Панихида нервам Геджутеля

      Раннее утро, невзирая на привычную ввиду своего постоянства безмятежность, пролило на голову Геджутеля колючую морось тревожного предчувствия. Оно, собравшись в грузную мрачно-серую тучу, зависло над каджу, надоедливо барабаня тяжёлыми каплями во время завтрака, и летело за ним по дороге к Лорду. Даже преследовало его, когда он направился к Ноблесс, ведомый праведным порывом восстановить справедливость после вчерашнего инциндента с дождевыми червями, невесть как отбретшими крылья и стремительно наполнившими особняк через приоткрытую форточку. Червей выгнать удалось, но лишь в сад, а незримые когти, скребущие сейчас по сердцу с отвратительно-истошными серенадами, нет. Глас интуиции, сколь пронзительно он бы не кричал, Геджутель воспринимать категорически отказывался, внимая исключительно разуму и несмолкаемой жажде морализаторства. И то, и другое сейчас несло его вперёд, в обиталище дракона, вольготно расположившегося в замке принца и шипящего на всех, кто посмеет хотя бы заикнуться о том, что пора бы его оттуда выдворить, а уж пламенем колкостей он одаривал каждого приходящего. И вот же парадокс, гостей в особняке Ноблесс после появления златокудрого аспида стало больше. То ли на зверюшку диковинную поглазеть приходят, то ли запас нервных клеток истощился не только у Геджутеля.       Около двери в особняк предчувствие в ужасе вскричало, моля в безутешных рыданиях хоть раз обратить на него взор, но, услышав шаги и тихий скрип старых петель, отползло в сторону, махнув рукой на каджу, мол, «я своё дело сделать пыталось, справляйся дальше без меня».       — Добрый день, — доброжелательная улыбка окупировавшего дом Ноблесс человека осекла голос разума от самодовольного осознания своей правоты. — Какая удача, что вы решили зайти именно сейчас, — улыбка стала шире.       — У меня серьёзный разговор к Ноблесс, — где-то среди мыслей затерялось сожаление о том, что праведный гнев не смог подождать ещё хотя бы день.       — А у меня серьёзный разговор к вам, — Франкенштейн распахнул дверь, жестом приглашая Геджутеля войти. — Я скоро вернусь, — человек неспешно ушёл на второй этаж. Предчувствие в последний раз приглушённо пискнуло и скрылось, оставив каджу наедине с представшей перед ним картиной и растерянным разумом, не желающим входить в резонанс с глазами.       Глава клана Кертье, натянув маску практически до самых глаз, неуклюже орудовал длинной палкой, с кончика которой свисала сероватая тряпка. Нахмуренные брови и преисполненный сосредоточенности взгляд создавали явственное ощущение, что пол, по которому Рагар водил сей конструкцией, был сделан не из дерева, а из сплющенных и ровно уложенных брусочками врагов Лукедонии. В чём перед главой клана Кертье так сильно провинился паркет, Геджутелю, возможно, и было любопытно, но сейчас сознание заполнило собой позорное в своей трусливости желание покинуть особняк кратчайшим из возможных путей. Отчего в голове почтенного каджу возникли столь недостойные мысли, и почему его взгляд от звука шагов уже почти полноправного хозяина особняка зацепился за ближайшее окно, большое и маняще-приоткрытое, не знал в тот момент даже сам Геджутель. Зато знало предчувствие, злорадно хихикавшее в тёмном и пыльном углу его души, куда оно с глубочайшей обидой удалилось.       — Прошу прощения за ожидание, — в словах предельная вежливость, в улыбке — учтивость, а в глазах у человека едва проглядывался коварный блеск, который Геджутель, непроизвольно косящий взором на ручку оконной рамы, заметить так и не смог. — По некоторым имеющимся у меня данным, здоровье Мастера зависит не только от количества использованной им силы, что вызывает, к тому же, и анемию из-за её происхождения и форм проявления, но и внешними факторами, включающими в себя не только экологические с моральными, но и окружающую его бактериальную среду…       Мозг Геджутеля начал притормаживать на второй минуте проникновенной речи человека о микроорганизмах, обитающих в каждой мирно лежащей на полке пылинке, которая могла бы заставить любого, кто обладает достаточными знаниями биологии, нервно озираться, чтобы поглядеть, не пролетает ли мимо какая-нибудь бацилла. Почтенный каджу, к счастью, с сей человеческой наукой знаком был не настолько близко, чтобы понять хотя бы половину из сказанного. Потому на третьей минуте всё, что ему оставалось — кивать с понимающим видом, чтобы не потерять вдобавок к сути разговора ещё и лицо перед человеком.       — И, проанализировав сложившуюся ситуацию, я пришёл к выводу, что улучшить состояние Мастера можно лишь создав вокруг него свободное от вредоносных микробов пространство. Однако сделать это в одиночку я вряд ли сумею, поэтому я решил объединить усилия, предположив, что состояние Мастера волнует не одного меня. Думаю, вы не откажете мне в помощи, — договорив, Франкенштейн быстро сунул Геджутелю в руки свёрнутый в большой рулет ковёр, протянул ему нечто плетёное, закруглённое на конце, и указал на дверь.       