекрасно зная, что нечеловечески чуткий слух не позволит Ганнибалу что-то упустить. Разбушевавшаяся фантазия смущает, ведь это всего лишь медицинский процесс, а не попытка его… его… — Тогда я приму душ, и можем начать прямо сейчас, — Ганнибал мягко посмеивается своим невозможным низким голосом, нежно скользнув ладонью по его волосам, и Уилл слышит удаляющиеся шаги. Не в силах справиться с неловкостью от осознания того, насколько хорошо Ганнибал видит насквозь все его мысли и маленькие тайные желания, Уилл совершенно не мужественно скулит в подушку. Подождав несколько минут, пока лицо не перестаёт гореть, Уилл постепенно выползает из своего логова и все-таки слегка его переделывает, чтобы было удобнее. Он старательно отпихивает часть пышных подушек вбок, туда же откидывает два мягких и тёплых одеяла, здраво рассудив, что замёрзнуть ему сейчас точно не получится, и накрывает всё это мягким пледом с совершенно нечитаемым лицом. До этого Уилл как-то никогда не замечал за собой повадок готовящей своё гнёздышко и мостящейся курочки, но, судя по всему, двухнедельных курорт под чутким руководством ООО Чилтон Инкорпорейтед не проходит для людей бесследно. Старательно отобрав экспериментальным путём наименее пышную и наиболее удобную подушку, Уилл старательно пристраивает пристраивает её себе под живот, чтобы лежать было удобно и не особо больно. Со смущением и неохотой он даже порывается было сразу снять мягкий халат и лечь так, до неловкого послушно ожидая Ганнибала практически обнаженным, в одном только белье, но стоит ему слегка приспустить халат с округлых плеч, как сразу становится до боли холодно, так что Уилл решает просто подождать. Не до конца понимая, зачем, он осторожно садится в постели, подбирая под себя ноги, чуть оттягивает ворот халата, открывая ключицы и шею, и поправляет пальцами волосы, только сейчас замечая, насколько они на самом деле отросли. Он старается отвлечься на что-то помимо странных желаний и погружается в мысли. После того, как они вернулись с озера, Уилл ещё какое-то время помаялся, лениво ползая из одного угла восхитительно большой и тщательно отобранной библиотеки Ганнибала в другой, почитал медицинские записи доктора Лектера, хихикая над забавными комментариями, и успокоился. Может быть, дело было в совершенно бытовом убийстве, не прячущемся в тени яркой личности, напомнившим ему о том, что он сам способен убивать, сам способен охотиться и делать это совершеннее, чем любой из пойманных им убийц. Может быть, в том, что он достаточно пропустил через себя случившееся, принимая память со всеми её минусами, но его отпустило. А теперь, когда Ганнибал вылечит его спину — он будет думать о Чилтоне только как о добыче, Уилл уверен. Отвлечься на серьёзные мысли получается ненадолго — приятный шум воды на фоне не утихает, и Уилл слышит его достаточно четко по одной простой причине — Ганнибал не закрыл дверь спальни и не закрыл дверь в ванную комнату. Страдай Уилл приступами вуайеризма, он обязательно подумал бы о том, чтобы сместиться на кровати чуть левее и подсмотреть за тем, как в пару мелькает подтянутый силуэт. Но Уилл напоминает сам себе, что он, между прочим, совершенно не извращенец, и вообще, достаточно сформированная и терпеливая личность. Он чуть покусывает себя за подушечку указательного пальца, пытаясь отогнать разыгравшуюся фантазию, но получается скверно, мягко говоря. Уилл невольно прогоняет в голове картинку обтягивающих крепкие бедра ремней и мысленно скользит взглядом выше — к ровной, широкой и такой восхитительно мускулистой спине. Уилл мученически думает о том, что телосложение статуи Аполлона вполне могли бы взять с Ганнибала. Даже от мысли о том, как стальные мускулы плавно перекатываются под гладкой медовой кожей, как напрягаются широкие плечи, как на предплечьях вспухают вены — ветвистые, пульсирующие, извивающиеся, как лозы дикого винограда, у Уилла приятно и совершенно неправильно тянет внизу живота. Он едва слышно выдыхает, вспоминая длинную и тонкую полосу татуировки — от линии роста волос, по позвоночнику, вдоль спины, и до самой поясницы. Она выглядит так невыносимо горячо… — Почему ты ещё не лежишь? — Ганнибал появляется в дверном проёме, заставляя Уилла вздрогнуть и покрыться мурашками от неожиданности и глубокого голоса. Он вытирает мокрые волосы полотенцем — Ганнибал в домашней одежде, а не в одном полотенце на крепких бёдрах и не в халате, как Уиллу где-то глубоко-глубоко внутри бы хотелось. Это неловко, но сейчас, с мыслями о Ганнибале, будучи немного… взбудораженным, он находит мысль о том, чтобы встретить его без одежды, будучи самому практически обнаженным… привлекательной. — Мне показалось, что нужно сразу ложится без халата, но… но это немного холодно, вот, и чтобы несколько раз не ложится и не вставать я просто… — Уилл ловит себя на том, что заговаривается от какого-то сладкого волнения и собирает в кулак всю оставшуюся выдержку и самоконтроль, чтобы небрежно пожать плечами и мягко потянуть пальцами за край пояса. Он негромко спрашивает: — Только халат? — Насколько я помню, повреждения есть на мягких