Лебединые воды

Кунсайт с безукоризненной вежливостью отодвинул для Минако стул, при этом не потрудившись поинтересоваться у девушки, за какой бы столик она хотела сесть, однако, тем не менее, безошибочно выбрал лучший — слегка в стороне от центра, но с прекрасным обзором на сцену. Ганс тут же подал меню и, не забыв подмигнуть Айно, удалился к себе за стойку, оставляя Минако и Кунсайта наедине. Минако была искренне рада возможности скрыть лицо за папкой, дабы хоть немного прийти в себя после весьма неловкой встречи; Коу, слава небу, не стал упражняться в остроумии на этот счет и тоже углубился в изучение меню. Таким образом, они могли пару минут спокойно молчать, не думая, насколько это уместно. Но, в конце концов, заказ-таки пришлось сделать, и вот Минако с ужасом осознала, что они один на один. О чем разговаривать (и стоит ли?) с Кунсайтом, она не имела никакого понятия. Да, сегодня утром они провели время вполне премило, но в том-то и дело, что с ними был Ятен. А сейчас? Этот костюм, этот блеск недешевых часов… Минако в своей ярко-желтой с рисунком футболке и мирских джинсах чувствовала себя ни много ни мало по-дурацки рядом со старшим братом Коу. И хотя Кунсайт на нее не косился и вообще в ее туалетах, кажется, ничего возмутительного не видел, но от него, как и от Ятена, сквозило такой непроизвольной напыщенностью, что Минако невольно хотелось отъехать на своем стуле куда подальше, чтобы на него, чего доброго, никто косо не глянул. — Что будете заказывать, мисс Минако? — лучезарно улыбнулся подплывший к столику Ганс с блокнотом и ручкой в руке. — Ты готова сделать заказ? — осведомился у девушки Кунсайт, кивнув бармену. — Таяки и черный чай, пожалуйста. — И все? — возмутился Кунсайт и, не дав Минако возразить, тут же заявил: — Кроме этого два рамена, чай в чайнике, если, конечно, дама не против, и темпуру. Естественно, две порции. Пока, я думаю, достаточно, — он вопросительно глянул на Мину, и та безошибочно поняла, что этот взгляд имеет лишь номинальное значение. Ганс, лукаво сверкая глазами, удалился. — Я в жизни столько не съем, — ужаснулась Айно, ощущая, как огнем горят щеки. — Ятен мне поведал, что с аппетитом у тебя все в порядке. — А он-то откуда знает? — проворчала Минако, но лишь для приличия. — В этом ничего такого нет, терпеть не могу худосочных женщин, единственный смысл жизни которых съесть как можно меньше и стать еще на миллиметр тоньше, — совершенно серьезно заявил Коу, — знаешь, с такими всегда чувствуешь себя не в своей тарелке. Минако предпочла на это ничего не отвечать и, оперевшись локтями на стол, положила на руки подбородок, делая вид, что ее очень интересует пока что пустующая сцена. — Мина. Хм. Ты не против, чтобы я тебя так называл? — Минако невольно оторвала взгляд от сцены и недоуменно уставилась на Кунсайта, чьи прозрачные глаза (очень обманчиво прозрачные!) смотрели на девушку пристально и… уверенно? — Ми-на. Как бы наверняка отметил Ятен, звучит музыкально. — Не против, — совершенно не понимая, как реагировать и чего ждать, растерялась Минако. — Я бы хотел серьезно поговорить с тобой, Мина. — И о чем же? — Айно и сама не понимала, почему так нечеловечески волнуется, вот буквально до мокрых ладоней и бешеного галопа сердца. — О моем брате. — О Ятене? — так искренне удивилась Минако, словно он предложил ей обсудить теории Эйнштейна, и, неловко кашлянув, выпрямилась: — Да… да, конечно. «Ну конечно, о Ятене! О чем же еще-то?!» — вознегодовала она сама на себя. — Я бы хотел тебе кое-что о нем рассказать. Хотя, наверное, многое ты уже поняла и без моей навязчивой заботливости. Ятен, мне кажется, был бы не в восторге от этого разговора. Минако окончательно потеряла всякое понимание того, что же такого сейчас ей расскажет старший Коу. Домыслы стрелами пронеслись в сознании девушки, причем один невероятнее и глупее другого. Айно решила просто кивнуть, показывая готовность слушать. — Я хочу, чтобы ты знала: я очень сомневался на счет того, стоит ли Ятену приводить кого-то в нашу квартиру