Небесный Чертог

- Про то, что Барсы почти нечувствительны к боли - правда? Все неотложные дела - закончены, оставшиеся - отложены на завтра. Можно спокойно сидеть в полупустом офисе, читая и перечитывая все накопленные материалы по Горным Барсам. Благо, теперь у Кейт можно спрашивать все, что интересно. Ну, или почти все. А она сидит тут же, на своем рабочем месте, да вот только ее монитор давно погас. - Ну, скажем так, мы просто осмысляем физические воздействия по-другому. То, что человека заставит потерять самоконтроль, нас не сломает. Но нельзя сказать, что мы не чувствуем боль вообще. Мы просто воспринимаем ее как информацию о том, что происходит с нашим телом, понимаешь? И в зависимости от этой информации принимаем решение о том, как следует действовать дальше - в то время как человек от того же самого будет тупо выть и кататься по полу. Страх за свою шкуру, который делает людей столь уязвимыми, у нас практически отсутствует. - Понял. То есть ты воспринимаешь свое тело примерно так, как я... - Майкл замолчал, подбирая слова, но его взгляд настолько явственно уперся в ближайший системный блок, что Кейт, не дожидаясь окончания фразы, согласно кивнула: - Да, именно так. Ты же не вопишь, как потерпевший, когда кто-то ломает защиту базы данных. Но и того, что ты абсолютно ничего при этом не чувствуешь, сказать нельзя. - Точно. - Собственно, благодаря этому, мы и не нуждаемся в том, что люди называют “личной жизнью” - продолжала Кейт - Нежность мы воспринимаем так же отстраненно, как боль. Поэтому мы не слишком зависимы от других людей. Удобно, правда? Действительно ли в ее словах послышалась легкая зависть к тем, кто может чувствовать иначе? Лучше не уточнять. - Хммм... - неопределенно проворчал Майкл, занятый чтением очередного файла - Но я не завидую тому, кого угораздит в тебя влюбиться. - Это еще зачем? - скорчила Кейт удивленную физиономию. Майкл поспешил перевести разговор на другую тему, тихо радуясь тому, что его самого не “угораздило”. Кейт, конечно, красива, и с ней интересно, но потенциально любимая женщина в его представлении выглядела как-то иначе. - Ну а вот это-то - точно неправда? Про то, что у вас в детстве каким-то образом отнимают душу и заменяют ее на душу убитого хищного животного или птицы, чтобы сделать вас сильнее? Кейт странно усмехнулась. - Правда. Я хорошо помню того сокола... Он, знаешь ли, хотел жить куда больше, чем я сейчас. - Но это был просто какой-то обряд, чисто символический, да? - продолжал упираться Майкл. - Нет. То есть, обряд-то был, но после него - меня, двенадцатилетнюю соплячку, четыре взрослых человека с трудом удерживали. Да потом еще неделю с лишним следили, чтобы я не выпорхнула из какого-нибудь окна, и приучали меня есть что-то, кроме сырого мяса. Потом я постепенно вспомнила себя - точнее, то что от меня осталось - и начала осваивать силу, которую получила. Майкл забыл про свои файлы, и молча глядел на Кейт. Ничего подобного он не ожидал от нее услышать. - А сокол теперь живет где-то здесь - Кейт ткнула себя пальцем в середину груди - И время от времени, когда перерывы между выходами на Охоту бывают слишком велики, мне кажется, что он вот-вот раз разломает мне ребра, и вылетит наружу. По разряду физической боли это ощущение не проходит, поэтому контролировать его сложно. Недавно вот накрывало... И знаешь, я-то думала, что никто... а, впрочем, не стоит об этом! - мотнула головой Кейт, обрывая начатую фразу. И продолжила: - Да не смотри ты на меня так. Больше всего на свете я хочу освободить эту птицу и вернуть собственную душу: я знаю, как это сделать, и я это сделаю. Такая возможность предусмотрена для любого Барса, воспитавшего достаточно сильного ученика: смею надеяться, что я этого добилась. - В голосе Кейт скользнула гордость. - Амон должен тебе помочь в этом? - Да. - Кейт улыбнулась уголками губ - Более того, без него ничего не получится. - Он знает, что он должен сделать? - Я пытаюсь ему объяснить, но до него, похоже, не доходит. Намеков он не понимает: дождется того, что мне придется ему все выложить открытым текстом. В отличие от тебя, легенды Барсов он отказывается