Сквозь века

На этот раз товарищеский матч, в присутствии почти деревенской численности зрителей, проходит куда как более динамично. Даниел стоит в воротах с самого начала матча, периодически начиная чувствовать безумное давление прошлых побед и проигрышей родной сборной. И чувствуя всю возложенную на него ответственность, выстаивает на ноль, а, зайдя в раздевалку, просто рушится на скамейку, рассеянно улыбаясь ликующей команде. — Отличная игра, — хвалит тренер. — Можете отдыхать! От усталости и напряжения игры Даниелу кажется, что окончание фразы он слышит уже в баре. Идеально чистая одежда приятно холодит идеально оттёртую под горячим душем кожу. Короткие волосы быстро высыхают под ещё совсем летним вечерним ветерком. Рядом тепло. Рядом энергия, лишь раззадоренная пятнадцатью минутами во втором тайме на поле, участием в красивом победном проводе мяча по полю, счастливыми короткими объятиями со всей командой по очереди после свистка. Рядом совершенно иной Домагой, нежели тот, с которым они были в Бразилии. Осознавший что-то, выросший за этот месяц над собой. Даниел предпочитает не думать, что так повлияло на друга. Просто обнимает так же спокойно и независимо, как в тот, первый раз, отвечает на улыбку улыбкой, касается губами оттопыренного уха, предлагая оставить вечеринку и прогуляться. Держит за руку, ничего не отвечая на восхищённые комментарии относительно живописных видов города, в котором проходит матч. — Ты мне нравишься, — безо всякого перехода от вида на россыпь островков вдали, поглощённую сейчас тёплым морским туманом, сообщает Домагой. — Ещё с момента знакомства. Чарли представлял тебя, а я думал, повезёт же кому-то с таким счастьем, как ты. Красивый, умный, спокойный… — У меня больные нервы, тяжёлая психическая травма, кошмары, проклятье, как выяснилось, неясное этническое происхождение… — медленно перечисляет свои недостатки Даниел, опускаясь на тёплые камни на краю обрыва, ведущего к морю. Они явно сбились с пути в отель, хотя город не столь велик, чтобы откровенно плутать. — Ну и что? — Домагой садится рядом, приваливается к боку, подбирает к груди ногу, и в прорехе чёрных облегающих джинсов виднеется бледная коленка. — Нервы залечим, проклятье снимем… — А, если нет? Даниел сам пугается резкости, которую допускает, но он боится того, что, по словам цыганки, неминуемо и неизбежно. И пугает его не смерть как таковая, а то, как после совершённого вольно или невольно, будет жить первый человек, который забрёл в потёмках его души так далеко. — Скажи уже, — сникнув, Домагой отстраняется, вытягивает ноги, обрушивая в пропасть песок и камни из-под кроссовок, — что ты узнал? **** Даниела была тихим ребёнком. Очень красивой маленькой девочкой, чьими почти царственными повадками восхищались все гости их большого радушного дома. Тем более странной была её крепкая дружба со своей молочной сестрой, полной своей противоположностью — Домиславой. Миниатюрная, очень худая с самого раннего детства, беловолосая, импульсивная, гиперактивная и резкая девчушка, нередко она затягивала Даниелу в самые разнообразные передряги. Была у неё и другая отрицательная черта: бабушка девочки слыла в селении, откуда в семью для присмотра за детьми взяли мать Домиславы, ведьмой. Травница, лекарь, повитуха для одних, она являла собой ночной кошмар, разлучницу и отравительницу для других. Почти не общаясь с бабкой, Домислава всё же начала проявлять способности к узнаванию трав и целительству, и к двенадцати годам уже стала известной среди детей (да и некоторых взрослых) знахаркой. Средневековье никого не баловало долгим детством. В том же возрасте Даниелу выдали замуж за сына местного князя. Как ни умоляла юная княжна разрешить забрать с собой подругу, молодой муж категорически запретил подругам даже попрощаться толком. Убитая горем Домислава не стала оставаться при имении. Не вернулась она и в родное село, а ушла