И окажется так минимальным Наше непониманье с тобою, Перед будущим непониманьем Двух живых с пустотой неживою.*
***
— Давай же, Малфой, не будь трусом! — шипит Беллатриса ему на ухо, сама еще совсем девчонка, но уже совершенно обезумевшая. Палочка, направленная из-за плеча Люциуса в грудь скрючившегося на стуле мужчины, кажется продолжением ее руки, кривым, острым, как лезвие, ногтем. Малфою тошно от всего этого — искореженной каморки, засыпанной стеклом и обломками старой мебели, рокочущих голосов Пожирателей, доносящихся снаружи, и ужимок Беллы, дрожащей от возбуждения, которое будят в ней Непростительные. Неужто этот доходяга может дать им нечто такое, чего Темный Лорд не в состоянии достать куда меньшими усилиями? Сложно поверить. Почти так же сложно, как и в то, что таким манером они идут к величию. — Круцио! — визжит Беллатриса, и красный луч в очередной раз пронзает тело жалкого министерского клерка. Крик взрывается в ушах, ножки стула, к которому тот привязан, противно скрипят по полу — так сильно он дергается. Страх исходит от него удушающей волной. — Я ничего… н-не знаю, — сипло бормочет он, и это то, что они уже слышали десятки раз. Рука ведьмы снова взметается вверх, но Люциус опережает ее: — Авада Кедавра. Тишина повисает в пыльном воздухе, искрящем воспоминанием о зеленой вспышке. Убийство не вселяет в него ни удовольствия, ни ужаса. Только усталость, давящую на плечи, и толику раздражения оттого, что неглупой Беллатрисе действительно нужно объяснять, почему разбрасывание Непростительных направо и налево не ведет на вершину мира. Или куда там помышляет взобраться ее, их, обожаемый Лорд. В любом случае, Люциус не собирается больше участвовать в этом балагане. — И как ты объяснишь Темному Лорду, что провалил его задание? — резко бросает Белла ему в спину. Должно быть, хочет получить ответ, раз поймала его за мгновения до трансгрессии. — Какое задание, дорогая? — Люциус холодно улыбается. — Никто не говорил тебе отрывать пальцы грязнокровкам и создавать мучеников. Нужно было всего лишь убить кого-то, кто мог бы быть опасен. И теперь он мертв, даже не успев понять, какая власть содержалась в его руках. Думаешь Лорд сильно разозлиться, узнав, что… гм, его воля исполнена? Во взгляде Беллы что-то неуловимо меняется, в непроглядной тьме словно вспыхивает несколько ярких звезд. Люциус замечает, потому что видел то же уже сотни раз в других глазах. — Ты размазня, Малфой, — говорит она с таким видом, будто он отнял у нее любимую игрушку. Ее бледное лицо исчезает в хлопке трансгрессии.***
Отец накалывает на вилку положенный за ужином кусок мраморной говядины, когда Люциус возвращается с очередного рейда. На его руках запекшиеся кровь и грязь, а от порванного плаща за версту разит смертью. В исполненном порядка и торжественной тишины Малфой-мэноре ему не место. Благообразные маги не позволяют себе расхаживать в столь неподобающем виде. Но Люциус полагает, что достоин маленькой уступки. Ведь если сам Абраксас Малфой счел приемлемым пройтись грязными ногами по его жизни, то почему бы ему не сделать то же с этой вычищенной до блеска столовой? — Добрый день, — он кивает им обоим, замершему в ледяном негодовании отцу и белой, как полотно, матери, содрогнувшейся при виде него. Должно быть, он и впрямь так плох. Болезненная улыбка, — скорее оскал, чем искреннее веселье — касается лица. Люциусу не хочется причинять боль, только не матери, но это единственное, на что он способен теперь. — Куда это ты направляешься, позволь спросить? — резко окликает его отец, когда Люциус уже намеревается покинуть столовую, жалея, что у него не находится сил сдерживать злобу, кормящуюся в кровавой тени Темного Лорда. — Смыть с рук грязную кровь, — ядовито отзывается он. — Не паясничай, Люциус! Мерлин, иногда он ни о чем так не мечтает, как о том, чтобы макнуть папочку прямиком в лужу маггловской крови, и посмотреть на выражение бутафорского, будто приклеенного негодования, которое, надо думать, появится на его брюзгливом лице. Поразительно, на какие мысли умеет навести один только взгляд, каким Абраксас продолжает сверлить сына. Это знакомо ему еще со школьной скамьи. Взгляд, что ясно выговаривает: мне доподлинно известно, что ты есть совершеннейшее разочарование, несмотря на все твои старания угодить. И, дементор его раздери, мнительный старик чертовски прав в своих подозрениях — Люциус вовсе не собирается после этого отвратительного дня сидеть подле него и выслушивать закостенелый бред, скопившийся за годы в его трухлявой черепушке. На мгновение он так четко представляет