Сквозь века

— Знаешь, что такое «кармическая связь»? — негромко спрашивает Домагой, когда они остаются с Иваном в комнате одни. Визитёры — капитан и его верный ученик удалились, мотивируя прерывание увлекательного разговора о том, как было бы круто стать Чемпионами мира скорым отбоем. На улице давно стемнело, хотя город, как и положено современному мегаполису, не спал. Тем более, теперь, когда всемирный праздник игры, признанной здесь всеобщей религией и видообразующим признаком, обосновался на его улицах на целый месяц. — Нет, — Ракитич смотрит в отражение в тёмном окне и исподволь любуется огнями далёкого причала, рассыпанными по собственному тёмному силуэту. — Это, когда из века в век, из жизни в жизнь ты встречаешь человека, которого убиваешь в собственных снах из жизни в жизнь, из века в век… Кошмары усиливаются, когда за соседней дверью гаснет свет. Они точно усиливают друг друга, превращаются в затянутый и запутанный хоррор. После непродолжительного, но содержательного разговора в рекреации на сборах Домагой почти перестаёт сомневаться: эти сны — одни на двоих, и эта жизнь не принесёт ничего нового… — Ложись спать, — вздыхает Иван, ворочаясь уже под своим тонким одеялом, призванным не то спасти от ночной духоты, не то защитить от разбушевавшихся кондиционеров. — Тренер сказал, что, возможно, выпустит тебя на поле завтра. Так что, тебе лучше выспаться. — Выспаться… — эхом отзывается, опуская глухие жалюзи, Домагой. Иван, конечно, не знает, что значит для него это слово… **** Смотреть, как клиент корчится в муках, нет никакого желания. Красивая как сама смерть маленькая бледнолицая проститутка быстро и сосредоточенно укладывает в сумочку золотые украшения, потрошит увесистый кошелёк. Подобрав с пола свои перчатки, тщательно протирает ими все блестящие поверхности. Она знает, что вряд ли её вообще станут искать, но всё же лучше не рисковать. Она знакомится с этим мужчиной несколько часов назад за барной стойкой. Сначала она не предаёт значение крупному чёрному в светлом костюме, интересующемуся громкой музыкой, тёмным ромом и сладкими закусками. Потом понимает, раз он платит за напитки и за себя, и за неё, и ещё за парня, который просто рассказал ему, где купить одну редкую пластинку, у него есть деньги. Быстро уговаривает его пожалеть маленькую белую нимфу в этим аду чёрной музыки и странных нравов. Быстро уговаривает взять за руку и увести из этого мира… Город поглощает без возврата любую жертву, которую ему предлагают. Принимает и сам решает, какую, а, главное, как выполнить ту или иную просьбу. И какую запросить мзду. У маленькой Весты город отбирает родителей и дом. Каждую секунду, проведённую на улице, она просит город, хотя называет его Богом, только о том, чтобы скорее обрести работу и дом. И город слышит её. Он забрал всё, что у неё было кроме огромных светлых глаз, точёной фигурки, густых белых волос. Она пользуется этими качествами не задумываясь, уже к шестнадцати годам, зарабатывая немалый авторитет среди знакомых на улицах и не только. Сегодня ей восемнадцать. И только сегодня она понимает, как опасен путь, на который она встала. Мануш показывает, как силён ещё на улице, когда сжимает пальцами её челюсть. Потом, поднимаясь на второй этаж многоквартирного дома, скрывающего за своими тонкими стенами все тайны своих жильцов, пытается подхватить свою маленькую жертву на руки, но та не даётся, лишь порвав о его перстень чулок. Оказавшись в квартире, он бросается на девушку, стремясь сломать как можно скорее её фарфоровую красоту, присвоить, уничтожить… Веста убеждает себя в том, что не смотрит, что хватает со столика, чтобы защитить свою жизнь и остатки чести. Мануш не убеждает себя ни в чём. Только смотрит ошарашенно на ручку ножа, сжимаемую маленькими пальчиками. На тонкую струйку крови, текущую по белой ткани дорогой рубашки. Веста смывает кровь с рук, застирывает край платья, засовывает в сумочку поверх украшений порванные чулки. Оглянувшись на пороге, она видит уже остывающее тело пожилого крупного негра, который слишком любил маленьких девочек, деньги и джаз… **** И даже не ясно, почему именно так сильно всё это пугает. Кровь на руках — сильных, мужских, подёрнутых лёгким загаром и редкими рыжими веснушками, с длинными пальцами со сбитыми тонкими ногтями, — мерещится до самого обеда, когда рядом, наконец, оказывается Даниел. Утром