тканях задней и латеральной поверхности таза, как и на внутренней стороне бедёр, так что можешь снимать и белье тоже, — Ганнибал звучит до того профессионально и обыденно, что Уиллу отчасти тут же становится спокойнее, а отчасти немного стыдно за все свои мысли. Он невольно вспоминает утро, когда они целовались, когда Ганнибал ласкал его, низко и хрипло шепча на ушко и… Лектер смягчается, почти мурлыкнув: — Ложись, любовь моя, чем быстрее я смогу нанести мазь, тем быстрее ты перестанешь чувствовать боль. Уилл краснеет и старается не думать о том, что его гораздо сильнее мотивирует желание наконец ощутить ганнибаловы ладони на себе, чем… вылечится. Он встаёт медленно и, смеет надеяться, хотя бы немного плавно, снимая сначала бельё, и только потом сжимая в пальцах ворот халата. Он медленно приспускает его с плеч, повернувшись к Ганнибалу спиной и чуть опустив голову. Махровая ткань скользит по коже медленно, открывая её для холодного воздуха и пристального, прожигающего насквозь взгляда. Уилл едва слышно выдыхает, покрываясь мурашками от того, как Ганнибал буквально оглаживает его глазами. Он не может этого видеть, но чувствует каждой клеткой тела, как беззащитная лань может чувствовать на себе взгляд хищника. Халат падает на пол с негромким шорохом, оставляя Уилла полностью обнаженным. Беззащитным. Уилл медленно переступает через него, делая шаг к кровати и чуть покусывая припухшую, налившуюся кровью из-за постоянных укусов губу. Господь свидетель, он должен держать себя в руках. — Ложись на живот, — голос у Ганнибала ровный, такой же безупречно выдержанный, каким был, когда они почти друг друга не знали. Когда он нависал, когда прикасался и заставлял Уилла трескаться и рассыпаться внутри, даже не отдавая себе в этом отчёта. Уилл слишком хорошо знает, что может прятаться за таким голосом Ганнибала. Он знает, что его уже видели обнажённым, что Ганнибал касался его, что видел, как он всхлипывает и дрожит у него в руках, умоляя о ласке. Но румянец всё равно медленно разгорается в самых нежных, самых уязвимых его местах — Уилл знает, что вслед за кончиками ушей у него обычно краснеют локти, плечи и шея, и не хочет затягивать это всё до тех пор, пока совсем не раскраснеется. Он осторожно опирается на кровать сначала одним коленом, совсем непроизвольно изгибаясь в пояснице и стараясь не дрожать под усилившимся чувством жара от чужого взгляда, и только потом осторожно опускается на живот, подкладывая под него подушечку. Уилл слегка ёрзает, находя правильное положение — он приподнимает бёдра, чуть покачивая ими, а затем мягко обмякает. Глубокий баритон Ганнибала кажется ему чуть более хриплым: — Все нормально? — Да, просто, — Уилл чуть изгибается, словно неосознанно пытаясь выглядеть… лучше? соблазнительнее? Он кладет щеку на сложенные руки, поглядывая на сосредоточенный точеный профиль Ганнибала, и негромко спрашивает: — Это будет больно? Или… так же как ты залечивал порезы на бёдрах? — Не совсем, — Ганнибал устраивается сбоку, опираясь коленом о кровать, и из-за этого его бёдра восхитительно напрягаются. Он неторопливо очищает руки, используя магию, а затем берёт небольшую, туго закрученную баночку с мазью. Уилл поглядывает на то, как сжимаются вокруг крышки сильные пальцы, прокручивая её, и сглатывает. Ганнибал медленно зачерпывает мазь двумя длинными пальцами с крупными костяшками, перекатывая и согревая её, и этот вид заставляет низ живота Уилла сладко потянуть. Лектер хрипло и бархатно рокочет: — Цветами нас в этот раз не порадуют, Северус торопился и использовал наиболее эффективный и наименее эффектный рецепт. Хочешь знать о том, что я буду с тобой делать, малыш? — Пожалуйста, — Уилл чувствует, как вдоль его позвоночника проходится мелкая дрожь, и едва заметно ёрзает. Что-то в том, как Ганнибал называет его малышом этим глубоким, пробирающим до самого основания костей голосом, как говорит о том, что будет с ним делать, заставляет его трепетать. Он сглатывает, с трудом выдавливая звучащим с очевидной дрожью голосом: — Ты говорил о своей магии? — Так как рецепт был взят самый быстрый, — Ганнибал продолжает переливать мазь из ладони в ладонь, словно это жидкость, говоря медленно и глубоко, — то некоторые ингредиенты имеют сомнительную медицинскую репутацию — это к слову о ранее упомянутой мною аллергической реакции, но я как-то брал твою кровь, — Ганнибал небрежно пожимает плечами. Уилл, млеющий от звучания его хриплого голоса, отстранённо думает о том, что Ганнибал имеет невероятную способность звучать соблазнительно, говоря что угодно. — Северус проверил её и сообщил, что все должно быть хорошо. Моя же магия, поскольку имеет тот же спектр цвета и плотность, что и твоя, может усилить эффективность мази. Впрочем, её действительно мог наносить и Гарри, но… Уилл непроизвольно вздрагивает, когда первые капли касаются ран — это не больно и не слишком холодно, потому что Ганнибал долго и старательно разогревал мазь в своих ладонях, просто немного необычно, словно кровь течёт по коже. Уилл немного ёрзает, опуская согнутые в локтях руки — он чуть сводит лопатки, и