сию идиллическую картину, что рот невольно сводит судорогой отвращения. — Мой возлюбленный отец, — начинает Люциус, смакуя каждое слово. — Вам не приходит в голову, что для человека, не желающего лезть в дела Пожирателей Смерти, вы слишком уж озабочены моим личным временем? Такая пощечина едва ли придется тому по вкусу. Не секрет, что Волдеморт и Абраксас если уж не друзья, — едва ли хотя бы один из них способен на что-то подобное, — то никак не меньше, чем ближайшие знакомые. Именно его Темный Лорд до сих пор предпочитает видеть на своей стороне, но негоже ведь отцу самому замараться грязной работой. Пожалуй, этот урок — твори необходимое зло чужими руками — ценнейших из всех, что Люциус когда-любо от него получал и получит. — Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?! — Абраксас, не обходящийся без трости уже лет эдак десять, в момент оказывается на ногах. Мать подымается было следом, чтобы урезонить его, но замирает, пригвожденная к стулу одним лишь исполненным ледяного гнева взглядом. Он ждет, что Люциус склонится, подобно ей, под напором его неудовольствия, в конце концов, прежде смирение сына покупалось и меньшим. На самом деле, это почти оправдано. Люциус ненавидит повышенных тонов. И вот уже двадцать два года ему удается этого избегать. Но теперь… Теперь, помимо прочего, в его жизни есть кое-что, чего невозможно иметь, не потревожив отцовского спокойствия. Кое-что, стоящее во сто крат больше даже его уважения и любви — предела прошлых мечтаний. Кроме того, ничто сейчас не страшнее испытываемого им усталого нетерпения. — Не устраивайте сцен, — холодно цедит Люциус, когда отец вдруг хватается за трость с очевидным намерением. Палочка, которую он все это время сжимает в кармане мантии, в следующий миг уже направлена Абраксасу прямиком в грудь. — Люциус, нет! — пронзительный вскрик матери прокатывается в пустой зале, словно взрыв. — Ты никуда не пойдешь! Не для того я всю твою жизнь наставлял тебя на путь благородного волшебника, чтобы ты спутался с осквернителем крови! Он все ближе и ближе, Люциус может видеть, как изо рта старика брызжет слюна, когда тот выплевывает все эти невозможные лживые подлости. Как его вообще возможно бояться? Смех прорывается из него прежде, чем Люциус успевает сдержаться. — Что знаешь ты о благородных волшебниках? Ты, который греет зад на подушках Малфой-Мэнора, пока я даю тебе возможность усидеть на двух стульях! — ему не верится, что он действительно говорит это вслух и не чувствует при том ничего. Будто давая сухой отчет. — Ты, неблагодарный сукин сын! — голос отца возносится над их головами, как буря, и Люциус готов поклясться, что на языке у него одни Непростительные, когда Абраксас тянется за палочкой, заключенной в трости. — Чего ты добиваешься? Изгнания, подобно этому Блэку? — последние слова он произносит с величайшим презрением, словно сам звук их пачкает ему губы. — Я вышвырну тебя, щенок, оставлю без содержания, и тогда поглядим, как скоро ты прибежишь обратно! — Боже, как страшно, — Люциус не может устоять от гримасы. — Ты не посмеешь. Ты скорее удавишься, чем позволишь имени Малфоев замешаться в скандале! А кроме того, — тут он останавливается, складывая губы в омерзительнейшую из своих усмешек, — у тебя духу не хватит заявить Темному Лорду, что тот, кого ты ему так радостно продал — дрянное, порочное семя. Он исчезает быстрее, чем отец удосуживается разродиться с ответом.***
Когда Люциус появляется в гостиной Поттеров, ни о чем не подозревающие Сириус и Джеймс заняты очередной партией в маггловские карты, жульничать в которых у Блэка настоящий талант. Они курят и смеются, из странного чемоданчика, стоящего на столике, вырывается громкая музыка, отчего те замечают его далеко не сразу. Но, безусловно, это происходит. И веселью тут же настает конец. — Какого дементора, Сириус?! — первым приходит в себя Поттер, взмахом палочки приглушая звук. — Люциус, мать его, Малфой в моей гостиной! Его взгляд не выражает ничего хорошего, но у Люциуса это мальчишеское бахвальство вызывает только улыбку. Сириус смотрит на него расширившимися глазами, от сигареты, которую он подносит к губам, витками расходится серый дым. — Люц? — тупо переспрашивает он, и нельзя не заметить, как неловко ему беспокоиться о нем прямо сейчас при дружке. А Люциус до некоторой степени осознает, насколько паршиво выглядит. Они должны были связаться ближе к ночи с помощью протеевых чар, когда Сириус отвяжется от Джеймса, а Люциус — от папашиных бредней, и договориться о встрече. Слова, что один из них наговаривает на руку, появятся на