Время назад

Бутылка опустела наполовину. Пауль сидел на полу при тусклом свете настольной лампы, вслушиваясь в гулкое тиканье. Четвёртый день без него шёл к концу. Четыре дня назад в 12 утра Ландерс проснулся от звонка телефона. Звонил Тилль. Пауль нехотя взял трубку. Настроения говорить с кем-либо из группы не было уже давно, особенно в то утро. «Чего тебе?» — сонно и злобно нажал на кнопку Ландерс. Знакомый глубокий голос, будто извиняясь, сказал то, что невозможно осознать сразу. — В смысле нет? Дома? — гитарист привстал с постели, потирая глаза. — Ну да, он же в Америку улетел вчера… — Пауль, — голос сказал осторожно, — он умер. Сердце замерло. «Нет, » — недоверчиво подумал Ландерс. — Неет, нет, нет, нет, — недоверчиво произнёс он. — Что, самолёт? — Нет. Передоз. — Как это… Нет… нет, — на глаза навернулись слёзы. — Ты откуда знаешь? Из новостей? Может, это инфа неверная, журналисты прознали, что у него проблемы, и решили пустить глупый слух… — тараторил Пауль, часто моргая. — Мне позвонила Карон. Трубка замолчала. Пауль тихо мотал головой. — В общем, — Тилль замялся, — Карон его ждала в аэропорте, а его не было. Она ему звонить стала, а он не берёт… Она срочно билет купила, прилетела, а он у себя дома… вот такой… и уже… не здесь как бы. Я позвоню сегодня своему знакомому, он на кладбище работает… — Понятно. Вспомнилась вчерашняя фраза: «Ну и вали в свою Америку, к своей бабе тупой!». Рихард обиделся, Пауль слышал по голосу. Круспе сказал: «Ты не понимаешь… Ладно, прилечу и поговорим». А тот бросил вдогонку: «Если уедешь, всё будет кончено». Рихард молча положил трубку. В груди у Пауля что-то больно сжалось. — Пауль, а ты не знаешь, из-за чего он остался? — Почему я должен знать? — Пауль разозлился. Он знал. Но так не хотелось, чтобы знали и остальные… — Я подумал, что ты, наверное, был с ним ближе всех и… Горло Ландерса сдавил ком. Линдеманн вздохнул. — … и мне нужно было с кем-то… Я не знаю, я вообще не знаю, что делают в таких случаях, с чего начинают. Я подумал, было бы правильно встретиться нам всем вместе и поговорить об этом… — Да… — рассеянно сказал Пауль. — Тогда я свяжусь с остальными и перезвоню. — Ага… — Ландерс провёл рукой по лицу. — Слушай, а он не оставил записки или какого-то объяснения? — Нет, я не думаю, что он… специально. — Ясно. До созвона тогда… — Давай, — Линдеманн помолчал немного и, пытаясь как-то поддержать друга, добавил: Ты держись там. У тебя есть мы. Пауль кивнул и положил трубку. Он будто всё ещё спал. Он хотел бы заснуть обратно, чтобы не было этого разговора, не было ничего. Он встал и, пошатываясь, направился в ванную. Отлил, умылся. Почему-то он не мог плакать, хоть влага стояла в глазах. Ему показалось таким странным и мерзким то, что обыденность брала верх над горем. Нужно было так же чистить зубы, одеваться, завтракать. Будто всё по-прежнему. Ему было обидно, гадко и жалко. Кого? Группу, Рихарда, его детей, но больше всего себя. О чём они все говорили в тот день у Тилля дома, Пауль запомнил плохо. Казалось, он упал в мутный аквариум с холодной, зеленоватой водой. Пелена отгораживала его от мира, от звуков, от голосов. Очнулся он лишь на похоронах. Тело Круспе было бледным и каким-то сероватым. Его накрасили так, будто он просто спит. Волосы уложили в любимый ёжик. Пауль коротко поцеловал труп Рихарда в лоб и больше не смотрел. Это был не тот человек. Лишь пустая