*4 месяца назад*
— Вот, — ты показываешь на круг из маленьких палочек, деревяшек и камешков посередине стола. — И че это? — куратор бегунов чешет затылок в недоумении. — Я, конечно, понимаю, что сложные времена требуют отчаянных мер, но не дьявола же призывать, Т/и, у нас своих в Лабиринте хоть пруд пруди. — Это инициативное желание помочь найти выход. В помещении повисла неловкая тишина. — И че? — Да ниче. Это начало схемы всего Лабиринта. — Интересная ты такая. Стены каждый день меняются, как ты… — Минхо не успевает договорить, ты обрываешь его на полуслове. — Это я и хочу объяснить. Я же с вашими чертежами работаю второй месяц уже, так что я заметила одну вещь. Пускай лабиринт и меняется каждую ночь, но он не становится новым. — Это как? — Секции меняются, только и всего. Вы столько уже бегаете, но не заметили этого? — Хм… Мне сначала казалось, что просто крыша поехала у всех у нас, мы же привыкли к однообразным стенам, поэтому все знакомо. — Значит, вы это замечали? — Нет, мы же слепые. С закрытыми глазами бегаем, а на бумажках от скуки рисуем. Конечно замечали, просто говорить не хотелось, а то, знаешь ли, всё впустую. В твоей голове крутилась одна мысль, казавшаяся очень сомнительной. — Я, конечно, ни на что не могу рассчитывать, но можно кое-что одолжить у тебя? Ну или кое-кого. Минхо одарил тебя презрительным взглядом, а ты уже знала, что ответ будет: «Нет», но попытаться хотя бы стоит. Попытка не пытка. — Кого ты одолжить у меня хочешь? — Кого-нибудь из бегунов, кто в Лабиринте уже давно бегает. — Ты шизанулась, женщина? Зачем тебе бегун? Мы и так устаём как псы последние, а ты ещё хочешь кого-то бумажки свои разбирать? Да и зачем тебе бегун вообще? — Во-первых, бумажки ваши, а не мои, во-вторых, чтобы схему быстрее составить. Я не прошу никого после Лабиринта мчаться сюда и заниматься «рукоделием», просто хотя бы на пару дней одного человека сюда отправить. — Ещё чего? Ну уж нет. Ничего удивительного. Минхо прав, у бегунов самая тяжёлая работа из всех, что могла бы быть, к тому же самая опасная. Каждый бы уссался со страха, как только шаг сделает за ворота. А они проворачивают такое каждый день. Смотришь тяжелым взглядом на макет и понимаешь, что одной тебе его делать ой как долго, да и разгребать завалы бумаг тоже надо. Трёшь глаза из-за усталости от свечения ламп, вздыхаешь. Н-да, работа не из легких. Но никто и не говорил, что будет легко.*сейчас*
Выходишь, вернее вываливаешься, из Картохранилища в середине дня, наслаждаясь свежим воздухом, стараясь не поднимать глаза на солнце высоко в небе, которое просвечивает сквозь кроны деревьев, потому что глаза болят, от чего начинаешь шипеть, как вампир после столетней сна в гробу. Вытягиваешься и слышишь, как хрустит спина, а потом и шея. Решаешь размяться как следует и чувствуешь себя крекером во время английского чаепития. Не комильфо, в общем, но хрустит. Закрываешь дверь, закручиваешь винт, отходишь на пару метров от небольшого бетонного сооружения и сразу падаешь на траву. Как давно это хотелось сделать. Просто полежать на траве, подышать свежим воздухом с закрытыми глазами, наконец-то ощутить природные прелести этого места, а не бегать от Картохранилища к гамаку и через шесть часов обратно. Впервые за несколько месяцев появилось свободное время, потому что с работой ты справилась быстрее, чем обычно. Пару часов ничегонеделания, а хотя… — Ого, медведь вышел из своей берлоги? Как спячка? — Фрайпан первый замечает тебя, потому что именно сейчас ты идёшь никуда иначе, как на кухню. Обед прошёл, но кушать-то хочется. — Да лучше уж в спячке, чем там, — боль в спине ещё даёт о себе знать, да и в Картохранилище поговорить особо не с кем — молчишь, поэтому свои слова ты почти хрипишь. — Мы все о спячке мечтаем, а то каждый день вот стою у плиты и готовлю, а эти неблагодарные возмущаются ещё! — Фрайпан давно ждал, чтобы выговориться. В ответ ты смеёшься, потому что у Фрая действительно не всегда получается вкусно готовить: где-то недосолил, где-то недоперчил, где-то и вовсе подгорело. Но никто в глаза ему ничего не говорил, ведь он старается, это его работа и никто другой бы на это больше не согласился. — А чего это ты ржешь? У меня тонкая душевная организация, я ведь и обидеться могу, — наигранно произнёс он. — Хорошо, ладно, извини, — с лёгким смешком говоришь ты. — Есть чего поесть? Может овощи какие остались с обеда? — Да, осталось немного, только зачем тебе? Передумала, всё-таки? Решила на кухню податься? Так я ж только рад буду, всегда приму с