ладони другого, нужно лишь коснуться палочкой. Эта идея пришла Сириусу, когда он увидел, как действует черная метка, выжженная у Люциуса на предплечье. — Это магия уровня ЖАБА, — заметил ему тогда Малфой, на что Сириус лишь самодовольно усмехнулся: — Как и анимагия. Теперь Блэк не улыбается, хотя, видит бог, улыбка — лучшее, что есть в нем, особенно если ее хозяин молчит. Иногда Люциуса просто бесит его побег из дома, из-за которого влияние Поттера в их встречах становится прямо-таки фантастическим. Признаться, пить кофе с леди Вальбургой куда как приятнее. Но он никогда не скажет о том Сириусу — чтобы не оглохнуть в залпах его протестов. Он медленно, даже несколько заторможенно, поднимается с дивана и, игнорируя попытки Джеймса вновь возмутиться, идет навстречу. — В чем дело? — резко осведомляется он. — У меня проблемы, Блэк, вот в чем дело, — Люциус против воли начинает злиться. — Уж простите, что без приглашения врываюсь на ваш праздник жизни. Тучи находят в серых, будто небо перед грозой, глазах Сириуса, когда он с деланным безразличием оглядывает грязное лицо и одежду Люциуса. — Сохатый, оставь нас, — требует он с железной интонацией, неожиданно для всех, и для Малфоя, и для самого Поттера. Джеймс, ждавший, очевидно, иного, обиженно и негодующе вспыхивает: — Ну, уж нет! Ты с ума сошел, Сириус, посмотри на него, — он тоже встает и жестом указывает в сторону Люциуса. — На нем кровь, он, мать твою, убил кого-то и стоит теперь здесь, как ни в чем ни бывало. У тебя проблемы, Малфой?! — обращаясь к нему, Поттер, впрочем, продолжает вперивать яростный взгляд в Блэка. — Проблемы Пожирателя Смерти, — его передергивает от отвращения, — тебя не касаются! Трахай его, сколько хочешь, хоть самого Волдеморта насади на свой хрен, но, если он захочет вовлечь тебя в свои делишки, прости, что я сделаю все, лишь бы помешать этому. — Спасибо за разрешение, Поттер, — желчно вворачивает Люциус. — Темный Лорд будет чрезвычайно доволен. — Заткнись, Малфой! — голос его звенит от гнева. Сириус наблюдает за ними, сложив руки на груди. Может казаться, что ему все равно, но Люциус слишком хорошо знает его, чтобы видеть в этом попытку защититься. Ведь то, о чем так отчаянно вопит Поттер, не лишено истины и в его глазах. — Я не обсуждаю дела Темного Лорда со школьниками, — холодно отрубает Люциус и больше не смотрит на Поттера, словно забывая о нем вовсе. Говоря с Сириусом, ему часто кажется, что они одни в комнате, даже если вокруг полно народу. — Но раз уж мы трахаемся, я считаю себя в праве приходить к тебе, когда мне хреново, как это делал ты, и не раз. — Ты мог бы написать, — с бессмысленным упрямством возражает Сириус, и от того, что он зачем-то принимается спорить теперь, кровь окончательно ударяет Люциусу в голову. — Видишь ли, как-то недосуг, когда собственный отец собирается пальнуть в тебя Непростительным! — шипит он, испытывая незнакомое жжение в предплечье, где извивается метка, не похожее на то, что бывает, когда Лорд призывает их к себе; как будто на сей раз собственная тьма, копящаяся внутри, жаждет выплеснуться наружу, прочь из тесной клети человеческой плоти. — Как это похоже на вас, — бурчит Джеймс, имея в виду кровавые стычки безумных Пожирателей; не стоит и напоминать, в каких выражениях порвал с семьей сам Сириус. Но Люциусу нет до него дела, и Сириусу, в кои то веки, тоже — вернее, тот просто отключается от внешнего мира. Он слишком отчетливо, должно быть, различает, что творится за стеклом малфоевых глаз, и понимает в с е, с точностью до вздохов. У Люциуса руки чешутся ударить проклятого Блэка, по-маггловски, без изысков, с тупой силой, которая сломает все кости в этом красивом лице. За то, что понимает и все равно ведет себя, как безмозглая псина, терзающая открытую рану. Его пекельно-горячие пальцы неприметно касаются царапин, рассекающих Люциусу щеку. Теперь сложно вспомнить, откуда они, из драки с тем грязнокровым ублюдком, размахивавшим палочкой у них перед носом, или же стараниями дражайшей Беллы. Во взгляде Сириуса Люциус видит картины отвратительных пыток, которые тот себе старательно выдумывает, исходя из его облика и этих «следов». Они никогда не обсуждают рейды, приказы Темного Лорда и прочее, даже если одинокое знание того, на что он вынужден быть способен, сводит с ума. Это табу, и Малфой не позволит ни себе, ни ему через него переступить. Однако ничто не мешает Сириусу фантазировать. Прикосновение его вдруг отдергивается, рука сжимается в судорожный кулак, после чего Блэк твердо произносит: — Дай мне минуту. И я заберу тебя к звездам. Этот