***
Они напились потом в баре, как старые друзья — молча и быстро, без остановки выпив подряд несколько порций. А после Джаред вспоминал, как заглядывал в крошечный кулек, с удивлением слушая, как оттуда доносится слабое кряхтение, а Рейрак бережно держал на руках потерявшего сознание омегу. И все стало еще сложнее и запутанней.***
Джаред под утро вспомнил, что кое-что осталось невыясненным. Почти никого уже не было в большой зале, и ходили между столов уборщики. Одного пьяного альфу тащили под руки к выходу, другого пытался растолкать местный омега, но альфа беспробудно спал. — Кто отец? Рейрак посмотрел на Джареда, подняв бровь, помедлил с ответом, но таки сказал нехотя: — Увидишь сам. Не отца, но… поймешь. Глянул на часы, бледно ухмыльнулся и добавил: — За щенком сейчас придут, думаю, ждать осталось недолго. Джаред весь подобрался, стряхнул хмель, уставился на двери, и как по заказу — они мягко распахнулись и в залу вошли несколько человек. Среди них выделялся ростом пожилой высокий альфа. Охранник, явно предупрежденный, сдержанно поклонившись, повел их внутрь помещений, но двое остались в дверях. Через некоторое время высокий тощий альфа в шляпе, прикрывающей лицо, вышел из цокольного этажа с шевелящимся свертком на руках, его сопровождающие предупредительно распахнули дверь перед ним. И скоро под окнами пророкотала уезжающая машина. Джаред смотрел очень внимательно и обратил внимание, что в какой-то момент у старика распахнулось пальто и мелькнула под ним приметная, алая с белым ливрея. — Дьерк? Это человек его светлости? — Джаред неверяще посмотрел на Рейрака. Тот кивнул и с усилием ответил: — Его управляющий. Приехал по приказу хозяина. Джаред все не мог поверить. — Подожди. Дьерк — отец ребенка? Но как? Рейрак холодно посмотрел на него: — Что ты удивляешься? Он видел Дженсена. Решил, что тот достаточно красив для его гарема. Он пытался трахнуть его сразу, как купил, но получил отпор. Я слышал, Дженсен даже ударил Дьерка. За это его сильно избили и сослали сюда. Через три года Дьерк решил, что проучил строптивца достаточно, и снова забрал Дженсена в гарем. Рейрак наполнил бокал, выпил сразу половину. Джаред, затаив дыхание, ждал продолжения рассказа с бьющимся сердцем. Но Рейрак молчал. Джаред подтолкнул его: — Ну? И что дальше? Рейрак проговорил безэмоционально: — Через два с половиной месяца он вернул его Саливану. С переломанными руками, с порванной задницей и беременным. Саливан хотел сразу отправить Дженсена на аборт и стерилизацию, но Дьерк запретил. Джаред подавленно молчал, Рейрак тоже безмолвствовал, пока к ним не подошел служка омега и, беспрестанно кланяясь, забормотал что-то о закрытии. Тогда они поднялись и двинулись к выходу. На пороге Джаред спросил, запахиваясь в пальто от утренней свежести: — Зачем ему ребенок? Он ведь не признает его. Рейрак посмотрел на Джареда как на идиота: — Все за этим же. Дьерк может схватить щенка за ноги и разбить его голову о стену. И чтобы Дьерк сохранил щенку жизнь, Дженсен будет вылизывать ему ноги, будет с радостью подставляться, сделает все что угодно. У Джареда похолодело в животе. Он сглотнул и озвучил свою мысль: — Значит… Скоро Дженсена заберут? Рейрак не ответил, но Джареду не нужно было словесное подтверждение — все ясно было и так.***