на болота, где стала учиться управлять своей магической силой, изучать растения и грибы, лечить зверей, защищать их от охотников… С тех прошло тринадцать лет. Чудовищно много по тем временам. Княжна Даниела растила детей, почти позабыв про детскую дружбу с некрасивой девочкой, мать которой выкормила её когда-то. По землям, тем временем, ползли и полнились слухи о сумасшедшей ведьме, которая живёт в тайном убежище на болотах с семьёй лебедей. Людей женщина не трогала, если те не пытались охотиться на птиц и не трогали её саму. Раненых и хворых всегда лечила, никому не завидовала, ни к кому не лезла… Никто не знает наверняка, что случилось в тот день, однако, князь, отправившись в те края на охоту, не вернулся домой ни на следующий день, ни на следующий. Когда через три дня с болот вернулась его лошадь, перепуганная, но живая, без седла и вплетённым в гриву перепачканным кровью пером, стража отправилась на поиски. Вырубая и выжигая путь в болотистой чаще, они нашли одежду князя, а, выйдя к небольшому домику на берегу озера, встретили некрасивую женщину с длинными прямыми волосами, убранными в сложную причёску, с бледной кожей и красивыми серо-голубыми глазами. Одетая в полосатое платье, украшенное несколькими шкурками животных, она тихо сидела на камне, перебирая в руках лоскут плаща князя. Поляна вкруг дома была усеяна белыми перьями, а в воздухе стояла чудовищная тишина. Домислава узнала Даниелу сразу, хотя со дня их последней встречи прошло так много лет. Она призналась в том, что убила князя, когда тот убил лебедей, ставших её семьёй много лет назад. Запрещая себе плакать и прощать любимую некогда подругу, Даниела приговорила ведьму к смерти на костре. Услышав о своей участи, Домислава принялась проклинать княжну и весь её род. Она выкрикивала слова проклятия и пророчества будущих жизней до тех пор, пока не задохнулась в дыму. Едва она смолкла, с крыш поместья сорвалась стая воронов и заклевала княжну Даниелу насмерть. **** — Цыганка сказала, что изменить судьбу вряд ли удастся, и ты, нынешнее воплощение ведьмы Домиславы, вольно или невольно, рано или поздно меня убьёшь… Закончив рассказ, Даниел переводит взгляд с тёмного ночного неба на собеседника. Домагой сидел, глядя в сторону. Сосредоточенное выражение лица намекает на безразличие к полученной информации, но по вмиг побледневшим щекам текут слёзы. Все кошмары последних лет представились перед внутренним взором во всех кровавых подробностях. И обрели новый ужасающий смысл… — Я не хочу, — приглушённый страхом и осознание шёпот. — Вряд ли кто-то, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти, хочет убить кого-то, — поддавшись неожиданному порыву, Даниел подаётся ближе, проводит пальцами по высокой скуле собирая солёную влагу. — Она сказала прийти с тобой вместе на следующий день, но мы проиграли и вылетели… В прямом и переносном смысле… — склонив голову набок, наблюдает, как Вида пару раз медленно моргает, быстро трёт ладонью глаза, вскакивает на ноги, отряхивает с джинсов песок. — Пошли! — велит он уже совсем другим голосом. — Уже поздно, завтра вылет, хорошо, что после обеда… Я хочу побыть с тобой! Они медленно гуляют по широкой пустынной улице в сторону отеля, снятого хорватским футбольным союзом для сборной. Пальцы переплетаются сами, как это порой бывает, когда два близких человека так сильно боятся потерять друг друга. Переплетаются, да так и остаются изучать друг друга. Смуглые сильные, по тонким и бледным. Тепло скальных заливов и прохлада равнинного тумана… Долгие ласки выматывают больше, чем полтора часа на поле с последующей продолжительной прогулки. Даниел не понимает, как так вышло, что короткое соприкосновение губ на пороге чьего-то номера прекращается лишь через полчаса в постели. — Как собираешься меня убивать в этой жизни? — с нервной, кривой улыбкой, выражающей все чувства, от предельной нежности до беспредельного