***
Административный отдел сегодня ждал и опасался чего угодно, но точно не того, что этот тихий чудак Бен Соло сойдёт с ума и перевернёт весь офис вверх дном. Он был обычно таким неловким, и стеснительным, и вообще… странным, что они старались не обращать на него внимания. Не то чтобы его не любили, но… он просто был не таким, как они. Что-то с ним было не так — по-настоящему не так, если судить по тем таблеткам, что он глотал за обедом — и люди старались к нему не приближаться без нужды. За тот год, что он проработал здесь, они привыкли считать его неудачником и, может быть, даже не очень-то умным. Никто не мог понять, как ему удалось устроиться на эту работу, учитывая, что он не блистал талантами ни при общении с людьми, ни при работе с цифрами. Все они считали его одним из тех огромных, туповатых типов, которые не могут постоять за себя — и сейчас всё, что они могли сделать, это с ужасом наблюдать, как этот увалень за мгновение превратился из тряпочки в Халка. Никто даже не понял, что случилось — вдруг кулак Бена врезался в экран его компьютера, и с этого всё и началось. Монитор был сброшен на пол, за ним последовало всё, что находилось на столе. Перевёрнутые столы, летающая канцелярия — Бен превратился в воплощение чистого разрушения, не оставив нетронутым ничего на своём пути. То, что с утра выглядело нормальным офисом — обставленным лучше, чем многие — теперь походило на свалку из апокалиптического фильма. Бен громко матерился, рассказывая, что он думает о них, об их отношении к нему, об их работе, а также куда, по его мнению, им надлежит пойти и что с самими собой сделать, когда они туда доберутся. Он был чертовски страшен. Большинство из них и представить себе не могло, что один человек способен такое сотворить. Они не видели в своей жизни ничего страшнее Бена — с мёртвым акульим взглядом, обещавшим жестокую смерть любому, кто сунется слишком близко, и с окровавленными руками и одеждой (он, очевидно, порезался стеклом от разбитых мониторов). Двое сотрудников решили поиграть в героев и остановить его — один вернулся явно со сломанным носом, а второго Бен отправил в полёт через стол. После этого все решили эвакуироваться в коридор перед лифтами и вызвать полицию или, по крайней мере, охрану. Он, чёрт возьми, был опасен! Пока они обсуждали варианты, Бен, казалось, исчерпал все свои силы и опустился на колени посреди руин офиса, тяжело дыша. Его глаза опухли от слёз — а сам он выглядел воплощением эпитета «жалкий». Но это не значило, что они его больше не боялись; поспорив ещё немного, они решили вызвать 911. Этот человек напал на двоих из них и разрушил целый офис, с ним нужно было обращаться осторожно.***
Приходить в себя всегда было ужасающим опытом. Как будто выплывать из глубин какого-то тёмного колодца; вынырнул — и на него внезапно обрушились все чувства сразу. Всё болело. Он не отваживался поднять взгляд от пола; он не хотел знать, насколько всё было плохо в этот раз. Не было сил сдерживать обжигающие слёзы — и они текли вниз по щекам, рыдания сотрясали всё его тело, приходилось сражаться за каждый вздох. Осмелившись, наконец, осмотреться, он увидел руины офиса — и этого хватило, чтобы понять, что в этот раз его ждёт тюремный срок. Он просто знал это — и хотя эта мысль пугала его больше, чем всё на свете — таким, как он, в тюрьме приходилось плохо — он не мог заставить себя чувствовать что-либо, кроме… облегчения. Он, наконец, опустился на самое дно, ничего хуже с ним уже не могло случиться. В любой момент могут показаться полицейские, чтобы забрать его в тюрьму, и на этом его жизнь закончится. Совершенно точно. Он и недели не продержится в тюрьме — в его состоянии. А Хан и Лея сказали бы, что предупреждали его. И вообще, как он мог даже надеяться на другой исход? Это ведь его единственный талант — всё портить, не так ли? Он смутно осознавал, что где-то там, около лифтов, собралась толпа людей, перешёптывающихся, глядящих на него со страхом и жалостью. Боже, как же ужасно он сейчас выглядит! Он зарделся от стыда и снова уставился на пол, пытаясь заставить себя прекратить плакать. Он должен был прекратить плакать — он не хотел, чтобы люди на улице, полицейские, кто угодно увидели его такой уродливой размазнёй. Меньше всего ему было нужно, чтобы кто-нибудь ещё стал свидетелем его унижения. Всё и так было плохо — незачем было показывать всем на свете, насколько он слаб и жалок. Ему нужно просто… просто выбраться отсюда и спрыгнуть с ближайшего моста. Он сделает этим одолжение всему миру. Давно пора. Голова кружилась, головная боль, похоже, усилилась вдвое, конечности стали тяжёлыми и неловкими, и Бен чувствовал странную усталость. Становилось трудно сосредоточиться, мысли были медленными, будто обёрнутыми в слой ваты — но он не успел задуматься о причинах. В поле зрения попали чьи-то ноги в очень дорогих туфлях. Кто-то