тренер устраивает ему выволочку за неразумное поведение. Преступность на улицах зашкаливает, и принадлежность к футбольному миру не защищает ни от грабителей, ни от насильников. В связи с этим на территории отеля вводится ещё более строгий контроль, комендантский час. — Что тебя потащило вчера на улицу? — недовольно ворчит Домагой, нехотя ковыряя обед. Отвратительный, затрагивающий всю нервную систему, доводящий до тошноты и панической атаки кошмар портит настроение и отравляет позитивный взгляд на жизнь. Даже обещание тренера выпустить на замену сегодня побегать хоть десять минут не может заставить улыбнуться. — Сам не знаю, — отвечает Даниел. — Мистика какая-то. Зато я встретил одну женщину, цыганку, прикинь! И она рассказала, что со мной происходит и что с этим делать. Знаешь… Но договорить мешают одновременно появляющиеся словно из воздуха, мечущие друг в друга молнии из глаз Вукоевич и Плетикоса. — Если кто-нибудь не придумает, что делать с этим грёбанным контролем, я взорвусь после матча к чертям собачьим! — кипит Огнен. — У нас сильная команда и отличный тренер, — в один голос с ним твердит Стипе. — Я не понимаю, почему мы с таким трудом вытягиваем победы каждый раз! Поговорить откровенно о мистике и цыганах в присутствие старательно привлекающих внимание каждый своего друга становится невозможно, и они решают, что поговорят позже… Но это не удаётся до самого матча, до и после которого не выдаётся ни одной секунды остаться наедине. После выходки отдельных граждан некоторое время назад плотное кольцо журналистов сжимается вокруг команды, заставляя держаться всем вместе и подальше не только от СМИ, но и болельщиков… Сумбурные сборы и горький от слёз чай… You: Как добрался? Дневную духоту разрядом грома смывает сильнейший ливень. От ударов косого ливня в окно собака вскакивает со своего места под столом и забивается под кровать. Небольшой, похожий на терьера старый дворовый пёс, прошедший с хозяином всю Европу от старшей школы в Осиеке, минуя строжайший ветеринарный контроль в Ливеркрузене, до маленькой квартиры в старом доме в Киеве. Suba: Хорошо, спасибо! Приезжай? В Монако тепло, но не душно. С моря тянет прохладой и завтрашним дождём. Ласковым и непродолжительным, после которого трава на поле ломанёт в рост так, что придётся стричь её два раза в день. Чай в чашке остывает на балконе быстрее, чем хочется, но читать в доме кажется преступлением против природы. По крайней мере, пока сумерки ещё не мешают читать. You:: Вряд ли… Прости ((( You: Ты так и не рассказал, что сказала цыганка? Сегодня придётся снова спать одному. Здесь всё время толпа гостей, новых друзей и приятелей, с которыми знакомят друзья и знакомые старые, но на ночь не остаётся почти никто и никогда. Suba: В СМСках не расскажешь… Но день неумолимо сокращается, и зрение уже приходится слишком напрягать, чтобы различать чёрные буквы на белой бумаге, а белые буквы на чёрном фоне слишком режут глаза. Приходится вернуться в комнату, прикрыв за собой дверь, зажечь ночник в большой гостиной, уютно устроиться в кресле, только теперь заметив, что оставил книгу на балконе. You: Давай позвоню? Никто не остался на этот раз. Когда гости были на прошлой неделе, от кошмара, пришедшего совершенно неожиданно, на границе яви и сна почти сразу после того, как один из гостей, в конец обнаглев, покушается на хозяйское тело, не спасает ни самообладание, ни алкоголь, замешенный на безвредных для допинг-проб таблетках, ни тяжёлая рука поперёк тела. Только вот гость не реагирует никак на сдавленные рыдания и хриплое дыхание, продолжая спать, сжимая тонкое тело как плюшевую игрушку. Suba: У тебя уже полночь. Ложись спать? Suba: Как сейчас с кошмарами, кстати? Минут сна слишком ценны для каждого из них, чтобы тратить их на болтовню. Утром каждый из них поднимется по будильнику, вряд ли сомкнув хоть на минуту глаза. Даниел выпьет кофе. Домагой — чай. You: Так же… Мне ничего не снилось только, когда у тебя на плече в самолёте туда уснул. В Киеве до самого утра будет идти дождь. Suba: Мне тоже… В Монако утром выглянет солнце… **** У них давние отношения. Хозяина и его собаки. Собака — большой чёрный пёс с длинной лохматой шерстью. Эмерик не хотел брать щенка после трагической гибели предыдущей собаки. Но Тео завёлся сам. Просто появился в один прекрасный момент маленьким чёрным комочком спутанной шерсти на