Лебединые воды

«Задерживаюсь в Англии. Папа» Минако несколько минут пялилась на смс-ку, не зная, радоваться ей или паниковать. Уже через два дня — отчетный концерт, а ее отец, приезда которого она так боялась и которого почему-то так отчаянно ждала, откладывался. «Всё к лучшему, — принялась успокаивать себя Мина, ходя из одной комнаты в другую и не зная, как привести голову в порядок, — так меньше шансов, что он утащит тебя в аэропорт до концерта. И больше шансов, что выслушает. Чтожеделатьгосподитыбожемой…» Совершенно обессилев от своих мыслей, девушка не нашла ничего лучше, чем набрать номер Усаги; и хотя взгляд ее невольно запнулся на контакте Рей, Айно миновала его. На место переживаний об отце пришли другие мысли — о Ятене. Ятене Коу, с которым у нее сегодня будет очередная репетиция и к которому Мина стала проявлять нездоровый интерес. Минако Айно, 11:23. «Привет. Не хочешь прогуляться?» Усаги Цукино, 11:25. «Ого, привет:) Хорошо себя чувствуешь?» Минако Айно, 11:25. «Для прогулки — самое то». Усаги Цукино, 11:26. «Отлично:) Тогда через полтора часа, около парка за твоим домом». Минако Айно, 11:27. «ОК. Жду». Не сумев справиться с собой, девушка быстро натянула розовое платье и кофту и вышла на улицу. *** Жара спала. Серая туманная хмарь окутала Токио, но Минако как никогда хотелось выйти из дома, покинуть крошечную съемную коробку, которая, на удивление, хоть и стала почти родной, впитав такие знакомые, важные запахи и штрихи жизни Айно, однако все-таки ограничивала и давила стенами. Особенно сейчас, когда все существование девушки, кажется, исказилось кривым зеркалом и едва ли не рассыпалось крупными осколками прямо под ноги. И здесь, среди суетливых, безразличных ко всему прохожих, это «кривозеркалье» ощущалось не так остро. Утром девушка чувствовала себя как никогда одинокой. До встречи с Усаги оставался час, и Мина зашла в старый парк, какой-то беспризорный и заброшенный на вид среди новеньких высоток. Краска на витиеватом заборе облупилась, обнажая ярко-алый под серебром слой, кусты отросли и разлохматились, наверное, жутко довольные собственным самоуправством, асфальтированная дорожка хоть и была вполне аккуратной, все равно казалась какой-то забытой и непроходимой. А еще этот туман… Его легкий саван стелился над травой и путался между деревьями, и Мина невольно ежилась и куталась в тоненькую кружевную кофточку, словно та была способна спасти ее. Минако осознавала, что отчаянно не хочет взрослеть. В свои двадцать она была инфантильна и неопытна и жила скорее жизнью подростка из американских молодежных комедий, чем взрослой девушки. Маникюр, подружки, папина кредитка с почти неограниченным запасом денег, туфли на распродаже очередного бутика, красивый мальчик, по которому сохнут все вокруг. Однобокое существование киношного героя. Минако даже не знала, как оплатить коммунальные услуги, ей было легче дать хозяйке квартиры несколько тысяч йен сверху, чем разбираться в этом. Она не парилась с уборкой квартиры и готовкой, предпочитая кафе и «здоровый» беспорядок; не ставила перед собой сложных вопросов. Просто жила. Просто пользовалась тем, что было дано ей по факту существования: такая-то семья, такие-то возможности. Этот парень популярен, значит, с ним нужно дружить, а этого никто не замечает, он не пытается привлечь к себе внимание, так чего же тратить время? Родители развелись, мама и папа больше не вместе, но зачем в это вникать, если можно смириться и идти дальше? Минако нельзя было назвать злым или жестоким человеком, но глубине она явно предпочитала поверхность. И вот первый за всю ее картонную жизнь протест… ошибка, сбой программы, который она сама захотела — захотела так отчаянно, как, кажется, не хотела никогда и ничего, и вот — ответная, молниеносно-незамедлительная реакция, затянувшаяся вокруг Айно толстым морским узлом. Еще чуть-чуть — и ей обязательно будет больно, потому что папа не сможет так просто принять выбор дочери, потому что Ятен — каменный и притягательный, а Рей — замечательная подруга: что бы ни скрывала, ее забота неподдельна. Может, Минако — эмоциональный инвалид? Да нет… И