присел на корточки рядом с Беном. Он осторожно посмотрел вверх и, побледнев, снова уставился в пол. Даже в своём нынешнем состоянии Бен мог узнать начальство, а судя по очевидно дорогому костюму, этот начальник был из главных. Чёрт. Бен вдруг понял, что мужчина что-то говорит ему, но мозг был как в тумане, и разобрать, что именно было сказано, было нелегко. Его позвали по имени? И что-то ещё. О, чёрт. Нужно было ответить — что-нибудь, что угодно! — И-извините, сэр! — выпалил он, — я возмещу весь ущерб, обещаю, извините, мне так жаль, я… у меня нет никаких оправданий, я сегодня же уволюсь. Он не знал, зачем он даже пытался — у этого человека не было никаких причин быть к нему снисходительным. Но извинения — это то, что у Бена получалось хорошо. Он просил прощения за собственное существование, сколько себя помнил. — Мне так жаль! Я… я не хотел, мне очень жаль… Этого было недостаточно. Конечно же, этого было недостаточно — учитывая состояние офиса. Бен по своему опыту знал, что чем серьезнее был проступок, тем меньше людей заботили его извинения. Он только-только закончил расплачиваться за свой последний срыв — а это заняло годы — и вот снова. Но к его огромному удивлению — и даже потрясению — на него не кричали. Мужчина вообще не выглядел разозлённым или раздраженным, и это совершенно сбивало с толку. Впрочем, удивляться становилось всё сложнее, головокружение и головная боль усиливались с каждой секундой. Он знал, что случилось что-то очень плохое. Что-то было совсем, совсем неправильно. «Кровопотеря», — подсказало сознание. С ним это уже случалось, и страх снова сжал горло холодной рукой. Неужели он действительно истечет кровью на полу этого чёртова офиса? После всех тех случаев, когда он ранил себя — неужели всё закончится именно так? Прямо здесь, на виду у всех этих людей? На его плечо опустилась рука, и хотя прикосновение было лёгким и нежным, Бен не удержался и отшатнулся. Прошло так много времени с тех пор, как кто-нибудь его трогал — по-настоящему трогал — и ещё больше времени с тех пор, как кто-нибудь трогал его по-дружески. Бармен в том клубе не в счёт; это была просто необходимость. Сейчас же прикосновение было дружеской попыткой успокоить, утешить — и Бен больше не знал, как на такое реагировать. Снова взглянув на мужчину, Бен, даже в его нынешнем состоянии, был поражён его видом. Эти волосы… Бен никогда не видел ничего настолько яркого, а это о многом говорило, учитывая, что прямо сейчас Бен истекал ярко-красной кровью. Мужчина снова говорил с ним, и Бен изо всех сил пытался сосредоточиться, чтобы услышать его. Голос по-прежнему не звучал сердито, и Бен осторожно поднял голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Мир тут же начал кружиться, и ему пришлось на секунду закрыть глаза, чтобы справиться с этим. Чёрт. Это было так ужасно. Очевидно, заметив проблему Бена, мужчина терпеливо повторил свои слова: — …в больницу. Но сначала нам нужно остановить кровотечение, хорошо? В больницу? О нет. Нет-нет-нет. Он не хотел. Абсолютно не хотел. Впрочем, учитывая, как он себя чувствовал и как этот начальник на него смотрел, больница была необходима. Но это не значило, что он так просто сдастся. — П-пожалуйста, — с трудом проговорил он между рыданиями, — не надо неотложки. Пожалуйста. Унижения такого уровня он не смог бы сейчас вынести. Он уже дважды оказывался в такой ситуации и знал, что, когда на него будут смотреть толпы незнакомцев, когда на каталке его вывезут на улицу во всём его кровавом великолепии, ему станет ещё хуже, чем сейчас. Он мог только надеяться, что начальник сжалится над ним и выполнит одну-единственную просьбу.***
Хакс поддерживал рукой Бена за плечо, даже после того, как тот отшатнулся, будто его ударили. Он знал, что отшатываться было не от чего — прикосновение было лёгким, пальцы Хакса покоились на приметном изгибе ключицы Бена, и он не собирался их убирать, потому что Бен не выглядел так, будто он сейчас способен находиться в вертикальном положении без поддержки. Кровотечение прекращалось, но это не было хорошим признаком — Хакс подозревал, что крови в теле Бена просто оставалось не так уж и много. И руки Хакса тоже были все в крови — когда он успел так измазаться? — было неимоверно сложно не обращать внимания на липкость между пальцев. Пиджак был непоправимо испорчен, когда-то угольно-серые рукава покрылись ржавыми пятнами, с которыми не справится даже его любимая химчистка — но это было наименьшей из сегодняшних потерь. Техническое оборудование на десятки тысяч долларов, подошвы туфель, пиджак — всё это было мелочами, о которых не было времени думать, если только он не хотел добавить к этому списку жизнь Бена. И Хакс бы себе не простил, если бы это случилось. Он никогда раньше не встречал парня, рядом с которым сейчас сидел — он мельком задумался о том, как давно Бен здесь работает и сколько ещё