Джареду кровь ударила в голову. Зарычав, он кинулся на Рейрака, ударил его в лицо, первый удар тот пропустил, но потом перехватил руку. Джаред вырвался и снова набросился на Рейрака с криком: — Ты все знал! Ты же мог спасти его, спасти хотя бы ребенка, подменить, я не знаю — украсть его! Ты! Ревнивый урод, так и не простил ему, что он тебя не выбрал?! Скотина! Рейрак, крупный, такой же, как Джаред, но в плечах здоровее, скрутил Джареда не сразу, придавил к стене, заламывая руку за спину, холодно, даже не запыхавшись, проговорил: — Я предлагал. Джаред замер, перестал вырываться, чтобы слышать. — Просил. Умолял даже. И украсть, и подменить. И даже убить Дьерка. Чего только не предлагал. — А… а он что? Рейрак отпустил Джареда, отряхнул руки, поправил шарф. Джаред смотрел на него, встрепанный, взбаламученный — верить, не верить? Убить мерзавца прямо здесь, или выслушать? Все кипело в нем: ярость, боль, тоска непереносимая от того, что не может он ничего сделать, никак не может помочь Дженсену. Рейрак смотрел в сторону, глаза льдисто посверкивали. — Он не хочет всю жизнь бегать. Прятаться. Не хочет, чтобы его сын вел нелегальную жизнь. Джаред растерянно, сердито вздохнул. — И что? Он что, хочет в гарем? К этому… к этой мрази? Рейрак перевел взгляд на него — холодный, яростный — горький, улыбаясь нехорошо, криво, спросил: — Мы чем-то лучше этой мрази? А гарем точно лучше борделя. У него будет шанс. Его сын, он ведь и Дьерка сын. И если вести правильную игру… он может многого добиться. Джаред задохнулся от гнева, от переполняющих его непонятных, смутных чувств. Он схватил Рейрака за воротник пальто, тряханул: — Ты! И ты согласен? Ты покорно отдашь его в руки этого маньяка? Рейрак все так же холодно смотрел ему в лицо, мрачно ухмыляясь. — Ты серьезно полагаешь, что оставаться в борделе более достойная участь? Чтобы его трахал любой проходимец, любой, у кого достанет монет. Где любой глупый ревнивый мальчишка может кинуть его на стол и оттрахать при всех, любой мудак может предложить его посторонним, любая дрянь может лапать его, пихать в него все, что захочется. Джаред уронил руки, с трудом переводя дух. Ему не хватало воздуха, он рванул себя за ворот, застонал, рыкнул: — Заткнись. Рейрак хмыкнул, и аккуратно поправил пальто. — Он справится. Если ты не будешь лезть к нему сейчас со своей слюнявой любовью — он справится. — О чем ты говоришь? — слабо откликнулся Джаред. Рейрак повернул к нему холеное лицо, заговорил жестко: — Ты делаешь его слабым, Джаред. Если он будет думать, что ты любишь его, что жалеешь, он не сможет сделать задуманное. Он заплачет, расклеится, он будет звать тебя, сына, он станет тряпкой, каким никогда не был. Любовь делает человека слабым. — Слабым? Откуда ты знаешь? Рейрак неприятно улыбнулся. — Мне бы следовало давно тебя убить. Не слушать его и убить, но… не могу. Он… из-за него. Он сделал меня таким, и я… многое бы отдал, чтобы вернуться назад и все изменить, но теперь все так, как есть. И я буду его слушать, пока он со мной говорит. Я научился это ценить. Жаль, слишком поздно. У Джареда кружилась голова. Рейрак говорил непонятные, пугающие вещи. Что там было между ними, неважно, любовь, слабость, ерунда какая-то, неважно, но убить? Самому умереть? Что такое страшное он хочет сделать? С чем он «справится»? Джаред снова схватил Рейрака, тот раздраженно поморщился, но вырываться не стал. Джаред спросил: — Что он собирается сделать? — Что он может сделать? — устало спросил он. — Он хочет убить Дьерка? — Нет, не думаю. — Но что тогда? Почему ты сказал: он справится? С чем справится? Рейрак отстранил его от себя и проговорил: — С жизнью, Джаред. Просто с жизнью. Джаред психанул — скрывает! — выругался и сказал решительно: — Тогда я пойду к нему прямо сейчас и вытрясу из него все, он мне скажет! Рейрак загородил ему дорогу: — Нет. Джаред оттолкнул его, разгоряченный, злой: — Отвали! — и бросился назад, к борделю Саливана, боясь каждую минуту, что его нагонит Рейрак. Но его никто не нагнал, и, взбежав на крыльцо, Джаред забарабанил в закрытые двери.***