романтический бред, сказанный со всей серьезностью, заставляет Люциуса опешить. Но ему ничего не остается, кроме как пожать плечами и дать голубкам решить их детские вопросы промеж собою. Сириус уводит Джеймса на балкон, даже не удосуживаясь как следует притворить расхлябанную дверь. Люциус рад бы не прислушиваться к их шушуканью, когда это действительно похоже на шепот. Однако ни у кого из них не достает ни терпения, ни желания наложить скрывающие чары. — Я знаю Малфоя всю жизнь, Джейми, — провозглашает Блэк чуть не на всю округу. — Когда о нем начали говорить как об образцовом перспективном волшебнике, я еще под себя ходил. Он не глупый человек, просто ему изрядно промыли мозги. Слышал бы ты его отца, тот еще хлеще моей мамаши. У Люца прямо-таки глаза стекленеют, когда они оказываются в одной комнате. Люциус опускается в близстоящее кресло и закуривает от волшебной палочки. Сейчас они вдоволь накопаются в его грязном белье, после чего он сделает вид, что пребывает о том в чистейшем неведении. Что ж, его родители обыкновенно делают то же самое. — У тебя тоже стекленеют. Когда говоришь о чертовом Люциусе Малфое. Черт же, Сириус! Он слизеринец с большой буквы «С»! Ты знаешь, что это значит. Ему будет насрать, если для того, чтобы получить свое, придется походя растоптать тебя! Думаешь, ему плохо быть Малфоем? Тогда какого дьявола он так доволен собой? Пройдет пару лет, может, больше, Абраксас умрет, и твой Люциус займет его место, станет им до выражения глаз — тем, кого он якобы ненавидит сейчас! Поттер вылетает из-за двери, краснея щеками. Обессиленный, он падает на кушетку и тоже закуривает, не удостаивая взглядом ни вошедшего следом Сириуса, ни уж тем более Малфоя. — Ну, что, насплетничались? — не удерживается Люциус от шпильки. — Пошли, Блэк, мне нужно получить свое, прежде, чем растоптать тебя. Au revoir, Поттер. Сириус строит ему безумные глаза и, подхватив со стула куртку, выходит, наконец, вместе с Люциусом. Они спускаются во двор, на улице к этому часу успевает стемнеть окончательно. Конец августа, скоро мир поглотят ночь и холод. Люциус знает, что в тени одного из деревьев припаркован сириусов «волшебный» байк. И именно к нему они и идут, рыская во тьме, как слепые. — Смотри не обмочись, Малфой, — привычно поддевает Сириус, любовно оглаживая хромированный бок мотоцикла. И прежде, чем усесться в седло, просит: — Не злись. Впрочем, в большой уверенности, что на него и не злятся. У Малфоя нет сил на такие сложные эмоции. Блэк и без ответа прекрасно знает, за что его можно и нужно избить, и что прощать за это просто не имеет никакого смысла. Вместо этого он говорит, пуская в голос усмешку: — Я тронут. — Это возможно? — Сириус польщенно фыркает, ему нет нужды объяснять, о чем речь. — Очень даже. Твоя речь достойна моих похорон. Блэк разражается своим лающим смехом, распугивающим стайку ночных птиц, устроившихся неподалеку. Люциусу вдруг до щекотки в кончиках пальцев хочется провести ему от шеи вниз по хребту, чтобы почувствовать сладкую дрожь у него под кожей. Быть с ним все равно что пытаться обласкать огромного взбалмошного пса. Вдвойне приятно, когда это удается. Мозолистая ладонь Сириуса ложится ему на щеку, совсем иначе, чем в гостиной при Поттере, и твердые губы накрывают его рот. В нем есть привкус сигаретной горечи, как и у самого Люциуса, должно быть, и каких-то шоколадных, что ли, конфет. Острыми зубами он цепляет Малфоя за нижнюю губу — дразнится. Беспокойные руки тем временем так и тянутся облапать его, и в этом определенно прослеживается, что ему всего семнадцать, и потому нравится зажиматься по углам. — И ради этого я чуть не всадил в отца Аваду? — Люциус легонько бьет его по ладони. Конечно же, ради этого. — Ты сказал, это он собирался тебя укокошить, — напоминает Сириус, и глаза его лукаво посверкивают. — Я бы убил его прежде, — без тени шутки отрезает Люциус. — Поехали уже. Они взбираются на мотоцикл, Сириус спереди, Малфой — сзади, обхватывая его за пояс. — Не дай Мерлин ты сунешь руку мне в штаны до того, как мы приземлимся, — предупреждает он, выжимая педаль газа. Заводясь, махина издает поистине звериный рев и, пробороздив футов тридцать по земле, поднимается в воздух. Когда они заканчивают набирать высоту, Люциус осмеливается поднять голову, чтобы убедиться — и впрямь, у самых звезд. Так близко, что кажется, будто можно дотронуться, сорвать одну и спрятать в карман. Пожалуй, если сверзиться отсюда, костей будет не собрать. Мотоцикл не то что метла с ее легкостью и маневренностью, захочешь спикировать — перевернешься сам, не