Σχίσιμο (Схисимо)

…Все, кого я люблю, все, катятся к гибели. «Осенняя история» (秋風記) Дадзай Осаму

 – Вас кто-нибудь встретит?  – О да, ожидаю целый эскорт!  – Прям так уж?  – За мной приедут друзья.  – Немного неожиданно.  – Хм, не помню, чтобы я говорил, что так уж беспросветно одинок, – Дазай оторвался от книги, по которой до этого внимательно скользил глазами, и, сильно жмурясь, посмотрел на человека, что высился над ним, но его было плохо видно из-за яркого солнца, впрочем, Дазай и не нуждался в том, чтобы в очередной раз изучать его внешность. Они уже столько раз общались, что он мог легко воспроизвести ее в памяти, описать самыми разными способами, при этом не уходя от оригинального образа. Он стер с уголка глаза выступившую из-за яркого света слезинку и захлопнул книгу, предварительно вложив в нее закладку, коей служил темно-красная лента, на конце которой болталась не особо приметная, но аккуратная серебряная цепочка из чередующихся крупных и мелких звеньев. – Мы давно знакомы, ну, как... Думаю, можно считать, что давно.  – Искренне рад за вас, – кивнул Мори-сенсей, присаживаясь рядом на скамейку и оглядывая залитый солнцем изумрудный газон, – Дазай теперь мог лучше его видеть. Его белый халат выпачкан красками, желтой и синей, в паре мест видны следы пальцев, совсем маленьких, детских, но Дазай так ни разу и не спросил, кому они принадлежат, предпочитая самому фантазировать на эту тему, вплоть до самых ненормальных теорий, хотя, возможно, все было гораздо прозаичнее. – Когда вернетесь домой, вы продолжите писать?  – Это единственное, что я умею, умереть с голоду – не самый приятный вид самоубийства.  – Согласен, – будто выражая глубокое понимание, кивнул Мори-сенсей. – Только не понимаю, почему вы не пишете от своего имени. Когда я захожу в книжный магазин и вижу, как эти авторы выдают ваши работы за свои, пусть вы и получаете за это деньги, я испытываю отвращение к литературе.  – И ко мне?  – К вам – смятение. Потому что я этого не понимаю.  – Я никогда не хотел быть писателем. Но раз уж кто-то впихнул сей дар мне в голову, надо куда-то его девать. Я иногда думаю, что мог бы сойти с ума, если бы не выкидывал все эти мысли наружу. Заказчикам нравится. Им даже толком не надо объяснять мне сюжет, лишь намеки, остальное я дорисовываю сам – ни разу не ошибся.  – Люди любят трагичные истории. С ноткой фатальности.  – К сожалению, их больше всего в моей голове.  – На последнем сеансе вы говорили, что не они являются основной причиной попыток самоубийств. Я попросил вас уточнить, но вы так толком ничего не сказали.  – Да, верно.  Молчание. Дазай выдыхает так, будто ему в самом деле стало легко на душе.  – Сейчас вас что-то беспокоит?  – Меня всегда что-то беспокоит. Если ничего не беспокоит – ты мертв, – Дазай, улыбаясь, запрокидывает голову назад и смотрит в небо, хотя глазам жутко больно от яркого солнца, зато ему приятно от того, что уголки глаз чуть увлажняются – это будто бы успокаивает. Обычно подобные ощущения точно можно было посчитать за настоящие, и он был уверен, что мир вокруг снова не сжался до его одиноких фантазий. – Сейчас меня волнует то, что пока я тут прохлаждался или лечился, как вы, сенсей, это называете, у меня скопилась уйма заказов. Я кое-чем поручил заниматься моему ученику, но едва ли он справится. Разве что сможет разгрести скопившуюся почту. Боюсь представить, сколько ее там набралось. Я столько дней уже нахожусь вне дома.  – Вы провели здесь два месяца.  – Да, но до того, как я решил вскрыть вены, некоторое время успел провести у знакомых в Токио, в Асакусе. У них там чудесный дом.  – Да, вы говорили. Чем вы там еще занимались?  – Медитировал.  – Не замечал прежде у вас подобной склонности, – Мори хмурится, будто пытается уличить его в какой-то лжи. Можно подумать, он давным-давно не прочел Дазая в ходе своих сеансов, когда пытался убедить его в том, что самоубийство вещь непрактичная. Интересный у него подход, только Осаму никак не мог взять в толк, какой прок от этого постороннему человеку. Даже если это его работа.  – Ой, да ладно. Там просто была целая куча дешевой выпивки. Хотелось отвлечься. Вы же знаете: Асакуса, богема, развлечения, театры – красивая жизнь.  – Прежде вы об этом не рассуждали. Об окружении.  – Вы не спрашивали, чего меня туда потянуло, верно? И вас больше интересовали мои истории. Не понимаю, что там такого притягательного.  – Просто гораздо приятнее было слушать их именно от вас, нежели тратить деньги на покупку книг шарлатанов.  – А вы, сенсей, вы пишите?  – Вам это было бы неинтересно.  – Даже не попробовали что-то показать, а уже отмахнулись, – вздохнул Дазай. – Я бы прочел что-нибудь. Я читаю для того, чтобы отвлечься. В книгах не так одиноко.  – И все же, если бы вы писали свою книгу, не для кого-то, не чью-то заказанную историю, если бы это была ваша, о чем бы она была?  Дазай молча смотрит на книгу в своих руках. Ему ее принесли из дома; купил у какого-то бедствующего торговца на одной из улиц Йокогамы, когда шел мимо, размышляя о том, насколько велики перспективы удачно утопиться у него на этот раз. А тут сидит этот дед, расстелив прямо на дороге на тряпье какое-то барахло. Хотя это только с виду. Испытывая искреннее любопытство, Дазай склонился, посмотреть, чего там такое у него интересное, обнаружив, что распродает дед не просто всякие безделушки, а явно дорогие вещи вроде старинных шелковых вееров или же кандзаси, которые уже облезли и потеряли свой прежний дорогой вид, однако явно материалы, из которых они были сделаны, определяли для них более высокую сумму, нежели просил этот дедуля. Осаму тогда даже поинтересовался, не принадлежали ли они каким-нибудь известным гейшам, на что тот оживился и принялся что-то там лопотать беззубым ртом, что понималось через слово, через два, но Дазай улавливал и даже верил в то, что у этих предметов богатая история. Он не рискнул тогда задавать вопросов о том, почему дед распродает это все, где взял. На глаза попалась книга, которая явно не выглядела слишком уж старой, только почему-то была лишена привычной обложки. Ни указания автора, ничего. Сборник рассказов, причем написанных явно не так уж давно, судя по письму и словам. Сами рассказы – Дазай тогда лишь мельком пробежался глазами – будто выдержки из чьих-то дней, короткие, без какой-то морали – просто, словно вырезки из чьей-то жизни. Но написано небанально, приятный язык, описание; кто-то с такой любовью отнесся к тому, чтобы рассказать чьи-то короткие повседневные истории, пронизанные теплыми дружескими взаимоотношением, пониманием и всем тем, что он сам порой не ценил и не знал, не знал, как на самом деле стоит применять в сфере жизни. Мог лишь сочинить. Он купил тогда эту книгу, откуда-то мелочь завалялась – отдал все, что было, и побрел обратно домой, чтобы привести покупку в божеский вид, сделав обложку, а еще прицепил сюда эту закладку, смастерив ее из того, что попалось под руку первым. Прежде никогда подобным не занимался и впервые подумал о том, что не жалеет, что так и не убился где-нибудь, как планировал с самого утра.  