Время назад

Пауль стянул гриндерсы, боясь перепачкать ковры. Дошёл до кухни и вынул из буфета бутылку портвейна. Хотелось напиться быстро и точно. Ручкой пририсовал перед словом букву «с», как часто делали Тилль и Флаке. «Спортвейн», — с грустью в голосе прочитал он. Наверно, это последний его «спортвейн». Зачем он теперь, если эра концертов закончилась. Решив обойтись без стакана, Ландерс зашёл в спальню, опустился на мягкий ковёр у кровати и отхлебнул из горла. Сладкий огонь обжёг нёбо и скользнул ниже. Четвёртый день без него шёл к концу. И Пауль не мог понять, как это… Вроде бы всё на месте: в коридоре стоят его тапки, на кухне недопитая банка пива, а в ванной зубная щётка. Казалось, вот-вот ключ повернётся в замке, хлопнет дверь, скрипнет половица и Пауль увидит в проёме знакомый силуэт. «Ты чего в темноте сидишь?» — спросит Рихард и включит свет. Ландерс моргнул и перевёл взгляд. В голове роились воспоминания. Первое «я люблю тебя» и последний поцелуй, смазанный, виноватый. Потрескавшийся чёрный лак на коротких ногтях. Дым сигареты, вьющийся кольцами в летнее небо. Запах геля для волос. Пар дым-машин на сцене. Потное закулисье и взгляды украдкой. Потом… крики, споры, едкое «тебя слишком много», брошенное Тиллем в сердцах. Пауль нахмурил брови и сделал большой глоток. Эхом вынырнуло на поверхность слово: «кончено»… Кончено. Холодный лоб, восковые руки, барабанная дробь дождя по крышке гроба. Пауль поднялся и нетвёрдо приблизился к книжному стеллажу. «Где же…» — он озадаченно рылся в стопках журналов и нашёл. «BRAVO» 1999 год*. На пёстрой обложке едва различима маленькая картинка: Рихард и Карон. Ландерс листает страницы. Маленькая заметка о свадьбе. Рокер и модель. На фоне море и синее небо, а Рихард в чёрном костюме держит на руках белоснежную невесту и счастливо улыбается. Пауль вгляделся в лицо любимого друга. Живое. Надпись внизу страницы: «В следующем году мы будем вместе, не важно где, в Берлине или в Нью-Йорке!» Не важно. А Карон… Мать её! И умер… Умер! Ревность вскипела внутри. Обида разлилась по телу плавленым железом. Горечь стянула сердце. Он в ярости бросил журнал на пол. — Как же ты, сука, мог! Пауль, что есть силы ударил подушку, на которой недавно спал Рихард. — Ненавижу! Блядь! Сука! — отрывисто кричал он. Костяшки пальцев побелели, на лбу выступила вена. Пауль остановился и вдруг заметил чёрный короткий волос на наволочке. Горло сдавил ком. Ландерс склонился и втянул слабый аромат. Терпкие нотки духов, сладковатая отдушка шампуня и его собственный, едва уловимый запах… тёплый и крепкий, уютный и мужественный… На глаза навернулись слёзы. — Прости… — раскаиваясь, шептал Пауль. — Прости меня. Вернись, пожалуйста… Я бы исправил всё, обещаю… Он вдруг понял, как глупо это звучит. «Вернись». Глубоко вдохнул и сел на кровати, поднимая с пола почти пустую бутылку. Дальше пил агрессивно, заливая горечь искусственной сладостью. В кухню за новой. Среди припасов — шнапс на чёрный день. Ещё не было дня чернее. Закрыв дверцу шкафа, Пауль увидел ту недопитую банку Kindl. Он поднёс жестянку ко рту. Его губы касались её… «Не могу», — Пауль поставил банку на место и бросился вон из квартиры, забыв надеть сапоги. Взрослый мужчина в строгом костюме, но с забавной стрижкой и босиком посреди ночи бредёт невесть куда, запивая шаги крепким шнапсом. Странная картина и грустная. В глазах двоилось, идти становилось легче, стопы не чувствовали земли. По бокам мелькали фонари. Пауль шёл мимо них нетвёрдой поступью, ощущая, будто попал в калейдоскоп: так всё вокруг было пёстро и сияюще. В мерцании смазанных линий он запрокинул голову, выливая в рот остатки напитка, как вдруг нога не почувствовала опоры, и Ландерс с пьяным возгласом «Шайсе!» провалился в открытый люк. Тусклый свет фонарей исчез, а над головой сомкнулась тьма.