Ганнибал реагирует моментально — наклоняется и осторожно целует в плечо, утешая. — Больно? — горячее спокойное дыхание обжигает чувствительную кожу, а глубокий, ласковый голос звучит так близко, что Уилл моментально отвлекается. К тому же, Ганнибал наконец касается его спины большими, горячими ладонями, массируя и… — Потерпи немного, луна моя, сейчас должно быть легче. Скажи, если будет больно — это может быть реакция твоей магии на какой-нибудь из компонентов. — Просто неожиданно, — Уилл невнятно выдыхает, чувствуя себя пьяным и расслабленным от прикосновений Ганнибала, от тяжелого, обволакивающего ощущения его магии, от его дурманящего запаха. Он длинно тянет: — Сейчас… сейчас хорошо, приятно, Ганнибал. Он буквально ощущает, как раны затягиваются под действием мази — они слегка зудят, но уверенные, усиливающиеся нажатия пальцев Ганнибала, его ладоней, легко прогоняют зуд. Уилл чувствует их жар, и чувствует, как вслед за постепенно уходящей болью приходит… чувствительность. Ганнибал не торопится, он массирует его спину уверенно и неторопливо, надавливая и проминая каждый позвонок, каждую мышцу. Уилл не может контролировать себя, непроизвольно изгибаясь, подставляясь под Ганнибала, под его прикосновения. Когда уверенные пальцы медленно скользят выше, сжимая беззащитный загривок, когда чуть сминают его, он едва успевает проглотить всхлип. Кажется, что у Ганнибала не две, а как минимум десять ладоней — он словно касается Уилла везде, раздразнивая и доводя до края. Уилл издаёт негромкий, но совершенно отчётливый, хнычущий звук, когда Ганнибал надавливает большими пальцами чуть выше его поясницы, обхватывая его талию своими большими ладонями. Господи. Лектер сжимает пальцы туже, медленно ведёт вниз, и Уилл крупно вздрагивает, чувствуя, что Ганнибал словно может обхватить его талию целиком, сжать её, овладеть им… Он прогибается в пояснице, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны, о том, что уже откровенно подставляется, как течная, нуждающаяся кошечка, хотя Ганнибал еще ничего… ничего не сделал. Уилл зарывается лицом в подушки, пряча непроизвольно срывающиеся с губ звуки — слабые, уявзимые, порочные. Звуки, которые Ганнибал наверняка слышит. Потому что, господи, господи, Ганнибал ведёт ладонями вдоль всего его тела, к бёдрам, так властно оглаживая просительно приподнятую задницу, что член Уилл тяжелеет чуть ли не мгновенно, пульсируя и наливаясь кровью. Ганнибал ничего не говорит — его молчание, почти настолько же густое, как низкий баритон, пульсирует у Уилла в голове набатом — и продолжает сосредоточенно массировать, разглаживая теперь плечи, проминая пальцами лестничные мышцы, надавливая на самое основание шеи. Уилл дышит тяжело и сладко — большие ладони скользят ему на грудь, задевают затвердевшие, ноющие от возбуждения соски. Он совсем не может контролировать маленькие «ах», «ах», срывающиеся с губ, не может удержать своё тело в одном положении, откровенно изгибаясь, откровенно ластясь. Ганнибал скользит пальцами по его животу, чуть надавливая, чуть проминая его низ, и Уилл может думать только о том, как глубоко мог бы ощущаться внутри его член. Может быть, его даже можно было бы почувствовать, если вот так надавить… Он хнычет в подушку. Лектер молчит, но Уилл слышит едва уловимое рокотание — словно низкое, глубокое рычание зарождается внутри, и это… Боже, Уилл дрожит всем телом. Его уши загораются, когда Ганнибал наконец полностью сосредотачивается на его заднице — Уилл кусает нижнюю губу, когда горячие, сильные пальцы властно сминают ягодицы. Ганнибал продолжает массаж — он втирает, почти вминает остатки мази, но при этом… Когда он властно сминает и разводит округлые ягодицы в стороны, совершенно бесцеремонно открывая беззащитную, гладкую щёлку промежности для своего жадного взгляда, когда медленно, словно смакуя, ведёт большим пальцем, смазывая, господи, даже там… Ганнибал не пытается проникнуть внутрь, но подушечка его большого пальца задерживается на дырочке, плавно и медленно оглаживает её, смазывая, и Уилл буквально чувствует, как она начинает сладко и порочно пульсировать от его прикосновения. От осознания того, что Ганнибал чувствует эту чёртову пульсацию, чувствует, как он нуждается, Уилл… — Ещё, — Уилл не знает, подумал он это, простонал или вовсе совсем уж унизительно проскулил — возбуждённый, податливый мозг не способен чётко уловить грань. Но Ганнибал, словно услышав, словно издеваясь, продолжает массировать дальше, переключаясь теперь на бёдра. Он надавливает на них, не прикладывая лишней силы, но в этом жесте столько власти, что у Уилла ноги постыдно разъезжаются сами собой, открывая совершенно недвусмысленный порочный вид. Смущение проходится под кожей пульсирующей волной, смешиваясь с острым возбуждением и потребностью, и Уилл чувствует, как его дырочка сжимается, а зажатый между животом и подушкой член ощутимо дёргается. Ганнибал — как же невыносимо он любит дразнить, боже — теперь ласкает его ноги. Его пальцы скользят под линией ягодиц, провоцируя очередную дрожь, провоцируя податливый прогиб, а затем… Чёрт. Чёрт. Он