О чем бы он написал? У него на самом деле в голове был фонтан идей, но он никак не мог их скомпоновать. Нет, точнее не мог решить, как все выстроить, как сделать правильным, а еще думал, что у него слишком бурная фантазия, и, наверно, жирное самомнение, если считал самого себя одним из центральных персонажей, с кучей своих же дурацких привычек и набором новых – интересно было бы посмотреть, к чему они приведут. Действие бы происходило здесь, в Йокогаме, хотя он не уверен, но все же – с большей вероятностью здесь. Странный город, не японский, какой-то слишком поглощенный западом, но не менее романтичный от этого. Наверно, тут бы хватило, куда разгуляться фантазии. У него была мысль перенести действие в те края, где он родился, но потом решил, что это слишком скучно и вообще не стоит. Мори-сенсей. Да, определенно, Мори-сенсей был бы частью его истории. У него такой импозантный вид, располагает к себе, и в то же время не совсем доверяешь ему, от того он становится еще загадочнее. Дазай бы точно выделил ему какую-нибудь центральную роль. Но ему сейчас об этом не скажет. И вообще на самом деле ничего такого он не собирался писать, потому что никак не мог избавиться от ощущения, что в его истории зияют рваные дыры, кои он понятия не имеет, чем забить, заполнить. Чего-то там не хватает, история совсем не имеет конца, а это как-то не очень – начинать писать, если хотя бы приблизительно не знаешь, чем закончишь. Это неплохо для длинных произведений в повествовательном жанре, но если ты хочешь поведать какую-то свою историю, захватить читателя вмиг, не дать ему отвязаться о того, что ты раскрыл пред ним, то необходимо нечто большое, нечто даже большее, чем просто удивить. Дать прочувствовать. Дазай умел это создавать для других, но что касалось себя – он боялся порой того, что могло выдать его воображение. К тому же одна из причин, почему он порой спонтанно пытался покончить с собой – проверка, а реально ли все вокруг, потому что больно часто ему казалось, что его мрачное воображение, что то таится внутри, то не к месту высовывает нос, проявляется в реальности, переворачивая его мир, и он не понимал, что есть что, пытаясь от этого спастись. Об этом никому не говорил, и вообще старался не думать об этой своей странной стороне, которую не всегда мог остановить. Порой он был уверен, что выдуманные ненормальные миры начинают где-то жить отдельно от него, и он уже их не контролирует. Иногда он мечтал выпустить из себя что-то вот такое, посмотреть, что будет, выпустить ту самую историю, что он набросал отрывками, разодранную, но останавливался – вскрывал вены, брал веревку с петлей, прыгал в залив, выжидал, когда получится броситься под поезд. Лучше пусть все это останется с ним.  – Если вдруг мне однажды будет, что от себя сказать, я с вами первым поделюсь, сенсей, – Дазай поднялся с места, расправляя легкое юката, что приятно скользило по телу в эту жару. – Пора собираться, скоро за мной приедут. Анго страшно раздражается, если я начинаю возиться, хотя не отказываюсь каждый раз от удовольствия его побесить.  – Я после снова жду вас на прием, – Мори-сенсей так и остался сидеть на лавке, скрытой частично деревьями, что весьма вольготно разрослись в парке при лечебнице для душевнобольных.  – Да-да, я помню, – немного лениво и с наигранным раздражением помахал рукой Дазай, намекая, что он помнит все рекомендации доктора и вроде как дал честное слово их соблюдать. – Увидимся-увидимся. Не заскучайте тут без меня.  – Я пойду и куплю журнал, в котором печатают те истории, что вы пишите для бездарей.  – Лучше подождите новых, они будут интереснее!  Кажется, Мори-сенсей что-то крикнул ему вслед, но Дазай уже двигался в направлении массивного здания, что явно сочетало в себе все декоративные элементы европейской архитектуры, из-за чего складывалось стойкое впечатление, что ты чуть ли не в каком дворце находишься. Больно помпезно для столь невеселого заведения, хотя, кажется, здание, построенное в разгар эпохи Мэйдзи, как раз в тот самый момент, когда Йокогама только расцветала и полнилась людьми с запада, изначально принадлежало каким-то то ли французам, то ли американцам, по неизвестной причине оставившим его на попечение местных властей, что и организовали здесь лечебницу. Даже не знаешь, кого благодарить за столь шикарное место для лечения, где тебе пытаются вставить мозги на место.  Дазай Осаму, наверно, был одним из немногих людей, кто не стыдился своего пребывания в подобном заведении, поскольку ему было откровенно плевать на думы посторонних, не говоря уже о том, что они могли подумать относительно всей его нецелостной персоны. Не смущаясь посторонних взглядов, он вышел за ворота, что мгновенно отделили его от уединенного и даже уютного мира лечебницы, выбросив в шумный город. Он стоял уже одетый в европейский костюм, держа с собой чемоданчик с вещами, а через руку перекинул пиджак. Жара невыносимая, он уже чувствует, как по спине вдоль позвоночника начали струиться мелкие капельки пота. Но у него не было сейчас иной приличной одежды, в которой он бы не распугал людей, впрочем, ему ничего не стоило выйти отсюда даже в больничном юката, но он с тоской пообещал, что хотя бы в день выписки поведет себя прилично.  К счастью, хотя бы не пришлось долго ждать. Он уже издалека увидел, как приближается машина Анго, который больно нервно сжимал руль, ненавидя весь людской поток за то, что они своей тупостью, как он иногда говорил, выпив лишнего, могут сделать из него потенциального убийцу, чего он никогда не переживет. Насчет последнего утверждения Дазай бы сильно поспорил. Больно прибеднялся его друг, строя из себя того, кем не совсем являлся. Он не любил, когда кто-то раскрывал рот на эту тему. Да и Дазай уже забыл обо всем, когда автомобиль наконец-то затормозил возле него, и первым выбрался Одасаку, чтобы зачем-то забрать у счастливого, якобы излеченного от всех тяжелых недугов бывшего пациента, его вещи и закинуть на заднее сиденье, где тот и пристроился удобно.  – Каждый раз клянусь себе сматываться подальше от города в такую жару, – пожаловался Анго, поправляя очки, которые скользили по его носу, словно это пот от летнего зноя был тому причиной.  – Ты сам говоришь, что не можешь оставить работу, что чуть ли не все держится на тебе, – заметил Ода, усаживаясь поудобнее. – Поэтому странно потом слышать, что ты ноешь.  – Я не ною!  – Ноет-ноет! – Дазай принялся пинать сиденье перед собой, на котором как раз сидела жертва преданности своей работе. – Опять, наверно, торчал все утро в порту. Много сделок заключил?  – Я не распространяюсь на такие темы.  – А если гадать начну? Знаешь, Анго, ты столько времени проводишь с иностранцами, что в тебе вполне можно заподозрить шпиона, о, твою ж мать! – машину так резко дернуло, что Дазая откинуло в сторону на сиденье.  – Не смей болтать такую ересь под руку! – Анго крепче стиснул руль.  – Какие мы нежные, охренеть можно, – мимикой Дазай незаметно передразнил друга, видел это только Ода, что вполоборота смотрел на него.  – Я предлагаю заехать куда-нибудь, – предложил тот. – Посидеть, выпить…  – Какой выпить? Разгар дня!  – Зато никого не будет! – оживился Дазай. – Отметим то, что меня наконец-то выпустили.  – Я бы тебя никогда оттуда не выпускал, так надежнее. Еще бы и связал, – процедил Сакагучи сквозь зубы, еще сильнее вцепляясь в руль.  – О, да ты, смотрю, особо сильно за меня переживал! – оживился Дазай, тут же придвинувшись поближе, и принялся тыкать пальцем ему в плечо. – Переживал же? Скажи, скучал?  – Хватит, паясничать! Ты мне мешаешь следить за дорогой.  – Между прочим, тоже метод самоубийства!  – Одасаку, выкинь его отсюда, пусть убьется, но без нас!  – Так мы поедем куда-нибудь? – кажется, Сакуноскэ единственный здесь сохранял вполне равнодушный настрой, совершенно не реагируя на очередную придурь младшего друга и нервы второго.  – Хочу новое незнакомое место! – Дазай все же угомонился, жара слишком быстро лишала его сил. – Я немного выпал из городской жизни, так что на ваше усмотрение.  – В районе Мотомачи открылся ресторанчик в западном стиле, название, что-то вроде “Le loup, le renard, le lièvre” или как-то так.  – О, это же как в старой французской песенке! – оживился Дазай – не прошло и пары минут, и тут же выдал: J'ai vu le loup, le renard, le lièvre, J'ai vu le loup, le renard cheuler, C'est moi-même qui les ai rebeuillés! Это все, что я знаю.  – Даже спрашивать не буду, где ты этого набираешься, – пробормотал Анго, явно намекая, что он не в восторге от выбранного места, но спорить не стал, процедив что-то о том, чтобы Одасаку показал ему дорогу. – Я смотрю, Дазай, ты прям пышешь энергией и жизнью.  – Не переживай, скоро это выветрится, – отозвался тот, поглядывая сквозь опущенное окно, на самом деле, чувствуя, как его сковывает еще с самого начала их пути. Это чувство на самом деле никогда и не отпускало. И он уверен, что Мори-сенсей об этом тоже догадывался, когда смотрел ему в спину, понимая, что не всех своих пациентов он способен излечить.  Дазай намеренно проигнорировал момент, когда Ода с многозначительным выражением лица повернулся к нему, все так же продолжая таращиться на замученных жарой прохожих, что в этот день как-то особо плотно заполнили улицы Йокогамы, перебегая дорогу, где попало и нервируя Анго; Осаму отмахнулся, будто пытался сказать, что все прекрасно, не стоит нервничать. Он, как минимум, планировал сегодня вернуться домой целым, а там уж как пойдет. В конце концов, иногда Дазаю хотелось и работой заняться, а не только ерундой, вроде плетения веревки для собственной шеи. Или они правда думают, что он каждую свободную минуту грезит о самоубийстве? Проще уж тогда в самом деле его совершить.  В дневное время посетители в самом деле еще не успели забить заведение, всего ничего, а снаружи под навесами вообще никого не было, поскольку те совсем не спасали от нещадно палящего солнца, к тому же внутри оказалось не то чтобы менее жарко – воздух был как-то суше за счет привезенных издалека холодильных машин. Вообще Дазая всегда немного забавляло, как иностранцы ради своего комфорта на чужбине упорствовали в том, чтобы тащить все из дома в такую даль. Впрочем, разве он жаловался? В этом помещении хоть дышать можно было. При этом Анго метнулся первым к столику, что стоял ближе всего к холодильной установке, будто кто-то собирался помешать ему, схватив за шиворот; заходили они втроем сюда одни, другие проходящие мимо японцы как-то не рисковали свернуть; Осаму и Сакуноскэ лишь переглянулись и последовали к выбранному месту, между делом изучая антураж, где основной для интерьера послужило темное дерево и витые кованые элементы, явно выполненные вручную, и в то же время не сказать, что место вычурное, скорее тут просто пытались создать некий уют для своего иностранного круга и экзотику для непривыкших к подобному местных жителей. Дазай, который долгое время наслаждался видом больничных палат, ощутил себя почти что полноценным человеком, капельку проникся; вертел головой, подмечая про себя, что вечером тут определенно красиво зажигаются круглые лампы.  – Выпить мы успеем, – кажется, у Анго в предвкушении хорошего обеда поднялось настроение, – я бы поел для начала чего-то существенного. Дайте мне меню!  Затребовал так, будто его месяц не кормили. Дазай улыбнулся краешком губ и решил, что вполне может себе позволить ненадолго расслабиться. У него в голове в поездке бултыхались какие-то нехорошие мысли, но сейчас немного отпустило, и он даже был готов разделить восторг друга. Свое дурное настроение, что тайком выглядывало из-за угла, он еще успеет выпустить, но сделает это не здесь и не сейчас. Люди порой удивляются, узнав, что у него есть друзья. Наверно, он совсем уж создавал о себе дурное впечатление, поэтому на это лишь пожимал плечами, никогда даже не пытаясь объяснить, что эти двое отчасти помогали держаться. Насчет них он почему-то всегда точно знал, что они реальны, что это не какой-нибудь плод его фантазии, как это частенько происходило. Так и будет, когда он окажется дома, развалится на полу посреди рабочего кабинета, долго и тщательно собираясь с мыслями посредством непрерывного разглядывания потолка, и начнет разбирать письма заказчиков, а потом рыться в своих черновиках, ища самые подходящие сюжеты, порой связывая какие-то между собой, откидывая все ненужное или же наоборот добавляя, дополняя, играя с сюжетом, а чаще всего сочиняя вообще что-то новое или просто кардинально меняя идею. Он попытался вспомнить, о чем писал в последний раз. Кажется, он завершил тогда рукопись, но не занимался ее вычиткой, она так и осталась лежать среди всех черновиков в его кабинете на татами. Скорее всего ее уже готовили без него; Дазай, конечно, был тронутым на голову, но сроки всегда старался выдерживать. Смешно, но он правда старался. И ведь, по сути, ту рукопись, над которой, словно проклятый, сидел две недели, довел до ума, разве что там осталось просто