Любые возражения, закрутившиеся уже было на языке Геджутеля, слетели с него, сбитые одной лишь брошенной человеком фразой, из-за которой отказ выполнить работу, которую обычно поручают слугам, выглядел бы как равнодушие к судьбе и здоровью Ноблесс. Проходя мимо небольшого участка земли за особняком, возделанного и усеянного взрастающими побегами, Геджутель заметил между грядок дочь Лорда. Подвязав мешающие волосы длинной лентой, Раскрея старательно выдёргивала из почвы сорные растения, сверяясь с потрёпанным томиком, который она держала в свободной руке. Мысленно осыпая Франкенштейна, осмелившегося склонить наследницу престола к подобному времяпрепровождению, разнообразнейшими лестными фразами, непременно поправшими бы честь каджу, реши он произнести их вслух, Геджутель развесил ковёр и, приняв полный важности вид, замер. Прошла минута. Две. Пятнадцать. Плетёная вещица не желала сообщать каджу о своём назначении. Гордость же упорно держала его на месте, не дозволяя обратиться к человеку. В конечном счёте, откинув загадочный предмет в сторону, Геджутель вытянул руку вперёд, и в ней, сопровождаемое ворохом искр, осевших на ковёр тёмными пятнами, возникло оружие духа. Раз микробы — это враг, то и бороться с ними следует как с врагом. А идти на врага с хиленькой плетёной ракеткой попросту смешно. Тут что-то посерьёзнее требуется.       От души размахнувшись, Геджутель вступил в безжалостный бой с незримой нечистью. Удары обрушивались неостановимым яростным потоком, пресекающим любые шансы пыли на жизнь. Глаза вдруг мимолётно застлала тьма. Лицо ощутило хлёсткую влажность, а в лёгкие ворвался ядрёный запах химикатов.       — Ну и что вы творите? Я пыль просил выбить, а не узор из дырочек. Почему пылевыбивалка валяется в кустах, а вы тут занимаетесь тем, что портите результат моего полёта в Персию? Я всё понимаю, Благородные консервативны и не любят перемен, но по-моему, здесь вы уже перегнули. Я не для того сюда новые ковры таскал взамен тех, что за века проела моль, чтобы вы и их приводили в такое состояние, — вокруг человека сгустилась неудержимая, почти осязаемая злость. Слова ударялись о воздух с тяжёлым металлическим лязгом. По разъярённому взгляду и упёршимся в бока рукам, в одной из которых было крепко зажато орудие поражения каджу — искупавшаяся в воде и каком-то чистящем растворе тряпка, можно было предположить, что эмоции захлестнули душу Франкенштейна настолько, что того не смутило даже, что удар и взывающую к совести речь он обрушил на советника самого Лорда.       — Мы говорили об уничтожении пыли. И если тебе так сильно не нравится результат моей помощи, можно попросить Ноблесс рассудить нас. Заодно тогда поговорим и об истреблении тех летучих, — Геджутель запнулся, подбирая наиболее точное и наименее резкое название для тех неординарных существ, — произведений научного искусства, что неожиданно залетели ко мне на огонёк.       — Добрый день, Геджутель. Что-то произошло? — тихий голос донёсся откуда-то сверху, как было выяснено секундой спустя — из окна второго этажа.       — Некоторые тут честно нажитое имущество портят, — Франкенштейн многозначительно покосился на Геджутеля.       — А некоторые честно нажитые нервы портят своими изобретениями и требуют от глав кланов помощи. А после того, как те, закрыв глаза на бессовестную их эксплуатацию, добросовестно выполняют работу, ещё и хлещут их мокрой тряпкой как, не побоюсь этого выражения, шелудивых псов! — негодование в душе Геджутеля вскипело и волнами полилось через край. Франкенштейн наглейшим из возможных образов сыграл на его репутации, принудив к неподобающему для каджу труду, а теперь срамить перед Ноблесс вздумал! Если до этого сдержанность ещё держала каджу в своих стальных объятиях, запирая возмущение внутри, то теперь её хватка ослабла.       — Так я ведь о здоровье Геджутеля беспокоился! В почтенном возрасте существам особенно нужно движение, чтобы остеохондроза и прочих хворей не появлялось. На тренировках пораниться случайно можно, организм уязвимый как-никак, а тут никаких опасностей, одна польза, — невозмутимо возразил человек.       — А тряпка и летающие черви тоже от болезней? — Геджутель с затаённой в глубине души надеждой на восстановление справедливости посмотрел на Ноблесс.       Рейзел же взял откуда-то, видимо, со стоящего близ окна стола чашку, взглянул на неё и со вздохом переместил взор на своего человека.       — Франкенштейн… Чай.       На следующий день Франкенштейн с торжественным видом вручил Геджутелю пузырёк, снабжённый распылителем. От червей. И даже принёс извинения за вчерашний инциндент, пусть и с лишённым всякого раскаяния видом. Как Рейзелу удалось добиться от человека этих действий, так и осталось для каджу тайной. И сколько бы он ни желал, чтобы применённым Ноблесс способом оказалось соответствующее злодеяниям Франкенштейна наказание, довольный вид последнего открыто намекал, что чаяниям Геджутеля сбыться не суждено.