Душа Дракона

Миг. – Позволь мне спасти тебя, человек. Ценой собственной жизни. Но обещай – ты исполнишь после мою волю, что навсегда станет твоей, как и драконья сила... Лиа?! Потерявшийся в эхо. – Тогда прикоснись ко мне. Дотронься до зеркала... Души. Ведь так вы, люди, называете глаза... Лиа?! Знакомый ей голос. Родной и любимый. Но забытый. Шепчет душащие слова во тьме. Мгновение. Все озаряется перед ее взглядом, сжимаясь переплетенными нитями в черно-масленую ткань, вздрогнувшую от грохота и расступившуюся будто волокнами от льющегося яркого багрового света в глаза. – Печально. Столько событий, утрат из-за одного озлобленного сомнения. Что могло быть им причиной... Но не стало. Боль – как отчаяние – пробирается в тела, разрушая их. Но вы вытерпите, осталось немного. Еще один миг… Выхватывая свое искаженное гримасой боли во всем теле, вновь ощущаемой в ногах и руке, лицо в начищенном до зеркального отражения мраморном полу, она слышит собственный стон, понимая, что не может дышать, скорчившаяся в коленях, схватившаяся за грудь, что рвет изнутри беспощадное нечто бесформенных мук. Перед ее голубыми глазами и свисающими с плеч темно-каштановыми локонами лежит живая движущимися в ней иглами и нитями материя, останавливающаяся переливчатыми волнами меняться в рисунке, запечатлев тот самый, наполняющий горем и отчаянием ноющее сердце, момент заката, пепла девичьего, ее, тела над рухнувшей ущельем землей в тени Роковой Горы под шепот последних искренних слов в блекнущих мыслях. – Миг! Ну что ж?! Таков ответ на твой вопрос, дитя Лиа. Ведь ты помнишь, какие вопросы задавала мне в тот самый миг, минутой ранее? Голос, знакомый и старый глухими интонациями с осипшим эхом, звучит мерно, словно приливами волн о берег возвращающегося понимания мира вокруг, и оттого так сложно и немыслимо страшно вдруг, привычно и удивительно кричать спутнику в голове и не слышать ответов, не ощущать тепла чужих дум, не помнить его и почему он не обнимает собою сознание. Привыкшая к чему-то за потускневшие, ускользнувшие мгновениями в памяти месяцы, она теряется без него в чуждой пустоте мыслей. Но сиротой разума силится свыкнуться с видимым, запутывающаяся в действительности, не понимая, о ком думает, кого ждет, почему не помнит то, что так скоротечно теряет. – Что я такое? Неожиданно отчетливо слышен второй негромкий голос. Он в голове твердит сам себе сознанием сбивчивые слова, отчего-то знакомый, но не тот, совсем отличный от того, что тут же перебивает спутанные размышления, доносясь спереди, лишь только она выгибается из отекшей мышцами позы, оказавшись лицом перед застывшей изображением тканью и всосав дрожащими губами несколько глотков воздуха. – Ты запуталась, дитя Лиа, разбитой на осколки душой в разрозненных воспоминаниях и видениях несбывшегося и будущего, что могла бы изменить ошибочными поступками, так, как я показал. Но. Это альтернатива пуста и безжизненна, она не более чем искаженное тобой и им мгновение отображения настоящего. Где ты почти мертва, как и он. Очнись напоследок, будь сильной! – Я... Дракон! Что… ты такое? – Я… не понимаю… Ощущение словно потерянных конечностей возвращается к ней яркостью, сбивая с толку, в голове сходят две лавины воспоминаний: прошлых и настоящих – перемешиваясь в одну стылую горечью бурю мыслей, одиноких вдруг от первой, с невероятным трудом проговоренной фразы. Картины собственных окровавленных рук на груди умирающей матери предстают в голове, перемежаясь с обрывистыми образами тени, отражающейся в серебре ее ладони. В нее, выскользнув из лавы, впаивается горящее письменами по ободку кольцо, заставляя темный силуэт черными взрывами из себя собираться ровной кладкой орочьих и людских тел в высокую башню, что в следующую секунду озаряется меж двух острых вершин вспышкой огромного огненного ока. Ей кажется знакомым шепот, исходящий от него, вторящий, что оно видит ее, но так сложно вспомнить. Будто бы от обиды голос прерывается ужасом отцовских глаз, прощающихся с ней родным взглядом из зазора люка, ведущего в подпол. На нее падает ледяной снежинкой серебряный медальон, что в следующий момент она прижимает к янтарю драконьего глаза в ужасе и злобе на него, Единого, изображенного звездами в блестящем металле, но незнакомец в голове говорит вновь и возвращает ее из воспоминаний назад. – Человек? – Смауг?! – Ли-а… Лиа… Лиа? Лиа! Она вспоминает имя, как и он, что становится все значимее, ближе, роднее, но ей мешают новые образы, неисчислимые фрагменты прошлого: обрушиваясь в озерную воду, горящий дом, шипя, сбрасывает с себя снежный покров, тая с ним в языках пламени, грохоча и нарушая гремящий сладким тоном голос седовласого старца, вопрошающего, видела ли она его? Великое око! В замешательстве девичий взгляд следит за тем, как он, откинутый взрывной волной, окружающей ее далекой болью огненной сферы, которую с трудом узнает, словно из пропадающего прошлого, падает с башни. Его имя всплывает в мыслях, когда Саруман Белый светлыми одеяниями застывает на секунду в серой массе туч, что рассасываются необъяснимо скоро и открывают залитое водой подножие знакомой твердыни. К нему старика тотчас тянет продолженное стремительное падение, и вот он насаживается телом на шипы шестерни, опускающей тело в мутную зелень воды под крики воронов и взгляд такого знакомого, попадавшегося ее взору мага, сидящего на лошади