до спасения. А уж ревет так, что вооруженного до зубов отряда не заметишь. Правда, Сириусу на то наплевать. Такая машина как раз про него, уверенного, что он-то никогда не упадет. Люциус склонен думать, что будь у Блэка с его склонностью ко всему огромному и мощному в свое время под рукой корабль величиной с дом, на нем бы им лететь теперь. Черное небо движется на них со всех сторон. От шума ветра закладывает уши. Он теснее прижимается к напряженной, обтянутой черной кожей спине Сириуса и чувствительно прикусывает солоноватую от пота кожу на крепкой шее, оставляя красную метку. — Держись крепче, Люц! — орет ему Блэк, когда они начинают снижаться, перекрикивая адскую какофонию звуков, всегда сопровождающую приземление этого монстра. Люциусу и без него известно, что на посадке ему отобьет о дребезжащее сидение весь зад, а заодно и перетрясет каждую кость, забыв вернуть их на место. Сколько переломов соединено костеростом прежде, чем научиться управляться с этим «конем», как ласково зовет его Блэк, он предпочитает не думать. Байк с размахом врезается в землю и, описав картинную петлю вокруг себя, с визгом тормозит. — Уверен, что мы нахрен разбились, — Люциус стирает с щеки след от копоти и только потом осматривается на пустой тесной улочке с парой-тройкой магазинчиков, вяло мигающих перебитыми разноцветными вывесками. Он даже не берется спрашивать, куда Блэк намеревается затащить их на этот раз, когда тот уверенно направляется в сторону одного из них. Мимо проносится какое-то видавшее виды корыто, высвечивая фарами в темноте две желтые ослепительные полосы. — Блэк… Чего доброго, сюда нагрянут магглы, и тогда вообще неизвестно, что произойдет. У Люциуса до сих пор в кармане мантии валяется стреляющая железяка с полной обоймой, о которой он знает лишь то, что ею можно снести голову, и что появилась она после «веселых» таблеточек, брошенных ему в пунш какой-то пьяной маггловской девкой. — Не нервничай, — довольно скалится Блэк. — Это местечко точно придется тебе по душе. Он постукивает кончиком палочки по обшарпанной двери магазина, сплошь заклеенной разными объявлениями и плакатами. Как вдруг хлипкое строение вырастает на глазах, и вскоре вместо него посреди злачного квартала появляется особняк, слепо взирающий на них тремя этажами темных окон. Сириус взбегает по ступеням и дергает за резную ручку, изображающую голову раскрывшего пасть дракона. — Живее, Малфой, — в его голосе слышится нетерпение. Как только они оба оказываются внутри, в холле загорается люстра. Люциус прищуривается от яркого света. Они вместе, одни и даже как будто не нарушают закон. — Впечатляет. Устал бунтовать и выпросил у мамочки дом? Сириус презрительно кривит губы. — Мне ничего от нее не надо, — с болезненной гордостью Блэков заявляет он. — Это дом дядюшки Альфарда. Он вышел у матушки из фавора, когда отписал все состояние мне. — Да, я слышал, папаша любит поносить его едва ли не больше тебя. Говорит, подобные ему потворщики осквернителей крови и разрушают священные столпы магического мира, — Люциус усмехается, вспоминая, как старый ублюдок раздувает щеки и вытягивает сухие губы, рассуждая о чести и благородстве истинного чистокровного мага, как подрагивает его суставчатый палец, тычущий сыну в грудь. Сириус ухмыляется: — О, он может не беспокоится. Матушка в своих письмах только и грозила, что выжжет его со своего паскудного гобелена, и судя по тому, что он не побежал целовать мыски ее туфель, она так и поступила. С демонстративной вальяжностью, призванной пресечь этот неприятный им обоим разговор, он заваливается в одно из двух красно-коричневых кресел, стоящих по обе стороны от стола с оставленной на нем початой бутылкой коньяка. — Нахер их. У меня член падает, когда я думаю о наших семейках, — сообщает Сириус с холодной улыбкой. Тени, отбрасываемые люстрой, ложатся на его лицо причудливой маской. Люциус протягивает к нему руку, будто желая стереть ее, и Сириус утягивает его к себе на колени. Они целуются медленно, без спешки, с мягким влажным звуком, когда губы на миг размыкаются для нового вдоха. Блэк поглаживает его по шее, в том месте, где та переходит в челюсть, заставляя запрокинуть голову, и крепко прихватывает зубами кожу над кадыком. — За то, что мешал мне вести, — хрипло шепчет он, не вовремя отвлекаясь, и Люциус недовольно привлекает его за черную патлатую гриву обратно к себе. Сириус пылает под ладонями, как проклятая печь, и это пьянит до одури, так, что мыслей в голове ни одной. Кроме той, где они избавятся, наконец, от одежды, где кожа к коже, и ничего более. Люциус