в компании людей, имён которых Хакс не удосужился узнать — но он был уверен, что, встреть он Бена хоть раз, он бы его не забыл. Даже с измазанными кровью скулами и носом черты его лица были запоминающимися. «Примечательными», — добавил бы Хакс, если бы у него было время об этом подумать. С этого угла зрения, сидя на корточках возле Бена и глядя на него сверху вниз, он мог разглядеть непрактичную длину волос — слегка вьющихся за ушами. Похоже, Бен когда-то пытался их отрастить; однако завеса волос не отвлекала внимания от нежного изгиба его рта. Эти губы были просто созданы для улыбок, пришла в голову Хаксу глупая мысль. Глупая, потому что Бен всё ещё безудержно рыдал, борясь за каждый глоток воздуха, так что Хакс бессознательно задерживал дыхание вместе с ним. Бен открыл глаза и посмотрел на Хакса — тёмно-карие глаза контрастировали с бледностью кожи — очень красивые глаза. Точнее, они были бы красивыми, если бы зрачки не были так расширены. Если Бен ещё и не был в состоянии шока, он быстро к нему приближался. Хакс чувствовал дрожание мускулов под своими пальцами. Это было совершенно неподходящее время, чтобы оценивать линии измазанного кровью носа Бена — явно неоднократно сломанного — и уж тем более это было неподходящее время, чтобы размышлять, чем же Бен так привлекал Хакса. Молясь, чтобы Теннисон простил такое оскорбление, Хакс ослабил свой галстук и — быстро, чтобы не задумываться о том, что он собирался сделать — снял его через голову, стараясь не замечать, как нежный шёлк скользил по пальцам. Он сказал себе, что купил этот галстук специально для сегодняшнего дня; вот он и использует его сегодня — неважно, для какого события. В конце концов, по сравнению со всем остальным полтысячи долларов не такая уж и большая сумма. И всё же он не мог не поморщиться, обматывая шёлковым галстуком самый худший из Беновых порезов — тот, который рассекал кисть почти до кости. Уже через мгновение галстук намок от крови, по розовой ткани растеклось уродливое красное пятно, и Хакс надавил на импровизированную повязку всем своим весом. Шёлк, конечно, не был лучшим материалом для впитывания чего бы то ни было, но это всё, чем он сейчас располагал. Из давних курсов первой помощи он помнил, что надавливание на порез было необходимо, чтобы остановить кровотечение. Пожалуй, курсы первой помощи были единственным, за что он мог поблагодарить отца. Так что Хакс не отпускал повязку, даже когда Бен застонал. Он знал, что это было больно. Конечно, это было больно — кисть руки Бена была располосована стеклом — и Хакс крепко сжимал его руку, молясь, чтобы всё сработало и кровотечение остановилось. — Не вертись, — попытался он успокоить Бена, приобняв его свободной рукой — той, которая не была занята попытками удержать оставшуюся кровь внутри тела. — Сделаешь только хуже. Хакс был не очень-то уверен, что это правда — куда уж хуже-то, но он знал, что в экстремальных ситуациях главным было взять на себя ответственность и занять людей чем-нибудь — чем угодно. Бена знобило так, что его зубы стучали, но Хакс видел, что тот, по крайней мере, понял, что от него требуется, и пытался это выполнить, глядя на Хакса и ожидая дальнейших указаний. — Всё будет хорошо, — неловко сказал Хакс, неотрепетированные слова тяжело повисли в воздухе. У него никогда не получалось кого-либо утешать — да и в принципе общаться с кем-нибудь столь близко. Он мог быть вежливым. Профессиональным. Даже обаятельным, как свидетельствовало его интервью (Какая-то часть его сознания возблагодарила вселенную за то, что Эдвардс ушёл раньше и не успел всё это увидеть.) Но утешение было для него терра инкогнита. «Сделаешь только хуже», — сказал он Бену, но теперь задумался, не сделает ли хуже он сам. Но отступать было некуда — ещё с того момента, когда он не позволил клеркам вызвать 911. Время, когда можно было просто уйти, давно прошло, и он продолжил, едва узнавая собственный голос. — Так что не так с неотложкой? — спросил он, осторожно ослабляя хватку на руке Бена, чтобы можно было оценить повреждения. Удовлетворённый тем, что повязка из галстука хотя бы не позволяла ничему важному вывалиться наружу, он затянул её так туго, как в юности научился на курсах первой помощи — он применил эти знания впервые за много лет, но, судя по всему, не потерял сноровки. Бен вскрикнул. — Так-то лучше, — Хакс разгладил повязку и прищурился при виде быстро растущего синяка на виске Бена. Непосредственная угроза смерти от кровотечения миновала, и можно было немного расслабиться. — Ты ведь потерял много крови, не так ли? Тебе не кажется, что нужно показаться доктору? Не думаю, что ты сейчас себя хорошо чувствуешь, а моих знаний явно недостаточно, чтобы тебе помочь. С третьей попытки дрожащему Бену удалось убедить свои зубы не стучать так сильно, и он выговорил: — Н-нет, пожалуйста… не надо неотложки… Он посмотрел на