***
Рен Тао стал вторым посетителем Мины Тао-Асакуры в тот день. Хана едва успел ускользнуть из палаты до того, как лечащий врач зашёл проведать пациентку и привёл нового визитёра. Когда врач удалился, Рен сел рядом с койкой и внимательно посмотрел на дочь. Мина была бледна и слаба, но врач сказал, что она поправится. Рен с сомнением относился к этим прогнозам — он чувствовал, что конец Мины близок. При этой мысли на его глаза набежали слёзы. — Прости, — прошептал он, касаясь руки дочери и опуская взгляд. Слегка сжав пальцы девушки, Рен возвёл глаза к потолку и быстро заморгал, чтобы прогнать непрошеную влагу. Для него стало большим шоком, когда он почувствовал, что его ладонь сжали. Взглянув на Мину, Рен не мог поверить своим глазам: она смотрела на него и слабо улыбалась. — Папочка, — прошептала Мина, крепче сжимая пальцы Рена, — папочка, я люблю тебя. — Мина. — Он поцеловал её в лоб и обеспокоенно посмотрел на неё. — Мина, я тоже люблю тебя. И надеюсь, ты поправишься… Нет, я… — … уверен в этом? — снова прошептала она. Рен кивнул. Мина тяжело вздохнула: — Папа… Мне нехорошо. Наверное, я всё-таки умру. — Мина, не говори так, прошу, — осипшим голосом попросил Рен, но Мина помотала головой. — Не давай никаких надежд никому, — произнесла она, продолжая стискивать отцовскую руку, — и себе тоже. — Мина… — в глазах Рена заплескалось отчаяние. — Нет… Ты не умрёшь. — Папочка, — она вытянула руки, призывая его её обнять, что Рен незамедлительно и сделал, — прости. Но, кажется, такова моя судьба. Рен яростно замотал головой, не желая признавать очевидное, и крепче прижался к дочери. Та гладила его по затылку и прижималась к нему в ответ. — Папочка, не плачь, — попросила она, ощущая подступающие к глазам слёзы. — Я… я люблю тебя, папочка. Пожалуйста, не плачь. — Мина приподняла побледневшее лицо отца и ласково провела ладонью по его щеке. Рен прижал её ладонь к своему лицу и перестал сопротивляться эмоциям — теперь слёзы текли по его щекам сами по себе. Мине было ужасно грустно, что её скорая гибель так расстраивает отца, но ложных надежд она не хотела ему давать. — Папа, пообещай мне, — Мина посмотрела на Рена с тоской, — пообещай, что когда я умру, вы с мамой будете жить дальше. Счастливо. — Она серьёзно взглянула на отца и сжала его руку сильнее. Рен даже поморщился от такой железной хватки. — Обещаешь? Рен улыбнулся: — Обещаю. Но, Мина, ты мне пообещай, что будешь бороться за жизнь до последнего. Пожалуйста, Мина, — его жёлто-зелёные глаза с мольбой посмотрели на Мину, — не сдавайся. Мина уже знала, что скоро уйдёт в мир иной, но ей отчаянно хотелось сделать что-нибудь приятное любимому отцу, который всегда стремился делать её счастливой. Поэтому, несмотря на общую слабость и на то, что она уже всё для себя решила, Мина согласно кивнула: — Обещаю. — И отец с дочерью крепко-крепко обнялись.***
В конце ноября Мина умерла. Эта новость стала шоком для всех, потому что сначала прогнозы были более многообещающими. Увы, большая потеря крови, подкреплённая большим стрессом и внутренним кровотечением, причиной которому стало изнасилование, и стала виновницей гибели юной шаманки Тао-Асакуры Вильгельмины, для всех — просто Мины. На могиле её имя и эпитафия были написаны на трёх языках: родном английском, японском и китайском. Могила была украшена венками и букетами ярких цветов. На недавнем фото Мина радостно улыбалась, в её глазах было столько жизни, что никто и подумать не мог, что совсем скоро эта девочка погибнет. Хагаюки, разделившая невесёлые мгновения в плену с Миной, тоже умерла — всю жизненную силу успели выкачать из её худощавого тела. Но Мина не узнала об этом, так как была в коме. И Хана узнал только потом, что соседняя с кузиной койка опустела не потому, что Хагаюки выписалась, а потому что ушла в мир иной. Она была всего на год старше Мины — ей было двадцать. Кира, единственная из жертв, оставшаяся в живых, прошла реабилитацию и вернулась в выпускной класс старшей школы как раз к началу учебного года. Гибель Мины и Хагаюки произвела на неё сильное впечатление, и Кира написала песню, посвящённую погибшим девушкам, с которыми успела породниться. Каждый раз при её исполнении по щекам Киры текли слёзы. Ронина сначала хотели похоронить на участке, приобретённом для всего клана Асакура, вместе с Миной, но потом решили, что это будет слишком кощунственно по отношению к ней. Поэтому его похоронили вообще на другом кладбище, а о его могиле быстро забыли. К нему никто не приходил, из-за чего могила с годами заросла неизвестными белыми цветами.***