Ему долго не открывали. Потом Джаред ругался с привратником. После сунул ему купюру, и его все-таки пустили. Дженсена он нашел в своей комнате спящим, и весь запал кончился, растаял, когда он увидел его. Непривычно голая, безволосая голова на подушке казалась такой трогательной, и Дженсен, спящий, выглядел юным мальчишкой, совсем молодым, тонким, прозрачным. В комнате было жарко натоплено, и Дженсен лежал без одеяла на синей клеенчатой простыне. Тело было от груди вниз плотно обмотано эластичным бинтом, стягивающим живот, исхудалые руки лежали вдоль тела, испещренные от самых подмышек синяками — следами от ремней. Обмотан он был до самых гениталий, а внизу жрец закрепил нечто вроде подгузников, на которых уже кое-где проступила кровь. Джаред присел на край кровати, потом сполз на колени и осторожно взял Дженсена за руку, прижал ее к губам и прошептал горестно: — Прости. Прости, пожалуйста, если сможешь. За то, что не понял тебя, за то, что был груб, за то, что не в силах помочь. Прости. Делай, что хочешь, Дженсен, только живи, пожалуйста, живи. Не убивай себя. Не позволяй себя убить. Прости, что не могу тебя защитить, мне так жаль… Горло перехватило от злости на самого себя. «Дурак, слабак, урод, еще жалеешь себя, ты посмотри на него, каково ему, еще плачешь тут». Он еще раз поцеловал безвольную кисть, отпустил и крадучись вышел из комнаты. Он не помнил, как добрался домой и сколько проспал. Проснулся от звонка, оказалось, он проспал на работу, но какие это все были пустяки. Его жизнь, его прежняя жизнь, с правильным хождением на работу от девяти до шести, его перемигивания с секретарем босса, его чинные посиделки с коллегами на день рождения — все казалось ненастоящим, пустым. Ненужным. Невыносимо было даже представить, что нужно идти в контору, разговаривать, объясняться — к черту. Он решил уволиться, есть кое-какие сбережения, можно протянуть какое-то время, но сейчас нужно было что-то сделать — что? Поговорить с Дженсеном? О чем? Будет ли Дженсен с ним говорить? Они ни разу не разговаривали, не были наедине, Джаред не знал наверняка, как относится к нему Дженсен, а ревнивые домыслы Рейрака могут не иметь к действительности никакого отношения. Что у них было? Один грубый перепих при куче свидетелей и все. И что там с Дженсеном: может ли он говорить, в порядке ли он вообще? Вчера казался очень хрупким и болезненно бледным. И еще Рейрак, нужно было что-то делать с Рейраком. И с самим собой.***
Добраться до Дженсена не получилось ни через неделю, ни через две. Его перестали пускать к Саливану, и Джаред подозревал, что не обошлось тут без Рейрака. Знай он наверняка, что его хотят видеть, и знай он, что говорить Дженсену, он бы, конечно, пробился бы к нему, но его терзали сомнения и парализовала волю вина. Глупый, никчемный, что он может, кто он, и главное, как же он виноват со своей глупой ревностью. А еще через две недели с грохотом вылетела дверь в его квартирке и на пороге появился Рейрак. Джаред даже не обиделся за дверь. Затаив дыхание, позабыв про все на свете, поднимался с кресла и смотрел во все глаза на соперника, на альфу, которого хотел и еще не передумал убить, и ждал приговора. — Пойдем, — сказал Рейрак недовольно, — он хочет видеть тебя. Завтра… завтра он уезжает. Джаред сглотнул и прошептал: — К Дьерку? Рейрак отвел глаза и грубо, зло сказал: — Пошли уже, пока я шею тебе не свернул.***