плачет, и смеется, и переживает… И все-таки чувства ее так усложнились и обострились за последнее время! Впервые ей за что-то приходится бороться — по-настоящему, от всей силы сердца, до нервного истощения. Но не может же быть так, чтобы у нее ничего не вышло! Не сейчас, только не сейчас… — Мина? — теплая рука Усаги толкнула Айно в плечо, и та вздрогнула, словно очнувшись. — А я гляжу — ты или нет… Ты чего тут застряла? Минако поняла, что прошла едва ли пару метров от ворот и застыла на месте. Айно с трудом заставила себя улыбнуться, но почувствовала, как тепло невольно разливается по груди, сгоняя оцепенение. Круглолицая, большеглазая и искрящаяся, Усаги была способна вывести из хандры любого, к кому обращалась. Голубой в белую ромашку сарафанчик, хвостики-оданго, улыбка во все румяное лицо. Почти что персональное солнце в такой хмурый день. — Я думала, что ты будешь репетировать, — подхватив подругу под локоток, Усаги двинулась внутрь парка, явно не замечая состояния Айно, — но когда ты предложила прогуляться… Знаешь, — она закатила глаза, — я жутко устала от этих бесконечных повторений, все вокруг умом тронулись. Я так мечтала, что Рей меня вытащит хоть куда-то, но она просто спятила. Сутками поет, нервная до предела, сидеть с ней рядом страшно. Она, конечно, говорит, что конкурс ей не сдался, но я-то вижу. Как ты думаешь, тут продают мороженое?.. С той минуты, как Ятен сказал, что не видать Рей главного приза, Хино как с цепи сорвалась… Внутри Минако все дернулось. — Ятен так сказал? — дрогнул ее голос помимо воли. — Ну да. Ты же знаешь, он у нас главный претендент, — бесхитростно продолжила Уса, не видя, с каким вниманием Айно смотрит на нее и как сильно сжаты ее пальцы. — Мне эта победа до лампочки, а вот Рей, кажется, не прочь получить какой-нибудь контракт. Ятен это подметил и пошутил… уж не знаю, по-злому или так, подтрунить хотел, а Рей взбесилась. — Слушай, Усаги, — нашла-таки в себе силы Мина, — а Ятен с Рей… они… давно знакомы? Усаги остановилась и очень внимательно посмотрела на подругу, и той впервые пришла в голову мысль, что Цукино, на самом деле, понимает гораздо больше, чем кажется. — Рей не любит это обсуждать, я и сама мало что знаю, хотя знакома с ней еще со школы, но вообще Рей и Ятен учились в одном классе. — Да? Минако не поняла, почему эта информация вызывает у нее такое удивление, даже неприязнь. По крайней мере, Мина убедилась, что ее подозрения не беспочвенны. Так или иначе, Хино и Коу общались. — Ну да. А почему это тебе так интересно? — спросила Уса, хотя Мина по едва слышным ноткам голоса поняла, что Усаги и так все понятно. — А если я скажу тебе, что Ятен, мне, кажется, нравится? — и почему она назвала это чувство так? «Нравится»… Не «он меня пугает до чертиков»? Не «он такой заносчивый!»? Не «он почему-то заставляет меня ежиться»? А вот так? НРАВИТСЯ. Ведь, по сути, есть куда более приближенные к реальности формулировки… — Да он почти всем кажется нравится… — Усаги улыбнулась, но улыбка получилась несвойственно строгой, и они продолжили путь по пустынному парку. — Только вот я бы на твоем месте не обольщалась. — Да слышала я уже сто раз про его королевские замашки а-ля «не для вас мама розочку растила»! — психанула Айно, потому что умом понимала справедливость слов наивного Пухлика. Минако не уловила ни одного призрачного намека, что способна Ятену понравиться, да и вообще не заметила у начинающего певца проявлений тяги к противоположному полу, лишь непонятные напряженные отношения с Рей. «Точно. Он же гребаный мальчик Кай, поцелованный Снежной Королевой. И как ты могла забыть? Его интересует только вечность, только собственная жизнь». И все равно, даже сквозь бессильное раздражение Минако чувствовала пояс-канат, узлом затягивающийся вокруг. Его неживые каменные глаза, его волнение во время ее песни, его неожиданные откровения за чашкой чая. Мине захотелось застонать от глупости сложившейся ситуации. — Как ты думаешь, у Рей и Ятена… ну… может быть что-то? — робко спросила подругу Мина, наступая гордости на горло и чувствуя тонкий каблук собственных босоножек, царапающий кожу. Она