страха спрашивает Даниел, перебирая длинные светлые волосы в то время, как Домагой изучает губами его шею. Тот вскидывается, смотрит внимательно прямо в глаза, и Даниелу кажется, на него смотрят все убийцы из всех кошмаров за все годы. Но это почему-то совершенно не пугает его. — Я думаю, перед рассветом мы возьмём в прокате дорогую машину и, выпив бутылку шампанского и выехав на побережье, где были сегодня, не справившись с управлением, сорвёмся в пропасть, — очень серьёзным и разморённым одновременно голосом произносит Вида. — Вместе? — недоумённо морщится Субашич, невольно вспоминая мучительную и сладкую смерть Камико под музыку Kiss. — Я не знаю, как смогу жить без тебя, — честно и грустно, с мягким щекотным прикосновением коротких пушистых ресниц к ключице. — Умрём вместе. А в следующей жизни будем умнее и узнаем, что делать… — Дурак, — хрипло от накативших эмоций сообщает Даниел, отвесив белобрысой башке щелбан, но, почувствовав на груди слезинку, гладит тонкие липучие волосы, запрокидывает голову, медленно втягивает носом воздух. — Спи. Пока мы вместе, нам не снятся эти сны… На первом этаже низкорослой гостиницы с видом на большую улицу с одной стороны и симпатичный сквер — с другой, в небольшом круглосуточном кафе с широкими, затянутыми мягкой тканью подоконниками. На одном из подоконников сидит красивый молодой мужчина с отросшими прямыми светлыми волосами. Волосы мокрые, а от того — золотистого оттенка. Красивого кошачьего разреза серо-голубые глаза устало прикрыты. Впервые за последние много лет, почти всю жизнь, с тех пор, как маленьким детям начинают сниться сны, он не видел снов всю ночь… И, наверно, именно потому проснулся ещё до рассвета и сбежал, выбравшись из-под тяжёлой горячей руки. Зайдя в зал, Даниел замирает на мгновение, анализируя свои мысли и чувства. Совсем недавно ещё он жил с постоянным чувством невосполнимой потери и испепеляющего чувства вины. Он так быстро привык к жизни с двумя близкими людьми, что необходимость отвыкать буквально остановила саму жизнь. Антония потратила уйму сил на то, чтобы по крайней мере вернуть супруга на поле. Там за дело взялись психотерапевты, тренеры, друзья… Но максимум, чего удалось добиться — загнать все эти мысли и чувства глубоко внутрь. Вырастить из них раскидистое дерево ритуалов, обычаев, законов. И вдруг сейчас, прямо сейчас, сегодня (хотя, скорее всего, ещё вчера) с тихим скрипом переворачивается какая-то страница жизни. Всё меняется. Раз и навсегда… — Куда сбежал? — садясь рядом, Даниел сразу обнимает Домагоя за плечи, и тот сразу жмётся к нему не открывая глаза. — Сейчас тренер выйдет водички попить — мокрого места от нас не оставит… — Уже почти 7… Так и так скоро вставать, — горячим выдохом в ключицу. — Пойдём отсюда? Бариста только в 9 придёт, а я кофе хочу. Круглосуточное кафе обнаруживается в двух улицах от отеля. Едва заступивший на смену бариста быстро готовит два больших американо для единственных посетителей, послушно размораживает в микроволновке два круасана. Через 5 минут здоровается ещё с кем-то, отворачивается к автомату… Цыганка, та самая, Даниел аж просыпается окончательно, узнав её, на этот раз одета в самые обычные джинсы, на поясе которых завязан яркий платок, майку и лёгкую ветровку. Металлические браслеты на одной руке легко звенят, когда девушка поправляет огромную серьгу, зацепившуюся за ворот. Пластиковые на другой — со стуком съезжают к локтю, когда она машет бариста, требуя отметить два американо с краусанами. — Что Вы здесь делаете?! — от испуганно-удивлённого возгласа Субашича бариста чуть не подпрыгивает, подавая цыганке её кофе. — Ездила к родственникам, вот, решила зайти, кофе выпить, — усмехнулась цыганка. — Так, этим двум чай зелёный завари, только без ситечка, без фильтров, прям как дома, заварку прямо в чайник. Кстати, рада знакомству, птичья королева Домислава! — Снимите проклятье, — устало