Хитокири, что вызвал кровавый дождь

      Идти вперед, не разбирая дороги под ногами. Идти до тех пор, пока не станут подгибаться колени, а ступни — гореть, точно в огне. Кеншин видит только ее — смазанную полосу заросшей диким кустарником тропки, и это есть его единственный ориентир. А ночью, когда и эта верная спутница оставляет его, звезды. Они никому не откажут подсказать верный путь, ни разодетому богачу, ни нищему страннику. Надо лишь уметь их читать и знать всех по именам.       Химура как раз был странником, что не ведает, куда направляет свои стопы. Вот уже несколько дней он идет по лесу, а ему все конца и края нет. Кеншин успел промокнуть до нитки: дождь сегодня шел с невероятной силой.       В такую погоду идти было тяжело, холодно. Грязь под ногами разбухла и хлюпала при каждом шаге, забивалась между незащищенными нормальной обувью пальцами. Химура, тяжело дыша, привалился к дереву. До ближайшего селения, должно быть, осталось совсем чуть-чуть. Он сполз по коре вниз, оперся руками на сакабато в ножнах. А дождь все хлестал, бил острыми, как град розовых шипов, каплями Химуру по спине и лицу, оголяя в душе его то, что бывший хитокири мечтал похоронить на самом ее дне, в глухом мертвом закутке. Ибо дождь был совсем такой же, как когда он впервые встретил Томоэ Юкиширо.       — Это ты… Вызвал… Кровавый дождь…       Он долго не мог понять, как ему поступить. Руки сжимали два меча, один — свой, другой — отобранный у его окончательно и бесповоротно мертвого противника — подосланного убийцы.       Томоэ видела, как Химура работает — молниеносно, мастерски расчерчивая молнией меча фигуры нападавших, словно искусство убивать было у него в крови, впитавшись в далеком детстве с молоком матери. И она ни разу не отвела взгляд, не поморщилась, не вскрикнула. Томоэ стояла и смотрела на незнакомца с окровавленными клинками, навеки застывшая среди ужасающей рубиновой завесы. И тогда, хитокири не мог не признать, с приоткрытыми нежно-розовыми губами и казавшимися совсем пустыми в темноте безлюдного проулка глазами — она была прекрасна. Ведь ирисы распускаются под дождем. Даже если это кровавый дождь.       Кеншин морщится, касается двумя пальцами крест-накрест расчертившего лицо шрама. Рана, нанесенная с искренней ненавистью, никогда не заживет, кто-то сказал ему. Сейчас, когда влага стекает по щекам, кажется, будто темный рубец опять закровоточил. Но это был лишь дождь. И по-настоящему кровоточит одна только рана — гниющая, незаживающая рана на исстрадавшемся сердце бывшего хитокири. Химура вновь встает. Тело объяла лютая дрожь, пальцы судорожно вцепились в ножны. Холодно, как же ужасно холодно. Он словно наглотался крупных осколков льда, и вот теперь холод жжет изнутри, выморозив синим инеем все его внутренности.       Ты убьешь тысячу ради защиты других, говорил Кеншину учитель. Только он ошибался. Ему пришлось убить не тысячу — десятки тысяч. Все ради нового, процветающего мира — эпохи Мэйдзи, где люди смогут жить в счастье и достатке. Вот только для него самого счастья в этом мире не нашлось. А убитые непосильным грузом лежат у Химуры на душе, хрипят на разные лады в самых жутких его кошмарах.       Кеншин не помнил, как лес начал редеть, и как ухабистая тропинка превратилась в неширокую дорогу. Не помнил также, как дошел до появившейся словно из ниоткуда бедной хижины, и уж, тем более, того, как его бессознательное тело с тихим хлопком рухнуло прямо на ее пороге.       Он шел по заснеженному лесу, с губ капала кровь, с пальцев тоже капала кровь, и все тело терзала тупая невыносимая боль. И колючий, жестокий холод. На нем не было ни единого живого места, а Химура все шел, оставляя после себя шлейф кроваво-красных маковых следов. Там ждет Томоэ. Надо. Защитить. Томоэ. Уберечь ее: колется в воспаленном мозгу одинокая мысль, пока Химура из последних сил сражается со своим последним противником. Лязг скрещенных мечей, грохот, глухие стоны полностью перекрывают надрывный полувой полуплач прячущейся женщины, которая не в силах смотреть, как ее любимый человек приносит себя в жертву. Томоэ сильно-сильно кусает губы, хлопает себя по щекам, и бросается наперерез самой Смерти. Химура не сразу замечает преграду между ним самим и его врагом, и из последних сил с отчаянным воплем заносит клинок и… Я… Уберегу… Томоэ… И когда он наконец понимает, что сейчас произошло, становится слишком поздно. И первое, что приходит в голову, это всадить себе меч между ребер и с силой провести вниз, к паху. Томоэ с уже потухшими глазами прижимает сталь кинжала к щеке любимого человека и перечеркивает давнишний рубец. — Хватит с тебя ненависти, Химура. «Защитить,» — произносит одними губами Кеншин, вешая на грубо сколоченный крест небесную шаль, всю перемазанную его бурой неизгладимой виной.       Кеншин несколько дней проваляется в тяжелом горячечном бреду. Переживет все самые страшные картинки своего прошлого заново, пока какие-то добрые люди будут ухаживать за больным незнакомцем, которого принес на их порог страшный ливень.       А потом, как только Химура придет в себя, он будет долго-долго их благодарить, кланяться, а потом уйдет, едва за окном забрезжит рассвет.       Он должен идти, чтобы искупить вину. Помочь стольким, скольким физически может помочь один очень и очень несчастный мечник. И бывший хитокири.