рядом с человеком, эльфом, гномом и странными низкорослыми кудрявыми спутниками. Один из них достает из воды наполненную живой тьмой сферу, и та будоражит ее память. В шаре из каменного стекла пылающее огнем око предстает перед ней вновь, окружаемое веками раскаленного кольца, останавливающегося движением света по бликам цепей, шестерней и воронов, распадаясь ими на куски и завершая колею образов в унисон голосу где-то совсем рядом. – Лиа! Я? Ты! Но как это может быть… мы ведь… – Еще не мертвы, Мелькорова мерзость. И тут нет твоей заслуги, но ее, хоть ты и постарался. Неужели оба ваших сознания не устояли перед показанным? Собираясь с мыслями, ощущая безжалостную резкую боль в груди, она, выдавив из себя будоражащее мысли имя, которое никак не может объяснить, понять, вспомнить владельца, которого не видит в суматошной череде образов и событий, рождающих в голове мучительную мигрень, пытается выправить изломанное дыхание. – Смауг?! Кто… ты?! – Лиа! Лиа. Я здесь. И ты… Не говори с ним, слышишь… Говори со мной. Лиа! – Найдены ли теперь ответы на поставленные тобой вопросы, дитя Лиа? Я не слышу! В зеркале под собой ее глаза выхватывают боковым зрением того, кто обращается к ней, одного из них двоих. Обе фигуры, показавшиеся в наплывном дождливом отражении пола, знакомы ей до нестерпимой боли в голове. Старик с округлой иссиня-черной бликами сферой, сферой шлема, которую берет под правую подмышку с подлокотника мастеровитого узорами резьбы утеса трона, поднимаясь и утягивая в себя темно-синюю дымку балахона, обволакивающего его. Длинными острыми проемами для глаз шлем врезается в зернистую ткань, и ей становится дурно от мимолетного силуэта женщины в черном за дальней колонной, но перед глазами начинают плясать черные в белое точки, будто подстегивающие все мышцы натужно отекать, а женщину исчезнуть, как и ткань перед глазами. – Моя супруга справедливо рассудила когда-то, что знать и ткать будущее, настоящее и прошлое – великая ответственность и ноша. Каково было тебе… вам только видеть его, смертная и дракон, мятежники пред судьбой, влюбленные воспоминанием? Молчите. Я так и знал. Но ведь для любви нет препятствий? Твое сердце чисто и светло, дитя Лиа. Но посмотри – прожив душой будущее иной реальности, сотканной моей суженой исключительно в ответ на твои вопросы – поддалась, свела с ума смертных и лишила разума бессмертных, канув, принеся разрушения и страдания, гибель. Как и ему. Тому, которого хочешь спасти и которого даже не можешь изъять из расколотой памяти. Это ошибка, дитя Лиа. Я видел будущее мириад вселенных. И этой. И оно не займет место настоящего. – Отец? Мама… вы не… Смауг?! Кто вы? Она произносит вопрос, единственное, к чему ей удается прийти скомканными мыслями, тут же громко крича от всплеска боли в теле, который он вызывает, закружив голову. – Он слуга, Лиа! Не слушай, не слушай его. Раб, как и я, вспомни, вершить чужие судьбы и выносить приговоры! Он врет, слышишь? Это все ложь! Почему не помнишь? Что они сделали с нами? Я... Я иду за тобой, Высший, иду за тобой, владыка этих Чертогов. Теперь тебе вынесут приговор, Намо! Ее руки начинают дрожать, как только в голове озаряется фрагмент, что минуты ранее не существовал вовсе, но теперь кажется таким далеким, приближающимся. – Значит… это… все… не настоящее… ответ? Я… не понимаю! – Ты хотела знать, почему ты, почему отец и мать, за что вы все погибли. Ты вспомнила? Все в этом мире решено, суждено для каждого, и в любых других предопределено Им, Лиа, создавшим все и вся, безукоризненную чистую музыку судеб. Большего не открыто и мне, но я поделился с тобой всем, чем мог. Ты… вы все таковы, каждый раз боретесь, сражаетесь, за что? Ведь это бесполезно, ничего не изменить, и дано только представить, увидев в огне воображения скопления живых миров, то, что вы, смертные, называете мечтой, надеждой. Все это неправда и… Хочешь, я покажу тебе, что увидели дети Дурина тогда, в прочувствованной тобой мертвой реальности? – этот вопрос клокочет в сознании тараном, проламывающим следующие ворота запершейся в страданиях памяти, но высвобождает обидно из нее только крохи прошлого. – Я… мы знаем… знали… Но кто он, что догадался сам, по их лицам? Что говорит... во мне? – Ты не помнишь его? Зверя, что чУток и проницателен? Видишь. Об этом я говорю – это судьба, и она не дает шансов. Они бы погибли, Лиа, или их разлучили бы кольцо и трон Эребора. Ты понимаешь? Смиренна ли теперь, готова понести наказание за сомнение? – Я… боюсь… – Нет! Не отвечай ему. Молчи. Ради тебя я готов на все. Лиа! Слышишь? Вспомни меня. Вспомни! И молчи, не покидай меня. А ты… тот, что сулит нам смерть… вот какую судьбу они подготовили нам? Я накажу их за это. И ты будешь первым! Сражайся с драконом, судья! Боль, отпустив разум и тело на мгновения, словно истекает под ней по отражениям резного чертами мрамора огненными лентами, охватывая ее ужасом и радужным взрывом, распространяющимся все шире и выше. Стихия плавит и гнет жаром подсвечники, сметает ударной волной каменные цветники с фиолетовыми цветами и обжигает до сажи белоснежность двух стройных рядов колонн поодаль. Разноцветные всполохи режут острыми краями многочисленные гобелены на стенах, обретая формы крыльев, наливающихся соком пламени в плоть и исполинское брюхо. Тускнея алеющей в лучах яркого располовиненного солнца на горизонте чешуей, вибрирующим