обхватывает бедро тугим кольцом больших ладоней и сильных пальцев и медленно ведёт к колену, не уменьшая давления, безжалостно надавливая на невыносимо чувствительную — Уилл вообще до этого понятия не имел, что у него настолько чувствительные бедра — внутреннюю сторону. Уилл всхлипывает от прошивающих всё его тело волн дрожи — пальчики у него на стопах непроизвольно поджимаются, а сами ноги начинают уже совсем откровенно подрагивать, разъезжаясь. К черту. — Поцелуй меня, Ганнибал, — Уилл звучит слабо и умоляюще, чувствуя, что просто расплачется от возбуждения, если Ганнибал так и продолжит просто его дразнить, переворачивается на так тщательно лелеемую спину, и беспомощно тянет руки, желая быстрее ухватиться за широкие плечи и перестать уже падать от накатывающего волнами желания. Он ахает, когда нам ним властно нависает крупное, пышущее жаром тело — Ганнибал буквально вминает его в постель, властно сжимая в пальцах подбородок, целуя глубоко и жадно. Уилл пьянеет от его близости, от рокочущего, вибрирующего в широкой груди рыка и крепко сжавших его бедро пальцев. Он высоко стонет в поцелуй. — Ты специально? — Ганнибал отрывается от него лишь на мгновение, чтобы буквально прорычать, господи, и внимательно посмотреть в уилловы глаза. Он выглядит растрёпанным и возбужденным — волосы в беспорядке, а глаза буквально горят — один кажется полыхающим янтарём, а второй побелевшим, светло-голубым, как лёд. Их взгляд обжигает. Ганнибал обжигает. Уилл беспомощно ёрзает под ним, чувствуя себя сладким беззащитным кусочком под голодным и жадным зверем. От желания, чтобы этот зверь им наконец овладел, хочется слабо и просительно хныкать. — Мы можем… можем не останавливаться? — Уилл почти выдыхает это — он не доверяет собственному дрожащему, невыносимо заласканному голосу. Он слабо извивается, непроизвольно следуя инстинктивному желанию изогнуться под Ганнибалом, под его пристальным вниманием, показать себя с наиболее привлекательной стороны. Он неосознанно откидывает голову, слыша мягкое шуршание скользнувших по простыням волос и обнажая беззащитную шею. — Негативной реакции на мазь ведь нет? — Негативной точно нет, — Ганнибал прищуривает полыхающие глаза в абсолютно хищной усмешке и медленно, словно смакуя, наклоняется к обнажившейся шее, размашисто и влажно скользнув по белоснежной коже горячим языком. Уилл едва слышно всхлипывает, когда Лектер урчит, жарко поцеловав его в чувствительное место сразу под ушком: — но, кажется, возбуждающий эффект она все же произвела. — Мазь? — Уилл неловко смеётся и прикрывает тыльной стороной ладони глаза, пробормотав: — Мне кажется, это из-за тебя такой эффект, Ганнибал. Он невольно едва слышно ахает, когда чувствует прикосновение чужих губ к запястью — ровно том месте, где обычно считают пульс. Ганнибал слегка сжимает зубы на запульсировавшей венке, даже не кусая, а просто обозначая укус, но со знанием того, с какой силой и жаждой его клыки могут сомкнуться, это заставляет Уилла сладко затрепетать. Уилл опускает запястье чуть ниже, не отнимая его от лица, но открывая глаза, чтобы посмотреть. Ганнибал целует снова, не отводя пристального, немигающего взгляда — его зрачки хищно расширены, как у дикой кошки, подобравшейся перед прыжком, и Уилл чувствует, как у него учащается пульс. Вовсе не от страха, как мог бы у добычи, но от желания подчиниться. Желания принадлежать. Пальцы Уилла едва уловимо подрагивают. — Как далеко ты хочешь зайти, bambino bisognoso? — И без того низкий, сейчас утробный баритон Ганнибала напоминает раскатистое рокотание разбуженного вулкана, густое и тягучее от итальянского говора. Дрожь проходится по телу Уилла волной, заставляя податливо изогнуться, приподнимая бёдра в нуждающемся жесте. Ганнибал до невыносимо смущающего точен, когда называет его нуждающейся крошкой. — Я… — Уилл запинается, глотая дрожь в своём голосе. Он понимает, что сейчас, пожалуй, самый идеальный момент для всего: он сам чист, спина не болит, нет никаких мешающихся гостей, Гарри заблокировался от него всеми доступными способами и Ганнибал нависает так правильно, что… Он застенчиво бормочет: — Нет смысла отказываться, если это то, чего мы оба хотим, верно? Ганнибал улыбается. Кончики его губ растягиваются в нежной улыбке, не обнажающей зубы, но Уилл всё равно чувствует в ней сладкую опасность и нетерпеливо ёрзает, сводя колени. Лектер ненадолго отстраняется лишь чтобы выпрямиться и потянуть футболку со спины, обнажая скульптурно вылепленный торс. Уилл прерывисто судорожно сглатывает, прикусывая полную нижнюю губу. Ганнибал невыносимо соблазнительно сложен, и Уилл не может удержаться, чтобы не коснуться подушечками дрогнувших пальцев размеренно вздымающейся крепкой груди. Мышцы под его пальцами напрягаются — упругие, плотные, словно и правда вырезанные из мрамора, но кожа живая и горячая, бархатная на ощупь. Уилл глотает стон, когда медленно ведет пальцами ниже, оглаживая твёрдый пресс с отчётливыми границами выступающих кубиков, господь свидетель, и невыносимо соблазнительными косыми мышцами. Он высоко стонет, когда Ганнибал нетерпеливо рыкает и