произносит Домагой. Если бы не давление знания, что рядом с ним сидит чуть не единственная возможность избавиться от кошмаров и, хуже того, неизбежности гибели Даниела, возможно, он не постеснялся бы ответить на дерзость. Бариста ставит на стол большой стеклянный чайник, внутри которого красиво плавают, медленно разворачиваясь крупные чайные листья, и две круглые, идеально белые чашки. Цыганка быстрым движением перемешивает чай и разливает его по чашкам, настойчиво вручает футболистам. — А проклятия больше нет, — медленно произносит гадалка, глядя в пространство. Быстро моргает, возвращаясь из транса, смотрит на парней, заинтересованно хмыкает. — Пейте чай и рассказывайте, чем занимались вчера вечером и сегодня утром? — Сексом, — независимо отзывается всё тот же Домагой. — Не преувеличивай, — улыбается Даниел, бросив на внимательно наблюдающую за ними цыганку. — Мы вырубились на стадии поцелуев в шею. — Дело не в сексе… Если бы дело было в отношениях, японские девочки с этим бы справились. Давайте чашки, сейчас посмотрим, в чём дело! — А ты знаешь, что значат их имена? — негромко спрашивает Даниел, передавая цыганке чашку с прилипшими к белоснежным стенкам крупными чайными листочками. — Ага, гуглил как-то, — отзывается, поспешно допив чай, Домагой. — Учитари значит «строящая дом», а Камико — «дочь Бога». — Выходит, им всем давали имена, схожие с вашими? — всматриваясь в чашки, медленно произносит цыганка. Чаинки складываются медленно в абстрактные картинки, в которых при желании можно увидеть всё, что угодно, от Кубков клубных чемпионатов стран, в которых им выпало играть, до серебряных медалей Мундиаля. От прозрачных вод побережья богатейшей страны Европы, до высоких гор страны самой южной… — Верно, — кивнув, Даниел находит взглядом бариста. Тот спокойно готовит эспрессо для первого спешащего на работу гостя, сетующего на маленькую зарплату. — Эмерик, значит «домашний», Кирилл — «хозяин», тигр и кролик в разных странах считаются священными животными дома, семьи. — Да, а Тео можно понимать как «Бог» или «подарок Бога», равно как и имя Дарья. А лис? — Я слышала, что в некоторых сербских селениях в старину лисиц чтили как проводников между миром живых и мёртвых, — оторвав, наконец, взгляд от хитросплетений рисунком чайных листиков, цыганка ставит чашки перед собой, снова хватает свой недопитый кофе. Браслеты при этом так громко стукаются друг о друга, что перекрывают сигнал колокольчика, висящего над дверью кафе. — Чаинки говорят, что дело в каком-то слове, которые вы оба сказали друг другу в одном и том же значении. Вспоминайте, о чём болтали? — Это может быть что угодно, — Даниел не знает, что его поражает больше, скорость, с которой в ранний час реагирует на всё гадалка (в конце концов, на другой стороне земли, если верить в то, что цыганка действительно гостит здесь, в маленьком курортном городке у родни, ещё и вечер не начинался), или, что он сам на силу может соединять слова в предложения, буквально физически ощущая, как разум теряет связь с реальностью — У большинства слов одно, максимум два значения… Цыганка жмёт плечами, допивая свой кофе, снова берётся за чашечки из-под чая, крутит их, заглядывая то в одну, то в другую, потом ставит рядом под каким-то только ей понятным углом, хмурится, хватает парней за руки, прислушивается к чему-то, перебирая горячими после горячего напитка пальцами по коже, вслушиваясь в пульс обоих. — Это слово «вместе», — озвучивает её догадку Даниел, через прикосновения горячих пальцев чувствуя сердцебиение сидящего напротив Домагоя. — Я сказал, что кошмаров нет, когда мы спим вместе, а потом, когда спросил, как погибну в этой жизни, Домби сказал, что мы умрём вместе на этот раз. — Когда в следующий раз попадёте в беду, постарайтесь не мотаться при этом по всей планете, — по-доброму улыбнувшись, произносит цыганка и, порывисто встав, быстро покидает кафе.