стаскивает куртку с его широких плеч, забирается обеими руками под майку, обжигаясь и задыхаясь; Блэк снова находит его губы своими. Подушечкой большого пальца он проводит по мазку засохшей крови, тянущемуся у него вдоль скулы. А после прослеживает ту же линию языком. У Люциуса вырывается тихий вздох. — Блэк, нет… Когда они загнали того грязнокрового министерского клерка и его дружков в тупик, маски им были уже не нужны. Мертвецы никому ничего не скажут… Люциус не хочет думать об этом сейчас. Он дергает Блэка за губу почти со злостью, пуская кровь, которую они размазывают по ртам друг друга. Его возбуждение упирается Люциусу в бедро, он касается собственного ноющего члена рукой, будучи не в силах больше терпеть. Сириус накрывает его ладонь своей, горячей и дрожащей. — Подожди, дай… Дай мне… — просит он и прежде, чем Люциус успевает что-то сказать, расстегивает ему ширинку. Вздох замирает поперек горла при виде одного только зрелища — его член в крепкой сириусовой ладони, в то время как сам он смотрит прямо на Малфоя своими невозможными глазами, темными, как бездна, от накрывающей их обоих похоти. Блэк старательно двигает рукой по всей длине, растирая вязкую смазку по стволу. Пальцем он легко проезжается вверх-вниз по головке, потом еще и еще раз, сильнее, увереннее. С глухим несдержанным стоном Люциус выгибается в пояснице, подаваясь бедрами навстречу ласкающей руке. Движения Сириуса подстраиваются под его, он рычит и снова запечатывает ему рот грубым поцелуем. Они сталкиваются языками, ненароком, в судорожной спешке даже ударяются зубами. Люциус вцепляется Сириусу в плечо с такой силой, что у того, должно быть, останутся синяки, и, толкнувшись в подставленный кулак, кончает. Выжатый до предела, он откидывается назад, на тяжело восстающую и опускающуюся грудь Блэка. Сириус слизывает сперму с пальцев и один из них дает Люциусу в рот. Он любит так делать, позволять попробовать собственный вкус. Не отрывая от него взгляда, Малфой с жадностью припадает к нему. От горьковатого вкуса семени и того, как Сириус безотрывно наблюдает за ним в этот момент, опавшее было возбуждение возвращается снова. — Хочу кончить в тебя, — доверительно делится Блэк, поглаживая ему внутреннюю поверхность щеки. — Не могу больше… Пойдем наверх, — пот собирается у него над верхней губой. Люциус понимает, что он не просит, и послушно поднимается на ноги. — Твой дядюшка нам, конечно, обрадуется? — то, с каким напором Сириус тащит его по лестнице, кажется почти забавным, если не обращать внимания на горячую дрожь в этом большом, даже слишком большом для семнадцатилетнего мальчишки, теле. Блэк ощутимо щиплет его за ягодицу через слои одежды, белые зубы высверкивают в хищном оскале. — Мой дядюшка трахает своих, — он особенно выделяет это слово, — шлюх на морском побережье. Смешной мальчик… Люциус улучает момент и скользит языком у него за ухом. Блэк крупно вздрагивает и едва не спотыкается на последней ступеньке. — Кто еще чья шлюха, Блэк. Смеясь, они поднимаются на второй этаж, где Сириус бесцеремонно заталкивает его в одну из комнат, отгороженных одинаковыми дубовыми дверьми от длинного коридора. Внутри пусто, прохладно и мало света, в углах собирается полумрак, кажется, единственный, кто живет здесь. Это больше походит на Малфой-Мэнор в его серо-стальном облачении, чем на место, где проводит время Сириус Блэк. Люциус бывал (трахался) пару раз в его комнате в доме Блэков, и назвать ее иначе, чем зовет сам Сириус — остров хаоса посреди моря дерьмового благообразия, — язык не повернется. Кричаще-яркие плакаты на стенах, даже о приобретении которых Люциусу остается только мечтать, маггловские журналы с порнографией, фотографии, развешенные по стенам или разбросанные, где придется… Тут же он может разве что ночевать, и то раз в год, если припрет. Ведь несмотря на бахвальство своей независимостью, Сириус мало пригоден для жизни в одиночестве. — Было бы куда удобнее, если бы ты жил здесь, — замечает Малфой, сидя на застеленной темно-зеленым покрывалом кровати и глядя на возящегося с люстрой Сириуса. — Они должны сами зажигаться, — ворчит он, игнорируя замечание. Палочка его устремляется наверх, к восковым столбикам потухших свечей. — Инсендио! — Боишься, что я не увижу твой член без достаточного освещения? Люциус сам начинает раздражаться. Пока Сириус тратит время на чертову люстру, он успевает избавиться от прескверно воняющей смертью мантии и расслабить тугой ворот рубашки. Вообще-то не в его планах заниматься этим. Тем более, что ширинка у него до сих пор расстегнута. — Я хочу видеть