вжимает его в постель, целуя сразу глубоко и жадно. Уилл плывёт, теряясь и млея от чужого напора, и невольно зарывается пальцами в мягкие светлые пряди, чуть оттягивая их. Он не может контролировать высокий жалобный всхлип, когда Лектер отстраняется, разрывая поцелуй. Словно не надразнившись, Ганнибал крепко сжимает его талию в своих больших ладонях, фиксируя и собирая с кожи нуждающуюся дрожь, и медленно склоняет голову, ведя самым кончиком носа от шеи к ключицам, дыша глубоко и жадно, обнюхивая его. Уилл беспокойно негромко похныкивает, не контролируя маленькие слабые звуки, и сжимает в пальцах волосы Ганнибала, когда он дразняще покусывает выступающую изящную ключицу. Лектер словно пьёт его, как переполненную до самых краёв чашу — он оставляет короткий поцелуй в чувствительной впадинке между ключиц, медленно и неторопливо опускается ниже цепочкой поцелуев. У Уилла нет настолько же отчётливого пресса — его живот подтянутый, плоский, но всё же мягче. В горле Ганнибала зарождается довольное низкое рокотание, когда он ласково целует и покусывает его чуть ниже пупка, а затем и вовсе скользит щекой, потираясь о нежную гладкую кожу. Уилл чувствует смущение, но Ганнибал заслуживает слышать и видеть реакцию на то, какое удовольствие он доставляет, как умело ласкает, как сильно Уиллу нравится чувствовать на себе его вес и его трепетное, любовное отношение. Тихие выдохи и застенчивые постанывания становятся все громче, и стоит Ганнибалу чуть прикусить выпирающую тазобедренную косточку, едва не урча — громкий, дрожащий стон срывается невольно, но так уместно и сладко, что Уилл не собирается сдерживаться дальше. Он выгибается, податливо и послушно, когда крепкие ладони ласкающими, властными движениями оглаживают его задрожавшие бёдра, и невольно сжимает в пальцах простыни, когда Ганнибал опускается ниже, горячо и невыносимо порочно укладывая его ноги на широкие надёжные плечи. Уилл всхлипывает, отворачиваясь и пряча лицо — он чувствует себя школьницей, которую понравившийся мальчик впервые в жизни зажал в кладовке и опустился на колени, ныряя лицом под юбку между задрожавших ножек. И когда Ганнибал сжимает его бёдра восхитительно крепкой хваткой, когда медленно и тягуче скользит языком от самого основания и вдоль всей длины нуждающегося, дрожащего и розового от прилившей крови члена, Уилл издаёт высокий, слабый звук, больше напоминающий скулёж, чем стон. Грэм отчаянно изгибается в спине, зарываясь в волосы Ганнибала дрожащими пальцами и беспомощно сводит брови: он знает про то, что некоторые считают минет своего рода актом доминатности, что невозможно одновременно иметь власть в руках и член во рту, но, господь свидетель, Ганнибал никогда не владел им сильнее, чем сейчас. Его ловкий сильный язык, горячий влажный рот и тугие пухлые губы — Уилл хнычет, заметавшись, когда Лектер с поразительной лёгкостью опускается ртом до самого основания и низко урчит, пуская вибрацию горлом. Уилл кусает костяшки пальцев, пытаясь сдержаться, и чувствует, как на ресницах трепещут слёзы — мало того что сложно не кончить от одной только мысли о том, кто ему отсасывает, никто и никогда не делал его настолько чувствительным ртом. Ганнибал двигает головой ритмично и расслабленно, умело доводя до края, и сминает его бёдра в ладонях, словно вспомнив, что он тут вообще-то делает массаж, и Уиллу от этого вдруг становится неловко, сладко и смешно одновременно. Он пытается сдержать счастливый хихикающий звук, но это и не нужно — вместо смешков наружу вырывается стыдливое хныканье. — Хочешь больше, крошка? — Ганнибал отстраняется, сыто облизнувшись, и весело блеснув глазами, но вместо внятного ответа Уилл снова лишь просительно и жалобно хныкает, капризно надувая пухлые губы и сводя брови. Глубоко внутри ему хочется быть для Ганнибала послушным, идеальным, подходящим без изъянов, и Уилл инстинктивно и привычно скользит в чужой гостеприимно распахнутый разум, чтобы найти ключевые точки, за которые можно было бы зацепиться. Но находит он там только себя: распростёртого на простынях, с раскрасневшимися щеками, порозовевшими и припухшими губами и мутным взглядом, занеженного, слабого, жадного до ласки. Ганнибал прекрасно чувствует вторжение в нерушимую крепость своего сознания, но не торопится закрывать ставни, а использует присутствие Уилла в своих корыстных целях. Лектер снова опускает голову между податливо разведенных алебастровых бёдер, мягких и упругих, ловко вбирает влажный член, с наслаждением посасывая округлую розовую головку, и вот теперь Уилл видит. Он видит, как его плоть плавно исчезает в чужом рту, как поджимается его живот и напрягаются бёдра, как часто и судорожно вздымается грудь, как беспомощно мечется голова с разметавшимися тёмными кудрями. Уилл чувствует, что Ганнибал сдерживает порыв перевернуть его, фиксируя и низко рыча, и начать есть. Уилл никогда не делал этого раньше, но в контексте секса это приобретает настолько необычно заводящий оттенок, что он выгибается, едва сдерживаясь от желания кончить и громко жалобно стонет, отчаянно желая быть съеденным. Ганнибал низко и