пороге, истошно пищит, оказавшись на руках человека, а, пригревшись, зевает ещё беззубым ртом и жмётся к длиннопалым рукам каждую ночь. Через год Тео уже весит почти как сам Эмерик и может, наверно, уронить своего хозяина, да понимает своей широколобой бошкой, что хозяин стар и измотан ранами прошлых войн, хромает, припадая на ногу, ходит только опираясь на костыль. Эмерик понимает, что Тео предпочёл бы хозяина, который мог бы побегать с ним, не забираясь ради того, чтобы выбраться за пределы дачи на лошадь. Но Тео рад и этому. Огромный, лохматый, толковый пёс, он одинаково счастливо гоняет гусей и распугивает в поле овец и крался по топкому болоту, чтобы принести труп метко подстреленной хозяином уткой. Эмерик называет Тео подарком Бога ещё и потому, что тот сам, безо всякой команды, с первого раза запоминает маршрут от их дома на взморье до рынка и обратно. Уже в полтора года сам уходит туда с корзиной на шее и заложенным за ошейник кошельком, а возвращается со всеми необходимыми продуктами… Так проходит шесть лет. Как любой инвалид наполеоновских войн, Эмерик стареет быстрее других. Чувствует физически, как дряхлеет тощее тело, перестаёт сгибаться раненое когда-то колено… Он хуже видит и уже почти не слышит. И надеяться ему остаётся только на себя и свою собаку. В тот день Эмерик не хочет выходить из дома. Но запасы иссякли, на охоту они не ходят уже больше года, и мясо приходится покупать в соседнем селе. Хорошо ещё, лошадь, старая и дряхлая, ещё не пала и доблестно подставляет спину под седло. Тео бежит впереди лёгкой собачьей рысью, отведя расслабленно назад полустоячие уши и размахивая пушистым хвостом. Эмерик смотрит перед собой, доверяя прекрасно знающей, куда идти, кляче. Ещё несколько лет назад, перед тем, как погибла их предыдущая собака, он был уверен, что дряхлость минует его… Но вот уже подводят не только старые раны, но и всегда уверенно сжимавшие оружие пальцы, верные в охоте и дозоре глаза, чуткие к командам генералов и нежностям женщин уши. Думая обо всём этом, Эмерик не сразу замечает, что на лесной тропе они больше не одни. А, заметив, понимает, что попал в настоящую беду. Тео стоит на тропинке, опустив голову и распушив хвост. Он видел волков раньше, но никогда не сталкивался с ними нос к носу. Особенно с волком с искажённой судорогой мордой, сильно прижатыми в ярости ушами, тянущимися до земли толстыми нитями пенистой слюны. Последнее, на что рассчитывал в своей жизни Эмерик, это умереть от зубов бешеного волка. Запоздало сообразив, что перед ней старинный враг всех лошадей, кляча пятится назад, оступается на камень, проседает на задние ноги. Не удержавшись из-за заклинившего не вовремя колена, Эмерик рушится с лошади навзничь и теряет сознание пару минут. А, очнувшись, видит страшное: Его верный Тео и бешеный волк, в едином серо-чёрном клубке безжалостно рвут друг друга кровью наказывая друг друга за дерзость покуситься на эту дорогу, этот лес, этот воздух и этот свет. Волк истощён болезнью. Он не ел уже несколько дней, и умер бы сам к концу недели, не встреться он с молодым псом, выросшим на диком мясе и деревенском хлебе, парном молоке. Проходит всего несколько минут, но для Эмерика они длятся как часы. Неподвижно лёжа на земле, он наблюдает, как его верный друг выходит победителем из этой схватки. От полученных ран волк валится на землю, разжимая окровавленные челюсти. И Эмерик понимает, что самое страшное происходит именно сейчас. Прихрамывая, Тео подходит к хозяину, тычется перепачканной в крови бешеного зверя мордой в плечо, побуждая того всё-таки встать и пойти искать лошадь. Он не знает, что заболеет уже к вечеру, а через несколько недель станет не менее опасным, чем убитый им волк и будет сеять смерть пока не умрёт от истощения и жажды где-нибудь в тёмном овраге. Но это знает Эмерик. Знает, понимает, что не может этого допустить. Что должен будет совершить самое страшное предательство ради спасения многих жизней, и, в том числе, своей. Ухватив собаку за ошейник, он подтягивается на крепкой шее, чтобы сесть, треплет по загривку пса, вытаскивая из сапога небольшой кортик. — Мы встретимся ещё, мой друг, — говорит он тихо, расправляя густую шерсть. — Я верю, ты будешь ждать меня на Страшном Суде у престола Божия… Кортик входит в горло собаки по самую рукоять. На белую кожу Эмерика льётся кровь. Последнее, что видят глаза старика — немой вопрос в чёрных собачьих глазах: За что?.. **** Домагой просыпается резко, с вскриком. В холодном поту и слезах. Вытягивает ногу, чтобы нащупать похрапывающее тело пса на одеяле, как привык делать это, когда приходит время этого сна. И понимает, что пёс не храпит. И не дышит вовсе. Взгляд на телефон. Три часа ночи и СМС, пришедшее только что: Vilo: Что случилось? You: Собака умерла. Vilo: О, боже, нет! : -( You: Не вздумай плакать! Это моя собака, не твоя! You: Как ты вообще поняла, что что-то случилось? Vilo: Проснулась от чего-то и поняла, надо тебе написать. You: Спасибо. Vilo: Последний конкурс, последние съёмки, последний договор. С 1го сентября я официально безработная и еду к тебе, понял? You: Не надо… Vilo: Надо. Тебе без меня плохо. Я тебя люблю. Маленький, похожий на терьера уличный пёс оцепеневшим комочком лежит в ногах. Перевернувшись, Домагой гладит быстро остывающую, индевеющую шерсть. Эта собака не имеет ничего общего с собакой из сна. Но вместе с ней из жизни уходит что-то важное. И наступает новый этап жизни. Каждый раз, когда речь заходит о том, что сказала гадалка, Даниел замыкается и быстро меняет тему. В условиях, когда поговорить удаётся только по телефону да тормозящему скайпу, такое поведение пугает ещё больше, чем, если бы Субашич жил по соседству. Возобновление сезона, игры, люди, переезды. Порой даже удаётся немного поспать, не наевшись таблеток. Исход снов всё равно предрешён. Они пугают постоянством, выкручивают нервы. На них реагирует весь организм, вне зависимости от степени знакомства сюжета. Нередко на яву нахлынывают приступы тошноты от воспоминаний об обилии крови в сюжете, приходившем накануне ночью. Порой флешбеки такие сильные, что похожи на галлюцинации. Порой даже мешающие на поле. Здесь много друзей, отлично принимающий коллектив, тёплая атмосфера. Но ни с кем из них нельзя поговорить о кошмарах. Даже человек, успевший стать ближе чем брат, быстро закатывает глаза при попытке пожаловаться на очередную бессонную ночь, не спрашивает и, кажется, даже запрещает остальным интересоваться происхождением синяков под глазами. Так и идёт некоторое время: изматывающие тренировки, яростные матчи, то гости, то в гостях, кошмары и флешбеки, постоянные мысли, что такого ужасного знает Даниел, что не хочет об этом говорить… И очень быстро разум ожидаемо начинает съезжать на последнюю мысль при любом удобном случае. И что самое забавное, не мучит и не влияет на нормальную жизнь. Наоборот, помогает проще относиться что к кошмарам, что к неудачам. Придаёт сил. Заставляет не только жить, но и побеждать. — Мы такими темпами чемпионами станем, — смеётся Огнен. — Тебе полезно быть влюблённым. Слова друга вызывают протест ровно одну минуту. Потом Домагой думает о Даниеле. И только потом об Иване, свежекоронованной мисс Хорватия, собирающейся перебираться в ближайшем будущем из относительно благополучного Загреба в неизведанный и пугающий Киев. **** Наверно, это было бы самым лёгким переживанием, если бы тело не чувствовало всё настолько ярко. Как в тело человека, маленького мальчика, случайно заблудившегося в этом лесу, входят, разрывая плоть, клыки. Тигр не знает названий стран и растений, не понимает и не хочет понимать, что человек — венец природы. Он слышит выстрелы и пугается их, помня, что их сопровождает боль и смерть. Он помнит, что выстрелы означают людей. И что люди стреляют друг в друга чаще, чем в тигров. Но, видя человеческого детёныша, он понимает, что это отличная и лёгкая добыча. Тигр не знает, что по закону жанра малыша, пухлого, черноглазого, темнокожего, должна спасти пантера, вырастить и выкормить волки и медведь… Тигр не знает, что ребёнок не выживет в природе, и съесть его — лучший выход из существующего положения. Он только бросается распрямившейся пружиной, выпущенной из мушкета пулей, вперёд, сбивает с ног малыша, мгновенно сворачивая ему шею. Длинные изогнутые втяжные когти окрашиваются алой кровью. Клыки погружаются в мягкое ещё, сладкое, совершенно не жирное мясо. Тигр не рвёт тёплое мясо, а режет его острыми зубами, быстро глотает, не различая мышцы и внутренние органы, стремясь насытиться как можно скорее. На внутренней стороне левой лапы тигра небольшой шрам, оставленный выпущенной из мушкета пулей. Но тигру неведомо понятие мести. В мире, где всё чаще звучат залпы орудий, он всего лишь хочет есть.