читать и слушать прямо-таки наотрез: не любит он, видишь ли, “сказок”. Ничего, найду на него управу. Кейт глянула за окно: там уже почти стемнело. - Засиделась я тут с тобой. Пора домой - мне надо успеть закончить там кучу дел, пока есть такая возможность. До встречи! - она стремительно поднялась со своего места - Наверное, еще увидимся. - Наверное? Но Кейт уже быстрым шагом направлялась к выходу. Белый шелковый шарф остался висеть на спинке ее стула. Майкл не стал ее останавливать: завтра вернется да заберет. Свет от настольной лампы был единственным источником света в комнате Карасумы, если не считать луны за окном. Любой, кто взглянул бы на исчерченные причудливыми разноцветными линиями и пятнами листы на столе, удивленно отметил бы, что эта женщина, видимо, увлекается абстрактной живописью. Что ж, у каждого свое хобби, почему бы и нет, в самом деле, какая-то своеобразная красота в этих извилистых росчерках есть... А Карасума, тем временем, напряженно хмурясь, выводила маркером темно-синюю линию на очередном листе. И кто бы догадался, что это - ее единственный и лучший способ запомнить и проанализировать считанную психоэмоциональную информацию. Только она одна, глянув на эти листы, могла прочесть, что, когда и как ей удалось понять. Впрочем, аккуратные пометки с датой, местом и именем тоже были не лишними. На случай, если вдруг в этой информации нужно будет разбираться другому специалисту аналогичного профиля. Но на нескольких листах, лежащих перед ней сейчас, никаких пометок не стояло. И, по-хорошему, их следовало бы уничтожить через какое-то время, но этого уж очень не хотелось делать. Особенно вот этот, на котором в причудливом танце сплетаются нежно-голубые и сиреневые линии. Может и не стоило это зарисовывать, но как же хочется оставить на память, особенно если она действительно скоро уедет... Но не нужно на нем зацикливаться, время для романтических - какое непривычное, почти пугающее слово - переживаний, еще будет. Лучше заняться вот этим... Карасума придвинула к себе лист, исчерченный резкими, ломаными линиями. Темно-синий, красный, черный. Красный маркер начал высыхать и оставлял прерывистый, гаснущий след: впрочем, здесь он был к месту. Никакой красоты здесь и в помине не было - только яростная чужая боль, и боль главным образом не физическая. Клетка, тюрьма, бездонный колодец, безысходность, выжигающая, скручивающая душу тоска. Бешеный стресс, на который организм реагирует соответственно: спазмами сосудов, прерывистым сердечным ритмом, перехваченным дыханием. Не закричишь, даже если очень захочешь. Похоже, единственное, что позволяло Кейт выносить все это каждый раз, и оставаться в здравом уме и твердой памяти - то, что она воспринимала эти эмоции как не совсем свои. Это кому-то плохо, а я почему-то это чувствую. И только поэтому можно все вынести, не сиганув в ближайшее окно. Первопричина приступа - безусловно, энергетическая. Она все правильно говорила про избыток нерастраченной силы. Темная, холодная, острая как осколки стекла, энергия. Разрывается бомбой где-то в груди, и надо терпеть, молчать, выносить это в одиночку... И не смей плакать, сильные не плачут, они умирают молча, день за днем, раз за разом! И, да, приступа не будет, если в ближайшее время умрет кто-то другой. Кто-то указав на которого можно сказать своей боли: “фас!” Может статься, она действительно сильно рисковала стать замороженным трупом, прикасаясь к Барсу во время приступа? Как же хорошо Кейт на самом деле себя контролировала! Или... зверь жаждал не крови, а просто тепла? Хоть бы ей действительно помогли в том загадочном месте, куда она собирается уезжать... Карасума устало обхватила виски руками, опершись локтями на стол. Линии на листе стали расплывчатыми и не такими пугающими. Кейт, может и нельзя плакать, но ей-то можно. Черт бы побрал эту Школу Горного Барса. С двенадцати лет! Что они такое с ней сделали, в эти двенадцать лет? Зачем это все вообще надо - такой ценой? Может, Кейт могло бы стать легче, если кто-то просто мог быть рядом... достаточно часто. В смысле, не только на работе. Впрочем, стоп. Не надо об этом думать.