Середина весны

1929

Служанка проводила его в гостиную, похожую на склад музея, и даже цыганская кровь не помогла Томми проникнуться к обстановке. В гостиной стояла антикварная мебель, из старого граммофона доносилась музыка, тут и там стопками высились книги на разных языках, на стенах висели зеркала и картины в позолоченных рамках, на потолке плелась лепнина, больше подошедшая бы какому-нибудь дворцу. Некогда белая балюстрада террасы, обтёртая солёным ветром, посерела, а в стыках плитки прорастал тоненький клевер. Дом был ровно таким, каким Томми его представлял: старый, пережиток прошлого, забившегося в трещины на стенах, но основательный, всё ещё не сдающийся под напором нового времени. Здесь были книги и картины, написанные людьми, что сотни лет уже числились мертвецами, мертвецы построили этот дом и вырезали эту мебель. И хозяин всего этого сам был мёртв (по крайней мере, номинально точно). Томми подумал, что будь Аид реальным — он выглядел бы вот так. Здесь даже была собственная Лета у дверей террасы. Наверное, поэтому он еле заметно удивился, когда среди всей этой старости, в облаках вековой пыли вдруг появилась молодая женщина. Она не была похожа на ходячий труп, явно не старше тридцати пяти, а едва прикрывающее колени платье, расшитое птичками и драгоценный браслет давали понять, что она точно не прислуга, хотя поверх платья у неё был повязан обычный хлопковый фартук, а руки были в муке. — Вы, должно быть, Томас Шелби? — он услышал её, только когда она заговорила, потому что тихие шаги не отдавались от пола: обувь на ней была без каблука. — Я много слышала о вас. — Надеюсь, только хорошее, — кивнул Томми без улыбки, потому что знал, что это невозможно. Женщина не ответила. Ветер трепал её длинные пряди, похожие цветом на колосья пшеницы. Когда она шагнула на границу света, зрачок сжался, обнажая голубоватый цветок радужки. Среди всего этого царства смерти она однозначно была Персефоной. — Нравится вид? — она кивнула на бинокль в его руках. Томми обернулся на пустынный пляж внизу и на дрожащую линию горизонта, словно тонкой леской протянувшейся вдали. Изредка плывущими пятнами появлялись силуэты кораблей, но кроме них и кричащих птиц, никого не было. — Немного одиноко. В его мире слышались взрывы, пулемётные очереди и люди умирали со стонами. А тут только блаженная тишина. Он сросся с шумом, потому что в самом Томми всё время штормило, и разбивающиеся волны с грохотом разрушали всё, чтобы он не возводил. — Мне больше нравится слово «уединённо», — она легко улыбнулась, потом будто опомнившись, отёрла руки о фартук и протянула ладонь. — Я Эйприл, кстати. Пожимая протянутую руку, он мысленно усмехнулся. Имя тоже было весьма подходящее. Для Томми, привыкшего, что его корабль швыряет из одного урагана в другой, спокойствие этого места казалось мёртвой водой, в которой можно только застрять без надежды на спасение. Но женщина выглядела… умиротворённой, словно штиль царил не только снаружи, в доме и вокруг него. Словно штиль был в ней самой. Он снова бросил взгляд на её фигуру и вдруг ему показалось, что так же выглядела Грейс вечерами в библиотеке их дома. Нервное беспокойство заставило потянуться к сигаретам. — Я могу закурить? Её улыбка сменилась на снисходительную, словно Томми попался на глупости. На секунду его взгляд упал на её руки. Никаких украшений, кроме браслета. Незатейливым жестом, Эйприл убрала прядь волос за ухо. — Я не хозяйка, — опередила она его мысль. — Да, она тут вроде ангела-хранителя, — послышался голос из коридора. — Так что спрашивать не обязательно. Музыка затихла, когда Алфи убрал иглу с пластинки. Тонкая ткань платья едва коснулась руки Томми, когда женщина обошла его и первой ступила обратно в гостиную. — Не стесняйся, чувствуй себя, как