ударом опускается рядом с ней он, золотистыми складками на шее растягиваясь в шумном вдохе, касаясь спины, а продолговатой головой ящера осторожно закрывая ее от старика. Того же мигом засасывает в вихрь пламени из широких овальными дырами ноздрей и сжигает в синюю дымку, заворачивающуюся тающей спиралью в огненном смерче. Но голос старика возрождается из сизой мглы неподалеку, у противоположной колонны, где тот неподвижно стоит и безразлично взирает на закат. Или это восход. Ей сложно определиться, а мысли блокирует неуемное желание предупредить монстра над ней остановиться. Но почему? От чего? Поиск ответов обрывается утробным басистым громом сверху, что, огненно хрипя, окатывает ее заботливым теплом воздуха. – Не смотри на меня, Лиа! Закрой глаза! Я освобожу нас! Ты только вспомни… Вспомни меня! – Ты боишься сам себя! Стыдно, тварь? За то, что ты есть перед ней. Я принимаю вызов, чудовище, но ты ведь знаешь, что это схватка не равных друг другу существ? Она бы хотела отвернуться, но не в силах объяснить, почему смотрит, как первый удар громадных драконьих лап, падающих с грохотом у колонны на старика, придавливает того синей дымкой одеяния к полу. Когти продырявливают материю, что тут же лентами дыма перемещается за белый массив, но то не останавливает движения громадных лап, процарапывающих до глубоких рытвин мрамор и ломающих колонну, рушащуюся на укрывшийся за ней, звучащий непоколебимо ровно голос: – Ты столкнулся с силами, которым нельзя противостоять, которых не понимаешь, недооцениваешь. Ты совершаешь ту же ошибку, что и она в альтернативном будущем. От чего хочешь спасти ее? От судьбы? Самая реальная для тебя фантазия, дракон, останется всего лишь фантазией, не так ли? Но видишь ли ты ее исток? – Дракон? Старик, показавшись около высокого каменного трона, надевает отскочивший к нему покатый шлем на седую голову, вспыхнув сизой дымкой по щелям у глаз и замолчав в ожидании ответа, бросает взгляд в сторону разрушенной колонны, унося в безвестность кинутый ею в никуда вопрос. Только проследив глазами вслед за ним, ей попадается будто новое видение – выскобленный мрамор встраивается обратно в монолит пола и по-старому блестит дождливой узорами поверхностью. Та отражает в себе как ломается колонна, встречаясь разлетевшимися обломками с шипастой лапой и зверски ломая её. Вдобавок конечность вдавливается суставами и изгибами в себя, уменьшаясь в размерах и строении и приводя исполина над головой в безумие ярости. – Плоть и кровь по костям, как и ты, но веришь ли, что я человечен ранами? К какой цели так рьяно стремишься, чего добиваешься, опоздавший злобой и милосердием? Неужели она передала тебе осколком души черту сражаться с неизбежным? – Осколком души? Хватит путать ей мысли! Ты мучаешь ее! – А ты нет? Размазывая кровь по блестящему полу, продолжающая изламываться лапа осторожно подталкивает ее под себя, словно защищая от чего-то, но в следующий миг девичье тело ощущениями поражает волна боли. Превозмогая и стараясь вспомнить, она следит за быстрыми движениями позади в отражении. Неподалеку драконий сужающийся увешанными шипами хвост вдавливается в хребет спины и, хрустя костями в тембр реву над ней и обливая пластины чешуи по позолоте кровью, вбивает старика в пол. Но тот моментально густой сизой мглой, словно черной травой, прорастает рядом, ловя неизменно мощные удары все меньшего и меньшего, бордового от заката на горизонте хлыста, расплющивающего темную фигуру еще и еще, добравшуюся смертельными каскадами и спокойным тоном уже до колонн. – Не знакомый с раскаянием, тот, что несет слова и мысли Черного Врага, твое избавление – это смерть. Ты зверь, которого ее душа попыталась изменить. Ты не раскаешься! Ты просто не можешь… Не знаешь, что это такое! – Это ложь, Намо! Я… я могу… вспомни… Лиа, слышишь… Я… – Зверь в клетке собственной надежды, посмотри, что ты сделал?! – Я могу сделать это за него?! Она будто просыпается ото сна в тепле за широкой чешуйчатой спиной, смотря на драконий хвост, ломающий друг за другом несколько колонн. Подобно воспоминаниям сейчас в сознании, на ее глазах за каждой из округлых строений поочередно появляется фигура старца, будто потерянными сокровенными частицами памяти из далекого прошлого в голове, дорогих и тут же ускользающих, расплющивающихся, как и старик, в синий песок забытья вихрями. И они обволакивают встающие на старые места камни, словно мука в мыслях ее память, когда хвост возвращается, ломая колонны снова вместе с говорящим с вековой мудростью в голосе. Собираясь одна за другой, те терпеливо и неустанно протискиваются острыми осколками камней сквозь сморщивающуюся драконью плоть, забрызгиваясь кровью, напоминая ей что-то, к чему она устремляется рьяно, проронив бессмысленную для нее, противоречивую фразу. – Нет, дитя Лиа. Ты уже раскаялась, даровав ему прощение душой. Виновная только в том, что усомнилась. На миг. Ведь это единственный способ получить ее такому, как он, став дитя Эру, став человечным. И ты заплатишь вечностью за этот момент своего бытия. Приговорившая сама себя. – Не верь! Закрой рот, гнусная тварь. Я убью тебя! Не смотри на меня, Лиа, отвернись, Мое Сокровище. Не слушай его, не слушай! Подожди совсем немного… воспоминания вернутся, как я, как ко мне… Мы успеем… Мы найдем друг друга в них. Слушай меня?! – Ощущай, как ее жизнь душит горло. Или, может, это