Душа Дракона

Сердце бьется гулко, отдаваясь эхом в ушах. В горло заливается свинец теплой озерной воды, наполняя легкие пузырящейся по коже, обезумевшей от упавшего в нее чудовища стихией. – Позволь мне спасти тебя, человек. Ценой собственной жизни. Но обещай – ты исполнишь после мою волю, что навсегда станет твоей, как и драконья сила... Лиа?! Глаз дракона широко распахивается, словно взбудораженный разумом, глубоко сокрытым за ним. Она согласно кивает ему, развевая темные волосы в патоке нагретой воды, смирившись, приняв все как есть и отрекаясь от ужаса с сомнениями, мучаясь от невыносимой боли и поддавшись толике злобы с отчаянием на Всевышнего, медальон со звездным образом которого все еще в ее правой руке, которому все еще верит, но до трагичной крайности разочарована. – Тогда прикоснись ко мне. Дотронься до зеркала... души. Ведь так вы, люди, называете глаза... Лиа?! Светящийся янтарь огромного ока смотрит на нее, будто выжигая тело огнем кипятка бурлящей вокруг них воды и тонущих кусков металла и дерева, обгоревших и обугленных, все гуще наполняющих воду черной мякотью пепла. Миниатюрная девичья ладонь послушно ложится на непроницаемый тьмой, порождающий в ее сознании оглушающий шепот, зрачок, что моментально расширяется, отражая изнуренное кипящей озерной водой хрупкое тело. Но потерявшееся будто бы эхо шепота утихает, и ей ощутимо, как разум и всю подвластную ему сущность разрывает неумолимое притяжение. Она вдруг не одна, но с кем? Мысли, силы, надежды – все тускнеет, словно погасшее где-то за мембранами преград бесчисленных миров воспоминание соединившихся разумов. И оно тенью безбрежного неотвратимого ужаса догоняет ее растворяющимися потоками смерти по смыкающемуся каналу разрыва временем и пространством, лишь ей приходит мысль заговорить с ним, напуганным и еще больше потерявшимся в ее сознании своим, которого вспоминает отчего-то с трудом. Хлынувшие откуда-то из невообразимого далека, словно мутной водой, согревающей легкие, пробиваются к ней неисчислимые множества пластов памяти, угасая друг за другом, обжигая льдом гнева и зла, обволакивая жаром радости и добра, но стремительно вновь покидая. Остовы домов, причалов и лодок опускаются на дракона, смиренно ложащегося с утробным грохотом на дно и поднимающего возникшим ударом камни, ил и взрытые растения, которые зелеными щупальцами скользят по золотистой чешуе, отражающей россыпь тускло гаснущих фонарей вокруг нее и огромной продолговатой морды. – Почему мне знакомо твое имя, смертная? Шепот дракона окликает тревогой мысли, непонятный, громкий и навязчивый. Но неуверенный. Как и она, он забыл, но вспоминает, как и она, не может понять, что происходит, но пытается, и они отвечают друг другу, поддавшись панике, но не отпуская рук сопряженных разумов. – Лиа! Почему я помню тебя, Лиа? Мы встречались? Увидимся ли еще? – Смауг? Исполинская лапа кротко ловит ее тонущую между пальцев в блестящую чешуей ладонь. Усиливающийся шепот закладывает уши подобно воде, как и безмерная внезапная музыка, непреодолимая и непередаваемая мелодией и словами. Комом встают в горле, мурашками бегут по всему телу, приливами и отливами огненной стужи нагоняют ее образы позолоты чешуи, срывающейся с драконьего покрова вместе с его воем в мириады звезд на холсте необъятного неба, и они вспоминают: – Лиа… Лиа! Не уходи! Моя… душа! – Смауг!!! Разум разрывает добродетель и чистота музыки под наполняющее ее память древнее тепло пламени, нежности тополиного пуха, парящего по озерной воде там, во сне. Неисчислимое количество миров перед голубыми глазами гаснет и вновь зажигается огнем от