распростертыми объятиями! — в глазах повара можно было увидеть маленькие искорки от радости. — Эй, коней попридержи, я покушать пришла. Хочу себе быстренько что-нибудь сделать и на поляну пойти, прогуляюсь хоть немного, а то сижу целыми днями на одном месте. — Ты уже закончила с картами копаться что ли? — Да, сама в шоке. — Эх… — Фрайпан вздыхает тяжко, с толикой грусти, ведь на кухне только двое человек — сам Фрай и новичок, что прибыл несколько месяцев назад. Остальные нужны в других местах. По правде говоря, некоторые новенькие до сих пор не знают о твоём существовании. Место, в котором ты работаешь, находится в лесу, защищается грузной дверью с винтом, а выходишь ты для того, чтобы поспать и поесть. Кушаешь ты быстро и в каком-то отдаленном от всех углу, который ближе всего находится к лесу, чтобы меньше времени занимала дорога от кухни до Картохранилища. В общем, жизнь как у рака-отшельника, даже раковина своя имеется. О работе твоей знали только кураторы, чтобы ни один зевака не совал свой нос куда не надо. Доверие — одно, а сохранение надежды на спасение — другое. После перекуса отправляешь туда, куда и хотела — прямиком на поляну. Проходишь мимо Плантаций, Хомстеда, Живодёрни, проходя огромный круг, но именно строители решили докопаться. Хорошо, что ничего не мешает их пригвоздить. Или мешает? — Эй, девчонка, как работенка? — Не твоего ума дело, Галли, мне нельзя рассказывать. — Ясно, значит верные о тебе слухи ходят, — его ухмылка ядовитее, чем яд тайпана. Ты сидишь в новостном вакууме, пока перебираешь один лист за другим, так что чаще всего узнаёшь известия от самих бегунов, которые либо во время своих выходных расспрашивают всех и вся в округе, либо им болтает всеми любимый повар, пока накладывает еду или упаковывает обед в Лабиринт. Но о слухах о себе ты ни разу не слышала. — Какие ещё слухи? Что ты несёшь? На солнце перегрелся совсем? — Лучше уж на солнце перегреться, чем быть таким работником, как ты. Ты знаешь и помнишь, сколько усердий вложила, чтобы Картохранилище было чистым, чтобы разработать классификацию схем бегунов, до сих пор много времени отнимает поддержание порядка в этом месте, и ты искреннее не понимаешь, почему это ты плохо работаешь: — Ну-ка, поясни. — Да ладно, че строишь из себя непонятно что? Мы знаем, чем ты занимаешься, ты знаешь, чем занимаешься. Слушай, а почему только бегуны-то? Это у них, типо, привилегия такая? — Какая привилегия? Перестань нести бред, а если тебе скучно, то пускай тебя повеселит кучка клоунов из твоей бригады. Аривидерчи, амиго, — надоело тягаться с таким ослом, как Галли. Лучше просто не связываться, не обращать внимания, потому что интеллекта у него ровно как у табурета, хотя и тот будет умнее. — Ну-ну, иди давай, — крикнул он тебе вслед, а после говорит что-то другим строителям, после чего слышится их всеобщий заливистый смех, больше похожий на сборище гиен. Каждый твой разговор с Галли приводит к стрессу и конфликту, не было бы ни единого раза, когда он бы проявил хоть какую-нибудь свою положительную сторону, если таковые вообще имеются. Но сегодня его тупость вышла на новый уровень — за грань человеческих представлений и возможностей. Вот теперь стало интересно, кто, когда и на каких основаниях пустил слух о тебе. Идёшь опять к кухне, но на сей раз не для того, чтобы набить желудок. — Привет, Фрай. — Да вроде виделись уже, а что на тебе лица нет? — повар смотрит на тебя внимательно, улавливая нотки твоего настроения, параллельно мешая бурду в кастрюле, которой сегодня будут все ужинать. — Да тут, понимаешь, опять с Галли связалась. Узнала кое-что интересное… — как бы невзначай добавляешь ты. — Ты его слушай больше. Сама же знаешь, какой это человек, — он делает паузу, стараясь подобрать более подходящее и цензурное слово, — сложный. — Знаю, только вот… А это правда, что обо мне говорят? Повар смотрит на тебя так, будто только что его мировой заговор раскрыли. — А что говорят? — с опаской спрашивает он. — Слухи распространяют, вот что, — скрестив руки на груди ждёшь, пока Фрай всё-таки осмелится вымолвить хоть слово. По его виду можно сказать, что он готов сгореть со стыда быстрее, чем говорить что-либо. — Ну… Тут такое дело… Ты не обижайся, не я же это придумал. Тем более, человек ты хороший, по глазам вижу, да и доверяю я тебе как себе. Только ты не расстраивайся сильно, а то… — Да не тяни ты! Говори уже. Фрайпан свесил голову и пробормотал что-то себе под нос. — Можешь громче сказать? Я не услышала ничего из всего, что ты сказал, — предчувствуешь