опустила взгляд на не успевший высохнуть после дождя асфальт и невольно остановилась вновь. Теплая ладонь Усаги сжала ее онемевшие от напряжения пальцы, оберегая, заставляя волны печали отступать прочь. — Я не знаю, Мина. Я думаю, нет, потому что уж мне бы Рей что-нибудь об этом рассказала. — Может, они держат все втайне? — Минако подняла на Усаги взгляд. — На этот вопрос тебе может ответить только Рей. Или Ятен. *** — Кун, ты еще дома? — Ятен протер заспанные глаза и вышел в гостиную, но никто не отозвался. Однако из ванной доносился звук плескающейся воды, значит, брат не ушел. Ятен потянулся, смачно зевнув, потрепал себя по волосам и прошаркал на кухню. Чайник уже остыл, и ему пришлось снова включить его, чтобы заварить кофе. Совершенно он не умеет без него просыпаться, проклятая привычка! Молодой человек достал кружку, засыпал содержимое пакетика известной марки в нее и принялся с флегматичным видом смотреть, как из носика красного электрического чайника бьет струя пара. Веки Ятена начинали закрываться, но блондин упрямо мотал головой, словно стараясь отогнать невидимую мошкару. И как Кунсайт просыпается в такую рань и при этом выглядит так, словно вовсе не ложился? Коу-старший имеет редкостный талант вставать по первой трели будильника, быстро собираться и выглядеть, словно обложка дорогого журнала. Хотя… ему же по работе положено. Чайник щелкнул, возвещая о том, что вскипел, и Коу, с трудом сгоняя со спины и плеч тягучий сон, заварил себе кофе. О том, чтобы сварить его в турке, не шло и речи: слишком это кропотливое занятие, требующее особенного мастерства. Парень снова уселся на стул, закинув ногу на ногу, и принялся с шумом отпивать из своей чашки, как в кухню вошел его старший брат. Кунсайт упругой походкой подошел к холодильнику и достал оттуда пакет холодного молока: — Проснулся? — лениво поинтересовался мужчина у младшего брата, отпивая прямо из горлышка; видимо, он только вышел из душа, и по его белесым до плеч волосам и загорелому торсу сбегали капельки на синее полотенце, повязанное на бедрах… Никто бы и никогда не дал Кунсайту Коу двадцать шесть лет. Его подтянутая фигура и высокий рост делали его мощнее и мужественнее сверстников, а островатые черты лица, складывающиеся в общую невозмутимость, лишали его последнего следа мальчишества. Тонкая полоска губ, белый размах бровей, узкий разрез глаз, в котором сверкают бледно-голубые колючки-иголочки радужки, прямой нос, открытый, чистый лоб с упавшими на него слепяще-белыми прядями. Кунсайт с детства умел держать свои эмоции так глубоко в себе, что не каждый мог понять какие-либо перемены в нем. Лишь Ятен, кажется, научился по особенному блеску глаз и уголкам губ понимать, когда его брат благодушен, а когда — просто взбешен. В конце концов, Кунсайт в одиночку растил своего младшего брата с девятнадцати лет (Ятену тогда было четырнадцать), отбив Ятена у желающих упечь его в детском доме. Кунсайт уже тогда готовился к поступлению на юридический факультет, и его знания в данной сфере помогли в борьбе с законом. В один миг они остались одни. Чета Коу, занимающаяся частным предпринимательством, спешила на заключение сделки, но на место встречи не попала. Кунсайт до сих пор с содроганием вспоминает их красную Тойоту, безжалостно подмятую под грузовой автомобиль, и пару сережек матери, отданные ему в морге. Красные рубины на его дрожащей ладони — кровь, а не камни… И острая боль от потери самых близких людей. Больше всего Кун тосковал по отцу, Кунсайт всегда был его главной гордостью. Но и образ матери, любившей Ятена, с ее кроткой улыбкой и печальными зелеными глазами заставлял Куна тихонько выть от безысходности. Все оказалось на плечах девятнадцатилетнего мальчишки, едва закончившего школу: бизнес родителей, хлопоты по похоронам, бумажная волокита и младший брат. Ятен всегда был бунтарем, они с Куном никогда не могли найти общий язык, и нескладный парнишка, худенький и упрямый, стал главной головной болью старшего брата. Теперь они должны были объединиться, снова стать семьей и попытаться понять друг друга, что было, наверное, самым сложным шагом. Уж слишком