тебя всего. Темнота нужна, чтобы плодить чистокровных наследничков под одеялом. Для всего остального я предпочитаю свет. Сириус оборачивается, крошечные язычки пламени горят в его сумрачных глазах. Все будет идеально, читается во взгляде, я все делаю идеально. Люциус облизывает припухшие губы. Блэк подходит к кровати, небрежно стягивая майку через голову. Тело у него что надо, сильное, гибкое, как у хищного зверя. На груди поросль жестких черных волос, такая же дорожкой спускается по животу, скрываясь за поясом висящих на бедрах джинсов. Мышцы перекатываются под смуглой кожей, их приятно касаться, ощущая, как много в этом человеке животной энергии. Люциус цепляет его за шлёвки штанов, привлекая ближе к себе. Они улыбаются друг другу, как заговорщики. В чем причина сириусова веселья, так и не скажешь, но на Малфоя просто бес находит от того, что тяжелый хрен, мать его, Блэка, едва не утыкается ему прямо в лицо. Кровать скрипит под их общей тяжестью, когда Сириус, поставив колено Люциусу между ног, наваливается сверху. — Я соскучился, — сообщает Блэк, смачно проведя языком от впадинки между его ключиц до оставленной им же налившейся бордовым метки. Он выдергивает Люциуса из рубашки, обрывая половину пуговиц. Беспорядочные губы шарят по его груди, он сдавленно охает, когда Сириус берет в рот сосок, слегка покусывая. Эта сладкая боль эхом отдается в паху, которым Люциус с остервенением притирается к Блэку. Его рука оказывается между их тел, сжимается на члене Сириуса сквозь грубую ткань. Малфой буквально чувствует под пальцами его очертания, крупную головку, рельефный ствол, потому что тот имеет чудовищную привычку не носить трусов. Расправиться с застежкой ему мешает ладонь Сириуса на собственном члене, которая вдруг сжимает яйца в кулаке. Люциус с шипением пытается от него отползти, но Блэк только смеется ему в лицо. — Не нравится нежно, Малфой? — шепчет он бархатным голосом, от которого мурашки разбегаются по хребту. — Хочешь, чтобы я выдрал из тебя все дерьмо? Трахнул, как грязную шлюху и наполнил своей спермой твою блядскую пожирательскую задницу? Люциус кусает его за губу и шире разводит ноги. О, да, блять, он хочет всего, что нашептывает ему этот грязный язык. До боли хочет заполучить сириусов член, насаживаться на него, подмахивать, орать дурниной от потрясающего ощущения заполненности. Он говорит об этом, задыхаясь от жара его дыхания и руки, замершей на животе в нескольких сантиметрах от члена. Блэк снова расплывается в своей дьявольской улыбке и утягивает Люциуса в глубокий, влажный поцелуй, вытряхивая его из запачканных семенем брюк и сдергивая свои. Нетерпеливо облизывает два пальца и резко вставляет. Люциус вскрикивает, еще бы меч Гриффиндора в него засунул! — Полегче, блять! Пихал бы сразу хер, чего церемониться, — возмущается он и тянется к запнутой в угол кровати мантии за палочкой. — Акцио, масло. Энгоргио. Крохотный, размером со скрепку пузырек, увеличивается в его ладони, и спустя мгновение он передает Сириусу плотно закупоренную склянку с маслом. — А ты подготовился, — хмыкает тот, на что Люциус лишь закатывает глаза. В его жизни достаточно разного дерьма, чтобы почти всегда иметь поблизости все необходимое. Больше Блэк не срывается. Смазывает как следует, мягко массируя и разминая пальцами напряженное кольцо мышц, отчего Люциус сладко стонет, выгибаясь, чтобы насадиться как следует. Когда терпеть становится выше его сил, а Сириус, весь потный и дрожащий от возбуждения, уже на грани, он осторожно и вместе с тем твердо удерживает его за запястье. — Пожалуйста, Сириус… — произносит так тихо, что тот скорее разбирает по губам, нежели слышит. Сириус бережно целует внутреннюю поверхность его колена, но взгляд говорит отчетливее любых слов — сейчас от тебя мокрого места не останется. Он растирает немного масла себе по члену, и, почти улегшись на него, всаживает, наконец, во всю длину. Люциус перестает дышать, заново привыкая и приноравливаясь к странному чувству полной растянутости. С мгновение Блэк рассматривает перемены в его лице чуть не с благоговейным обожанием, а потом принимается вколачиваться в Люциуса с такой скоростью, что того подкидывает на кровати. Сириус подхватывает его ноги под колени и закидывает их себе на плечи. От этого угол движений слегка меняется, и при каждом толчке член упирается в простату, отчего аккуратные люциусовы вздохи обращаются восторженными воплями. С рычащим стоном Сириус наклоняется над ним, чтобы голодно припасть к коже, оставляя засос под ключицей и возле соска. Его красивое лицо искажается судорогой