пронизывающего шепота, с каждый ударом сердца рождаются будто сотни бессмертных солнц и радужных колец, взрываясь вселенными в порыве заплатить за свободу воли смертностью. Она спешит к нему, закрыв щиплющие от воды глаза там и оказавшись здесь, вспомнив их мир сна, летя над гладью их озера и опустив ноги в ощущаемую лодыжками и пятками прохладу, наблюдая с неба опускающиеся перья капель, что превращаются в зеленые снежинки грязной мутной воды. Ей страшно оттого, о чем они напоминают, неся знак суровости и неотвратимости реальности. Огромным ящером он ждет ее на берегу, и, увидев его, она торопится успеть, а тот, расправляя крылья и выжигая поляну чувственным теплом, готов к долгожданной последней встрече новой смерти в объятиях иллюзорной жизни. Последней? Их взгляды встречаются. По продолговатой втягивающейся снова в голову морде спешат вмиг ручьи из янтарных глаз, и он, мотая головой из стороны в сторону, просит ее остановиться. Грохоча за его спиной, надламываются, опадая наземь, исполинские крылья, а он только глухо вскрикивает от боли, упав на колени и вытянув лапу-руку вперед, пытаясь помешать ей, задумав спасти. Но им обоим известно, что слишком поздно, и зудящая вдруг правая ладонь приводит ее в замешательство, напоминая об этом, страхом врываясь в сознание, тормозя легкость парения вперед над зеркалом воды сна, к нему, что превращается так стремительно в человека. Ее взгляду открывается картина бесконечных созвездий в отражении неба по ладони из серебра, что сочится из центра в облик звезд Единого. Это на миг возвращает ей обреченность мутной реальности, где он, дракон, подымает ее над собой, а с недвижимого, заваленного обломками разрушенного им города тела все так же продолжают срываться вихри чешуйчатого золота, устремляющиеся на поверхность. На мгновение, перед тем, как ее рука покидает гладь его янтарных глаз, она видит в них отражение его человеческого облика позади себя, пытаясь вскрикнуть и запретить дракону увлечь ее к жизни, к воздуху и непреодолимой разлуке. Но вновь, обессиленная, возвращается в сон не в состоянии наблюдать, как скопища пузырей, поднимающихся со дна по драконьей чешуе, лопаются по ней, безжалостно отрывая. Озеро дрожит отражением трескающегося раскатами грозы небосвода, изумрудные снежинки падают, падают, падают, все громче и болезненнее для их мира, на берег, что начинают разрушать, где он все ближе к ней. Согревающий аромат лип перебивается стылым привкусом грязной железной воды в переносице, а плоды каштанов прореживают гладь озера плесневелыми ранами ила, под смерчи гроздей цветов туманом вворачивающихся в него. Со всех сторон окружающее зеркало дрожит и выгибается, разверзнувшись краями острых стеклянных волн, округлив горизонт поднимающимися в небо необъятными взгляду голубых глаз вязкими кольцами тонущего огня из драконьей пасти, всасывающей в себя воду в реальности. Проплывающие по небосводу крепости-облака раскалываются громом, обрушивая ливни озерной мути и врезаясь в твердь, прокапывают землю, испещряя ту лабиринтами пузырей и жженой древесины, рвущейся в небеса оторванными от почвы липами и каштанами, лишь только она оказывается в дорогих объятиях. Тонкие пальцы закапываются в коротких темных волосах, притягивая его лицо к своему и лобзая колкую линию подбородка и правую щеку, когда он покорно спускается поцелуями с шеи к ключице и груди, вторя взрыву растворенных лучей. Там, в зеленой пустоте реальности они мягкими контурами бьют из драконьего зрачка по ее руке, показывают им умирающий мир, где оба тонут в облаках изумрудного водного неба, и во сне их подбрасывает вверх. В