непохожими были братья. В свои восемнадцать Кун был не по возрасту серьезным, твердым и прагматичным, жил отдельно от родителей и готовился к карьере адвоката. Ятен же то и дело вытворял какие-то номера, презирая даже мысль о контроле. Все, о чем говорил с ним отец, все, о чем умоляла мать, шло мимо его ушей. Мало того что Ятен связался с компанией каких-то неформалов, пропадал ночами черт знает где и носился со своей гитарой, так он еще и категорически не хотел учиться. Отец даже просил Кунсайта повлиять на младшего брата, но слова Куна казались ершистому подростку скучной лекцией убогого, занудного существа. В итоги их отношения вообще сошли на взаимную неприязнь. И вот… смерть родителей. Смерть, подточившая их обоих. Кунсайт ожидал новую истерику от младшего братца, а застал растерянного паренька, исхудавшего, с черными кругами и затравленными глазами. Теперь он казался жалким зверьком, вытащенным из родной норы на свет. Футболки с кричащими надписями и изображениями чудовищ висели на нем, хвост белоснежных волос, доходящий до талии, был растрепанным, а весь вид — ломаным. Ятен был уверен, что старший брат, припомня все его проделки, отдаст его в детдом, не желая возиться с каким-то там трудным подростком. Но Кунсайт был намного сильнее того, чтобы вспоминать какие-то разногласия в такое время, время, когда их единство и сплоченность — самое важное. Кун не только буквально выбил право опекунства (правда, фактически эту должность занимал их ближайший родственник), но и всем сердцем принял самого родного человека, оставшегося в его жизни. С тех пор они не расставались и не знали каких-либо ссор и неурядиц. Общее горе настолько сплотило их, что два противоположных характера перестали быть причиной вечного недовольства друг другом. Ятен давно привык, что Кун бывает невыносимо нудным и до скрежета зубов прямолинейным, чертовски правильным и безэмоциональным. Он терпеть не может беспорядка и лукавства, а еще — неисправимый работяга с замашками женоненавистника. Кунсайт (в свою очередь) принял тот факт, что мальчишество так и не выветрилось из мятежной головы братца, его внешний вид — святая святых, а карьера певца даже не обсуждается. Конечно, Ятен уже не принадлежал к неформалам, не старался демонстрировать свои взгляды и мнение каким-то вызывающими выходками, но дух свободы остался в его крови. Он поступил на вокальное отделение, продолжил занятия гитарой и сумел-таки раскрутить себя среди определенных кругов (не гнушаясь выступлениями в клубах), а потом и на эстраде. Высокий стройный блондин с большими зелеными глазами, привлекательными, несколько женственными чертами лица и завораживающим голосом стал покорять капризную публику Токио. При всем изяществе Ятена, его голос был немного хриплым, пробирающим до самого сердца, так, что мурашки бежали по спине, когда он пел. Единственное, что мешало быть ему «душкой», это довольно скверный характер, сочетающий самолюбие, скрытность и прямолинейность брата. Наверное, именно из-за этих черт он сыскал славу уничтожителя девичьих сердец и гордеца. Однако все это как будто обходило стороной квартиру Кунсайта. У братьев не было проблем друг с другом, а остальное — до лампочки. И это помогало быть им близкими даже на расстоянии. …Ятен покосился на старшего брата, бодро очищающего половинку грейпфрута от кожуры и опускающего горьковатые дольки в рот, и снова отпил из своей кружки: — Встал, — мрачно пробубнил Коу-младший. — Не хочу, чтобы ты опять вылил на меня стакан холодной воды. — Правильные выводы делаешь, — елейно усмехнулся Кун и тут же посерьезнел. — Когда уезжаешь? — Сейчас. Сначала проверю концертный костюм, музыку, до отчетного выступления — рукой подать, — Ятен встал со стула, потянулся и оправил шорты и футболку. — Ты хоть учиться успеваешь? — Коу-старший неодобрительно дернул плечами и отложил пакет с молоком. Весь его вид явно говорил: «Учеба — важнее. Только попробуй проштрафиться!» — Я всё успеваю, — торжествующе улыбнулся Ятен и вышел из светло-голубой кухни в ванную, чтобы привести себя в порядок. А Кунсайт облачился в свой рабочий костюм серого цвета со стальным