twinkle lavander

у юнги взгляд расфокусированный, сквозь затемнённые стекла, что, по его мнению, предельно чётко и ясно передают правдивый облик мира. в крайнем случае, мин в этом полностью убеждён. юнги слишком мрачный — от кончиков сухих и выкрашенных в блонд волос до остатков тёплого дыхания на потресканных губах. как сказал бы чимин — сумрачный. он залпом выпивает безвкусный, хоть и ранее любимый эспрессо, тянет вверх до невозможного молнию парки, что на несколько размеров больше, испытывая почти невыносимое желание утонуть в небольшом количестве тепла тонкой ткани окончательно. а после захлебнуться в этом смертоносном тепле. у юнги сердце давно уже ледяное — точно небольшой снежный ком, который неизвестно как до сих пор умудряется прогонять кровь по такому же извечно замёрзшему телу, в лёгких которого давно закончился кислород и желание жить. последнее ощущается особенно остро. мин вымотался и устал. и это настолько очевидно, как его хронический недосып и шелестящие бледные листья под ногами. юнги любил раньше осень, любил и холодный ветер по вечерам, пожелтевшие страницы книг, особое красное солнце перед пронзительными ночами и тусклые фонари у трассы. сейчас же он не любит ровным счётом ничего из этого. н и ч е г о. серый пепел с лёгким треском падает на мокрый асфальт, почти полностью теряясь где-то на перьях ветра, а тонкие пальцы юнги на сигарете уже начинает покалывать от холода, но он всё равно как можно дольше тянет со временем, не желая возвращаться в свою опустевшую студию на десятом этаже небоскреба. высоко, ведь мин всегда в детстве хотел стать птицей. жаль только, что чисто существенно его мечты никогда не сбываются. у юнги в голове пусто — ровно настолько, что даже перекатиполе не выполняет своих должных функций. воспоминания утрачены, а прежняя боль замята где-то на кончике тонкой стрелки часов жизни. там же прячутся и выученные наизусть ноты вместе с отчеканенными до несуществующего идеала тексты. там же находится и чимин. мин больше не хочет играть на заброшенном синтезаторе, отбивая громкие звуки от тонких стен своей квартирки, создавая целый мир из одних лишь нот на шершавой бумаге. не хочется даже играть на потёртой гитаре с уймой забытых воспоминаний на грифе и несколькими порванными струнами. плевать даже, что за бездействие могут и выгнать с третьего курса в универе, ибо сейчас даже это теряет какой-либо смысл. и юнги, кажется, скоро начнёт задыхаться в своих же пустых и шаблонных мыслях. либо от того, что сожжёт окончательно своими сигаретами все лёгкие. а у чимина всё хорошо. нет, правда. у него всё действительно хорошо. настолько, что по ночам выть на луну хочется, звёзды обвинять во всех своих проблемах и рыдать хлеще малыша в кризисе трёх лет. хотя пак до сих пор в какой-то степени и есть малыш. он сказочный, и это понятно лишь по первому взгляду украдкой. в глазах у чимина по-настоящему плещется вся галактика с млечным путём вместо рамки, на щеках переливается радуга и в словах проскальзывает детская непосредственность. а ещё этот сказочный малыш с самого детства безответно влюблён в тёплое и ласковое море, что одно касание волн могло забрать все его незначительные, ранее детские проблемы и страхи лучше любых антидепрессантов. но так же чимин влюблён в юнги, хоть это уже не так очевидно. паку ещё и непременно нравятся абсолютно любые цветы. во всех он видит и находит себя, не прекращая засушивать тонкие лепестки для своего внушительного гербария, что хранится где-то на верхней полке деревянного книжного шкафа. цветы совсем не связаны с космосом, откуда, чисто предположительно, чимин родом, но это совершенно неважно. чимин не маленький принц с розой под куполом, но он тоже просто очаровательный. это просматривается во всех его движениях, сравнимых только с весенним рассветом. пак и сам весь весенний: тёплый и ласковый, совсем беззащитный и до жути привязанный. к юнги, по большей степени. мин это оценил, когда их отношения только начинались, обещая грандиозное совместное будущее и море розового счастья, но юнги предпочёл подарить чимину каждую частичку своего яркого тепла, тратя при этом абсолютно все самые тёмные звёзды. не следовало тратить их на того, кто в сердце нёс одни лишь метеориты. мин ведь после этого, бесспорно, — эгоист. чимин это моментально понял, но принял не сразу. наверное, даже не осознал до сих пор. и сейчас, бережно зажигая некогда подаренные юнги аромасвечи, пак вновь задаётся вопросами, как так произошло и почему. он до сих пор себя винит в том, что стало с мином. в голове бесконтрольно проносятся все совместные воспоминания — чимин их предпочёл не забывать, в отличии от другого, от чего к глазам настойчиво подступают жгучие слёзы, разрушая лживое и без того хрупкое спокойствие. чимин рыдает, как ребёнок, и нет, ему не стыдно. голову забрасывает наверх в попытках остановить соленые ручейки, но от этого только хуже становится. стеклянные глаза с притворным увлечением рассматривают потрескавшийся потолок, пока приоткрытые губы не оставляют бесполезных попыток захватить побольше воздуха. дрожащими руками пак опускает над горячим огнём засушенную лаванду, что моментально начинает мерцать, постепенно воспламененяясь и даже обжигая пальцы. лаванда мерцает над огнём, и он тоже не в силах сжечь все те воспоминания, что комом собираются где-то у горла, пытаясь вырваться наружу вместе с израненным сердцем. их же не получится сжечь, как лаванду; моментально превратившись в фиолетово-серый пепел — они ускользают, умело прячутся и ластятся, словно самые ласковые котята из люксового питомника. от них, наверное, уже невозможно избавится. слишком поздно. мерцание во мгле охватывает своим потрясающим видом всю душу, но не возвращает сердце на место, не стабилизирует сбивчивое дыхание и не лишает липкого страха зависнуть в этой жуткой пучине из страданий навсегда. и чимин даже не догадывается, что юнги сейчас пытается забыть то же самое. ведь он вовсе не забывал.