что-то нехорошее, но любопытство взяло верх. Тут Фрай резко выпрямляет плечи, смотрит уверенно в твою сторону и чётко начинает говорить: — Пошёл слух, что твоя работа — ублажать бегунов после Лабиринта. После этих слов сам Фрайпан втягивает голову обратно в плечи, снова смотрит вниз и с виноватым видом размешивает половником суп. Только вот он ни в чем не виноват. — Спасибо, — пытаешься сказать как можно более равнодушно, но в итоге голос предательски начинает дрожать, а ты спешишь удалиться из кухни. Идёшь быстрым шагом в сторону леса, где в самой его глуши сейчас нет никого: ручеёк, где стирают белье слоперы, находится где-то в середине леса, удобрения там же, а к Картохранилищу ходишь только ты и бегуны, которые пока что не вернулись из Лабиринта. Находишь укромное местечко в тени высокого раскидистого дерева и садишься туда переварить всё услышанное. От обиды и негодования внутри всё мешается, будто сейчас взорвётся, и хочется плакать, потому что несправедливо это. Ты трудишься не хуже остальных, каждый день сидишь и в свете настольных ламп разбираешь каракули бегунов, чтобы найти выход. Выход из этого места для всех без исключения, даже для тех, с кем особо не ладишь. Казалось бы, не обращай внимания, ведь ты и приближенные к тебе люди знают истину и никогда бы о тебе плохого или зазорного не сказали бы. Только вот бьёт эта новость прямо под дых. Не можешь поверить, что такое действительно произошло, что этот слух мог и скорее всего разлетелся по Глейду, так что о тебе теперь думают как о добыче, наживе, что можно воспользоваться тобой. Проходит несколько часов, прежде чем ты встаёшь с земли и направляешься в Картохранилище. Уже неважно, что можно было застудить себе что-нибудь и заболеть, благо земля была тёплая в том месте и подстилка в виде травы, которую ты сделала прежде, чем сесть, создавала прослойку, оберегая от ненужных неприятностей. Возвращаться туда не хочется, совсем нет желания куда-либо идти, но работа есть работа и требования надо соблюдать. Скоро придут бегуны, положат листы на полку, а ты должна будешь заново перебирать их. Работа практически монотонная. Но сегодня бегунов ждал полностью доделанный макет Лабиринта, со всеми секциями, коридорами и деталями, что можно было выведать из примечаний бегунов на листочках. Два бегуна вернулись в Картохранилище, ты сидела там, как всегда, со скучающим видом играла с карандашом пальцами, перекатывая его туда сюда. Это занятие отвлекало и помогало сосредоточиться, это было как раз кстати. Пояснив суть макета, его составляющие и в принципе показав наглядно строение Лабиринта, ты наконец присела, потому как крутилась то там, то тут, чтобы показать всё достаточно подробно и чтобы не было лишних вопросов. Второй раз показывать ты никому ничего не собиралась. Минхо говорит бегуну пойти и рассказать о макете другим бегунам, а лучше привести всех остальных сюда, чтобы он сам всё объяснил. Куратор остаётся в Картохранилище, переводит взгляд то на Лабиринт, то на тебя. Ты сидишь со стеклянными глазами, смотря в никуда, пытаясь забыть то, о чем слышала сегодня. Не получается. Ты решаешься заговорить, иначе твои же мысли съедят тебя с потрохами, а этого нельзя допускать: — Отсюда есть выход? — шепчешь, опустив голову. — Что? — Отсюда есть выход? — повторяешь ты громче. Ответа нет. Минхо молчит и не знает, что сказать, потому что ни разу за всё время, что они бегали в Лабиринт, они не нашли ничего, что могло хотя бы отдаленно напоминать выход. — Я… Пока я объясняла, я поняла, что на всем макете нет ни единого выхода. Его нет нигде, ни одной щели, — поднимаешь взгляд на Минхо, ничего не ожидая от него, просто излагаешь свои наблюдения, но чувствуется в твоём голосе отчаяние. Вы обречены. Минхо осматривает макет снова и снова, пока ты сидишь на одном месте, держа голову ладонью и еле дышишь — желание расплакаться в данный момент достигло критического уровня. Он садится и понимает, что никогда не видел отсюда выхода, никогда и никто его не встречал, но они продолжают бегать в Лабиринт, продолжают искать всеобщее спасение. Не верится, что это чертова ловушка без шанса на нормальную жизнь и свободу. Разум эту мысль просто отвергает, не принимает, не хочет даже понимать. — Хочу быстрее убежать отсюда, — тихонько говоришь ты. Минхо опять молчит, но теперь он уже знает, что выхода нет. Но надежда умирает последней, он ещё не готов просто так сдаваться, он готов лично каждый уголок Лабиринта обшарить, но найти спасение. Только вот единственный вопрос: а дальше как?