дома, Томми, — отмахнувшись, произнёс Соломонс, садясь в кресло с тяжелым вздохом. — Хочешь… я не знаю, чаю? — Нет, спасибо. Я приехал не ради чаепитий. — Жаль, — отозвалась Эйприл, присаживаясь на подлокотник кресла рядом с мужчиной. На его фоне она смотрелась, как овечка рядом с медведем. — Там на кухне тейглах, и мне бы пригодился не предвзятый взгляд. — Зря отказываешься, она прекрасно готовит. — Что? — с наигранным возмущением переспросила женщина, безобидно пихнув Алфи в плечо. — Кое-кто говорил, что быстрее голем оживёт, чем я научусь готовить что-то из еврейской кухни! — Кто это такое говорил? — нарочито удивлённый тон отлично подходил маленькой пьесе. — Ты совсем меня не слушаешь, а теперь ещё и выставляешь в плохом свете перед старым другом. Молча наблюдая за разыгрываемым фарсом, Томми почему-то подумалось, что это совсем не то, на что он рассчитывал. Приехав сюда, он нашёл следы смерти повсюду и это было правильно, это укладывалось в его представления. Даже несмотря на то, что Алфи выжил в том поединке, он всё равно проиграл, ведь это он заперт в этом Аиде, не Томас. Томас может сражаться, у него всё ещё корона на голове. Не он застрял здесь, где ничего не происходит. Его империю никто не подмял под себя. — Ты ведь тоже не слушаешь меня, когда я прошу не стрелять птиц, — больше с укором, чем с оправданием произнесла Эйприл. Но сейчас, смотря на всё это, чувствуя запах тонких женских духов, моря, старых книг и выпечки, Томми начинал понимать, что это никакая не ловушка. Это не мир снаружи избавился от Алфи Соломонса, сослав его гнить в Аид. Это Алфи Соломонс построил собственное царство, отгородившись от мира. Царство не столько смерти, сколько роскоши. И дело вовсе не в дорогих побрякушках и антиквариате. Здесь была роскошь, самому Томасу с его империей, недоступная: не надо было выгрызать право на жизнь, не надо было сражаться. В этом царстве можно было спокойно спать, в конце концов. — Это грёбанные чайки! — парировал мужчина. — Ты видел чаек, Томми? Если их не пугать, их дерьмо будет по всей террасе! Разве я не прав? Томас посмотрел на то, как качаются от порывов ветра занавески, посмотрел на танцующие в солнечном свете пылинки, посмотрел на то, как несмотря на недовольный тон, рукой Алфи касается колена этого «ангела-хранителя», то поднимаясь выше к бедру под тканью платья, то скользя вниз и вдруг понял, что здесь самое удивительное. В этом мёртвом Аиде словно остановилось время и чудесным образом бесконечно царила середина весны. — Ты прав, Алфи. Иногда приходится отстреливать вредителей, — он знал, что тот прекрасно поймёт, что он имел в виду. — Видишь! Человек с орденом Британской Империи херни не скажет, — сказано было абсолютно серьёзно, но женщина улыбнулась — впрочем, улыбкой скорее капитулирующей. — Разговоры о вредителях отбивают у меня всякий аппетит, — она встала, одёргивая платье, и кивнула Томасу. — Было приятно познакомиться, мистер Шелби. Загляните на кухню, если всё же не захотите уезжать с пустым желудком. Томми был благодарен, но не за заботу о его желудке, а за то, что она оказалась достаточно умной, чтобы понять, когда нужно оставить их одних. — Я подумаю, спасибо. Алфи оглянулся в поисках чего-то. Эйприл без единого слова нашла бинокль, оставленный Томми на столике, и протянула его мужчине. Напоследок она наклонилась, чтобы поцеловать его в висок и ушла, оставляя шлейф цветочного аромата после себя. Алфи повернул голову, словно прислушиваясь к невесомым шагам и видящим глазом следя за силуэтом, пока он не исчез в коридоре. Как-то Алфи сказал ему: «Я и так знаю, кто победит», но только сейчас, глядя на то, как завивается тонкой струйкой дым от сигареты в воздухе, Томми понял. Понял и улыбнулся, потому что один еврей в очередной раз оказался умнее их всех вместе взятых.