Телохранитель

      Объятия. Так приятно… Так ласково, что не хватает сил держаться, чтобы не зареветь, подобно мальчишке. Поцелуй в макушку и ласковый плачущий голос. Он сжимал знакомую ткань пиджака в распухшей ладони, а сам лепетал: «Кроули, Кроули». Без перерыва одно и то же.       — Всё хорошо, любимый, теперь всё позади…       Прекрасный ангел, он спас его, он пришёл, он вытащил его из кошмара. От благодарности, от накрывших его с головой облегчения и счастья Азирафель едва мог дышать.       — Кроули… Кроули!       Запах! Этот запах нельзя спутать ни с каким другим. Так пахнет Кроули и только он, и никто в целом мире не может так пахнуть. Азирафель дышал им и не мог надышаться.       Лишь бы не сон, лишь бы не видение…       — Быстрее! Да аккуратнее, вашу мать — видите, что с ним творится?!       Много рук, много голосов — и холод и свежесть свободы; запах осени, дождя и приближающейся зимы. Так сладко и так хорошо.       Азирафель улыбнулся. Над головой раздался испуганный голос:       — Чёрт возьми, что тут вообще произошло?       Сине-красный свет, и небо — такое тяжёлое, серое, всё в тучах и облаках. Ещё немного, и оно разродится сильным дождём — он смоет всё, что было до этого мига, всё, что терзало, давило и ломало его. Всё забудется. Всё будет хорошо.       Звуки и голоса. Тьма и редкие вспышки света. И Кроули, его тень и голос — всегда где-то рядом, совсем близко, но не видно. Словно незримый хранитель, он всегда был рядом, пусть не физически, но мысленно — постоянно. Азирафель кожей ощущал его присутствие — даже когда дебри кошмаров уводили его в темноту заброшенной парковки, к чудовищам, что норовили растерзать, к Джону Хэммонду, что был страшнее всех чудовищ. Всегда.       Даже там, будучи привязанным к стулу, он чувствовал…       Сознание его металось — то затухало, как огарок свечи, то разгоралось чересчур ярко и вычурно, окрашивало мысли в нелепые цвета. Порой Азирафель не до конца понимал, где сон, где явь — но всё равно, видя тень Кроули, тянул к ней руку; неважно, реальна она была или нет.       Кроули проснулся. Лицо, не выражавшее ни единой эмоции, оживилось — припухшие веки открылись, и прекрасные глаза уставились в лицо Азирафеля.       Кроули подскочил к нему так резко, что Азирафель едва не испугался.       — Азирафель! Как себя чувствуешь? Что-то болит? Может быть, хочешь есть? Пить? Как голова?       — Я в порядке, — но Азирафель слукавил — его подташнивало, и палата кружилась вокруг кровати, словно его вдруг решили подготовить в космонавты. Ломота во всём теле, тяжесть, да ещё капельница и повязка на голове не прибавляли настроения. Но тот факт, что Кроули всё это время был рядом… — Ты… Ты вообще хоть раз выходил из палаты?       Каждый раз открывая глаза — во сне или наяву, неважно, — он видел Кроули на стуле рядом. Он спал, бодрствовал, говорил, молчал, смотрел на него или в окно, что-то спрашивал у врача и медсестры — и всегда был здесь. Были и другие — знакомо-незнакомые лица, мелькавшие в сознании словно размытые пятна, — однако его лицо отчётливее всех проступало перед внутренним взором.       Азирафель улыбнулся, видя, как Кроули растерянно чешет затылок.       — Пару раз… Меня выставляли. Я торчал в коридоре. Вельз тоже торчала. И твои родители. Сейчас они не в больнице — раннее утро всё-таки. Поехали в гостиницу.       Родители… Сердце Азирафеля сжалось. Столько боли им причинили эти новости о сталкере — трудно представить, что они пережили, когда узнали о похищении. И что происходило после.       — Они, должно быть, с ума сходят от волнения, — прошептал он растерянно. Кроули наклонился и взял его бессильную руку в свои. Словно извиняясь поцеловал пальцы, слабо-слабо, будто не имел на это права.       — Сходили. Приехали в Лондон тут же, как услышали новости. Я пообещал, что костьми лягу, но тебя найду, — он ещё раз поцеловал его пальцы, ещё и ещё, словно не мог насытиться этими лёгкими ласковыми поцелуями, трепетными как касание крылышка бабочки. — Врач сказал, ты в порядке… Я чуть не свихнулся за эти дни. Этот ублюдок… Что он мог сделать с тобой!       Когда-то Азирафеля ужасала подобная мысль — но теперь, когда всё осталось позади, он только улыбнулся, не в меру расслабленный и счастливый просто оттого, что Кроули был рядом.       — Он ничего не сделал. Не мог. Впрочем… Я, наверное, расскажу позже, когда смогу, — горький ком подкатил к горлу, и Азирафель не смог его удержать. Кроули, что-то почувствовав и поняв, подался вперёд и опустился на колени. Острый подбородок ткнулся Азирафелю в ребро, и его бессильная рука коснулась впалой щеки. Он так постарел за эти дни… Ещё сильнее, чем прежде, отпечатались морщины на мрачном лице, ещё глубже они вонзились в его кожу и походили теперь на шрамы от глубоких ран. Его лоб был накрыт точно такой же повязкой, как у Азирафеля. Их ладони сцепились. Азирафель гладил его по щеке, и Кроули льнул к касанию, словно жаждущий к воде.       Хотелось что-то сказать — но что, он не знал. Будто и нечего было говорить, а может быть, они с Кроули не нуждались в словах. Он чувствовал, что от кома ему трудно дышать, чувствовал, как катятся горячие слёзы по искаженному лицу. Голова нещадно болела, но ему было наплевать. Кроули с тяжким выдохом подался к нему, накрыл его губы своими, и Азирафель поцеловал его — голодно, но ласково, и ничто в этом мире для него теперь не было слаще этого поцелуя, долгого и прекрасного. Так хорошо, что они смогли его разделить…       Кроули бережно целовал его лицо в нежном исступлении, не желая прекращать. Азирафель улыбался сквозь слёзы — и эту побитую рожу кому-то хотелось целовать… Как перед ним устоять? Он не мог и не хотел всё это прекращать.       То были не поцелуи Джона. Не его лицо рядом, нагло вторгающееся в личное пространство. Это был Кроули — а кроме этого Азирафелю не было нужно ничего больше.       Он и только он.       Теперь уже окончательно.       — Скорее всего, нагрянет полиция. Показания и всё такое, — протянул Кроули с раздражением. Та повседневная скука, с которой они теперь обсуждали дальнейшее, вызывала у Азирафеля невольную улыбку — его будто похищали не в первый и явно не в последний раз. — Я уже нанял адвоката — себе, ведь я его прикончил.       — Самооборона, — глухо произнёс Азирафель, перебирая пальцами рыжие пряди его волос. Кроули хмыкнул.       — Само собой. Но… Ты готов рассказать им всё, как есть?       — Я не видел, как ты его убил. Вообще ничего не видел. Он ударил меня головой об пол, потом придушил, и я потерял сознание.       — Ты же понимаешь, я не о том. И тебе необязательно меня выгораживать, — Кроули помолчал. Он глядел расфокусированным взглядом в занавешенное окно, едва пропускающее уличный утренний свет. — Ты готов рассказать им, что происходило там все эти дни?       — Да, — он ответил, почти не раздумывая, хотя сомневался, что захочет погружаться в этот кошмар, пусть и мысленно, снова и снова, каждый раз, пока история не сотрётся, не набьет оскомину, не станет старой и приевшейся. До тех пор, пока она не станет частью его личности, его прошлого, сможет ли он спокойно о ней вспоминать? Вряд ли. — Так нужно. Даже жертвы самых ужасных преступлений вынуждены проходить через такое. Я справлюсь.       — Азирафель… — простонал Кроули с искренней болью, и у него защемило сердце — даже не за самого себя. Просто за то, что он всеми своими неприятностями причинял боль самому родному и любимому человеку на всей земле.       Пришла медсестра, принесла завтрак — Азирафель ел медленно и осторожно, как если бы мог разорвать желудок от единого смелого глотка. Они с Кроули почти не говорили, лишь обменивались краткими фразами и улыбками, взглядами, говорящими больше всех слов. Это ли не рай? А Джон говорил, рая не существует…       Где же он оказался после рокового выстрела? Стоило подумать об этом, и голова разразилась невыносимой болью. Азирафель снова лёг — слабость и боль ещё брали своё.       Кроули позвонил Анне — и она приехала тут же, так быстро, будто ночевала сегодня в каком-нибудь мотеле за углом. Её лицо, позабывшееся в череде последних событий, заставило Азирафеля расплыться в блаженной радостной улыбке.       — Правильно сказ-зали — сотрясение. Вон как лыбится, — растерянно пролепетала она и села на место Кроули бесцеремонно и нагло. — Ж-жесть. Я думала, коньки отброшу, пока тебя…       Тут она замолчала, и тишина длилась ровно столько, сколько ей потребовалось, чтобы совладать с собой. Не очень долго.       — Ж-ж-журналюги вокруг шляются. Всё раз-знюхивают подробности. Того придурка, что помогал Хэммонду з-з-за тобой следить, будут судить. Копы к тебе так и ломились. Нуж-жны твои показ-зания.       — Я их дам. Но позже, — устало сказал Азирафель.       — Само собой. Только из отключки вышел.       Кроули стоял у окна, скрестив руки на груди. Анна повернулась к нему, мотнула в его сторону головой.       — Этот герой-любовник в больнице не долеж-жал — только очнулся, и сраз-зу тебя спасать, хотя у самого башка з-забинтована. Я уговаривала оставить дело копам.       — Ага, — зло откликнулся Кроули. — А в итоге именно мы с тобой и приехали туда первыми, пока эти придурки чесали репу и сомневались, что Хэммонд мог его туда спрятать. Он был готов его убить и выстрелить себе в башку. Если бы не…       — Да, да, молодец, гордись собой. Впрочем, в этом случае я и впрямь, наверное, была не права, — Анна посмотрела на Азирафеля. — Отец Хэммонда готов выплатить тебе компенсацию, прикинь.       Азирафель кивнул. Кроули сказал ему об этом.       — Муж-жик явно денег не ж-ж-жалеет. Всю ж-жизнь больного сынка обеспечивал, ещё и за его преступление готов бабки отдать.       — Лишь бы откупиться, — сказал Азирафель глухо, глядя в потолок. Голова кружилась — он закрыл глаза. — Ему всегда было плевать на сына.       — Сейчас расплачусь, — пробурчала Анна. — На меня отцу тож-же плевать было — но я ж психопаткой не выросла.       — Диагнозы почитай, — встрял Кроули. — Там дело не только в папаше. Впрочем, никакие диагнозы и жизненные обстоятельства не оправдание для всего, что он делал. Ничто такое не оправдает.       — Никто не оправдывает, — сказал Азирафель. — Просто выстраиваем причинно-следственную связь.       Он вспомнил весь калейдоскоп чувств, которые испытывал к Джону. Отвращение, ужас, презрение, жалость, ненависть, страх… Господи, как он его ненавидел — и как жалел этот больной разум, что никогда и не смог бы стать здоровым. Но всё-таки больше он жалел себя. Ему не хватало совести даже стыдиться за это.       — Слез-зливые сказ-зочки, давление на ж-ж-жалость. Это манипуляция чистой воды. Мало ли, чего он там наплёл — как там у него было в ж-жиз-зни на самом деле, никто не знает. Мож-жет, он вообще всё это себе придумал. Он же маньяк.       Предвзятость Анны не разозлила Азирафеля. До всего, что произошло, он бы подумал так же. Но исполосованные руки Джона настойчиво не выходили у него из головы.       — Теперь уже неважно. Эта сволочь мертва и проблем не доставляет. Лично мне этого достаточно.       Азирафель открыл глаза, услышав этот тон. Само собой, калейдоскоп чувств Кроули к Джону ограничивался лишь ненавистью. Никакого другого чувства здесь быть не могло.       «Если бы у меня могло быть так же…»       Анна ушла, и затем в палату ворвались родители. Бледные и постаревшие, они обступили Азирафеля со всех сторон и спрашивали, волновались, плакали… И ругались, куда без этого. Кроули всё стоял у окна, почти не принимая участия в разговоре.       Так странно было теперь находиться здесь, среди нормальных людей. Ни затишья, ни ярких вспышек агрессии. Стабильность и спокойствие, и от них становилось ещё страшнее. Азирафель ждал подвоха, но не находил, и где-то в самых глубинах души это пугало его. Быть может, это он — безумец среди всех этих обычных людей? Быть может, похищение и плен что-то изменили в нём — Джон изменил, — только он боялся себе в этом признаваться?       Как нормальны были странные мысли в те дни, полные отчаяния и ужаса. Весь бред, что возникал в его голове, был обыденным и привычным. Теперь же на разум наложили путы обычной реальности, и он метался, сам не зная, сошёл с ума или нет.       Когда и родители ушли, Кроули сел рядом и долго смотрел на него, держа за руку.       Потом сжал пальцами ладонь, надёжно и крепко.       — Ничего, — уверенно проговорил он. — Мы пройдём через всё это дерьмо вместе. Я тебя не оставлю. Ты мне веришь?       Азирафель кивнул. Конечно, он верил. Иначе и быть не могло.       Из больницы его выписали через несколько недель — Азирафель быстро шёл на поправку и постепенно начинал приходить в себя. Кошмары не одолевали его, как раньше, и бессонницей он не страдал, но походы к психотерапевту стали теперь частью обыденности, и с этим приходилось покорно мириться. Интервью, допросы, показания, упоминания отовсюду… Об этой истории знал весь мир. Вся Англия стояла на ушах, пока Азирафеля Фелла держали в плену на заброшенной парковке в какой-то дальней безымянной глуши. Слишком много у других появилось поводов обсуждать его — само собой, ему это не нравилось.       Анна делала всё, чтобы оградить его от неприятных встреч, людей и вопросов. Наглых журналистов посылала куда подальше, да и не журналистов — тоже. Из кожи вон лезла, лишь бы никто не доставлял хлопот. Кроули, глядя на её старания, с усмешкой говорил: «Отправь беднягу в отпуск. Совсем з-заработалась». Азирафель согласно кивал.       Много людей приходило его проведать — старые и новые друзья, знакомые со съёмок, режиссёр, продюсер, актёры, само собой. Даже Гавриил не побрезговал прийти к нему, пока Азирафель ещё лежал в палате, и провёл у него добрых полдня. И даже несмотря на то, что от его вопросов и самолюбия уже через час хотелось отчаянно грызть стены, после его ухода Азирафель улыбался с облегчением. Он ещё был частью нормального общества, ещё мог сойти за обычного человека.       Всё-таки беспокойство этих людей что-то задевало в нём. Давало почувствовать, что он не совсем одинок в этом странном чужеродном мире.       И Кроули… Конечно, он всегда был рядом.       Азирафель вспоминал слова Джона: «Разве я не достоин любви?» Такой ли любви он хотел? Или ему нужна была другая — такая же больная и извращённая, как он сам, странная и нелепая? Гипертрофированное подобие идолопоклонства, безумная страсть, не находящая выхода… Был бы он счастлив, если бы кто-то его любил? Даже будучи любимым, ты можешь быть одинок. Даже любимый человек порой не способен тебя понять.       Азирафель смотрел на Кроули и задавался одним вопросом: был ли он сам достоин любви, что ему дарили?