одобрительно рычит, чувствуя его желание — Уилл только издаёт звук, опасно похожий на взвизг, когда его легко переворачивают на живот и властно тянут за бёдра, заставляя изогнуться. Уилл всхлипывает, впиваясь пальцами в простыни — он видит себя со стороны, видит так, как его видит Ганнибал, в порочной, постыдной позе. Он чувствует, как жадно Ганнибал оглаживает его взглядом: податливо прогнувшуюся спину, мягкие тёмные кудри, и округлую, пышную задницу. Уилл краснеет, когда улавливает мысли Ганнибала. Пышная. Упругая. Сочная. Лектер медлит, глядя на очень конкретную уиллову часть жадно и пристально, как на самый сладкий кусочек, и плавно склоняет голову, длинно и сладко скользя языком по обнажившимся клыкам. Уилл видит их — он не понимает, как это можно сделать, будучи уткнутым головой в матрас, но он видит: нечеловечески крупные, длинные, чертовски опасные, с лёгкостью способные вспороть податливую мягкую плоть до самой кости. И от того ещё более невероятным кажется то, что происходит дальше: Ганнибал глубоко, жадно вдыхает, приоткрыв рот, а затем медленно втягивает клыки обратно до тех пор, пока они не становятся безопасными. Уилл вздрагивает всем телом, прогибаясь ещё сильнее, ещё послушнее — ощущение того, насколько Ганнибал на самом деле опасен, пробирает его возбуждением до самого основания костей. Ради него Ганнибал готов сдерживаться, готов добровольно надеть на себя ошейник. И это чувство возбуждает до такой степени, что коленки разъезжаются сами по себе. Уилл зарывается лицом в подушку, когда Ганнибал властно, абсолютно по-хозяйски сжимает его ягодицы в ладонях, разводя их и обнажая для себя беззащитную щёлку. Он слышит утробный сытый рокот, поднимающий волоски на загривке дыбом, и высоко скулит, когда чувствует длинный, ловкий и влажный язык, размашисто прошедшийся по дырке. Уилл невнятно хнычет — его дырочка пульсирует и ноет, нуждаясь во внимании, член, беспомощно болтающийся между разведённых бёдер, болит от возбуждения. Но Ганнибал вылизывает его неторопливо и жадно, умело толкаясь ловким, непривычно длинным для человека языком внутрь. Он изгибается, словно вода, легко идя волнами, и Уилл дрожит всем телом, теряясь от непривычной, невыносимо приятной ласки — он скулит и постыдно дёргает дрожащими бёдрами, пытаясь насадить на чужой язык глубже. В глазах Ганнибала он дрожащий и нуждающийся, возлюбленный и покорный — Уилл чувствует, насколько сильно Ганнибал хочет его, насколько сильно жаждет обладать им. Он стонет высоко и уязвимо, сладко-сладко краснея — Ганнибал вылизывает его так, словно хочет заставить потерять разум, а затем и вовсе начинает неторопливо растягивать. Длинные, крупные пальцы с выделяющимися костяшками проникают внутрь рядом с языком, но гораздо глубже, плавно и уверенно. Лектер разводит пальцы ножницами, подготавливая для себя сладкую дырку, и умело толкается между ними умелым, сильным языком. Уилл жалобно скулит и тянется дрожащей ладошкой к члену, чтобы пережать его у основания, и не дать себе лишиться зудящего чувства возбуждения и удовольствия, от остроты практически граничащего с болью. Ему так невыносимо нравится — то, как долго Ганнибал наслаждается его телом, как беззастенчиво делает то, чего желает, как готовит его, не жалея смазки, растягивая плотно сжатые мышцы, пока они не смогут свободно принять его член. Уилл требовательно хнычет, полуосознанно и невнятно прося поторопиться, но моментально жалеет об этом, потому что Ганнибал утробно, предостерегающе рычит. Будь у него на загривке шерсть — она обязательно встала бы дыбом, хищно и опасно. Уилла подбрасывает внутри от этого опасного чувства, от желания подчиниться, и он покорно прогибается, высоко вскидывая задницу и подставляя дырку, подчиняясь более сильному, признавая свою неправоту. Эти оголённые, животные инстинкты побуждают Уилла начать ластиться, вымаливать прощение, но в таком положении — на коленях, готовый принять своего мужчину, он итак уже покорен, итак уже послушен и уязвим. Ганнибалу явно нравится его послушание, его высокое покорное поскуливание — он довольно хрипло урчит и с явной неохотой отстраняется от мокрой, нетерпеливо пульсирующей дырки, сыто и хищно облизываясь. Машинально и просительно повиливая бёдрами, Уилл едва слышно хнычет, выпрашивая ласку, пока Ганнибал ненадолго отвлекается, чтобы скользнуть большой ладонью по его спине, оглаживая пальцами следы от рубцов — побледневшие, затянувшиеся нежной розовой кожей, они кажутся едва заметными и почти не привлекают внимания, в отличии от прошлых. — Тц, — Ганнибал недовольно фыркает, тряхнув головой так, чтобы убрать с глаз мешающиеся разметавшиеся волосы, и даже этот жест у него получается до нечестного сексуальным. — Надо будет ещё раз сделать тебе… массаж, — он скользит ладонью по мягким бедрам, явно наслаждаясь тем, что Уилл не может оставаться неподвижным, ёрзая и повиливая бёдрами, и довольно щурится. Он неохотно отстраняется только чтобы снять мешающиеся штаны, наконец полностью обнажаясь и заставляя Уилла задрожать от предвкушения, и ласково спрашивает: — Как ты хочешь, Уилл? Уилл невольно