Рен и Ханна вернулись в Австралию. Поначалу они редко друг с другом говорили по душам о своих переживаниях, но позже преодолели себя и поделились своими чувствами. Они часто вспоминали разные моменты из своих жизней, связанные с Миной. Её первый шаг, первое слово, первая симпатия к мальчику, первая драка, первый класс — всё это осталось навсегда в их памяти. Если по ночам не спалось, Рен вспоминал, как Мина видела в нём авторитет и своего защитника. Если кто-то обижал её — она всегда шла к нему, обнимала и утыкалась в шею, а он гладил её по спине, успокаивал и пытался выяснить, что произошло. Когда Мина плакала — он прижимал её к себе ещё крепче, целовал в макушку, а она пыталась обхватить своими тонкими ручками его широкую спину и всё время шептала, что любит его, как будто он в этом сомневался. Рен тихо плакал, растроганный воспоминаниями. Втайне от Ханны он вёл дневник, куда записывал всё, что вспоминал из произошедшего за девятнадцать лет жизни своей дочери. С большим удовольствием и ностальгией он вспоминал, как Мина делала ему всякие причёски — у него-то волосы длинные были, свои она обстригла. Как, пока он спал, она его накрасила — это сильно сказано, скорее, раскрасила, — косметикой, вытащенной из косметички Ханны, и он в таком виде вышел в магазин. Как он учил её обращению с оружием и выступал партнёром в боевых искусствах. — Айкидо — лучший вид борьбы для женщин, — как-то сказал Рен Мине, а та надулась: — Что за сексизм, папа? Я всё равно хочу боксом заниматься. Правда, после одной сломанной руки желание тут же улетучилось, и Мина уступила отцу, начав заниматься «лучшим видом борьбы для женщин». Быстро достигнув успеха среди сверстников, с которыми она занималась, Мина попросила практики у своего отца. Тот охотно согласился и был весьма удивлён, что его пятнадцатилетняя доченька уложила его на лопатки за одну минуту. Но, видя её радость, Рен не стал возмущаться. Он был счастлив за девочку, ставшую ему родной. И Рен, и Ханна быстро вернулись на работу и посвящали ей много времени. Но раз в год в конце ноября они возвращались в Японию, чтобы помянуть дочь. Каждый раз когда они приходили на кладбище, Рен просил Ханну оставить его наедине с могилой дочери. Ханну поначалу удивляла эта просьба, но потом, когда она увидела сидевшего на коленях перед могилой мужа, до неё дошло: Рен плакал. Плакал и не хотел, чтобы она становилась свидетельницей его слабости, чем он считал слёзы. Сердце Ханны болезненно сжималось. Наблюдая за трясущейся от рыданий спиной супруга, она отчаянно желала подойти к нему, сесть рядом, обнять его. Сделать что угодно, только бы он не переживал своё горе один. Но когда она попыталась один раз так сделать, Рен рявкнул: — Отойди. Оставь меня. Ханна послушалась и в последующие разы не встревала. С каждым годом он плакал всё меньше и меньше, он просто сидел перед могилой и смотрел на улыбающееся лицо Мины на памятнике. И мысленно просил прощения за то, что не увёл её оттуда сразу, позволив вступить в диалог с Ронином. Ханна же винила себя в излишней строгости к Мине и том, что подтирала сопли Ронину, когда у дочери происходили всякие драмы в жизни. Она всегда думала: есть Рен, который сможет решить любую подростковую проблему Мины, пусть она к нему если что обращается. Возможно, по этой причине Мина и стала ближе к отчиму, нежели к матери. Однако девочка всё равно относилась к родительнице с любовью и уважением, что Ханна не могла отрицать. Благодаря общему горю Ханна и Рен сблизились, стали больше времени проводить вместе, обрели счастье вдвоём. Они знали, что Мина не хотела бы, чтобы они всю жизнь грустили из-за неё. Она всегда была уверена, что жизнь — очень интересная, но скоротечная штука, поэтому время нужно тратить не на грусть и скорбь, а на радости жизни. Но Рен никак не мог выкинуть из головы заплаканное лицо дочери в тот злополучный день. Невольно вспоминая о том, как она бросилась ему на шею и начала плакать, Тао начинал злиться. По его мнению, Ронин умер слишком быстро и гуманно, в то время как Мина, которую мучил этот негодяй, испытывала страдания. А Ханна отпустила дух Хао в Великий дух и отказалась от чести быть шаманом. Слишком большую цену она за это заплатила. Мина навсегда осталась их единственной и самой любимой дочерью, больше детей они заводить не стали.***
Остальные были обескуражены произошедшим не меньше родителей усопшей. Ежегодно все принимавшие участие в последней для Мины битве собирались и поминали её. А Анна и Йо приходили на могилу Мины раз в месяц и приводили её в порядок. И каждый раз они вздрагивали, встречаясь взглядом с улыбающимся лицом племянницы. Слишком уж неуместно смотрелось оно в общей мрачной атмосфере кладбища. Её имя означает «защитница», но себя защитить ей не удалось. Покойся с миром, Вильгельмина. Тебя никогда не забудут.***
— Твои родственники и друзья скучают по тебе, Мина, — заметил Хао, наблюдая за дочерью, с грустью и тоской глядящей на своих родителей и их друзей, на Хану и своих приятельниц, на плачущую при исполнении своей новой песни Киру. — Ты уверена, что не хочешь больше жить на земле? Мина вспомнила всё, с чем ей довелось столкнуться хотя бы косвенно за недолгие девятнадцать лет жизни: стрельба в школах в США, глобальное потепление, травля, изнасилования, грабежи, убийства, пытки, негуманное отношение к пленным в горячих точках, политическая вражда… Закрыв глаза, девушка помотала головой: — Уверена. В земном мире происходит столько чудовищных вещей. Я не хочу быть его частью. — Тогда добро пожаловать в Великий дух, моя дорогая, — произнёс Хао, и Мина ответила ему такой же улыбкой, как у него.