отливом, высушил волосы феном и принялся наводить последний лоск перед началом дня. Он привык выглядеть презентабельно и опрятно. Начищенные ботинки, галстук, запонки, дорогие часы на запястье… Но главное — уверенный взгляд и походка, дающие понять на уровне подсознания, что этот человек способен защитить кого угодно. Захватив ключи, не прощаясь, Кунсайт вышел из своей квартиры, спустился с тринадцатого этажа и, сев за свой черный автомобиль, отправился на работу. Ятен еще долго нежился в ванной, забыв обо всем, потом судорожно принялся собираться, умудряясь одновременно надевать кроссовки и расчесывать свои платиновые волосы, и спустился к ненавистному личному шоферу, уже поджидавшему внизу. Когда он оказался на нижнем этаже, следа от язвительного подростка и не осталось, словно и не было веселых словесных дуэлей и суетливого утра. Из презентабельной многоэтажки, окруженной такими же вылизанными и выхоленными высотками, вышел совершенно другой парень. — В универ, — сухо бросил младший Коу шоферу и, глянув на хмурое небо, спрятал в карман солнечные очки. *** — Почему ты не приехал? — Минако поймала себя на мысли, что говорила эту фразу совсем недавно, но другому человеку. Сцена преобразилась: новенькие темно-синие кулисы манили бархатом и привкусом загадки, пол блестел, повсюду тянулись бесчисленные провода, туда-сюда переставлялись колонки и другая аппаратура. Все бегали и кричали. За всей этой возней Минако с трудом увидела Ятена, занявшего место с краю на четвертом ряду. Когда девушка подошла к нему, парень едва ли поднял взгляд от каких-то мятых страниц, сжатых в тонких аристократических пальцах. — У меня не было времени, — бросил парень и перелистнул пухлую пачку с таким видом, словно Мина была назойливым насекомым. Ей-то казалось, что ему есть, что ей сказать, что он искренне переживал, когда она пела! Она вообразила, что он ей нравится! Сопли стала на кулак наматывать, даже ревновать принялась, а он! Черт, ну неужели это очередная фантазия?! — А предупредить не судьба? Я тебя весь день прождала! — вознегодавала Мина, жалея, что ее концертный костюм — наивное зелено-оранжевое платьице и цветочный ободок, а не кольчуга и бита. От любви до ненависти, кажется, столько же, сколько и наоборот, да? — Послать почтового голубя? — скривил губы парень, наконец поднимая взгляд на нависшую над ним Минако, которая, кажется, вообще не впечатлила его своим грозным видом. — Если не заметила, мы с тобой не обменялись никакими контактами, Айно, а у меня и без тебя дел невпроворот. — Мог бы взять мой номер у Рей. — Что? — Что слышал. Мог. Взять. Мой номер. У Рей. — У меня нет номера Хино, — надо же, даже мускул не дрогнул. — Больше заливай. Тебе было просто все равно, жду я тебя или нет. А вот если бы я так поступила, ты бы меня живьем сожрал, — раздражение чудесным образом стало чуть-чуть отступать. Так, может, между ним и Рей все-таки ничего нет. — И правильно. Эти репетиции вообще кому нужны? Тебе, если я ничего не путаю. Так что если бы ты решила, что… — Ой, ну сделай еще меня виноватой, — Минако бесцеремонно толкнула парня в плечо, — садись дальше. Садись, кому говорю, — и, воспользовавшись тем, что он явно опешил и пересаживается, разместилась по-соседству. — А теперь слушай, — и запела. Без музыки, без аппаратуры, без стыда и совести. Минако смотрела вперед и чувствовала, как Ятен на нее таращится, и ощущала еще большую решимость продолжать. И, что самое интересное, он ее слушал! «Не такой уж ты и кремень, Ятен Коу. То же мне, крепкий орешек…» — Ну? — почти грубо гаркнула Мина, обернувшись к Коу с самым решительным видом, мол, только попробуй сейчас повыкобениваться. — Военный марш на фон, и вообще классно получится, — язвительно скривился Коу и поднялся со своего места. Беспардонно протаранив Айно и заставив ее вжаться в сиденье, парень выбрался в проем. Быстро достав из заднего кармана джинсов крошечную записную, он чирикнул что-то, выдрал листок и кинул его изумленной Мине на колени. — Завтра созвонимся, — бросил он и пошел к сцене. — И после концерта ты его при мне уничтожишь, Айно! На листке был номер его телефона…