Хакса — и Хакс никогда в жизни не видел настолько вызывающего жалость взгляда. В положении Хакса было множество плюсов: макиато, ждущий на столе каждое утро (неважно, был ли он приготовлен правильно), система «Умный дом», точно знающая, какую музыку он предпочитает по вечерам, вид из окон офиса, за который кто-нибудь мог бы и убить. Но прямо сейчас, глядя на окровавленное лицо Бена, он решил, что главный плюс — это собственная машина с водителем. Рука, которой он поддерживал Бена, нырнула в карман и выудила телефон (палец оставил кровавый отпечаток на экране). «Вызови моего водителя к главному входу — не позже, чем через пять минут. Я буду ждать снаружи. Скажи водителю не задавать вопросов». Он дождался, когда многоточие на экране сказало ему, что Митака прочитал сообщение и печатает что-то в ответ, и засунул телефон назад в карман. — Тогда как насчёт того, чтобы обойтись без неотложки? — спросил он легко, как будто Бен был его другом, с которым они выбирали, пойти ли на ужин в греческий или индийский ресторан. — Я готов к компромиссу по этому вопросу. Ты когда-нибудь ездил на машине с водителем? После этих слов Бен запаниковал, пытаясь что-то сказать, пока Хакс как можно осторожнее поднимал его с пола, закинув его менее поврежденную руку себе на плечо, чтобы Бен мог на него опираться. — Н-но… кровь… ваша машина же… Хакс покачал головой: — Мне кажется, заляпанные сиденья машины — небольшая цена за твоё здоровье. Водитель Хакса явно мечтал о карьере гонщика — они прибыли в больницу куда быстрее, чем это казалось возможным в Нью-Йоркском трафике. Ну, по крайней мере, их не остановила полиция — и это было настоящим чудом. Хакс понял, как он благодарен за это, когда сотрудники больницы взглянули на Бена — и сразу же засуетились вокруг него.***
Бен ненавидел больницы. Одно только это слово заставляло мышцы напрягаться. И вот он здесь — в окружении медсестёр и докторов, суетящихся и задающих миллион вопросов одновременно. Он забрали его в палату и сняли с него одежду, переодев его в отвратительный больничный халат. Последний раз его одевали в больничную одежду в прошлом году, после одной особенно впечатляющей передозировки. Тогда он очнулся в больнице, а у постели стояла разъярённая Лея. Всё было как в тумане, но Бен мог поклясться, что сейчас он узнал как минимум двух медсестёр — и, что было хуже, они тоже его узнали. Его снова забросали кучей вопросов, кто-то говорил что-то про его медицинскую историю и про то, что нужно позвать доктора такого-то. По большей части медсёстры были милыми и дружелюбными, но Бен был слишком потрясён, чтобы оценить это. Старый доктор, которого, к стыду своему, Бен встречал уже неоднократно, пришёл и начал его осматривать — не так осторожно, как медсёстры. Он что-то пробормотал вполголоса, двигая пальцы Бена, его запястье, локоть, присматриваясь к тому, что могло оказаться переломом — и Бен не смог сдержать тихий, жалкий, болезненный вскрик, когда доктор согнул его пальцы чуть сильнее. Рука быстро отекала, и, кажется, это очень волновало персонал. Доктор назначил ему рентген, на который Бена отвезли в кресле-каталке — ещё одно унижение — и когда его вернули в палату, ожидание результатов казалось бесконечным. Ему дали что-то от шока, но он всё равно чувствовал себя испуганным и растерянным. Всё происходило так быстро, и затем внезапно вся суета прекратилась — но они так и не сделали ничего с его порезами. Кровотечение остановилось, но на капельнице висел пакет с донорской кровью, которую ему переливали — так что всё было совсем не хорошо. (Они поставили капельницу в тыльную сторону ладони, сказав, что вен на сгибе локтя было почти не видно из-за шрамов… не то чтобы Бену было приятно это слышать.) А еще он заметил, что мужчина из офиса — тот начальник — так и не ушёл, и Бен не знал, что с этим делать. Почему он не вернулся на работу? Он не был обязан быть здесь с Беном. Раньше, когда он ранил себя, Хан и Лея старались не показываться в больнице. А этот начальник почему-то остался. Из жалости? Бен надеялся, что нет; он не заслуживал жалости. И уж явно он остался не из-за того, как Бен выглядел — сам он был уверен, что огородное пугало выглядело сексуальнее, чем он сейчас. Бен немедленно устыдился своих мыслей — насколько же он тщеславен, если думает о своём внешнем виде в тот момент, когда вполне может потерять руку? Может, Лея была права насчёт этого. Может, он и вправду эгоистичен, тщеславен и испорчен. Как ещё можно объяснить желание хорошо выглядеть ради кого-то, кого он видел впервые в жизни, и кто наверняка считал Бена самым жалким зрелищем на свете. Когда ему ввели местную анестезию, чтобы приступить к зашиванию ран, он снова начал плакать — не сводя глаз с часов, висящих над дверью. Старая опытная медсестра ласково гладила его по волосам, говоря, что он отлично справляется. Доктор снова зашёл в палату, когда