навести лоск. То, кажется, была мрачная история. О девушке и ее мертвой возлюбленной, которую, как старательно намекает автор, и в то же время смущая читателя, она сама и убила, но не факт – Дазаю нравилось дразнить. Ко всему прочему ярким приложением идут элементы поедания мертвой плоти и попытки ублажить себя прямо возле останков. Такое напугает публику, возможно, произведения запретят из-за цензурных соображений и жесткости, но Дазай знал, что рассказ будут читать залпом, пряча под столом, украдкой закрываясь в комнате, зарываясь под одеяло и тянуться рукой меж бедер, пугаясь того, до чего может довести с виду дешевое чтиво. Нет, каким бы грязным не выглядело произведение, он знал, как написать его так, чтобы читатель проникся; делая акценты на расстановке слов, умел пройтись по всем моментам переживаний героев так, что у читателя то и дело кололо сердце от ощущений, что он все это понимает, и даже не важно, под каким углом, главное раскровить так, чтобы долго заживало. И каждый раз думал о том, что хорошо, что такие мысли он выпускает только на бумагу. В жизни особо не горел видеть, как кто-то поедает чей-то труп, а потом хранит у себя тлеющие остатки, плача над ними каждый раз, когда встречаешь кого-то похожего, не удерживаешься и отдаешься ему, вспоминая, как некогда живые руки прижимали крепче и проникали глубже, а теперь все тлен. Изначально идея заказчика была не совсем такой, этот эксцентричный студент, что устроил целое шоу с конспирацией, придя к Осаму на встречу, явно хотел произвести впечатление на своих сокурсников, Дазай даже не вникал толком, где он там учился, лишь знал, что у парня, что был-то помладше его самого, достаточно денег, чтобы оплатить его услуги. А на идеи в таком случае Дазай не скупился и выкладывался полностью. Заказчик видел начальные наброски и чуть ли не визжал от восторга. Ну еще бы! Самому захотелось перечитать.  Он как-то незаметно выпал из бурного обсуждения меню, впрочем, ему было без разницы, поэтому передал в этом плане всю инициативу Одасаку.  – Странные какие-то вина, – Анго щурился так, будто ни черта не видел за своими очками. – Это названия? Какие-то двойные женские имена.  – А ты же у нас тот еще знаток.  – Работа обязывает. Я бываю в местах и посолиднее. Много чего перепробовал, – вещал он без какой-либо напускной гордости, в самом деле констатируя факт, Дазай слушал его и слегка улыбался, немного грустно, будто жалел об еще одном уходящем из его жизни моменте. – А тут целый список незнакомого.  – Я думаю, надо кого-то подозвать просто спросить, – предложил разумный вариант Ода, не видя смысла сидеть и гадать. – Там вон служащий зала, я его позову.  – Мне вообще-то Мори-сенсей пока пригрозил особо не пить. Я все еще на лекарствах, – Дазай поскреб шею, чуть задевая тонкий слой бинтов на ней, но все же сам всмотрелся в винную карту. Ни черта ничего не понятно. Вина – не его тема. А что-то крепче. Ну да, чего скрывать, он вполне мог злоупотреблять, но сдохнуть от несовместимости сильнодействующих лекарственных препаратов и крепкого алкоголя сейчас не очень-то хотел. С одной стороны, он вполне может добиться желаемого, с другой – крутить будет так, что тысячу раз пожалеет, да не факт, что откинется, больше будет мучаться. Мрачная перспективка. Вообще однажды, если не скопытится все же, как того желает, напишет нечто вроде автобиографии: «Я и мои не самые гениальные способы откинуться». Как-то так. Название дрянь, кстати о них! Ну вот вечно проблема! Или придумывается сразу что-то гениальное, что аж плясать хочется, мол, уясните, что я выше вас всех, а порой – не идет в голову и все. Бывало так, что этот момент он даже оставлял на желание заказчика, а у тех чаще всего уже было что-то в запасе, ну, естественно, они ведь уже продумывали все моменты своей славы. И вот выходили эти повести, рассказы под дурацким набором слов, но Дазаю было все равно. Он отпускал произведения легко, ценил их, но более сталкиваться с ними не желал. Глупо будет подумать об отсутствии гордыни в нем, корысти – это всего лишь чистой воды равнодушие. Ко всему, включая весь окружающий мир.  Скучая, Осаму вернул винную карту Анго, переведя взгляд на Одасаку и юношу, что пытался объяснить тому, что эти странные названия вин – из личных запасов хозяина, что производит их у себя на родине где-то…  – А где же волк и заяц? – Дазай вдруг резко подался через стол с грохотом ударившись в поверхность локтем, на который оперся, подпер ладонью подбородок и вытаращился во все глаза. Повисла пауза.  – Чего? – первым промямлил Анго, сообразив, что опять что-то дурное накрыло его друга, Дазай, если бы не был столь сильно сейчас отвлечен, даже бы был готов поспорить, что тот пытается уже сделать вид, что он не с этим придурком, его просто насильно сюда притащили.  – Какого… Простите, что? – служащий ресторана, с которого Дазай сейчас самым наглым образом не сводил глаз, буквально вытянувшись на столе и придвинувшись еще ближе, сделал шаг назад, совершенно не понимая, что за дрянь происходит, господа вроде бы даже еще приложиться не успели.  – Я спросил, где волк и заяц. Ну! Из той песенки! Потому что за лиса, я так полагаю, ты у нас тут отвечаешь. Скорее, даже за лисенка.  – Дазай, ты перегрелся, видать, слегка, – Ода первым сообразил, что навеяло на его друга такой бред, поэтому решил как-то разрядить обстановку. Анго же мгновенно понял: шансов нет.  – Да мне чудно, разве не видно?  – Вы определитесь с заказом, – юноша же, едва себя сдерживая, собрался поскорее ретироваться, но Дазай, несмотря на свою последнее время частую заторможенность седативными препаратами, довольно ловко перехватил его за тонкое запястье, дернув с силой на себя, из-за чего человек, которого он знал всего-ничего, едва не завалился на него, оказавшись перед самым носом.  Дазаю показалось, что он уже описывал кого-то похожего в своих рассказах, но нет, все-таки прям точного облика там не нашлось.  – Я как бы определился, – с нахальной миной выдал Дазай, изучая за доли секунд взглядом, как напрягается каждая мышца лица с заостренными чертами, если бы ему не хотелось сейчас глупо засмеяться, то он совсем обнаглел бы и протянул руку, чтобы поверить в то, что этот человек перед ним реален, что волосы у него сияют, словно раскаленное солнце снаружи. Что это все настоящее. Обычно нечто подобное вспышками появляется только в его голове, но поверить, что вот – стоит пред тобой…  Поверить пришлось. Дазай, если так уж разбирать скрупулезно до конца, ничего такого и не сделал, но кулак прямо в солнечное сплетение, выбив воздух из легких, убедил его в том, что он не пережрал случайно лекарств, пока сидел в лечебнице. Чужая рука мгновенно выскользнула из его хватки, и молодой человек, охнув, согнулся на стуле, оценивая силу удара. Кто бы мог подумать, что ему так вмажут. Поднял голову, чтобы взглянуть на парня вновь, а того, оказывается, уже крепко держал Одасаку, чтобы не обрушил еще ряд ударов на несчастного самоубийцу, что не прекращал лыбиться, словно в самом деле пострадал еще ранее от солнечного удара.  – Да отпусти уже! – рявкнул довольно грубо тот. – Какого черта вообще?!  – Одасаку, отпусти его, пусть он добьет Дазая, зато оба успокоятся, – надо признать, предложение Анго выглядело самым разумным в данной ситуации, но несло в себе уж больно много насилия для столь душного дня.  – Я ему точно помогу успокоиться! Какого черта ты творишь? – юноша вырвался из крепкой хватки и едва сдержался от того, чтобы не заехать гаду еще раз, а тот внезапно поднялся с места, оказавшись так намного выше его, а затем чуть склонился к самому уху:  – Так я могу завернуть свой заказ?  Дазай был уверен, что его тут просто попытаются по полу размазать, но в зал вышел мужчина, который прежде принес им меню, с явным намерением разрешить конфликт.  – Господа, что тут за шум? Чуя-кун, ты что посмел устроить? Мы же с тобой договаривались!  – Я все свои обязательства выполняю, Танака-сан, – тот нервно стал закатывать рукава рубашки. – Но в ваших условиях не было пункта о том, что надо терпеть, когда какие-то кретины смеют тянуть свои загребущие лапы.  – На самом деле я соглашусь, – тяжело вздохнул Анго, явно желая поскорее разобраться в ситуации и приступить к еде, – Дазай-кун вне сомнений порой заслуживает, чтобы ему всыпали, так что, я думаю, конфликт исчерпан.  – Чуя-кун, ты знаешь, что хозяин не будет терпеть подобного поведения со стороны обслуживающего персонала, какой бы ни была ситуация, – после слов Анго Танака-сан, явно взмокший уже не только от жары, а от пустившихся в пляс нервов из-за того, что в зале произошла практически драка, на которую с опаской косились другие посетители, немного расслабился, но все еще заметно дергался, не зная, видимо, как лучше поступить. Его подчиненный вспылил, но все видели, что не без причины, хотя толком и не поняли, что именно случилось.  А Дазай тем временем приходил в себя от собственного выпада. Момент яркого помутнения резко прошел, когда он окончательно убедился, что это все не его иллюзии. И вот тут стало как-то не по себе. Нет, неловкости от своих действий он не ощущал, потому что давным-давно за своей беспардонностью привык прятаться, словно за крепким щитом, однако все же был удивлен собственной реакции. Он смотрел на распаленного злобой и каким-то детским смятением юношу, чей возраст мог подогнать под свой, и почему-то думал о том, что все свои предыдущие действия совершил, дабы не упустить нечто важное. А еще он вдруг с каким-то внутренним истерическим смехом сам себе признался, что это еще и был момент испуга: если он сейчас не схватит это рыжее пятно, что так ярко замерцало в реальности, то оно рассеется, а он и не поймет, было ли это на самом деле. Тем не менее, в голове уже крутился и закручивался этот живой образ и вплетался в тысячи историй, что он еще мог придумать. О боже, за ним бы понаблюдать, на него бы еще посмотреть, все о нем бы узнать, чтобы разложить характер на составляющие, каждую крупицу, заучить, а потом использовать обрывками то там, то там. Но нет, даже больше – его всего, какой есть, не додумывая, можно было бы включить в центр всего повествования, меняя его судьбу, в зависимости от которой будет меняться и текст, будут меняться мотивы поступков, приниматься решения, и герой будет превращаться в нечто вечное и близкое… Дазай часто тащил что-то от живых людей в свои рассказы. Что-то использовал в чистом виде, что-то подгонял, что-то кардинально переделывал, оставляя лишь корень, но никогда не думал о том, чтобы взять конкретного человека и утянуть его за собой в свой мир из тысяч знаков иероглифов. Аж дыхание перехватывало от этих мыслей, и он уже и думать забыл, что, возможно, это все еще последствия того, что ему неплохо так двинули. Осаму не сводил глаз, не слушая, о чем там говорят его друзья, сейчас он даже не мог сосредоточиться на том, что отвечало это рыжее создание, то и дело тыкая в него пальцем, не говоря уже о том, что темная сущность, что прежде на миг задремала внутри, снова показалась в дверном проеме, чувствуя, что и тут ей найдется место. Черные мысли всколыхнулись, и Дазай сам не понимал, как уже отдаленно размышляет о том, чтобы вновь схватить его за руку и увести с этого яркого света, где обитают иные его фантазии. Понеслась его писательская душа в пляс…  Существует опасение, что недели изолированности начали играть с ним дурную шутку. И он совсем отвык от людей, раз так реагирует. Надо все-таки притормозить. Чего ему дался какой-то парень из ресторана? Серьезно, он только что представлял его частью своих литературных замыслов? Кажется, так и есть, ни капли сомнения. Смотрел на него и тупо улыбался в попытке понять, что именно пустило искрами по его венам такое воодушевление.  – Мне кажется, мы рано его забрали из лечебницы, – пришел к неутешительному выводу Анго, вытирая пот со лба.  – Эй, Дазай, тебе, может, воды принести, – Сакуноскэ уже в самом деле был обеспокоен видом друга, который внешне ушел в глубочайший ступор или же просто задался целью довести несчастного работника ресторана, который уже не знал, как реагировать на столь пристальный взгляд.  – Можно мне виски? – вдруг оживился тот.  – Ты на лекарствах, больной идиот, – пробормотал Анго.  – От одного бокала не загнусь, к тому же прием был давно.  – Чуя-кун, принеси, пожалуйста, заказ, будь добр, – Танака-сан проигнорировал их маленький спор, он явно искал предлог как-то разрулить ситуацию и наконец-то сдвинуть своего подчиненного с места, который вроде как и хотел поскорее удрать, но в то же время из-за чего так и продолжал стоять, сжимая в ладонях край перекосившегося передника. Видно было лишь, что он нервно дышит, правда, видел это лишь Дазай, который будто бы про себя считал, с какой именно периодичностью поднимается и опускается его грудная клетка. И все же он сорвался с места, чем явно немного разрядил обстановку.  – Простите, – так и не севший на свое место Ода, чуть склонился, – мы только что забрали нашего друга из больницы, думаю, на солнце ему стало хуже…  – О, все хорошо! – Танака-сан явно наконец-то смог перевести дух, даже повеселел заметно. – Это я хочу извиниться за нашего сотрудника. Чуя-кун здесь подрабатывает, проблем обычно нет, он, правда, очень вспыльчивый, но старается. Наш хозяин, мсье Валери будет только рад, если вы еще раз придете сюда…  – Черта с два мы теперь тут появимся, – пробормотал Анго, которого слышал только Дазай, снова вернувшийся из своих витаний в бренный мир, и уже не потому, что этот Чуя скрылся с его глаз, а просто Танака-сан под воздействием неугомонных фантазий стал уже мерещиться каким-то странным монстром, и Дазай устал смаргивать, прогоняя наваждение.  – Ты слишком драматизируешь, – отозвался он, краем уха слушая, как Ода пытается отмахнуться от того, что им в подарок стали впаривать одну из тех бутылок вина с неизвестными названиями, из-за которых и разгорелся конфликт, хотя кто бы мог подумать. – Чудесное место! Танака-сан, несите, что вы там предлагаете, заберем с собой! Думаю, я тут часто теперь буду бывать!  Сложно сказать, насколько сильно это озадачило мужчину, который уже не выглядел столь воодушевленным, разве что дежурной улыбки не убрал и бодро закивал, теперь уже пытаясь что-то там посоветовать из меню. Дазай же есть совсем не хотел. В такую погоду хочется лишь чего-то холодного, он бы даже, может, не отказался от фруктов, но не здесь, однако все это улетучилось вмиг из головы, когда в зале снова появился Чуя, неся бокал на подносе с таким выражением лица, будто готов будет заехать между глаз ногой, если мерзкий посетитель снова попытается проявить к нему внимание. Надо сказать, что ему хватило выдержки на то, чтобы поставить бокал на стол аккуратно, не расплескав – специально – содержимое и не демонстрируя свой истинный настрой.  – Прошу, пожалуйста, – выдавил он сквозь зубы так, что вроде и понимаешь, что дико ненавидит, но и не обвинишь, что это он специально, мало ли что там померещилось.  Дазай молча взял бокал, чуть поведя им в сторону этого едва знакомого человека, и залпом осушил, не обращая внимания на лед – так наоборот было приятнее. Чуя, сощурившись, смотрел на него, мерцая своими голубыми глазами, – кажется, впервые проявив какой-то интерес, но тут же упустил его, когда услышал слова Танаки-сана, хлопнувшего его по плечу:  – Чуя- кун, я думаю, в назидание ты отработаешь сегодня еще и ночную смену, завтра тебе все равно не приходить, а у нас под вечер может быть много клиентов!  – Какого хера, блядь, что?! – тот аж отскочил в сторону.  – Чуя! Не смей так при клиентах! – Танака-сан явно проигрывал в убедительности тем, кто умел по-настоящему злиться, это скорее было похоже на мольбу, однако, уступать все равно не собирался. – Или лишишься работы.  – Вы прекрасно, черт возьми, знаете, что я не только здесь вкалываю, у меня еще сроки горят, я… Твою ж мать… С чего я должен расплачиваться, если у этого недоумка с головой что-то не так! Пусть увезут его обратно туда, откуда взяли! Да по нему видно, что больной! Нормальные люди так не обматываются!  Танака-сан даже не сразу понял, о чем он, но потом перевел взгляд на Дазая, на его бинты, что торчали из-под рубашки, но никак не стал это комментировать.  – Решение за тобой.  Чуя лишь смерил всех тяжелым взглядом и, не отвешивая никаких дежурных поклонов, отправился прочь из зала. Дазай все это время молчал. И не сказал ни слова, когда все тот же Одасаку вместе с вконец утомленным Анго стали убеждать мужчину, что это все вина их друга, а они сами нисколько не требуют каких-либо наказаний, в ход даже пошло то, что Дазай на голову не совсем нормальный, не стоит обращать внимания; особо на эту тему разошелся Сакагучи, явно желая отомстить Осаму за выходку и испорченный отдых, но в итоге Танака-сан сказал, что решение принято, и его сотрудник сам виноват в своей несдержанности, будет ему уроком. А вы, господа, отдыхайте, сейчас все принесут.  Дазай был немного разочарован. Потому что Чуя более не собирался появляться. Его ли это решение, или Танака-сан спрятал его подальше, но Осаму сразу как-то сник.  – И чего ты вообще к нему полез, – все бормотал Анго. – Я знаю, что ты страдаешь разного рода припадками и пугаешь людей, но это уж как-то совсем смотрелось неадекватно.  – Подумал, что примерещился, решил проверить на плотность, – не стал скрывать Дазай, игнорируя вытаращенные на него глаза друзей и болтая в руке бокал виски с остатками льда, то и дело пытаясь смотреть сквозь него – когда убирал, в его голове рисовались совсем другие места вместо стен ресторана, и он сильно жмурился, чтобы скидывать наваждение. Странные темные панели, будто в большом кабинете с высоченными потолками, много книг – место совсем незнакомое и чужеродное. Другая картинка – какие-то развалины, но там вообще все было мутно. Не зная, что еще добавить к своему ответу, он ляпнул: – Мне тоже иногда надо вдохновение, чтобы писать.  – Лечиться тебе надо.  – Я давно не писал, может, у меня просто ломка. От того и путаюсь в реальности, – он даже не замечал, что говорит вещи, которые обычно вслух не произносит.  – Ты ничего не писал, пока был в лечебнице? – Сакуноскэ, кажется, сильно удивился и даже насторожился, из-за чего Дазай опустил на него взгляд и слегка стушевался. – Мы же привозили тебе все для этого.  – Я пробовал. Не то чтобы не получалось, идеи всегда есть, и я делал наброски. Много накидал, все в чемодане тщательно упаковано. Просто больше стимула писать, когда это для кого-то, а тут я был полностью отрезан от мира, в чем была своя польза, но мало стимула. Я читал – чтение тоже помогает работе мозга. Там же есть своя библиотека. Кое-что брал оттуда. И подумать не мог, что там целые залежи неяпонской литературы. А еще у одного пациента я смог выманить сборник переведенных с французского порнографических рассказов. Занятное чтиво.  – Вспоминая, что ты пишешь сам, не понимаю, зачем тебе читать подобное, когда почти на каждой странице можно делать пометку «строжайшая цензура», – пробурчал Анго, разделывая кусок мяса на тарелке поблёскивающим от непропеченной крови ножом, при этом осуждения в его голосе вовсе не было, что бы он там ни болтал, а сам всегда высказывался за свободу литературы  – И все же ты немного преувеличиваешь, – Дазай поставил бокал на стол, чувствуя, что его игры с воображением и реальностью могут плохо кончиться, а сегодня у него точно не входило в планы окончательно спятить. – Я всегда пишу все в меру. И никогда не буду вставлять в работы то, чего там не должно быть лишь ради того, чтобы шокировать читателя. Умный человек сразу поймет, что все это лишь дешевые попытки привлечь внимание. Но если необходимость есть, то меня не остановят даже самые запретные темы.  – Ты так рассуждаешь, будто тебя в самом деле беспокоят читатели. Учитывая, кто твои заказчики, обеспеченные и жадные до славы ленивые люди, – там контингент довольно средний, – заметил Ода.  – Не это важно. И вообще, – Дазай оглядел их внимательно. – Какая разница – мне за это отлично платят, грех жаловаться, не так ли? Вот ты, Одасаку, когда строчишь свои рецензии или эссе для газет и журналов, о чем ты думаешь?  – О том, как бы редактор не похерил половину текста, вернув с пометкой, чтобы я еще дописал, а от до нужного объема перестает дотягивать.  – Просто уничтожил сейчас, – Дазай не сдержал смеха. – Тогда вопросов больше нет.  – Я и не спорю о том, что у тебя больше свободы. И совсем нет ответственности.  – О да, это особо меня всегда заводит, – Дазай откинулся на спинку стула, закрывая глаза и невольно потонув в образах, которые он уже успел создать для своих старых работ. И так приятно среди всего этого сейчас веяло свежестью, потому что он тщательно упаковал и сохранил каждый миг, когда рыжее создание, что так яростно огрызалось на него всего полчаса назад, реагировало на все, что происходило рядом с ним. О боже, так давно не ощущал рядом с собой чего-то такого живого и внезапного, поражающего на пустом месте. Что можно взять и скомкать под себя. Аж горло сдавило. Он сжал пальцы. Нет, не только так, не только в этом дело… Мысленно он еще не уложил все в голове, но кое-что там взвилось еще, и Осаму чувствовал, что этот трепет, что его сейчас дубасит изнутри, надо куда-то выпустить! Вот это его мутит сегодня! Надо было больше лекарств попросить у Мори-сенсея.  Этот комок строптивости не был иллюзией – определенно нет. Он хочет увидеть его еще раз, близко, чтобы убедиться и чтобы понять, какого черта вообще это было. Господи, как остановить мозг, который уже независимо от хозяина генерировал идеи? И желания.  Дазай резко сел ровно, чувствуя, как затылок начинает трещать от какого-то внезапного больного озарения. Как же так, как-то, словно в смятении – он всегда был в этом мире практически наедине со своими историями, и не потому, что боялся кого-то впустить, просто едва ли кто-то его понимал. Рядом были Анго и Одасаку, но и были времена, когда их не было, была семья, в которой он рос, но о которой вспоминать более не желал, было много людей, всегда было много людей, но ни к кому не хотелось тянуться. А он сам словно выпотрошенный порой.  – Ты еще с нами? – поинтересовался Одасаку. – Точно есть ничего не хочешь?  – Нет. Думаю, задерживаться не будем, отвезете меня сразу домой, – Дазай говорил это на автомате, мыслями рухнув в плохо очерченное воображением пространство, что сейчас не играло никакой сути, а главным было то, что он практически в этой самой действительности, словно оглушенный, ощущал на языке вкус бедер этого злобного лисенка. Это видение так внезапно шарахнуло по мозгам, а Дазай и вовсе не был готов, что он ушел в глубочайший ступор, позволивший, однако, сохранить внешне вполне равнодушный вид. Вынырнул с трудом. – Мне вроде как прописан отдых, я привык к дневному сну и все такое.  – Поздно уже ложиться спать, – Одасаку сделал глоток обычной воды. – К тому же в такую жару спать днем… Меня однажды сморило – мало приятного, ощущения были, будто меня кто-то привязал к повозке и протащил по дороге на большой скорости.  – Ты просто не умеешь отбиваться от своих фантомных болей, – все также внешне скучающе протянул Дазай, не обращая внимания на то, с каким подозрением на него сейчас глянули. А сам он все косился в сторону кухни ресторана, но рыжая бестия затаилась и теперь не выйдет, пока он отсюда не скроется. Честно говоря, после таких вот обрушающихся на него каскадом мыслей, лучше поразмышлять обо всем, не лицезря непосредственно источник. Разум где-то дал серьезный сбой – надо разобраться. Не бросаться так сразу в омут, а рассортировать все в голове. Это тоже будет занятно.  – У тебя хоть есть какие-то планы на ближайшее время? – вполне серьезно спросил Анго.  – Планы? – Дазай все же слегка зажмурился, да блядь – что такое? Ему по вискам долбили образы паутинок чужой слюны на собственной коже. – Работать. Я вполне готов завалить себя заказами и не вылезать из них, разве что, если организм совсем взбунтуется, но нет – никаких пока суицидов! Да и дома дела есть всякие разные, – он уже окончательно спустился на грешную землю, вспоминая все свои дела, что ожидали его, пока он лечил голову.  – Ты, кажется, брал еще какие-то тексты для редактуры, – припомнил Ода.  – Я сам ими практически не занимаюсь. Отдаю помощнику. Пусть тренируется, я просто потом прочитываю его версию и вношу окончательные правки. Это так, на этом не особо заработаешь.  – Ну да, выгоднее получать деньги за то, что ты никогда не признаешься, чьего авторства популярные и запрещенные порой тексты.  – Анго, а ты словно бы завидуешь. Да ладно, шучу. Но вообще-то мой помощник опять же снимает со всех работ копии. Я все храню у себя. Вдруг жизнь заставит прибегнуть к шантажу.  – Не хотел бы я вести с тобой дел.  Дазай мог лишь смеяться на это. Он все косился в сторону кухни, одновременно и успокаивая себя и с какой-то грустью смиряясь, что жертва его повышенного внимания затаилась и теперь вылезет только в случае поджога – и почему он уже думает о столь радикальных мерах, будто в самом деле собрался его выкуривать?  Они покинули ресторан примерно через час. Количество посетителей начало увеличиваться, большинство из них были иностранцами, что массово обитали в этих местах. Дазай, усаживаясь все так же на заднее сиденье автомобиля Анго, ощущал, как тяжелая усталость наполняет тело. Он слишком привык валяться пластом в лечебнице, а тут жара и необходимость шевелиться внезапно намекнули ему, что он не просто так провел долгое время на лечении, да еще и не подох едва от обильной потери крови. Если старательно оглянуться в тот день, когда он вскрыл себе вены, то увидит он лишь собственные фантазии на тему того, как красные дорожки расползались медленно в стороны, пачкая татами, он даже представлял себя на какой-то миг приходящим в сознание, тыкающим пальцем в лужицу крови и пробующим ее на язык, испытывая от этого почти что животное удовольствие и почему-то думая, что это кровь не его, а кого-то совершенно невинного. Еще он представлял, что эти самые струйки крови выводили сами, будто живые, на полу иероглифы, соединяя их между собой в совершенную бессмыслицу, на первый взгляд, но самом деле Дазай бы знал ключ к загадке, как раскрыть тайное послание, сути которому еще не придумал, но это было в процессе, там могло бы быть написано нечто сокровенное, а тот, кто все же бы это разгадал, сошел бы с ума, потому что Дазай был уверен, что только он способен удержать это все в своей голове.  Фантазии. На деле же все было прозаичнее. И его нашла жена его уже теперь бывшего знакомого, когда он валялся истекающий кровью на татами посреди комнаты чужого дома все там же, в Асакусе. Был бы в сознании, не поленился бы вскинуть руки и зажать уши – визг был просто душераздирающим, все сбежавшиеся тогда вообще решили уже, что он покойник, и Дазай даже представил себе ситуацию, что будто бы кто-то из домашних предлагает спрятать труп, чтобы вдруг кто не подумал, что это убийство.  