Оттенки счастья

      Окурок издаёт противное шипение, соприкасаясь с кожей в том месте, где ещё кровоточит свежая рана, и тут же потухает. Энакин делает глоток пива прямо из алюминиевой банки и чувствует холод, царапающий пересохшее горло и леденящей волной стекающий к желудку. На самом деле он ненавидит вкус этого напитка почти так же, как и горечь сигаретного фильтра на языке, которую старается растворить в нём.       Окно раскрыто настежь, ещё осенний, но уже морозный воздух заполняет комнату. В тонкой чёрной футболке зябко, но Энакин просто ждёт, когда наступит сенсорная перегрузка и неустойчивый мир начнёт тонуть в ощущениях: холодно, горько, больно… мокро. С полным отвращением к себе Энакин размазывает запястьем руки ползущую по щеке солёную мерзость, даже не замечая, что оставляет на скуле кровавый след.       Всего этого по-прежнему недостаточно, чтобы заставить утихнуть второе эго, растворив — хотя бы ненадолго — в окружающем. Мелькает мысль о том, чтобы накинуть первую попавшуюся куртку, выйти наружу, бродить под сухим и колючим октябрьским ветром, купить новую пачку ненавистного горького «Парламента», словно раздирающего горло с каждой затяжкой. А может, заказать выпивку покрепче в баре, напиться до состояния, когда он уже попросту не сможет с ним бороться, и проснуться с отвратительным чувством тошноты в чьей-то незнакомой квартире, но ничего не помнить.       Он не сумеет оттереть с кожи отпечатки чужих пальцев и чужой запах, даже разодрав её до крови мочалкой в душе, но в голове по-прежнему будет крутиться только одно имя. Он бы с радостью вырезал его на руке, не будь совершенным кощунством по отношению к любимому имени так им распоряжаться. Шесть букв и ещё дефис, делящий их надвое.       Вместо них — ровно шесть кровавых полос на коже и залпом допитая банка этого омерзительного ледяного пива. Не самый удачный компромисс, но как минимум рабочий. Отпускает. Энакин отходит от окна и ложится на нерасправленный диван, уткнувшись лицом в его спинку.       Скайуокер не может точно утверждать, спал ли он или просто выпал на несколько часов из реальности, зависнув в совершенной пустоте, сменившей беспрерывный поток его сознания, но приходит в себя лишь в тот момент, когда его укрывают сверху одеялом.       «Не слышал шагов — значит, заснул», — определяет для себя Энакин эту сторону вопроса.       — Ты забыл закрыть окно, сквозняк гуляет по всей квартире, и как ты только заснул в таком холоде? — недоумевает Оби-Ван, но не злясь, а скорее заботясь.       Энакин не может ответить, поскольку даже не до конца понимает, о чём он говорит. То есть, чувствует, конечно, что пальцы у него буквально заледенели, как и каждая конечность в отдельности, но не ощущает холода, пока имеет возможность согреться присутствием Оби-Вана. Его возвращение домой всякий раз словно разгоняет тьму, в которой живёт Энакин (или, вернее сказать, которая живёт в Энакине), подобно лучам восходящего Солнца после бессонной ночи, полной кошмаров.       «Солнечный», — это было первой мыслью Энакина в тот день, когда они познакомились.       Тогда, после смерти матери, он искал соседа по квартире — вынужденная мера, когда ты одинокий фрилансер с нестабильным доходом и должен не только оплачивать счета, но и желательно периодически что-то есть — и договорился о встрече с потенциальным съемщиком на нейтральной территории.       Они сидели за столиком в баре и Энакин наблюдал за тем, как его новый знакомый с причудливым именем тонкими бережными линиями выводит что-то синей шариковой ручкой на белоснежной бумажной салфетке, всецело увлеченный этим занятием и лишь иногда кидающий на него короткие взгляды. Лишь когда они собирались уходить, Скайуокер, зацепившись взглядом за оставленную на столе салфетку, не без удивления разглядел в портретном наброске свои черты, завитки кудрей и шрам на скуле, прежде чем украдкой сунуть в карман.       — Когда ты вернулся? — сонно интересуется Скайуокер, оставляя вопрос без ответа.       — Два часа назад, Энакин, — Оби-Ван так неожиданно и резко называет его полное имя, обращаясь к нему, что Скайуокер невольно вздрагивает. — Дай мне руку.       