на долгий срок. Пожалуйста, не пугайся! — поторопился с объяснениями Кун, увидев вытянувшееся лицо Минако. — Дело не в тебе. Тебя я тогда еще не видел и не знал, хотя и сейчас такое можно сказать только с натяжкой. Я сомневался в брате. Минако искренне пожалела, что Кунсайт все-таки сделал обширный заказ, и его все еще не принесли: девушке от души, от всего сердца хотелось хоть чем-то занять себя! — Понимаешь, я неплохо его знаю, гораздо лучше, чем родители когда-то. Но ведь столько воды утекло… Ятену было четырнадцать, когда он осиротел, мне — девятнадцать. Мы с ним не ладили, мама всерьез беспокоилась о том, что мы вообще перестанем общаться. Она была очень молода, наша мама. По крайней мере, в сравнении с отцом. Он женился, когда ему было почти пятьдесят, а маме едва минуло двадцать. Почти все ее силы тратились на уход за отцом, он постоянно болел, и я чувствовал себя кем-то вроде его преемника. Я хотел быть опорой семьи, хотел строить карьеру. А Ятен… — Кунсайт не удержался от горького вздоха, как никогда красноречиво показавшего, насколько он все еще волнуется, несмотря на идеально спокойное выражение лица. — Ятен отбился от рук. Наверное, ему просто не хватало внимания и участия, его проблемы не воспринимались всерьез. Клянусь, я не мог провести в его присутствии и получаса, настолько он казался мне (и был!) безалаберным. Меня выводило из себя его чванство, его наплевательское отношение к бедам семьи, его дурацкая компания музыкантов-малолеток. По крайней мере, я видел все именно так, и только смерть родителей показала мне, насколько переживания Ятена могут быть глубоки. Я больше не видел такого страдания ни в ком и никогда. Все это так свалилось на него, и он ничего не мог изменить, не мог попросить прощения, не мог вернуть, и это не укладывалось в его неокрепшем сознании. Он был готов на стенки лезть, но это бы ничего не изменило. Минако почувствовала, что у нее стиснуло горло: она понимала, о чем говорил Коу. Пусть и не так остро, у нее никто не умер, ее родители просто разошлись, однако Айно и сейчас ощущала это слепое, отчаянное осознание невозможности что-то исправить. — И я понял, что мы чувствуем одно и то же, Мина, — Кунсайт уже говорил так, словно забыл, что перед ним сидит Айно, и та невольно вздрогнула, услышав свое имя, — я понял, что мы братья. И пусть мы разные, мы — семья. И никого ближе уже не будет. Ганс принес заказ, но ни у Кунсайта, ни у Минако не было даже силы поблагодарить его. — Наверное, это была ревность. — Что? — решилась на вопрос Айно, не вполне понимая, к чему прозвучала последняя фраза. — Услышав, что Ятен хочет впустить кого-то в нашу жизнь, увидев, как он волнуется, ожидая моего вердикта, я приревновал его к тебе. Я побоялся быть вытесненным. А теперь я не боюсь. Минако страшилась узнать, почему, но отчаянно желала этого, и напуганная, и одновременно тронутая от свалившегося на ее голову откровения. — Мне кажется, ты очень нужна ему, Мина, пусть он этого еще и не осознает. Девушка поняла, что забыла, как дышать, лишь пристально смотрела на Кунсайта, пытаясь понять, шутит ли он, но лицо Коу оставалось непроницаемо-серьезным. — Ятен очень требовательный и саркастичный. Он часто нравится людям с первого взгляда, но со второго почти всегда отталкивает. Он раздражительный, зачастую грубый и мало думает о комфорте других людей. И при все при этом в нем есть три решительные и весомые черты — крайняя чувствительность, скрытность и неуравновешенность. С одной стороны, Ятен привык все сильные чувства держать в себе, с другой, так и не научился их контролировать. И порой, на мой взгляд, он производит впечатление человека безжалостного, черствого, неспособного на светлые чувства. Кунсайт замолчал, глядя на Минако из-под белесых ресниц, словно пытаясь прочитать на ее лице ответы на какие-то вопросы; однако Айно была хоть и озадачена, но спокойна: все это она и правда знала. Быть может, не так точно, но все-таки. Ятен, что говорится, был цветком отравленным: он манил своей