ему зашивали раны — Бена чуть не стошнило, когда он, наконец, взглянул на свою руку. Он раньше творил много нехороших вещей со своим телом, но никогда — на таком уровне. У него было несколько шрамов, которые могли сравниться с этими, но те не были получены в результате всплеска ярости. Доктор сказал, что, как ни странно, перелома не было, и это хорошо; и спросил, не мог бы Бен объяснить, что случилось? Бен смог лишь тихо пробормотать: — Я… только очень разозлился… я не помню, — он кивнул в сторону начальника, — может, он знает больше? — Я спрошу позже, — согласился доктор и бросил на Бена строгий взгляд. — Я просмотрел твою медицинскую историю, Бен. Ты здесь частенько бываешь, не так ли? — Бен опустил голову. Он бы покраснел, будь в нём достаточно крови для этого. — Ты принимаешь свои лекарства? — Н-нет, — запнулся Бен. — У меня… они закончились. И нет рецепта. — Гм, — доктор что-то записал в свой блокнот, — что ж, я позабочусь о том, чтобы тебе выдали новый рецепт. Хотя мне нужно будет проконсультироваться с одним из наших психиатров, чтобы убедиться, что план лечения тебе подходит. Ты ходишь к психиатру? Или, может, психологу? — Бен снова покачал головой, и доктор отметил в блокноте ещё что-то. — Хочешь, я приглашу сюда кого-нибудь из психиатрического отделения? Дам контакты психиатра? Или у тебя уже кто-то есть на примете? — Есть на примете… Я ей позвоню завтра. — Хорошо. Итак, всё обошлось без переломов, но раны очень серьёзные, а три пальца вывихнуты. Всё весьма серьёзно, Бен, мне придётся выписать тебе антибиотики — трижды в день, на десять дней — и кто-нибудь должен будет помочь тебе менять повязки каждый день. Учитывая твою медицинскую историю, я полагаю, ты умеешь ухаживать за ранами не хуже наших медсестёр, но я всё же напомню: тебе надо быть осторожнее в душе, чтобы вода не попала на рану и не занесла инфекцию. И не трогай швы — впрочем, тебе это известно. Придёшь на приём через две недели, мы снимем швы, — ещё один строгий взгляд. Бен посмотрел в ответ, пытаясь не обращать внимания на то, что медсестры делали с его рукой, — учитывая твоё состояние и характер ран, я не думаю, что это была попытка самоубийства. Я прав? — Да! Честное слово, я… я лишь… я даже не думал… — Хорошо. Но опять же, учитывая твою медицинскую историю, я бы порекомендовал тебе лечь в психиатрическое отделение на несколько дней — просто чтобы удостовериться, что всё в порядке. Я не могу тебя заставить, конечно, но очень рекомендую. Бен замотал головой так сильно, как мог. — Нет, я не хочу. Я в п-порядке. Я только… только позвоню своему психиатру. Я в порядке. Доктору, очевидно, не понравился такой ответ, но они оба знали, что пока Бен не признается, что хотел покончить с собой или причинить себе вред, доктор не может его заставить лечь в больницу. Он обязан отпустить Бена. — Тогда я настоятельно рекомендую тебе позвонить ей завтра пораньше с утра, — сказал доктор. — Что ж, придётся тебе ещё немножко побыть здесь. Пройдёт некоторое время, пока мы восполним ту кровь, которую ты потерял, и мне нужно разобраться с твоим рецептом. Если что-нибудь нужно — скажи медсёстрам, они помогут. И я надеюсь больше не встретиться с тобой при подобных обстоятельствах. Ты слишком молод, чтобы такое с собой творить. С этими словами доктор ушел. Медсёстры закончили накладывать швы и уложили Бена поудобнее, укутав его одеялом, так как он всё ещё дрожал. Затем они вышли из палаты, оставив Бена наедине с безымянным начальником. Тишина ещё никогда так не пугала Бена; он попытался спрятать левую руку под одеяло — теперь, когда на нём не было рубашки, шрамы были все напоказ — но безуспешно. Он не хотел, чтобы начальник увидел тот ужасный, широкий, длинный шрам, спускавшийся от локтя до запястья. Второй шрам, на правой руке, был хотя бы скрыт под повязками, а этот был до безобразия заметен, и Бену совершенно не хотелось об этом говорить. Шрамы покрывали его руки почти по плечи, и спрятать их все всё равно не получилось бы. Ему было так стыдно, он чувствовал себя ужасно глупым и совершенно бесполезным, и он даже не мог встать и уйти: капельница в сочетании с усталостью и вялостью от лекарств надёжно приковали его к кровати.***