Раньше, чем успевает сообразить, Энакин обхватывает раскрытую горячую ладонь Оби-Вана своей, холодной и отчего-то немного липкой. Кеноби разворачивает его руку ладонью вверх и осматривает предплечье, почти касаясь пальцами потемневших, уже запекшихся полос, рассекающих поперёк синие дорожки вен, но не задевая ран. Энакин знает, что он никогда не причинит ему боли.       Оби-Ван не задаёт вопросов «зачем?», «для чего?», или что там обычно принято спрашивать у пропащих вроде Скайуокера. Но смотрит на Энакина так, что тот ощущает в горле ком, подобный застрявшему в нём тупому ножу — без малейшего осуждения, но со всепрощающей, всепоглощающей нежностью, которой тот абсолютно не заслужил.       — Идём, я помогу обработать, это совсем не дело, — Оби-Ван говорит с ним тихо, вкрадчиво, как с испуганным ребёнком, тем самым лишая всяческой способности сопротивляться, и Энакин позволяет отвести себя в ванную.       В ванной Кеноби помогает ему смыть под тёплой проточной водой кровь, засохшую на коже грязными подтёками. В зеркальном шкафчике, в отражении которого Энакин успевает разглядеть свои покрасневшие воспалённые глаза и пугающе тёмную синеву под ними, не оказывается ни раствора перекиси, ни даже йода, зато обнаруживается старая нераскрытая пачка бинтов и остатки антисептика, который Энакин покупал для ухода за свежей татуировкой.       Обрабатывая раны Энакина, Оби-Ван не выпускает его ладонь из своей, придерживая её за тыльную сторону так, что она свободно покоится в его руке. Говорит что-то о том, что Энакин должен потерпеть, поглаживает раскрытую ладонь подушечкой большого пальца, плавно обводя линии, когда-то обещавшие Скайуокеру счастливую жизнь.       — Зачем? — Энакин сам задаёт вопрос, вертевшийся на языке, пока сидит на бортике ванны, смиренно протянув повреждённую руку в ожидании перевязки.       — Чтобы избежать заражения, — сидя перед ним на коленях и не поднимая глаз, поясняет с терпеливой улыбкой Оби-Ван, завораживающе ловкими движениями пальцев перебинтовывая его предплечье. — Раны не слишком серьёзные, но всегда лучше перестраховаться.       — Нет-нет, я имел в виду другое… Зачем ты возишься со мной, тратишь на меня время? Ты ведь понимаешь, что я сам сделал это, что я этого заслужил, — Энакин чувствует, как лезвие фантомного ножа в его горле начинает расти в размерах, и голос предательски хрипит, срываясь.       — Единственное, что я могу утверждать наверняка — ты не заслужил оставаться один, — Оби-Ван завершает перевязку изящным бантиком, скрученным на запястье Энакина из остатка бинта, и расправляет его пальцами.       Скайуокер сползает на кафель, бессильно утыкается в плечо Кеноби и вместо благодарности преданно трётся о него щекой и носом, чувствуя, как между лопаток ложится ладонь, а затем и вторая пристраивается на затылке немного настороженным жестом, словно в попытке приласкать цепную собаку. Не так уж и далеко от правды — Энакин не хотел быть таким, но слишком привык огрызаться и кусать протянутые руки. Он сжимает Оби-Вана в ответных объятиях, мнёт мягкий хлопок его рубашки пальцами, и не понимает, откуда в нём столько любви, если даже скайуокеровский внутренний демон, замолкнув, льнёт к чужим рукам в поиске тепла.       — Посмотри на меня, — Оби-Ван обхватывает лицо Энакина тёплыми ладонями, плотно прижатыми к холодным щекам, находясь в невыносимо доверительной близости от него, стирает подушечкой большого пальца маленькую каплю-слезу с нижнего века, смотрит в его глаза, почти уткнувшись в лоб Скайуокера своим. — Я могу как-то помочь тебе с этим справиться, или может, просто побыть рядом?       Вместо ответа Энакин хрипло и немного судорожно втягивает воздух через рот и дважды коротко кивает головой, а после подаётся вперёд, всё же прижимаясь лбом ко лбу Оби-Вана, слегка примяв его идеально зачёсанную, в отличие от собственных встрёпанных со сна кудрей, пшеничную чёлку. Совсем не время для нежности — всё это слишком напоминает собой немую отчаянную просьбу «полюби меня, защити от этой тьмы», а Энакин обещал себе не становиться тяжестью, грузом на чьих-то плечах… но жмётся плотно сжатыми губами к устам Кеноби, и это совсем непохоже на поцелуй в привычном понимании.       Того, что в этот момент ему ответят — мягко, без малейшего напора, но полностью забрав у него инициативу, касаясь одних лишь губ и не пытаясь вовлечь во влажный и глубокий поцелуй — Скайуокер не ожидает.