совесть, подаренная ею? Ты взывал к справедливости – это она убивает тебя за то, что сотворил со смертной, лежащей под твоим сердцем. Отступись или умри – даже это не о тебе, настолько ничтожен и потерян, отрок Моргота. Само присутствие твое в Чертогах Мандоса – мерзость перед ликом музыки Единого. – Замолчи, она придала мне сил, стала смыслом. Ты не имеешь права, не можешь отнять ее у меня. Это подло! Драконья голова длинными узорчатыми пластинами рогов врезается в каменный утес трона, вбивая в него старика и бросая к ее ногам куски блестящей разверзнутой породы. Но тот, кого гигант над ней называет Намо, стянувшись из мглы под срастающейся складками шеи ящера, быстрым шагом пройдясь под драконом, поднимает, процарапывая острыми концами пол, шлем, водружая его обратно на седины. Вспыхнувший туманом из узких прорезей взор наблюдает, как ломаются хрящи и изгибы костей на морде восстанавливающимся великолепием резной работы трона, как крылья в ярости пытаются помочь терзаемому неимоверной болью существу справиться с ней, лупя по потолку и ранясь о металлические эльфийские крепления решеток на нем. – Ты смеешь дерзить мне, чудовище, создавшее разлом меж двумя мирами, Средиземьем и Валинором, что не едины многие летА? Должен признать, эти палаты еще не скоро узнают подобное вопиющее разорение! Ветер сознания играет с тобой и треплет листву иллюзий, срывая их с древа яви. Ты необратимо таешь, не способный создавать, разрушать лишь, отпрыск Моргота. – Остановитесь! Остановитесь! – Что такое, нежное дитя? Скажи мне. Я сделаю все, что смогу. Дождь из теплых алых капель сыплется росой на лицо, страх и боль ширятся в сердце, но не за себя – за окровавленный янтарь глаз, воющий над ней, прихрамывающий на уменьшившуюся вполовину лапу, зияющую дырами из позолоченных глиняных плотью язв, разрастающихся все шире синхронно ее словам. – Владыка… Намо… скажи… значит ли все это, что у него есть душа? Отныне? – Нет, дитя Лиа. Людская природа добра позволила ему лишь частью сродниться с твоей, создав подобную, безупречную и вечную. И он страдает от инородности столь малой жизни. Не бойся. Эти стены изгонят зло навсегда. Поэтому, может, тебе не стоит вспоминать его… – Нет. Прошу, остановись. Смауг… Владыка… Почему я не помню? – Древние слова черного заклятия сломили тебя, твой разум агонизирует. Он воспользовался самой темной магией внутреннего драконьего огня. Но у него не вышло. Это последствия его влияния. Ты внимаешь моим словам? Это все из-за тебя, чудовище! Твоя страсть к разрушению губит тебя там сейчас, погубит и здесь, посмотри, как она рвет твои жилы, просачиваясь жестоко в плоть и ломая кости! – Но создал ею свет… молю, облегчи его страдания… Владыка Мандос! – Истинный ли? Начало чего-то? Я не в силах, дитя Лиа. Не имею права ничего менять, только показывать. Так повелось – попытки что-то изменить ведут к страданиям и гибели. Он канет, так, как предрешено. Я открыл вам все это, чтобы облегчить мучения каждого, большего не просите. Большего я не могу. Ты ведь не знал значения слов, дракон, что подслушал тогда, не ведал черных мыслей, недоступных тебе? Ты животное, безвольное и бездушное… – Был им тогда… – Уже не сейчас, отчасти. Да. Но сила высших недосягаема тебе, как и прежде. Ты – доказательство Его непогрешимости. – Почему все не может быть проще! Я – уродливое существо со сломанной жизнью, обречен был сломать другую, даже ту, которую полюбил. Поэтому таким не должна быть доступна она – главная смертная слабость и сила? – Теперь ты понимаешь это. Но. Ты сам выбрал путь, там, на дне. Сейчас. И теперь отвечаешь за него той крупицей мелодии Илуватара, названной душой, что подарила тебе смертная, погубив свою. Она там и тут, как и ты, ценой ее милосердия и твоего самопожертвования, разорванная напополам, в мучениях угасает в твоем огне под водой, далеко в водах Долгого озера и рядом с тобой, здесь, изувеченная расколотой душой. – Я хотел… Я хотел спасти ее… Я пережил вечность для нее! И мы переживем ее опять! Вдвоем, ты и я, Лиа!!! – Ты хотел спасти себя! Ты не представляешь, что такое вечность. Когда слышишь музыку, знаешь ее наперед, предвосхищая каждую ноту и паузу. Не заметить – это пережить вечность. Ты не сможешь. Вам не дано. – Это была защита! Вспомни, Лиа… – От кого? – От себя… – Жажда мести монстра, вот что это было. – Желание жизни для той, кому нанес непоправимые раны! – Это самообман, полученный от твоих создателей дар уговора речами, порча. Она говорила, что ты искусен в ней, даже применяя ту к себе? Ты веришь в то, чего не может быть? – Я хочу верить! Безжалостные, острые краями словно бритва желтые клыки рвут старика надвое, сжигая вибрирующим в воздухе дыханием темную материю, как только последние сказанные драконом слова касаются ее слуха. В уши сквозь шум грохота и хлюпанье плоти вмешивается металлический скрип сплющивающегося округлого шлема, что вблизи тут же водружается на седую голову, вынырнувшую из облака сизой мглы и заговорившую: – Ты знала, дитя Лиа, что у драконов нет души? Не может быть. Лишь магия беспросветного мрака внутри плоти, созданной Падшим. Но если бы Эру пропел музыку повторно, вновь, изменился бы оттого выбор? – Нет! – Я обращаюсь не к тебе, дитя Лиа. Ты теперь понимаешь, на какие страдания и боль ты бы обрекла себя, будь дракон чуть ближе к цели, сколько жизней унесла бы! Но, дракон, что