прерывисто выдыхает, скользнув языком по мгновенно пересохшим пухлым губам. Стыдно признаться, насколько сильно ему хочется почувствовать себя маленьким и подавленным — чтобы Ганнибал взял его прямо так, сзади, нависая и вжимая в кровать, сладко и низко нашептывая что-то на ушко. Мысль получается настолько сочной и откровенной, что Ганнибал легко улавливает её без подсказок: Уилл дрожит, когда он властно нависает сверху, надавливая и потираясь о пульсирующую дырку горячей головкой. У Ганнибала длинный член, действительно большой, подстать ему самому, с крупной круглой головкой и витыми канатами набухших вен, испещряющих толстый бархатный ствол. Уилл округляет губы в судорожном выдохе, распахивая глаза — Ганнибал входит медленно и неторопливо, позволяя ему прочувствовать каждый горячий, пульсирующий сантиметр. Грэм чувствует, как его буквально натягивают на член, как его дырка дрожит и судорожно сжимается, растягиваясь вокруг непривычной ширины, даже несмотря на хорошую подготовку. Он скулит в подушку от того, как крепко Ганнибал держит его за талию, покрывая короткими жаркими поцелуями плечи, шею и загривок. Уилл чувствует себя переполненным и беспомощным, распятым, нанизанным до основания — он только невнятно скулит, когда к его заднице наконец вплотную прижимаются крепкие бёдра Ганнибала. Ему кажется, что в нем вообще больше не осталось пустого места. И только после этого, полностью позволив Уиллу прочувствовать ощущение не то что заполненности, переполненности, Ганнибал медленно ведет бедрами обратно, полностью выходя, а затем сильно и властно вбивается по самое основание. Уилл сладко вскрикивает, изогнувшись, и высоко, сбивчиво стонет — Ганнибал сразу берет довольно быстрый темп, вбиваясь глубоко и размашисто, сжимая в ладонях изящный изгиб талии и властно надавливая большими пальцами на спину. Уилл теряется, срываясь на высокий сладкий скулеж и хныканье — он знал, чего ожидать, но всё равно не был готов к тому, как крупный, длинный и толстый член будет двигаться в нём, внутри него. Он невольно думает о том, что у больших членов есть определенные преимущества — по простате попадают гарантировано, с каждым толчком, но даже одно то, как он растягивает и надавливает на чувствительные стеночки, заставляет скулить. Уилл чувствует всё так остро, так чётко, что собственная эмпатия едва ли не впервые кажется ему настолько весомым преимуществом. То, как Ганнибал вбивается в него, то ускоряясь, то замедляясь, как нависает сверху, прижимаясь голой кожей к чувствительной спине, как утробно и низко рычит на каждый толчок. Он снова всхлипывает. — Ты такой сладкий, — голос Ганнибала раздаётся неожиданно громко, хотя он и шепчет в самое ушко, прикусывая самый его краешек, — ты так дрожишь, крошка, так реагируешь — это невероятно заводит, Уилл, ты знаешь? — его низкий тон кажется чуть рокочущим и приглушенным из-за снова обнажившихся крупных клыков. Вдоль позвоночника Уилла проходится длинная и трепетная дрожь, когда Ганнибал рыкает, сдерживаясь, и у Уилла над ушком раздаётся отчётливый лязг сомкнувшихся клыков. Ганнибал рычит: — Сложно контролировать себя рядом с тобой. Знал бы ты, насколько сильно мне хочется тебя пометить, чтобы каждая живая и каждая мёртвая душа во всём этом чёртовом мире даже взгляд на тебя поднимать боялась. Как сильно мне хочется показать, что ты мой. Что ты принадлежишь мне. Уилл стонет беспомощно и сбивчиво. Он тянется дрожащими пальцами к своим разметавшимся кудрям и убирает их, обнажая беззащитную белоснежную шею и покорно изгибая её в полном подчинения жесте. Покорный для Ганнибала, для его глубоких и властных толчков, для его меток и жажды, Уилл сам жаждет, чтобы его пометили. Чтобы им овладели. И, кажется, по Ганнибалу настолько неприкрытое предложение бьёт ничуть не меньше, чем по нему самому, потому что рычание, раздавшееся в ответ, совсем не имеет ничего общего с человеческим. Ганнибал сжимает мягкие белые бёдра до синяков — Уилл невольно думает о том, насколько легко он мог бы вспороть нежную кожу, будь у его подстать клыкам ещё и когти — вбивается грубо и особенно глубоко, а затем кусает. Ганнибал не пытается убить — крупные клыки умело смыкаются в безопасном месте, минуя лихорадочно пульсирующую сонную артерию и перплетения нервов, но входят в податливую плоть, как в масло, с влажным сочным звуком. Он урчит от удовольствия глубоко и утробно, жадно глотая кровь, и отрывается только для того, чтобы откусить ещё раз — цепочка укусов ложится Уиллу на плечи кровоточащей вуалью. Ганнибал кусает не так глубоко, чтобы оставить раны, но жадно, по-звериному прихватывая Уилла за холку в ритм умелым толчкам, и Грэм совершенно теряется в собственных чувствах. Отчасти он думал, что это будет действительно болезненно, но вместо боли чувствует лишь оседающее где-то в глубине удовлетворение от чувства принадлежности, от меток Ганнибала, перекрывающих и перебивающих уже полузабытые следы Чилтона. Ему хочется, чтобы Ганнибал пометил его везде. И Ганнибал слышит его. Их связь, и без того крепкая, словно туго сплетенный канат, сейчас кажется совсем