***

      Он вошёл в гостиную, подсвеченную холодным зимним солнцем, и вдохнул слегка спёртый неподвижный воздух. Кроули остановился за спиной и молчал, пока Азирафель осматривал родной дом, который по стечению обстоятельств стал свидетелем похищения.       Приятно всё же попасть домой. Азирафель медленно снял куртку и шапку, пиджак и ботинки. Привычный костюм, привычная бабочка, привычный бардак в волосах, на который легко было не обращать внимания.       Кроули смотрел на него с любовью и лёгкой улыбкой. Но… Как будто слегка напряжённой.       — Что-то случилось? — спросил Азирафель настороженно. Кроули фыркнул, проведя ладонью по лицу. Они оба чуть поправились и стали выглядеть лучше, чем за последние месяца три… И всё же что-то в лицах выдавало мёртвую пустоту, которую трудно было не заметить. Азирафель частенько её ощущал. Всё-таки Джон что-то сделал с ним, оставил в нём свой несмываемый след.       И в Кроули тоже — как бы ему ни хотелось это отрицать.       Кроули вздохнул. Медленно разделся и повёл его в кухню. Здесь стоял фирменный пирог от мадам Трейси. Не хватало выпивки, но они решили сегодня не выпивать. Азирафель сел, наблюдая, как Кроули медленно и неторопливо заваривает чай.       — В целом — ничего. Меня просто напрягает твоё спокойствие, — признался Кроули спустя минут пять бессмысленной бытовой возни. — Я думал, после всего этого кошмара ты будешь плохо спать и мучиться, нервничать и сходить с ума. А этого… Просто нет. И я рад — я просто счастлив, что ты приходишь в себя, но одновременно с этим приходит мысль, что это — либо притворство, либо затишье перед бурей. Я боюсь за тебя, Азирафель. Поэтому не понимаю, почему ты так спокоен после всего, через что прошёл.       Вот как. Азирафель немного пожевал эту мысль. Солгать он не мог, а правда казалась очень странной. Что он мог сказать? Что с самой той поры, как вернулся, изо всех сил притворялся нормальным?       Он вздохнул, решаясь сознаться.       — Я чувствую, как эти события что-то поменяли во мне, — сказал он с трудом. — На самом деле я тоже ожидал истерик, неврозов, или чего-то в таком духе. Но, знаешь, всё это уже было там, в плену. Здесь, в нормальном мире, такое кажется неуместным.       — Но мысли-то остаются, — Кроули поставил перед ним чашку с чаем и сел напротив, привычно кладя руку поверх ладони Азирафеля. — Ты не можешь спокойно думать о том, что было, и ничего не ощущать. Так не бывает.       — Я ощущаю. Но немного не то, что положено, наверное, — он подумал немного и попробовал прояснить: — Паранойя есть, про неё даже нечего говорить… Хотя, психотерапевт говорит, я отлично с ней справляюсь. И всё же… Я чувствую, что Джон что-то сломал во мне. Несмотря на спокойствие, я не тот, кем был раньше. Может, никогда и не буду.       Кроули дёрнул плечом.       — Да, ты изменился. Но это вполне нормально, это можно понять. Я только боюсь, как бы эти изменения не повредили тебе.       «Пока я с тобой — не повредят», — уверенно подумал Азирафель, но решил сдержаться от столь глупых банальностей.       — Прошлое позади. Осталось только принять его и смириться с ним, — просто сказал он. Кроули приник к его костяшкам губами в отчаянном, нежном поцелуе. Азирафель едва не разрыдался от любви, видя этот порывистый, почти страстный жест, полный такой искренности и заботы.       — Я буду с тобой, как бы сильно ты ни менялся. Я больше тебя не потеряю. И если вдруг случится буря… Мы пройдём через неё вместе, Азирафель. Ты и я.       Его слова вселили в Азирафеля невиданное по силе облегчение. Странно было чувствовать его впервые за последнее время — он, словно сомнамбула, ходил по старой-новой реальности, такой знакомой и незнакомой, и внутреннее напряжение и страх остаться одному наедине с теми чудищами из темноты парковки исподволь изводили его. Он боялся, что Кроули этого не поймёт, но он понял — и тем более обещал…       Он закрыл глаза и улыбнулся.       Что бы ни случилось, они справятся с этим. То, что разрушено, восстановят вместе.       Камень за камнем.