скажешь ты? – Но еще больше спасла. Я бы отдал ей себя не единожды, если бы мог, Намо, во всех вселенных, что ты знал. Я бы пожертвовал собой! – Повергнув в безумие королей и Высших?! Истинные слова механизма смерти, что обрел душу. – Королей? Высших? Ты говоришь о Торине и Сарумане? Им уже предстояло окунуться в него, ты же знаешь это! – Молчи, дракон, увидевший все это благодаря черной ненависти и страху. Ты не достоин такой чести. – Я хотел спасти ее… – Ты повторяешься словами из канувшего будущего, что слышал от того, кто предал ее не единожды. Спасти? Злу не доступна столь хрупкая материя добра, осмотрись вокруг и поймешь сам – весь мир против тебя! – Но это правда! – Он тоже верил в это. И обезумел бы в бессилии претворить веру в жизнь, не имея иной спасительной судьбы. – Смерти? – Вспомни слова эльфийки, указавшей вам путь – смерть не болезнь, она… Это сложно для понимания. Если знаешь, что у истории плохой конец, станешь ли ты ее дослушивать? Все зависит от творца и творения, тем более, если они едины. Но ты ведь дойдешь до конца? – Я предпочел бы не знать… Меня утомляют твои речи, Высший. Я здесь, Лиа, с тобой. Вспомни, вспомни! Но только не смотри, не смотри на меня. Не хочу, чтобы ты видела меня таким. – Каким? Бессердечным животным? Рассекая колонны, становящиеся все меньше и меньше крылья настигают скользящую от одного ряда к другому фигуру старика, которую раз за разом разрубает, сдавливает массивными округлыми блоками и насаживает на шипы в основании драконьих суставов. Криком она, сделав попытку остановить дракона, поддается колотящейся в ней дрожи, вжимающейся во все тело, но все же наблюдает, опоздав, как колонны, собираясь заново, изрубают усеянную кровавыми сосудами плоть, что высвечивается половиной солнечного диска на горизонте и насыщает воздух алой моросью и металлическим ароматом. – От судьбы не уйти никому, дракон. Вы – те, кто погубили свое настоящее, и вам нет прощения в будущем. Но у тебя есть душа, создание Мелькора, ты ощущаешь ее? – Та, что обладает этим даром, что полюбила таким, какой я есть. Я верю тебе, Лиа. Ты помнишь? Вспомни! Да. Теперь у меня есть душа, Намо. – Как глубоко проросла тьма ненависти и зла в чистую душу, человеческое дитя. Почему большинству из людей нужно всегда так много объяснений, чтобы поверить? Почему нельзя просто поверить? Ты, дитя Лиа, доказательство, что великодушие все еще не просто слово, но оно ведет к страданию. Ну а что же ты, дракон? Яростнее, животное, яростнее, словно человек, подаривший тебе душу, борись… Борись за нее. За вас, с судьбой, что неумолима. За погибающее воспоминание. – Не надо, Смауг! Громоздкие, искривленные переломами и перерождением лапы разрубают старика, ровными шлейфами синего дыма разбросав обломки мрамора фейерверком вокруг и застряв когтями в нем, поодаль от нее. Это дает мокрым голубым глазам подробно рассмотреть, как зверь, резко выдернув искалеченную лапу, фонтанирует из обрубков пальцев яркими красными струями, а пол затягивается под ними швами, сминая с треском черные лезвия оторванных когтей до мелких щепок. Дракон ревет над ней, став более чем на треть меньше, приняв будто похожие на человеческие очертания, вталкивая вызванным обидой и мукой ударом высокую фигуру в колонну. Она отворачивается, не в силах больше смотреть, но прослеживает взглядом покатившийся в сторону шлем, который тут же берут морщинистые руки старика. – Эти иллюзии неуязвимы для тебя, как твои мечты, почему стараешься уничтожить их, невольник черной природы зла? Посмотри на горизонт, дракон, думаешь, он обещает зарю новой жизни? Или это угасает день твоего пламени, встречая ночь небытия? Ты сделал выбор, которого у тебя никогда не было, усмири бессмысленную манию жажды загадок, ибо эту тебе не разгадать. – Не разгадать? Зато я знаю ответ на другую. Чем вы отличаетесь от них, что хотели править миром, который защищаете, от тех, кто создал меня и разрывал плоть, заставляя убивать и экспериментируя с формами обреченной жизни? Вы хуже! Подчинившие невинные души, заставляете страдать главенствующую материю этого мира, умирать и служить вам после. Вы – главное зло мироздания! – Хах, крик рожденной мигом ранее души того, кто мечтал и заполучил ее. Но какой ценой! Проникнись страданием и ею, драгоценностью, что до тебя была недоступна подлинному злу! Обломки гранитной крошки припрыгивают по стеклянной от крови поверхности пола к ней, но тут же стаями взлетают, спешно кромсая незащищенную грудь и брюхо дракона, вклиниваясь вспять в витиеватые цветники, каждый находя свой скол. Причудливые изгибами резные камни сходятся по пропадающим трещинам разрушенными остовами, когда ей становится вдруг не по себе, и усиливающееся головокружение гасит свой очередной вскрик. Рукой проводя по изорванной плоти над собой, мысли путаются искомыми словами в девичьей голове, что могли бы остановить его, зверя, воспоминания о котором так сумбурно и медленно проявляются в сознании в момент, когда он боком давит хозяина чертогов, дернувшись вперед и погнув шпили подсвечников. В опаске отползая прочь, ящер не предугадывает этим новые раны, и сталь нагоняет дракона, у нее на глазах всаживаясь в широкие ребра тонкими литыми кольями, гнущимися и застревающими в проваливающемся в себя позолоченном теле. – Что с ним? Что с ним происходит? – Он становится тем, кем захотел стать из-за