Когда медсёстры покинули палату, Хакс прислонился к стене, скрестив руки на груди, пытаясь сохранить немного тепла в холоде, который почему-то всегда сопутствовал больничным коридорам (И где тут логика? Разве больные не нуждаются в тепле?) Он сбросил свой пиджак ещё в машине — достаточно было того, что Бен весь в крови, Хаксу не хотелось выглядеть, будто он провёл большую часть дня по локоть в крови, вдобавок его мутило от запаха — но теперь, когда по коже ползли мурашки от холода, он об этом пожалел. Хакс никогда не был трусом; может, отец, называвший его слабым и неполноценным, с этим бы не согласился, но Хаксу было виднее. Он лицом к лицу сталкивался с вещами, которые могли бы заставить кого-то сбежать, а он твёрдо стоял на ногах, когда мир вокруг рассыпался на куски, но сейчас, прислонившись к бетонной стене больничной палаты Бена, Хакс впервые в жизни хотел сбежать. Бен уже несколько раз начинал и прекращал плакать с тех пор, как медсёстры начали свою работу; он больше не рыдал, как в офисе, но слёзы текли по его лицу. Он не вытирал их, и было что-то нечеловеческое в том, как он реагировал на медицинские манипуляции, чертовски — Хакс был в этом уверен — болезненные. Бен не старался казаться храбрым — он вел себя так, будто его не заботило, что с ним делают. Эта мысль обдавала холодом сильнее, чем кондиционированный воздух из вентиляции, и Хакс плотнее скрестил руки на груди. Было бы так легко уйти, вернуться в свой пентхаус, сбросить туфли у двери, собрать ту одежду, которую ещё можно было спасти, и утром отдать её в химчистку. Включить горячий душ на максимум — сжечь все воспоминания о крови Бена на руках, вернуться утром к работе, оставить это всё позади, как дурной сон. Он знал, что если приложит усилия, то сможет и вовсе убедить себя, что этого никогда не было. Конечно, нужно будет заменить компьютеры и стеклянные перегородки. Поговорить с каждым клерком из административного отдела. Это бы заняло несколько дней — даже недель — но он бы справился. Он справлялся и с худшими проблемами. Да, уйти было бы легко. Эффективно. Разумно. Хакс не припоминал, чтобы он когда-нибудь делал что-либо неразумное. Он понятия не имел, что заставило его шагнуть от стены к кровати Бена — сердце билось где-то под самым горлом, а по шее стекал холодный пот. Бен свернулся калачиком, так тесно, как мог, пытаясь повернуться к стене — впрочем, воткнутый в руку катетер капельницы не давал ему полностью отвернуться. Медсестры позаботились о его порезах и выправили вывихнутые — к счастью, не сломанные — пальцы, но они ничего не сделали с кровью, размазанной по его лицу. Когда они спасали ему жизнь, было не до красоты; сейчас же свежие слёзы прочерчивали светлые дорожки по красным от плача, покрытым бурыми потёками щекам. Глаза Бена были плотно зажмурены, а таких сдавленных рыданий Хакс не слышал, наверное, с детства. В тишине Хакс прочистил горло. — Мне жаль, — начал он, и это было правдой. Ему было жаль, что он хотел оставить Бена одного в таком состоянии, ему было жаль, что с Беном вообще всё это происходило. Попытка самоубийства. Психиатр. Лекарства. Он не очень понимал такие вещи; он, конечно, когда-то читал о них, и у его тёти однажды был нервный срыв. Хакс вспомнил, что отец как-то раз упоминал об этой тёте за ужином — так, будто она не была человеком. Она была чем-то, чем Хакс боялся стать, и эта мысль заставляла желудок болезненно сжиматься. Ту руку Бена, которая не была замотана повязкой, покрывали шрамы — тонкие, слабо заметные. Каждый из них был не очень-то страшным, но их общее количество заставило Хакса схватиться за спинку кровати, чтобы успокоиться. Сотни шрамов — так много, что было сложно найти незатронутый участок на полупрозрачной коже предплечья Бена. То, что случилось сегодня, было не в первый раз — Бен ранил себя и раньше. И рядом не было Хакса, чтобы остановить его. Рядом, наверное, был кто-нибудь, кто хотел сбежать — как Хакс сейчас. …Наверное, Хакс слишком далеко зашёл в своих мыслях. — Не лучший способ провести вечер пятницы, не так ли? — заставил он себя сказать, когда Бен ему не ответил, и говорить отчего-то было сложно. — У меня есть подруга, она вечно смеется, что я работаю в пятницу вечером, но, черт побери, по крайней мере, в офисе хороший вид из окна. Только посмотри, там за окном стоит мусорный бак. Интересно, что нужно сделать, чтобы получить палату с хорошим видом? Совершенно отвратительная шутка, по мнению Хакса — она должна была остаться незамеченной, но уголок рта Бена пополз вверх. Была ли это улыбка или всего лишь удивление, но это в любом случае было более яркой реакцией, чем Бен показывал в ответ на все медицинские манипуляции. Он был прав — рот Бена был просто создан для улыбок. Даже этот краткий изгиб губ высветил необычность черт его лица, удивительным образом дополнявших друг друга. Глядя сверху вниз на Бена, Хакс не смог удержаться от слабой улыбки; будто сама по себе, его рука оказалась у Бена на затылке и принялась осторожно разглаживать тёмные локоны, как до этого делала медсестра. Кажется, это успокаивало Бена — что ж, хоть эту мелочь Хакс может сделать. Он почувствовал, как Бен сначала напрягся от его прикосновения, а затем глубоко вздохнул — может, прикосновение было не таким уж успокаивающим? Бен поднял голову и посмотрел на Хакса — настолько усталый и измученный, что Хакс удивился, что он до сих пор в сознании. — Например, не разрушать свой офис до основания, — сказал Бен хриплым от слёз и усталости голосом, самоуничижительно улыбнувшись. Замечание