яркостью, индивидуальностью, своей красотой, а за всем этим великолепием скрывалась натура, которая была не всем по зубам. И к тому же, сам Коу не желал впускать кого-то в свою жизнь, как будто специально пытаясь выглядеть хуже, чем он есть на самом деле. — Я знаю, — решилась подать голос Минако, понимая, что, видимо, Кунсайт ждет от нее какой-то реакции. — Но он все равно хороший, несмотря на свой непростой характер. Он талантливый, неравнодушный, он умеет сострадать… — Тебе удалось это понять за несколько месяцев. Мне понадобились годы. Понимаешь? Нет, Минако все-таки была еще озадачена, и Коу, видимо, понял это по ее лицу, потому что откинулся на спинку деревянного стула и, медленно обведя взглядом зал, словно пытаясь отыскать там нужные слова, снова внимательно (Айно бы сказала, пронзительно) посмотрел девушке в глаза. — Я любил Ятена, потому что он мой брат, потому что это была моя обязанность — принимать его. Обрати внимание, Мина, принимать — не понимать, — он резко наклонился над столом и сцепил крепкие мужественные руки. — Это было чувство вымученное, почти притянутое за уши, и чтобы оно действительно ожило во мне, мне пришлось потерять родителей и остаться одному. До этого момента моя привязанность к Ятену не представляла из себя практически ничего, кроме томящего меня осознания родства с ним. Я был готов отдать свою жизнь за него, но не из-за настоящей любви, а из-за долга. Авария все перевернула. Сначала я увидел, что мы способны на одинаковое страдание, и лишь спустя время осознал, что мы способны и на общую радость, и нам не могут помешать ни его жажда карьеры музыканта, ни его спесь, ни мои ханжеские замашки. А тебе… а тебе не надо страдать. Я вижу: ты почувствовала его сразу. Минако была готова ох как поспорить с этим утверждением, произнесенным таким горячим, убежденным шепотом, но не стала, хотя и не знала, почему. Для нее Ятен был и оставался загадкой; а уж соглашаться с тем, что она его чувствует, так вообще грешно. Минако, если строго судить, понятия не имела, почему Коу так к ней великодушен и то и дело вытаскивает из передряг, и ее несколько смущали громкие выводы его брата. — Мне кажется, ты преувеличиваешь, — смущенно кашлянула Минако в кулак и взялась за палочки, не испытывая ни малейшего желания есть. Кунсайт ухмыльнулся с великодушием человека, позволяющего его оппоненту ошибаться, пока истина сама не стукнет того по лбу. — Во всяком случае, — сухо бросила Айно, просто изнывая от всезнающего, всепонимающего взгляда Кунсайта, — я понятия не имею, почему Ятен со мной возится. Я не сделала для него ничего хорошего и вряд ли способствовала хоть какому-то улучшению его скверного, как ты заметил, характера. Кунсайт неожиданно рассмеялся, как всегда вкрадчиво и коротко, обескураживая и заставляя девушку почувствовать себя еще более неловко, хотя, казалось бы, куда уж больше. — Ты забавно рассуждаешь, Мина, — почему-то он произносил ее имя с какой-то особой глубокой интонацией, доступной только ему и никому другому, — любимых любят просто так, как бы банально это ни звучало. Ты же не спрашиваешь себя, почему тебя любят мать и отец. Не ищи и первопричину любви Ятена, он бы и сам не смог тебе ее назвать. Минако уже искренне хотелось сквозь землю провалиться от бесконечного обсуждения мистической и наверняка несуществующей любви младшего Коу, а вот Кунсайт, кажется, не видел в этом ничего смущающего или интимного. Для него как будто все было и без того понятно и прозрачно. — Другое дело, что твои чувства, хотя они, безусловно, есть, могут оказать куда не так глубоки, как чувства моего брата, — с задумчивой иронией произнес Кунсайт, скользя по алеющему лицу девушки, тщательно прячущей от мужчины взгляд. — Мы можем закончить этот разговор? — с неожиданной строгостью и твердостью спросила Минако, откладывая палочки, которыми она так и не коснулась остывающей лапши. Внутри все переворачивалось от мысли, что Кунсайт может препарировать ее чувства на частички, на мельчайшие молекулы, обнажая то, на что она пока не