Rose of Wind

      — Марк! Ты слышишь меня!? — худощавый мужчина с перекошенным от злобы лицом усиленно жестикулировал длинными руками, привлекая внимание, — Я же сказал тебе не приходить на тренировку в таком состоянии!       Резким движением мужчина швырнул небольшой секундомер на влажную траву, порываясь втоптать предмет в землю, но чьи-то чужие руки, внезапно коснувшиеся плеч, остановили тренера.       — Томас, тебе несколько раз звонили... — диетолог клуба передал мобильник Тухелю, покосившись на бедного Марка, который явно не был в восторге от криков в его адрес, — И еще, постарайся больше не забывать его в раздевалке или хотя бы отключай звук для приличия.       Мужчина отошел к учебным корпусам, оставляя тренера «Майнца» наедине с телефоном.       Томас нахмурился, увидев, с какого номера ему звонили. Немец долго не решался перезвонить, сомневаясь, что вообще хочет это делать, но тонкие пальцы всё-таки нажали на кнопку вызова, рефлекторно сжимая мобильник.       — Хосеп. — сухо выдавил в трубку Тухель, внутренне напрягаясь. На том конце воображаемого телефонного провода послышался короткий всхлип и громкий       вдох, будто звонящий таким образом пытался успокоиться.       — Приезжай. — едва слышно проговорил Гвардиола, также тихо добавив:       — Прошу.

***

      За грязным окном пойманного около аэропорта такси мелькали густые кроны деревьев, превращаясь в огромное тёмно-зелёное пятно. Томас нервно барабанил по дверце автомобиля, переводя взгляд с молчаливого водителя на собственные колени и обратно.       Прошло два года с тех пор, как Юрген уехал из Майнца в Дортмунд, напоследок крикнув пророческое: «Ты меня больше никогда не увидишь!». Расставание Томас переживал очень трудно, с каждым днём выстраивая вокруг себя плотную корку льда. Казалось, что ничего уже не вернёт его к жизни, не отрезвит и не заставит бороться, но сам Юрген стал тем, кто потушил в Тухеле свет и тем, кто снова стал его источником.       Жилистая рука пробежалась по отросшей щетине, будто проверяя, что жизнь всё ещё не покинула худощавое тело. Из вязких воспоминаний немца выдернул хриплый голос водителя, тактично обозначивший, что они на месте. Томас рвано выдохнул, непослушными отчего-то руками кинув мятые купюры на сиденье и резко дёрнув ручку дверцы. Неожиданного гостя встретил промозглый Дортмундский ветер; где-то сверкнула молния, на мгновение освещая темную улицу, а затем на город снова опустилась густая чёрная тьма.       Несколько долгих минут Тухель отчаянно выискивал нужный этаж, пока глаза наконец-то не зацепились за вывеску, страшными красными буквами гласившую «Отделение реанимации». Томас неуверенно толкнул матовую дверь, внутренне напрягаясь, когда та с глухим щелчком закрылась за напряжённой спиной.       За неуверенным шагом последовал другой, и немец с пугающей ясностью осознал, что он боится. Боится увидеть что-то, отчего потом никогда не избавится. Тухель наконец оторвал взгляд от собственных ног, в конце коридора заметив страшно сгорбленную фигуру.       Хосеп.       Мужчина бесшумно опустился на холодную поверхность скамьи, молча разглядывая «чрезвычайно-интересные-именно-сейчас» тусклые картинки на плакате, покоившемся на противоположной стене. Ещё минуту в воздухе висела ощутимая напряжённость, пока сам каталонец первым не сорвал с собственных уст печать молчания.       — Никто ничего не говорит. — хриплый голос Пепа мерзким эхом разнёсся по пустому коридору госпиталя. — Врачи, они... всегда боятся сказать правду. Думают, близкие не выдержат? Не выдержат. Я бы не выдержал.       Краем глаза Томас заметил шевеление, а затем тихий шорох ткани. Немец медленно повернул голову к Гвардиоле, в ту же секунду пожалев об этом: на носу каталонца покоились очки в окровавленной оправе. Тухель узнал их — этот неизменный аксессуар сопровождал Юргена везде. Немец накрыл ладонью собственный рот, подавляя рвущийся наружу отчаянный крик. В попытках взять контроль над собственными эмоциями Томас пропустил тот момент, когда от бледных стен начали отражаться чужие всхлипы, а всё также согнутый пополам силуэт каталонца вдруг начал содрогаться от беззвучных рыданий.       — Я облажался, Томас. Облажался, облажался... — шептал Хосеп, закрывая страшно бледное лицо дрожащими руками.       Несмотря на откровенную неприязнь к Гвардиоле немец понимал, что в том, что случилось тогда, в их с Юргеном золотые годы в Майнце, виноват только он и никто больше. Сейчас же каталонец нуждался в помощи, без которой он, попавший в плен горя и собственного беспочвенного самокопания, стремился к потере себя прошлого, того, кто жил не только ради себя. Тухель медленно сократил расстояние между Пепом и, неожиданно для себя самого, мягко притянул Хосепа за шею, едва ощутимо поглаживая того по спине.       Коридор реанимационного отделения наполнялся звуками чужой печали, белоснежными стенами впитывая обречённость и горе здешних обитателей. Не осталось больше ничего, только звук приглушённых рыданий и тихий шорох ткани о ткань. Дверь реанимации резко открылась, являя двум прожжённым душам хмурого седого мужчину в окровавленном хирургическом костюме.       — Состояние тяжёлое, но стабильное. — грубый голос врача врезался в отвыкшие от громких звуков перепонки Хосепа, вмиг отрезвляя и приводя в чувства. — Все посещения завтра.       Лишь после того, как хирург снова скрылся за дверью операционной, Пеп позволил себе единственную за всю эту жуткую ночь едва заметную улыбку, тронувшую потрескавшиеся от обезвоживания губы. Будто не веря в услышанное, каталонец взглянул на Томаса, цепляясь за него как за единственный спасательный круг. Заметив в глазах немца долгожданную поселившуюся надежду, Хосеп облегчённо выдохнул, на пробу поднимаясь на ватные ноги и делая несколько неуверенных шагов, будто заново вспоминая, какого это — жить.       — Всё будет хорошо, — внезапно произнёс Томас скорее для себя, чем для каталонца.       Гвардиола благодарно кивнул в ответ, наконец стягивая с себя очки с уже запёкшимися на них багровыми разводами.       — Всё будет хорошо. — повторил немец, но уже так, чтобы никто его не услышал. В собственные слова верилось с трудом, и будто в подтверждение этому ярко-красные буквы, складывающиеся над дверью операционной в безжизненное слово «Реанимация» жутко сверкнули, отразив бледный свет коридорных ламп.