застало Хакса врасплох, и он изумлённо рассмеялся. — Полагаю, ты прав, — согласился он с мягкой улыбкой. Это были первые слова, которые Бен сказал, не умоляя его о чём-либо, и его глубокий баритон — который мог бы быть приятным, если бы не дребезжал сейчас так, будто Бен прополоскал горло осколками своего монитора — этот глубокий баритон звучал на удивление молодо. Хакс посчитал в уме: если Бен не соврал медсёстрам о своей дате рождения, ему сейчас двадцать пять. Но в это сложно было поверить — с волосами, заправленными за выдающиеся уши, и с удивительно молодым голосом, как у выпускника школы. Хакс так и не убрал руку с затылка Бена, позволив себе пропустить несколько прядей тяжелых волос меж пальцев, пока Бен расслабился и глубоко вздохнул. Тут Хакс понял, что ему так и не представилось шанса помыть руки — он отстранённо наблюдал за собственными измазанными в крови пальцами в волосах Бена. Он не выходил из палаты с тех пор, как Бена сюда привезли, и кровь засохла неприятными хлопьями, отслаиваясь при каждом движении. Странно. Как раз когда Бен начал засыпать, вяло открывая и закрывая глаза, с трудом пытаясь сфокусировать взгляд, дверь отворилась, и в палату вошла медсестра с папкой документов в одной руке и пакетом лекарств в другой. Она улыбнулась Хаксу, который немедленно убрал свою руку с затылка Бена, словно его поймали за чем-то, что он не должен был делать; неловкость ситуации заставила его переступить с ноги на ногу. — Итак, Бен, — сказала медсестра успокаивающим голосом, обращаясь к Бену, будто Хакса вообще не было в палате, — я в курсе, что ты всё знаешь о лекарствах, но всё-таки объясню ещё раз, чтобы удостовериться, хорошо? — Она подождала, пока Бен кивнет. — С большинством выписанных лекарств ты уже знаком, — она открыла папку с документами, придерживая пакет рукой. — Литий — ты его принимал совсем недавно, так? И «Зипрекса», тут указано, что тебе её уже выписывали год назад. Мы надеемся, что это временно, но в прошлый раз она хорошо сработала, так что принимай её, — она перевернула страницу. — Доктор также выписал несколько успокоительных — «Атаракс» и «Интермеццо» — чтобы стабилизировать твой сон. «Интермеццо» быстро действует, так что лучше принимать его сразу перед сном, но ты это и так знаешь, да? — она знающе на него посмотрела. — Слушай, и ты, и я знаем, что для тебя это всё не ново, но постарайся изучить этикетки, ладно? Мы изменили дозировку некоторых лекарств, поскольку в этот раз твоё состояние ухудшилось. Бен зажмурился от её участливых интонаций, ещё одна слеза сбежала вниз по щеке, когда он с несчастным видом кивнул. Хакс снова подошёл к нему — чёрт с ней, с неловкостью — и положил руку ему на затылок, тяжело сглотнув. Он, конечно, знал, что с Беном что-то не так, с того самого момента, как впервые увидел его на полу офиса, но длинный список лекарств показал, что ситуация куда серьёзнее, чем можно было бы предположить. Это ошеломляло; а ведь он даже не имел ко всему этому никакого отношения. Хакс с трудом мог представить, что чувствовал сам Бен. — Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь, — сказала медсестра, закрывая папку с документами, — но очень важно, чтобы ты немедленно увиделся со своим психиатром. И обращай внимание на возникающие побочные эффекты. Нехорошо прекращать принимать лекарства так, как ты это сделал, и возобновление приёма может вызвать шок у организма. Пройдёт некоторое время, пока ты привыкнешь, но мы не хотим, чтобы ты страдал без необходимости. Если что-то идёт не так, ты должен рассказать нам об этом. — Что касается лекарств, с которыми ты знаком не так хорошо, доктор прописал тебе антибиотик широкого спектра, чтобы в раны не попала инфекция. Очень важно пропить весь курс, даже если ты не чувствуешь себя больным — и я хочу, чтобы ты пообещал мне принимать лекарства с едой, даже если ты не голоден. Ты весишь на десять килограммов меньше, чем должен при твоём росте — потеряй ещё немного, и останешься в больнице независимо от твоего желания. Бен снова кивнул, шмыгая носом и обнимая перебинтованную руку; от этого движения обнажилась бледная кожа его спины, и Хакс боролся с желанием завязать больничный халат Бена потуже. Бен был высоким — ростом с самого Хакса или даже выше, хотя сложно было сказать точно, ведь Хакс его видел только сгорбившимся. Там, где тонкая ткань больничного халата открывала спину, можно было пересчитать его позвонки — Хакс, может, и не был медиком, но не сложно было понять, что ещё килограммов десять Бену бы не помешало. — И что касается выписки из больницы, — медсестра прервала мрачный ход мыслей Хакса. — Поскольку я вижу, что тебе не терпится отсюда выйти. Похоже, у тебя нет страховки, так? Ты больше не пользуешься страховкой родителей? Она посмотрела на Бена поверх очков, и Хакс ощутил чувство вины, когда Бен стыдливо кивнул. Конечно, у него