хотела отвечать даже самой себе. Айно словно напоминала ему о том, что он не имеет на это права. Может, где-нибудь в суде его въедливость и проницательность служат его клиентам хорошую службу, но сейчас Минако не собиралась быть предметом пристального и безжалостного (о, Кунсайт, при всей своей явной добропорядочности, безжалостен!) анализа. Есть вещи, которые существуют только для нее. И, быть может, и для ее близких, в круг которых Кунсайт не входил. — Если я обидел тебя, Мина, то я сожалею, — вполне искренне, но все так же спокойно заметил Кунсайт, безошибочно прочитав все, что безмолвно передала ему Минако, — я вовсе не имел такой цели и, пожалуй, был действительно бестактен. Такое напыщенное изречение, произнесенное самым простым и естественным тоном, невольно ослабило воинственный пыл Минако, и она даже смутилась своей черствости, о чем уже хотела сконфуженно пролепетать, как к столику буквально подбежал уже переодетый в бордовые узкие джинсы и черную свободную футболку Ятен. Мине еще не приходилось видеть столько радости на его лице. — Кунсайт? — его голос буквально сочился удивлением и какой-то странной гордостью. — Я же сказал, что имею право в свой выходной делать все, что захочу. Сегодня я настроен послушать, как ты поешь, — ни по тону, ни по мимике нельзя было понять, что еще несколько мгновений назад между Кунсайтом и Минако был какой-то серьезный разговор, и девушка поспешила принять столь же непринужденный вид. — Пожалуй, есть только три слушателя, которые могут заставить меня волноваться, и все трое здесь. — Я, — нескромно перечислил Кунсайт, загибая пальцы, — Мина и… — Я сам, — рассмеялся Коу-младший неожиданно легко, — конечно, я не совсем слушатель… скорее, вечный и нерушимый внутренний судья, безжалостно оценивающий все, что я делаю. — Все, пусть он идет, — Кунсайт приподнял брови и с комическим ужасом уставился на Минако, — у нашего артиста, кажется, не все дома от нахлынувших чувств. — Бедняжка не справился с давлением, — покачала головой Айно, старательно изображая веселье. — Фу, никакого сочувствия, — улыбнулся Ятен и помчался за кулисы, на прощанье полыхнув горящим взглядом. Минако мысленно выдохнула и смахнула со лба несуществующий пот, понимая, что Ятен явно никакого напряжения не заметил. Хотя… а было ли оно? Вот Кунсайт держится неизменно уверенно и ровно. Айно невольно оглядела зал и поняла, что он наполнился практически на три четверти: время вечерней программы вот-вот должно было затопить крошечный бар и унести на сладостных волнах расслабления, отдыха и качественных напитков. Ганс с готовностью составлял коктейли, к посетителям вышли хорошенькие девочки официантки в форменных фартучках. В своих переживаниях она даже не заметила этого. Но не успела Минако задуматься об этом всерьез, как раздались первые аккорды гитары. Артист еще не вышел на сцену, а Айно уже шестым чувством поняла, что это играет Ятен, и играет потрясно. Кунсайт развернулся в пол-оборота, а потом и вовсе поставил свой стул рядом со стулом Мины, чтобы видеть происходящее лучше, и оба они устремили взгляд на темный пятачок с микрофоном: Айно — с восторгом, Кунсайт — со сдержанной гордостью. Минако не раз приходилось слушать, как поет и играет Ятен, но сегодня он предвосхитил самые смелые ожидания; его голос зачаровывал, его песни захватывали, причем те, что он написал сам, удавались даже лучше хитов каких-нибудь именитых звезд. Не было ни одной строки, ни одной ноты, которая прозвучала бы неискренне, и Минако до краев переполняла мысль, что она — часть этой истории, этого триумфального выступления, говорившего красноречивее любых заявлений о том, что в Токио совершенно определенно появился еще один певец, настоящий певец, чей талант невозможно оспорить. Да, не всем он придется по вкусу, но все единодушно почувствуют: этот человек особенный. В этот вечер Минако гордилась Ятеном больше, чем могла бы гордиться собой. И ощущение, что эта мысль переполняет и соседствующего с ней Кунсайта, заставила ее забыть любые обиды.