тебя, потеряв силу и мощь, как сейчас теряет плоть и кровь. Вы едины теперь. Не поровну, но целы. На дне Долгого Озера сейчас в Средиземье и здесь, в Чертогах Мандоса. – Не говори с ним, Лиа, нет смысла. Ведь это ложь, так? Ты обманываешь ее, меня? Иллюзия? Сколько еще моментов смерти она переживет? Сколько еще раз ты позволишь ей познать утрату, чтобы она, наконец, ощутила жизнь? – Готовый обрывать эти моменты словами, так важными для нее, искренними, что думал и произносил в одной действительности и повторишь в настоящем, ты их причина! – Как и этих слов, Смауг, оглянись, мы вдвоем благодаря тебе. Остановись, прошу! – И благодаря ему вы… – Замолчи, Намо! Ты помнишь? Вспомнила? Прошу… Лиа! – Смертные говорят, что построить что-то одно нельзя, не сломав другое, но стоит ли оно того в вашем случае, дракон? Стоило ли? В ответ безумное, тускнеющее прозрачной порывистой лазурью с каждой секундой пламя обрушивается на старика, плавя шлем, выжигая черным налетом пепла пол, охватывая трепыхающиеся холсты и гобелены огонь на которых впитывается в ткани, затихая и угасая, не нарушив красоты и четкости изображенных на них картин. Злые неистовой яркостью языки перекидываются ненавистью и ударной волной на декоративную эльфийскую решетку, обвитую изумрудами плюща, гибнущего в огне. – Все увядает, человек и дракон. Рано или поздно. Жизнь настигается смертью в новую жизнь. Это неизбежно. Говорящий с ними дымкой просачивается через подкинутую стихией к потолку решетку и будто ставит ее на место распутывающимися полами балахона из узоров, вновь блещущих ожившим растением на солнце. Старик внимательно осматривает и поправляет холсты и гобелены, лишь только дракон сипло разражается кашлем с искрами, пытаясь сомкнуть расходящиеся от переломов и вжатия в голову челюсти. – Тьма на свету, жаром по льду, сердце на части, зол добра властью? Не что иное, как рифма, дракон, ощущаешь напев ее души из бескорыстного сердца? Она подарила тебе ее. И этим ты отвечаешь, тратя оставшиеся вам мгновения? Кто из нас глупец? – Или ты, или я, судья! Тот, кто умрет из нас! – Как самонадеянно, зверь! И печально. Время не на твоей стороне, чудовище. Глазами она ищет ее, ткань, вдруг вспомнив о той, что была с обрисованным на ней последним фрагментом утерянной реальности и внезапно пропала. Эта загадка не дает покоя отчего-то, но мысли отвлекает драконья морда, что пробивает головой крышу, сжигая пламенем резную черепицу, обрушивающуюся на разорванное, защищающее ее крыло над ней и на фигуру, мелькающую за колоннами и размеренным шагом подошедшую к трону. Осыпавшаяся вниз кладка сама собой взмывает вверх, собравшись осторожно изогнутой кровлей, что врезается перед этим в дрожащую жаром изнутри шею, разрубая трясущиеся наросты кожных складок и чешуи, свистящих ожесточенно лезвиями синего пламени из расходящихся и плюющихся кровавыми струями ран. Складываясь прежней конструкцией, пологая крыша вырывается из массивного тела, пробиваясь окровавленными и облепленными плотью и кусками чешуи фрагментами из спины и боков замолкающего стоном зверя, под спокойное эхо голоса старика, стоящего уже рядом с ней. – Я – песок времени жизни сквозь пальцы наивной злобы, дракон. Туман его порчи вскоре осядет с твоей невинной души, дитя Лиа. Может, он прав? Тебе не стоило смотреть. – Это все чушь… Ложь… Так вы зарождаете любовь? Мигом жизни, который затем обрекаете на вечность разлуки? Почему плата за этот дар настолько непомерна? Я не оставлю ее, не оставлю! Мне не помешает даже Единый! – Это оправдание для тебя? Смерть твоего времени позади, дракон. Обернись и прими ее. Безжалостными тисками челюсти бьются о пол в новой стремительной атаке, схватив старика и заставляя ее снова отвернуться, наблюдать лишь, как блестящий шлем прыгает от ударов по стеклянному блеском мрамору, раз за разом отскакивая от него со звоном, попадает в уверенные морщинистые руки и вновь выскальзывает из них словно мяч, знаменуя очередную смерть бессмертного. Ей мнится, что проходит вечность, но ощущение это растворяет огненный взрыв над ней, что поднимает взгляд ее голубых глаз. – Что ты пытался сделать, зверь? Тебе недоступна сфера огня, что стала ей могилой в воспоминаниях. Все еще дракон, у тебя к Всевышнему какие-то претензии, животное, созданное убивать и сеять разрушения? – Претензии? Нет! Огненный кокон вспыхивает яростным пламенем, а похожие на человеческие руки хватают противника за шею, в унисон костям спины, рук, ног и головы дракона, с хрустом вминающихся в очеловеченное, окруженное сферой пламени тело. Чешуя с него рассеивается, словно в пример тому, как старик облаком пепла от синего балахона, сгорает, занеся на миг сизым торнадо совсем уже не дракона, договаривающего последнюю фразу: – Вопросы – да!!! Ведь я… почти человек! – Почти. Ты прав. Ну что же ты, все же зверь? Я здесь, рядом, у твоих лап, или уже – рук? Песком на клыках, или отныне – зубах? Воздухом, что наполняет такие человеческие отныне легкие. Этот дар дорогого стоит – безумный Король-под-Горой был прав тогда, и эти слова верны сейчас по отношению к тебе. Человечное чертами тело падает перед ней, лишь только сфера огня, шумно выдыхаясь горячим паром изнутри, прижигает кровоточащие еще сильнее оттого раны, будто нарочно напоминая, как он когда-то прижигал их ей в полете к Мордору от Ортханка. Под каштановыми прядями усиливается невыносимая