острой. Совсем нерушимой. На мгновение Лектер отстраняется, заставляя Уилла высоко жалобно захныкать, осторожно, но крепко подхватывает его под талию и под бёдра и легко переворачивает на спину. Уилл издаёт маленький и сбитый, растерянный звук, глядя на Ганнибала мутными, широко распахнутыми глазами. Он всхлипывает, вплетаясь пальцами в растрепанные волосы, когда Ганнибал жадно и обстоятельно начинает помечать его спереди — всю шею, кусочек за кусочком, судорожно вздымающуюся грудь — он нежно сжимает в зубах набухших розовый сосок, чуть оттягивая и вынуждая Уилла совсем потеряться в удовольствии, заметавшись. Уилл чувствует, как от удовольствия закатываются глаза, как дыхание предаёт его, сбиваясь с привычного правильного ритма, и задыхается от нехватки кислорода. Он судорожно сжимает в пальцах крепкие плечи Ганнибала — надежные, широкие, они заставляют его чувствовать себя в безопасности. Уилл не до конца осознаёт себя — чувств так много, что они накрывают его с головой, как штормовая волна накрывает крохотную лодчонку. Он не может ни остановиться, ни взять себя под контроль, ни хотя бы как-то попытаться замедлиться — оргазм обрушивается на него девятым валом, не сравнимым с ощущением жажды. Ганнибал рычит — Уилл слышит это сквозь гул в ушах, сквозь собственные высокие всхлипы и отдалённо осознает, что, должно быть, то, как он сжимается, должно быть приятно. Он сбивается на совсем невнятные звуки, когда чувствует, как его наполняют — горячее, вязкое семя оказывается внутри него, а горячий член Ганнибала восхитительно пульсирует внутри — так отчётливо, что Уилл чувствует каждый его миллиметр. Пустота настигает Уилла неожиданно. Он просто пытается отдышаться, слабый и ослепленный, доведенный и низведенный с небес, и судорожно тянет Ганнибал на себя. Лектер нависает над ним, вдавливает в кровать, плотно, кожа к коже, словно пытаясь стать единым целым, надавливая своим весом и своим жаром. Уилл слабо беспокойно хныкает, скользя пальцами по его спине и, кажется, царапаясь, но Ганнибал не обращает на это внимания, целуя глубоко и жадно, заполняя собой всё уиллово пространство и существо. Уилл всё еще дрожит, когда Ганнибал отстраняется только для того чтобы лечь сзади и крепко прижать его к себе за талию, уткнувшись лицом в податливо подставленную, испещрённую метками шею. — Все хорошо, Уилл? — голос Ганнибала хриплый и тяжелый — он бархатом расходится по коже и проникает глубоко под, плотно переплетаясь с ветвистой сетью пульсирующих кровеносных сосудов. Он целует Уилла куда-то в висок, зарываясь носом в спутавшиеся тёмные кудри — Уилл чувствует это и видит словно наяву — стоит ему закрыть глаза, и тьма не поглощает зрение, а просто отходит на второй план, позволяя продолжать видеть. Ганнибал звучит нежно, почти урчаще: — Не слишком для тебя, крошка? — У меня не было мужчин, чтобы сравнивать, — Уилл смеётся негромко и мягко, доверчиво запрокидывая голову на чужое крепкое плечо и кладет ладошку поверх ладони Ганнибала. Лектер рассеянно поглаживает его по животу, и этот жест… Уилл слегка краснеет, улавливая странные ассоциации. Он немного неловко признаётся: — С женщинами… с женщинами было не так. Иначе, — Уилл слабо пожимает плечами в крепких объятиях и чуть ёрзает только для того, чтобы его прижали ещё плотнее, ещё ближе, — не так ярко. Не так… — он медлит, силясь подобрать слова, способные в достаточной мере описать то, что он чувствует, но получается… никак не получается, честно говоря. Уилл сдаётся, чуть надув щеки: — просто не так, не знаю. — Думаю, я понимаю, — Ганнибал негромко усмехается, щекоча горячим дыханием шею — он словно никак не может насытиться, увлечённо покрывая короткими нежными поцелуями шею, плечи и загривок. Уилл знает, что сейчас, когда он не скован препаратами Чилтона, когда рядом с ним Ганнибал, его регенерация работает в полную силу — следы укусов затянутся к утру, если не раньше. Но Лектеру, кажется, доставляет удовольствие одна только мысль об их существовании. Уилл невольно улыбается тому, насколько ласковым и тактильным Ганнибал становится после секса — он будто не может оторваться, лаская и нежа, прижимаясь ближе. Уилл сладко счастливо хихикает, когда его щекотно целуют в шею, а Ганнибал невнятно ворчит: — Не смейся надо мной, я не могу заставить себя оторваться. — Так не отрывайся, — не способный сдержать широкую позабавленную улыбку, Уилл позволяет продолжать в себя вжиматься и слегка меняет положение ног, чтобы ганнибалово неугомонное бедро могло протиснутся между его, устраивается на чужом бицепсе и удовлетворённо утихает, продолжая чувствовать чужое копошение. Он поворачивает голову, чтобы нежно поцеловать Ганнибала куда-то в шею и мурлыкнуть: — Я никуда не уйду, Ганнибал. Мне есть куда уйти, но я не уйду. — Это самое ценное, Уилл, — Ганнибал жарко удовлетворенно выдыхает, словно слова Уилла — это именно то, чего ему не хватало всё это время. Он, кажется, наконец находит положение, при котором Уилл оказывается в его полном окружении и расслабляется. Уилл улыбается, слыша его удовлетворённое бормотание: — Знать, что тебя выбирают.