Комнатка была все та же, но в ней все неуловимо переменилось с последнего появления тут Джареда. Исчезла узкая койка с синей клеенкой, стояла посреди спальни удобная двуспальная кровать с резной спинкой, занавеси были другие, мебель. На полу появился мягкий, с ворсом в пол-ладони ковер, но Джареду почему-то не понравились эти перемены, и к горлу подкатывала тошнота. Дженсен стоял у окна, скрестив на груди руки, в темноте, слабый свет от ночника над кроватью не достигал его. Джаред, замявшийся у двери, шагнул вперед, и одновременно от окна шагнул Дженсен. На него упал свет, и Джаред резко вдохнул и забыл выдохнуть. Дженсен… он и забыл, какой же Дженсен красивый. Волосы отросли коротким ежиком, лицо стало свежее, круглее, яркие глаза, полные, четко очерченные губы, нежный кремовый шелк рубашки подчеркивал белизну крепкой, стройной шеи. И запах от него шел головокружительный, мягкий, обволакивающий. Джаред коротко, обреченно застонал и потянулся к нему, хотя бы дотронуться, хотя бы подойти ближе. Ему показалось, что и Дженсена качнуло к нему, повело, и в следующую оглушительную минуту он уже жадно шарил по плечам, по телу, по спине Дженсена, прижимал его к себе, со стоном впивался в губы и чувствовал, как его так же сильно, нетерпеливо тянут и дергают за одежду, пытаясь добраться до кожи. Дженсен прижимался к нему, втискивал ногу между его ног, постанывал, отвечая на поцелуй, и так это было невероятно, прекрасно, так хорошо, что слезы выступили у Джареда на глазах от переизбытка чувств. Он неистово трахал рот Дженсена языком, а потом, позже, срывал с него рубашку, подталкивая к кровати, и лепетал всякий вздор между поцелуями: «Какой же ты красивый, Дженсен, Дженсен, хочу тебя, позволь», — и слышал в ответ сорванное, горячечное: «Скорее, скорее, Джаред, вот здесь, положи руку сюда, облясейчаскончусука, Джаред, Джаред, Джааареееед…» Это сумасшедшее стремительное безумие ни на что не было похоже, и сравнить было нельзя с тем первым, глупым, злым сексом. А это действо нельзя было никак назвать, обозначить: они будто сливались воедино, разорванные когда-то половинки, и никак, никак не могли насытиться друг другом. Джаред бережно, медленно, едва касаясь губами, целовал Дженсена, всего, с головы до ног осыпал поцелуями, ласкал руками, пальцами, всей ладонью, целовал яростно-голодно и снова нежно. Сам нежился под волшебными руками Дженсена. Они даже, кажется, и не разговаривали или говорили без слов: люблю, люблю, мой — и засыпали, измученные, счастливые, в объятиях друг друга. Просыпались, снова продолжали любовную игру, ненасытные, жадные, неистовые, пока не задремали под самое утро, уже зная, что все, все — все. Совсем скоро все. Джаред не мог больше спать, смотрел, как все светлее становится за окном. Дженсен в его объятиях зашевелился — открыл глаза, сонно улыбнулся, спросил хриплым шепотом: — Который час? — Почти семь. Джаред считал каждую минуту и все надеялся на какое-то чудо, а Дженсен сосредоточенно нахмурился и сказал, облизнув губы: — Еще немного… — и потянулся к нему. Джаред охотно ответил на поцелуй, но Дженсен почувствовал