боль, но она находится вопросом, который задавала так недавно под крик дракона. – Давай же старик, давай… Ты победил! Ну же, почему медлишь? – Мама, папа… они… – Они… С ними все будет хорошо, дитя Лиа. Но извини. Времени проститься тебе не дано. Возникающий то справа, то слева, поодаль и близко старик снимает блестящую сферу шлема, столько раз уже виденную ею в видениях прошлого. Одна за другой создаются при этом множества копий Владыки, везде, где тот был до этого, в каждом месте, где умирал всевозможными способами, останавливаясь, наконец, единственной тенью у трона и ставя знакомо головной убор на его правый подлокотник. Истаявший мгновенно сизой дымкой из глаз его взгляд обнаруживает перед ней ту, которой он кивает – женщину в черном с вуалью на лице. Ей не видны ее глаза под живой узорами тканью, похожей на ту, что была недавно такой же, и что та поднимает с пола перед ней и драконом. Появившийся, как и создавшая его, будто из воздуха холст наскоро распадается картинками, вышитыми на нем, и в голове у нее проносится разгадка, как и в янтарном взгляде дракона, что смотрит на старца, а тот вновь согласно качает головой ткачихе, и та, удаляясь, распускает погибшую образами, но все еще прекрасную материю. – Так значит? – Ты видела, как он появился здесь тобой? Нет крови. Огонь души во плоти, огромный и живой? Нет разрушений. Не было нашей битвы, дитя Лиа. Это не камни ломали ему кости, это не плавящийся металл увечил его плоть, это не я убиваю вас, дитя Лиа. Иногда, чтобы предотвратить сражение, нужно представить его. Во всех красках, чтобы ужаснуться и понять его угрозу. – Так вот что был этот дождь, преследовавший нас? Во сне о нас? – Разум смертных беззащитен и слаб перед магией Высших. Поэтому ты воспринимала нити и иглы материи жизнью ливней и мороси. Многое исказилось разумом пред холстом судьбы. Предавшие себя своей судьбой, я надеялся, вам будет проще пережить боль тут и смерть там, в озере сейчас, контролируя ее как пламя, направляя. – Ты мудр, Намо. Знаешь, что такое жизнь, если не обрывки памяти, воспоминаний, теплых и холодных. – Морготово чудовище говорит правду. Неужели смертной душе удалось обратить зло к мудрости доброты? Я знаю, что ты бы не хотела наблюдать, как он мучается, и это все, что я мог, обладая этим знанием будущего. Мой дар тебе, дитя Лиа, и ему. Вам обоим – рабам главной силы единой отныне души. Он прав. Ценность существования – память, Лиа. Не что иное, как прожитые мгновения в сознании, реальности или снах. Они живы тобой, пока жива ты. Но ты сама выбираешь – помнить или нет. Жить и кануть. – И я готов остаться плененным ими… Я не хочу больше тебя слышать, Намо. Убирайся прочь. Лиа. Я не справился, не смог. Но… Не оставляй, не возвращай обратно… Вспомни! Ты не представляешь, как это: быть чудовищем, жить во мраке, в пустоте день ото дня, голодным и слепым чувствами… Пожалуйста… Все, о чем мечтал… Верни любящему сердцу, вспомни! – Я… Смауг… Ты. Мы монстры, убийцы. Что мы могли сотворить, что сделали?! Перед ее глазами золотистая кожа плывет, срываясь кусками его скул и бровей со лба, перекошенный рот неестественно сходится челюстями, рвущими губы, из которых осыпаются желтеющие тленом клыки. – Я… полюбил твой голубой цвет глаз, сейчас, там, в толще воды озера, и пусть он не станет зеленым, пусть! Пусть ничего этого не было, как и нашего тополиного сна… Пусть мы такие, но давай сгинем во тьме вместе. В нашем сне! Прошу! Только не уходи так, не надо, Мое Драконье Сердце. Вспомни меня. Я умоляю тебя! Вспомни! Девичьи пальцы скользят по истончающимся трещинам и широким, растянувшимся на коже дырам на щеках, по которым слепнущий янтарь тускнеющих глаз пускает серебристые алым солнцем слезы, что льются синхронно с тающей плотью острых вершин ушей, воском обваливающихся на плечи. – Чувствуешь то добро, что она зародила, дракон? Оно рвет твою сущность изнутри, разрушает черную, пустую злом создателя. Что ты ощущаешь, обретя высший дар музыки Эру, не предназначенный издревле подобным? – Замолчи… Ты как Саруман, или лучше сказать – Курумо? Отравлен страхом перед предрешенным. Один из вас. Такой же, как вы. А как же его судьба? Как же зло Саурона? Кто вы? Вы все. Жалкие напевы, проклятые добротой и смирением. Чудовища бездействий и лицемерия, прячущиеся за масками смертных. Я бы разорвал ваши сердца собственными когтями, если бы они у вас были. Вылизал бы всю кровь до капли, наполнив ее вены вашей, несущей добро, проказой… Но вы пусты светом, порождающим тьму. В вас нет ее жизни, только надежды, обрекающие на утраты. Вы не достойны жизни… Только ваши создания. Одинокие. Брошенные собственными творцами. Она достойна! Вы повторяете оскорбленный самим Единым замысел. Он покинул вас, бездушных и ужаснувшихся вечности, а вы совершили его ошибку, отправив в небытие одного из вас, что явил миру истинность помыслов вашей натуры, назвавшись Морготом. Сколько еще вы принесете боли, воссоздадите страданий и повинных рождением тварей молиться вам? Вам не искоренить зло – вы слишком падки и податливы ему. Это мироздание обречено. Оно падет, и все накроет тьма. Только свет отбрасывает тени. Но не она. Лиа… вспомни, вспомни меня, молю! Распластанные по очищенному явью от крови воспоминаний мрамору крылья громко шлепают по полу, отделяясь ломаными звуками от вдавливающейся в себя лопатками голой спины, когда она