оболочка. Пауль всё ещё не мог плакать. Вшестером они несли тяжёлый ящик из тёмного дерева. Пауль, Оливер, Тилль, Шнайдер, Флаке и ещё Джо Летц. Он прилетел из Нью-Йорка. Серое утро заливалось дождём, земля под ногами размокла и чавкала. Гроб опустили в промёрзшую осеннюю почву. Пауль ёжился под зонтом, ожидая своей очереди. Нужно было бросить мокрый комок на плотно прибитую крышку, прячущую то, что осталось от его друга. Больше, чем друга. На чёрной блестящей плите было выбито золотым: «Richard Z. Kruspe» и подпись: «Gott weiß ich will kein Engel sein». Помпезно. Ему бы понравилось. Были поминки в каком-то ресторане. Все сидели за одним гигантским столом. На одном конце — группа, на другом — родственники. По середине — друзья и молодая вдова в красивом кружевном платье и чёрной вуали. Траур был ей к лицу. Пауль горько усмехнулся, когда Карон встала из-за стола и, распрощавшись, ушла, будто у неё были дела поважнее. Звучали какие-то соболезнования, комплименты постфактум, обращённые к большому портрету покойного. Чёрные волосы, уложенные торчком, высокомерные брови, чуть поджатые губы, ошейник на шее, чёрная рубашка, расстёгнутая на две пуговицы. Таким он был для всех. Но не для Пауля. Ландерс видел его иначе. Раскинувшись на кровати в золотых лучах солнца, обнажённый, похожий на древнегреческое божество, спал его Круспе. Белое одеяло прикрывало бёдра, на щеке розовела вмятина от подушки, а волосы были всклокочены и липли ко лбу. Пауль сфотографировал его, забыв выключить звук затвора. Божество очнулось и разгневалось. Доброе, расслабленное лицо тут же приняло дежурное выражение. — Ты совсем охамел? — Рихард сел на кровати, приглаживая шевелюру. — Нельзя человека спящим фотографировать… Пауль виновато улыбался, стоя босыми ногами в солнечном пятне на полу. — Почему? — Ландерс плюхнулся на кровать. Рихард встал и направился в ванную. — Потому что часть души забираешь. А ещё… спящий на мертвеца похож, — сказал он и скрылся за дверью. Это был его Рихард. Суеверный, уязвимый и… мягкий. Гости постепенно расходились. В конце остались только они. Группа, по которой справляли поминки, как и по Рихарду. — Что теперь будет с Rammstein? — робко спросил Флаке, поправляя очки. — Ничего, — Кристоф пожал плечами. — Всё. Повисло молчание. Пауль заметил, что музыка не играет. Наверное, не принято на поминках. — Скажешь что-нибудь, Пауль? — скромно попросил Оливер. — Я? — Ландерс вздрогнул. — Ты просто умеешь говорить хорошо… И он сказал. Что-то банальное, но от того не менее честное. Другие слова не шли из глотки. — И… — Пауль сглотнул, — мы все любили его. — Не чокаясь, — Тилль поднял стакан с коньяком. Ребята были благодарны. После проблем во время записи Mutter и во время тура все почти ненавидели лид-гитариста. Они искренне радовались, когда он сказал, что уедет. Они даже за это выпили, когда он ушёл с реп-базы, хлопнув дверью. И теперь им было стыдно. Казалось нечестным что-либо говорить после всего, что уже было сказано. — Тилль, — Пауль окликнул его, когда тот открыл дверь своего мерседеса. — А что, если… если я виноват? — Нет, — вокалист положил тёплую руку на его плечо, — виноват только он сам. Ландерс знал, что это не так, но слова успокаивали. — Может, тебя подбросить? — Не, прогуляться хочу. Пауль натянуто улыбнулся и помахал Линдеманну вслед. Засунув руки в карманы кожанки, он двинулся в сторону дома. «Машину потом заберу».