наслаждения, глаза закатываются под веки. У него на спине расходятся кровавые царапины от ногтей, к которым Люциус добавляет еще и еще, сходя с ума от подступающей разрядки. Когда они оба уже готовы кончить, Блэк переворачивает его на живот. Люциус обхватывает покрытое короткими колючими волосками бедро, привлекая удерживающего его сзади Сириуса еще теснее. Он звонко припечатывает Люциусу раскрытой ладонью по вихляющемуся заду. И всадив со всего маху в последний раз, замирает внутри него, кончая так, что Малфой не может за ним не последовать. Сириус опадает поверх него, придавливая к кровати, и некоторое время не вынимает из его задницы опадающего члена. Люциус не сдерживает сытой улыбки, пока пытается отдышаться от второго за день оргазма. Сбивчивое дыхание Блэка, по-прежнему раскаленное, шевелит ему волосы на затылке. — Честно, я бы хотел сдохнуть с членом у тебя в заднице, — признается Сириус, щекотно шевеля губами по его шее, и перекатывается на другую половину кровати. Они долго лежат в тишине, не говоря ни слова, только прикасаясь друг к другу и медленно, тягуче целуясь. У Люциуса все еще влажно внутри, сперма Блэка вытекает из его тела им на сплетшиеся бедра, смешивается с остатками его собственной. Сириус задумчиво наматывает на палец длинную прядь его волос, отпускает, берет еще одну. Люциус не знает, сколько времени он может провести, просто играясь с его волосами. Он смотрит на лениво трепещущие темные ресницы, приоткрывшиеся губы и румянец на вершинах точеных скул, еще не тронутых жесткой щетиной, и чувствует умиротворение. Уткнуться в изгиб его шеи, втянуть терпкий и теплый запах пота, секса и дыма. Вдохнуть и больше не дышать. Если и умирать, то так. Блэк глубоко вздыхает, продолжая перебирать его волосы. Люциус сонно тянется к топорщащемуся карману сириусовых штанов и достает сигареты. С помощью его же палочки поджигает одну и затягивается по самые легкие. Сириус подносит его руку с дымящейся сигаретой ко рту и тоже закуривает. Дым вьется вокруг них удушающим облаком. Курят молча. Он тянется за новой, давя сморщенный почерневший окурок в вазе, стоящей на придвинутом к кровати столике. Как вдруг боль жидкой лавой, пролившейся по венам, пронзает левую руку. Люциус едва успевает подавить крик. Метка разрастается чернотой по предплечью, до того почти незаметная, и печет, как ожог. Сириус смотрит на его руку со смесью ужаса и отвращения во взгляде. — Тебя, кажется, вызывают силы зла, — он пытается пошутить, но никому из них не смешно. У Люциуса срывается какой-то хриплый сдавленный звук, не то кашель, не то всхлип. Он не может заставить себя пошевелиться, тело словно становится свинцовым и давит вниз. Кажется, если двинуть хотя бы пальцем, мир вокруг просто обрушится. В его парализованный страхом мозг даже не приходит мысли о том, чем чреват отказ прийти на зов. Вернее приходит, но это не пробуждает в нем ничего. — Люц… — неуверенно зовет Сириус, и лишь осознание того, что может случиться с ним, отрезвляет до того, что Люциус, как током ошпаренный, неловко спрыгивает с кровати и принимается спешно натягивать разбросанную одежду. Когда дело доходит до растерзанной рубашки, он снова замирает в ступоре, дрожащими руками пытаясь застегнуться. Тогда Сириус тоже поднимается. Не говоря ни слова, он снимает с него остатки рубашки и обнимает, прижимаясь всем телом. Ладонь его зарывается Люциусу в волосы. — Иногда мне не верится, что мы переживем все это дерьмо. Вместе, — говорит он глухим трескучим голосом. — То, что говорил Джеймс… об убийстве. Это правда? — слетает у него вдруг вопрос. Люциус смеряет бледного растерянного Сириуса долгим взглядом. Они оба знают, что он солжет, как всегда, когда дело касается его службы. — Нет, — бросает Малфой, потирая царапины на щеке. Все-таки они не от Беллатрисы, вспоминается ему, когда у несчастного полумаггла отняли его палочку, он, обезумев от страха, бросился на них с кулаками. В следующий миг Сириус остается в комнате один.***
В резиденции Лестрейнджей, куда призывает их Темный Лорд, холодно, как в гробнице. Возможно, виной тому стылое дыхание смерти, шлейфом овевающее Волдеморта. Его черные с кровавым отливом глаза врезаются в Люциуса с безжалостной проницательностью, вырывающей из него последние крупицы тепла, что еще не успевают выветриться. Люциус неприметно касается маленького пульсирующего следа на шее и думает о прощальном взгляде Сириуса, переполненном отчаянной злости, испуга и искалеченной, отрицающей все и вся нежности. И на полувздох становится не так холодно. Даже под прицелом самой смерти.