ловит его под локти, обессиленного сдвинуться самому. – Ты не вправе судить, дракон. Лишь быть судимым за то, что возобладал человеческой душой без права на ту и свое существование. Их пути предрешены, как и твой. Изначально. Но тебе не узнать их. – Лиа. Не верь. Не слушай его. Знаешь, кто здесь истинный монстр? Не я. Он. Ты, Намо, ты! Не сдавайся. Борись, Лиа. Борись с судьбой! За себя, за нас! За воспоминания!!! Просветы прошлого пробиваются в ее сознании мутной озерной водой, перекликаясь с многочисленными смертями гномов и эльфов, на миг она выхватывает из оживающего не существовавшего прошлого очертания одного из них, что опускается на дно, жадно выискивая глазами что-то и вдруг пугаясь. Его имя гремит в сознании, как и все остальное, от наблюдения илистого дна, где ползут две черные длинные тени: драконья и девичья – и мысли переполняются безбрежной болью и горечью. Просачиваясь друг в друга пальцами-водорослями, силуэты ласкаются песочными телами, смешиваясь и переплетаясь, заключая друг друга в объятия, лобзают и гладят соприкасающиеся крылья-руки, становясь раз от раза все единей и единей. Теперь она знает, что он видел – их будущее разумов, от которого Бофур в ужасе бежит, всплывая, чтобы умереть из-за нее. Из-за простого воспоминания, всего лишь воспоминания. – Я виновата, Смауг… Мы всего лишь… воспоминание. Несбыточный полузабытый сон… – Нет. Он обманывает нас. Я и ты. Мы реальны. Поверь мне. Вспомни нас. Не поступай так со мной. Прошу, не отрекайся. Не дай моему сердцу стать прежним, заполни пустоту подаренной души собой. Вспомни меня в себе! Мы здесь и сейчас. Слышишь? Я все так же… Под струящуюся эхом по потолку и полу спокойную речь старика, подходящего к трону, лежащий около тянется к ней ломающимися руками, звучно с треснувшими костями ног, и она подтягивается к нему взаимно, неуверенно и пугливо. – Влюбленные вечностью воспоминаний одного мгновения. Умирающая душа и ее осколок в теле черного зверя, которого создал враг самой жизни. Словно мать и дитя. Воистину музыка Единого безбрежна добротой и любовью. – Не отворачивайся от меня, Лиа. Мне так страшно. Без тебя. Я не смогу. Прости… Пожалуйста. Сейчас я прошу только об этом… Лиа! – Я усомнилась. И это все ложь… вот моя расплата. Посмотри на нас! – Нет, слышишь. Это правда … Ты – правда. Я. Вспомни нас. Теплые облака полета. Тополя нежности сна и ароматов липы. Красота неба озера. Наше единое пламя. Оно настоящее. Оно не может погаснуть, как и мы. Не должно. Я не верил. Но ты… Прогибающаяся ребрами грудная клетка выламывается наружу, обнажая усыхающие внутренности, сыплющиеся глиной плоти и углем на холодный мрамор. Все это будто стекает в ржавые лужи тающей огненной массы, пальцами в которую она, ощущая его боль, влипает, отвечая: – Я чудовище?! – Нет. Нет. Нет. Ты совершенство. Свет во тьме. Моя душа. Драконье Сердце. Чудо!!! Помнишь? Я не хочу быть без тебя. Жить. Умирать. Не оставляй меня, Лиа. Не бросай. Моя любовь. Словно вторя его словам, рухнувшие перед ней и рассыпавшиеся тотчас изогнутые кости ребер выявляют дрожащий комок сердца, драконьего сердца, что пульсирует по венам живым огнем все реже и реже. – Я… полюбила мгновение, воспоминания небытия? – Что ты за судья? Что ты сотворил с ней? Со мной? – Вы оба – сами предатели своих судеб. Разве ты не знал, что темная магия создателя и твоего Отца опасна? Изранил ее душу, приговорив к ужасной участи безвременья. Пожертвовал собой. Зачем? Первый и последний дракон с человеческой душой, которую она подарила частью своей. Ты знаешь, зачем? Теперь, ощущая мир перед самой бездной несуществования. Ответь себе, тварь. Ибо мне ответ известен. – Зачем… Лиа? Она улыбается ему приветливо, обнимает крепко, запрещая будто костям в плечах и ключицах ломаться, и он в порыве ответить лишь жалобно стонет, стекая по девичьему плечу треснувшими фрагментами черепа, и ее кисти помогают ему, кладя облезлые драконьей чешуей и мышцами руки себе на талию. – Прости меня. Лиа. За все. Прости. Мне так жаль. Так жаль. Сколь… я люблю тебя. – Остановись. Не нужно. Мы пережили это раз, переживем и второй. Взгляни. Вдохни полной грудью, Смауг Золотой. Последний закат? Он на миг касается ее щек, словно выпивая росу слез с них дрожью. Соленые капли жизни любовью бегут по истерзанным, шипящим тлением драконьим губам, попадая на треугольную бороду в ямочке подбородка и с воздухом проникая в сипящее от искренних чувств к ней горло. – … может, это восход? – Он навсегда останется наш. Как и мы с тобой. Как и наша любовь. Не забывай меня… – Вечно, Лиа. Мое Сердце. Моя Душа. – Ты и он… вы, дитя Лиа и Смауг Золотой, приговариваетесь… Не замечая старика, севшего на высокий угловатый каменный трон, который заволакивает сизой дымкой его балахона, произносящего тускнеющую слышимостью фразу, она подпирает сырыми от слез ладонями обнажившие иссохшую челюсть щеки дракона. Дракона? Нет, человека. Она точно знает. Уверена. – … к вечному… Последний отблеск света для нее – яркая вспышка сизых глаз старика, что, двинувшись синхронно к солнцу, засвечиваются белым в бордовой алыми лучами дымке от багрового на горизонте. Они отражают то, как она дарит прикосновение иссохшим драконьим губам своими, рассыпаясь вместе с ним в единых объятиях в пропадающую пыль, насыщающую проявляющиеся лучи теплом их пепла, не слышащих уже последнего слова судьи: – … забвению.