его напряжение и замер. Потом, как ни в чем не бывало, вытянулся на спине и улыбнулся ему: — Боишься? Улыбнулся дурашливо, но Джаред покачал головой: — Дженсен. Умолял взглядом: «Скажи. Скажи, что мне делать — сделаю. Убью, сам умру — скажи». Дженсен притушил улыбку, серьезно посмотрел. Сказал одними губами: — Нет. — Но почему? Рычать, рвать и метать хотелось от железной воли, уверенности Дженсена и от тоски и собственной слабости. — Я все решил. Джаред коротко застонал, упал тоже на спину, закрыл обеими ладонями лицо, чтобы Дженсен не видел его злых слез. Выдавил: — Он же… Он убьет тебя. Искалечит. Дженсен… Дженсен погладил его по груди, словно утешая. — Нет, — сказал мягко, но твердо, — нет. Ты знаешь, он ведь был тут. — Чт… Чтоо?! Джареда подбросило на кровати, но под внимательным, враз почужевшим взглядом омеги он застыл и разом растерял все ревнивые обвинения, слова, мысли. — Да, — вкрадчиво сказал Дженсен, пугая его интонациями, — был. Пришел рассказать мне о сыне. Я вот на этом ковре стоял на коленях и отсасывал ему. С радостью. А потом принимал его, с такой же радостью насаживаясь на его член. Потому что мой мальчик весел, его хорошо кормят, и он здоров. И будет здоров, пока я люблю своего господина. Я его… люблю, он почти поверил мне. И поверит окончательно, но мне нужно будет постараться, чтобы заработать его полное доверие. Я очень стараюсь, Джаред, ты даже не представляешь, как. Он… впечатлен. Он доволен. Он настолько доволен, что не хочет расставаться со мной, и сегодня я переезжаю в гарем. — Замолчи, — простонал Джаред, из глаз его сами полились слезы, и он, враз ослабевший, разрушенный горем и бессилием, зажимал себе руками уши, но Дженсен схватил крепко за запястья и развел его руки. И продолжал свою безжалостную пытку, наговаривая вкрадчиво, безумно сверкая глазами: — Я так ошибался, Джаред. Я вел себя с вами, альфами, как равный, как альфа, мне казалось, тогда вы будете меня уважать, как достойного. Но вместо этого вы всеми силами доказывали мне, кто я есть. Доказывали, что я слабый, что я, омега, — хорош лишь в постели и создан лишь для ебли. Я слишком поздно понял, как я ошибался. Видишь, куда привела меня гордость — на самый низ, в публичный дом. Но теперь… Теперь я буду тем, кем вы хотите видеть меня. Слабость станет моим оружием, и я докажу, я покажу вам, на что способен. Я стану настоящим омегой, самой шлюшной шлюхой, самым лучшим наложником. А потом я вернусь, и вы пожалеете, что живы. Что-то было не так, неправильно. Сквозь боль Джаред чувствовал: Дженсен лжет. Нет, не о своих намерениях, открывшихся Джареду во всей ужасающей циничной полноте, а о своих чувствах. За всеми его злыми словами Джаред слышал боль униженного, озлобленного и слабого в своей ненависти человека и понял вдруг — Рейрак был не прав. Любовь не делает человека слабее, она в самый страшный, самый жестокий и злой час, в час выбора дает силы, силы выжить, силы жить. И Дженсен позвал его не просто попрощаться. Он позвал, сам не понимая этого — за помощью, за поддержкой, он хотел почерпнуть сил перед страшной, убивающей душу предстоящей войной, от которой, Джаред знал, он никогда не откажется. Джаред обнял его и повторил то, что говорил у его постели, около месяца назад: — Прости. Прости меня, прости, прости. Прости нас всех. За всю эту хуету, за жизнь эту поганую. Не умирай только, живи, живи, не позволяй себя убить, и… я буду ждать. Когда ты вернешься, и «убьешь всех». Конец.