оживших грезах она прижимает выплавившийся медальон ладонью к его виску, и огонь срывается с девичьего взгляда желтыми сферами солнц, покидая веснушками лицо, рыжим пламенем каштановые пряди и брови, обнажая ему подлинность голубых глаз. Озеро в них безбрежным зеркалом гладких толщ воды разбивается о зернисто-тускнеющий мутный купол небосвода, с которого, хлынув, топит берег и срывает оставшиеся корни деревьев уже мутная вода Долгого озера. Куски земли, вымываемые безжалостными потоками, обращаются золотой чешуей, посиневшие тучи лопаются сферами бурлящей от умирающего пламени дракона воды, архипелаги островов разрозненно сталкиваются друг с другом, становясь разваренной плотью и кожей. Горизонт беспросветным мраком драконьего зрачка вспыхивает огнем янтаря, поглощая разрушительным заревом небо и землю, которая рассеивается на куски мякоти в грязной талой мешанине гибнущих солнц-фонарей. Она в последнем усилии крепче держится за него, обхватив за плечи ладонями, чувствуя, что его объятия прочнеют взаимно сильнее, бесстрашно и искренне, говоря ему фразу, которую он не успевает закончить, когда горизонты земли и неба сна перед ними, подкинутыми в вечность небытия, поворачиваются, вертикально тускнея драконьим зрачком. – Лиа я ... – ... люблю тебя. Разорванная цепочка свисает по изуродованному запястью девичьей руки, что почти размыкает касание с янтарем и черной полосой зрачка драконьего глаза. Металл тускнеет одновременно с тем, как два сердца останавливаются, словно выпуская из объятий ладони и полопавшейся глади гигантского ока оплавившийся медальон, который замолкает звучным шепотом, погаснув под их телами узорами звезд, напоминающими теперь два силуэта и прячась в оседающей на дно мгле ила. Она просыпается. Поднимаясь с онемевшего бока и упершись правой рукой в каменистый берег, усыпанный теплыми, нагретыми солнцем гладкими камешками, смотрит на спокойное озеро, по которому медленно летит пух, купающийся в золотистых лучах зари, словно нетающий сказочный снег настоящего. Словно и не было ничего больше до, и не будет после. Только сейчас. Она не помнит, почему в сердце столько грусти от ароматов липы и вида гроздьев цветов каштана у воды, почему она здесь, вновь и вновь, отчего это уныние в опустошенном сознании, будто что-то потеряно для нее безвозвратно, и оттого хочется кричать. Она не помнит, но пытается обуздать мысли, ожидаемо вздрагивая и улыбаясь, когда короткий миг вырывает ее из печальных противоречий, а плеч касаются любимые, родные отчего-то руки, заставляя встречать опять неиссякаемую, нескончаемую радость, мгновенно расплескавшуюся по всему телу из самого сердца. В душу. Их обоих. Он с ней, рядом, навеки. Отчего-то она знает это, хотя и не помнит, почему тот знаком ей, незримый сейчас ласками груди по спине. Неведомым счастливый, как никогда не был, как быть отчего-то не мог, бескрайне и непередаваемо, он скользит сильными пальцами по предплечьям, щекотками по локтям, и вот уже цепкие объятия заключают ее в себе, горячее дыхание мостится у шеи мягкими, но глубокими поцелуями, а запястья обхватили кроткие жаром счастья ладони. Обоим взглядам голубых и светло-карих глаз попадается в ее правой руке то, чье имя принадлежит ей и как он зовет ее каждый раз в беспамятстве и незнании, встречая и провожая. Она и он верят и любят, изучая опять два силуэта в оплавленном овале. В его середине звезда соединяет так похожую на человеческую фигуру с другой, истинно человеческой. Этот медальон он, как и ее, называет Душой Дракона. Как и они, эта вещь из далекого будто прошлого. Забытого. Навсегда ли?! Это... правда? Или вымысел?