не было страховки; финансовый отдел в прошлом году убедил Хакса, что клерки должны чуть-чуть не дорабатывать до полной рабочей недели — как раз настолько, чтобы компания по закону не была обязана предоставлять им социальный пакет. Это сэкономило бы сотни тысяч долларов в год, говорили они; это было финансово обоснованное решение, и Хакс не моргнув глазом согласился. И теперь Бену приходилось за это расплачиваться. — Тогда тебе нужно будет зайти в бухгалтерию и составить план платежей, — объяснила медсестра. — Джен, наша бухгалтер, поможет тебе с этим. Она милая. Кто тебя забирает в этот раз — родители? Бен в ужасе резко поднял голову, сбросив руку Хакса. — Я… нет, они не… я теперь живу в… ну, я… я буду в порядке. Со мной всё будет хорошо. И тут у Хакса в голове наконец сложился пазл из кусочков жизни Бена. Никто не звонил ему за то время, которое они провели в больнице. И сам Бен не просил никому позвонить. Кто может исчезнуть на весь вечер так, чтобы никто не заволновался? Даже Хакса бы искала Фазма — а ведь Хакс сам был самым нелюдимым человеком из всех, кого знал. И сложившаяся картинка была действительно печальной — потому что Бен, очевидно, не вернётся домой к родителям. И они его не заберут. Никто не заберет. Потом Хакс будет вспоминать, как он, повинуясь какому-то инстинкту, требовавшему защитить, встал между Беном и медсестрой, жестом приказав передать ему документы. Временное помрачение рассудка, не иначе. — Я его забираю, — сказал он нетерпеливо, и мозг категорически отказался обдумать все возможные последствия того, что только что произошло, — Просто отдайте мне эти чёртовы бумаги для выписки, я сам всё подпишу. Мое имя — Этан Хакс.***
И вот как только Бен решил, что хуже уже ничего случиться не может, добрый начальник оказался генеральным директором компании, офис которой он только что разгромил. Чёрт. Но погодите-ка… Он… он сказал, что забирает Бена к себе? В этом не было никакого смысла! С чего бы ему тратить ещё больше своего времени на сумасшедшего? На кого-то, кто перевернул вверх дном весь офис и чуть не лишился руки в процессе? Нет, в этом совершенно точно не было никакого смысла. Это или очень странная галлюцинация, или здесь кроется какой-то подвох, и Бену вовсе не улыбалось узнать, в чём именно он заключается. — Я… сэр, — начал он, пытаясь подавить панику и стыд в своем голосе, — сэр, вы не должны… со мной всё будет в порядке. Я могу позаботиться о себе, я не хочу… не хочу никому причинять беспокойство… Но и Хакс, и медсестра проигнорировали его попытки, слишком занятые заполнением документов о выписке и оплате. Бен вертел в руках край одеяла, немного дрожа — почему здесь так холодно? — а затем послушно вытянул руку, позволив медсестре вынуть катетер. Легонько погладив Бена по плечу, медсестра развернулась и положила его скромный узел с одеждой рядом с ним на кровать. — Ладно, Бен, — сказала она, — можешь одеваться и идти. С этими словами она покинула палату. Снова воцарилась тишина. Бен смущённо посмотрел на мистера Хакса, пытаясь придумать способ попросить оставить его одного, пока он будет переодеваться. Он знал, что тело его было совсем некрасивым — даже без шрамов он был слишком худым, угловатым и со странными пропорциями. Он выглядел так, будто был составлен из плохо подобранных частей, и не хотел, чтобы мистер Хакс увидел ещё и это. Всё и так было достаточно плохо. К счастью, мистер Хакс понял, что означает нервный взгляд Бена, и указал на дверь. — Не знаю, как много ты помнишь о нашем прибытии сюда, но, боюсь, твоя рубашка выглядит не лучше, чем твоя рука. К сожалению, этого медработники не исправят, а я не хочу, чтобы ты вышел на улицу в одной футболке. Но тебе повезло: если у меня чего-то и много, так это пиджаков и плащей. Я дойду до машины и посмотрю, не найдётся ли там чего-нибудь, пока ты будешь одеваться, ладно? Бен кивнул, и мистер Хакс исчез за дверью. Бен не очень-то верил, что он вернётся, но какая-то его часть надеялась увидеть мистера Хакса ещё раз — потому что к этому времени все приюты были переполнены, а спать на улице в футболке ему не хотелось, другой же одежды при нём не было. Только то, в чём он был одет — ведь его сумка осталась в офисе, а охрана не очень-то хорошо относилась к бесхозным сумкам и коробкам. Наверное, сумка уже в мусорном баке — ему пришла в голову нездоровая мысль, что это ему как раз подходит. Жалкая коллекция вещей, выброшенная в мусор и никому не нужная — отличная метафора для жизни Бена. Машина, должно быть, ждала прямо у входа в здание, потому что мистер Хакс вернулся через несколько минут. В руках у него был длинный плащ тёмно-синего цвета. Он аккуратно накинул плащ на плечи Бена и сказал с ободряющей улыбкой: — Ну вот, на тебе смотрится лучше, чем на мне. А теперь — домой. Я покажу, какой вид открывается из окон моей квартиры; обещаю, что лучше, чем здесь.