Пока он был в лечебнице, его особо никто не навещал. Анго и Одасаку приезжали два раза: первый после того, как он был же в состоянии с кого-то принимать, второй, когда они по его просьбе привезли все нужные вещи из его дома. А потом он сказал им не приезжать, если он вдруг сам не попросит. Немного эгоистично, но никто спорить не стал. В доме же лишь один его помощник знал, где именно он находится, он приезжал к нему однажды, и Дазай тогда строго-настрого запретил ему кому-либо разглашать, где он и в каком состоянии. Надо отдать этому балбесу должное – никто его не потревожил.  Путь до дома они проделали молча. Жара частично спала, Анго чувствовал себя уже гораздо лучше и рулил практически в свое удовольствие; Одасаку время от времени комментировал что-то, что видел на улице, на что получал в качестве ответов какое-то неразборчивое мычание то сбоку, то с заднего сиденья, впрочем, это он все говорил для себя и не ждал каких-то реплик ответных, а Дазай парил меж двумя мирами – явью и сном, чувствуя, как организм возмущается из-за столь резкой для него смены обстановки, по этой причине он и пытался выпасть из реальности, закидывая себя разными образами, начиная от додумывания деталей сюжета своих самых первых произведений, что строчил еще в глубокой юности и помнил досконально, и заканчивая навязчивыми мыслями о том, как его язык скользит по чужим гладким запястьям, что, в отличие от его собственных, не были тронуты острым лезвием, – голова от совокупности всего этого почему-то начинала плавно кружиться, и больная тяжесть в конечностях отступала. И все же он еще был не в состоянии все это переварить за раз, поэтому стал представлять уже ситуации, что были не связаны с ним самим. Открывал глаза, смотрел на дома, мимо которых они проезжали, видел людей и придумывал им иную жизнь, отталкиваясь от того, какую информацию мог о них собрать за доли секунд. Вон та женщина в дорогом кимоно, что спешит куда-то. На самом деле это не ее одежда, и она позаимствовала ее у хозяйки, у которой прислуживала, но та уехала на отдых и даже не подозревает, что ее служанка сейчас вырядилась в дорогущие ткани и идет, скажем, в театр, куда ее пригласил богатый поклонник, но и с ним не все так просто: он делает это лишь для того, чтобы отвлечь от себя подозрения в том, что его грозятся обвинить в растлении соседкой девочки, к которой он тайно пробирается по ночам, а та в страхе молчит, видя, как каждый раз на нее надвигается тень, что сейчас сядет рядом, сдерет с нее тонкое покрывало, раздвинет ей ноги и начнет неглубоко погружать пальцы, дабы не лишить ее девственности совсем. Да, наверно, в итоге эта девочка станет центром всей истории. И когда она вырастет, травмированная, ее гнев будет направлен не на мужчин, которых она будет желать самым грязным образом, а на девочек в том же возрасте, в котором она была сама, когда тень тянула к ней руки.  Машина Анго остановилась возле дома Дазая в тот самый момент, когда он собирался уже тщательно обдумать эпизоды, где опишет, какие именно болевые ощущения будет испытывать эта выросшая девочка, когда заставит свою же племянницу пройти через нечто подобное. Но тут самое главное сделать так, чтобы читатель все равно ощущал больное, нездоровое сочувствие к этой героине, которую лишили детства и дальнейшей нормальной жизни, и она, в силу своей сломанной психики, вынуждена завидовать тем, кто счастливо проживает свои детские годы. Читая, люди порой теряют ощущение реальности, и начинают любить зло, сочувствовать ему – главное, как подать. Создать двоякость момента, дать чем оправдать. Ох. Следующая история, о которой он будет столь тщательно размышлять, будет о чем-нибудь повеселее. Иногда элементы садизма и безысходности, что особо привлекали его, слишком отравляли, а это его как писателя отупляло, нельзя было скатываться лишь в одно направление.  – Пугаешь своей задумчивостью, – заметил Ода, выбираясь из машины.  – Рабочие моменты прокручиваю в голове. Спасибо, что забрали меня сегодня.  – Анго просто боялся, что ты живым не дойдешь до дома, решил проконтролировать.  – Не неси бред! – тут же взвился тот, снимая очки и яростно протирая их.  – Ну, в такую жару даже здоровый человек рискует загнуться, – мысленно Дазай прокручивал в голове слова Одасаку, порой он сильно удивлялся, когда узнавал вот так, на словах, что в самом деле о нем может кто-то переживать. – Заходите, если будет настроение, – это он бросил так, будто в надежде, что у них в самом деле вдруг появится время завалиться к нему, впрочем, иногда так и случалось, но проще было собраться где-то в городе вечером. Он замер возле высоких ворот, повернувшись к друзьям. Анго уже сел снова в машину.  – Дазай, – Ода помолчал. Молчал слишком долго – потом совсем растерялся.  – У меня нет на ближайшее будущее планов покончить с собой.  – Тогда увидимся, – кивнул Одасаку и тоже сел на свое место.  Дазай сделал глубокий поклон и дождался, когда они скроются из виду, а потом прошел на территорию своего дома.  Люди ошибочно полагали, что он на все это заработал, но, даже если бы вкалывал свыше своих сил, как это он часто делал и не из глубокой любви к труду, а страха задержать слишком много лишних мыслей в голове, то в жизни бы не нагреб столько денег, чтобы иметь нечто подобное. Наверно, знающие его заказчики, придумывали всякие небылицы о нем, но в большинстве случаев опять же все было скучнее. Впрочем, сказать, что это было не его – тоже неправда. Большой дом в традиционном японском стиле, с садом, обнесенный стеной, изначально принадлежал одному дальнему родственнику, который в ходе своей крайне бурной жизни умудрился дойти до того, что был насильно исключен из состава семьи. Дазай понятия не имел, только в своих фантазиях, что с ним стало, и он даже на самом деле желал ему вполне всего самого хорошего в своем понимании, но право переехать сюда он практически выторговал и содержал все жилье на свои средства, благо, что это уж он себе позволить мог, тем более что большая часть помещений здесь и не использовалась вовсе.  Зимой, как и во всех типичных японских домах, было прохладно, и дни Дазай проводил, закутавшись в одеяло на футоне, там же и работал на нем, но сейчас, летом – самое то. Двигаясь по тщательно расчищенной к приезду хозяина дорожке, он издалека уже видел, что амадо были полностью сняты, дабы не задохнуться внутри, часть сёдзи также убрали, какие-то были раздвинуты. Тишина. Доносится только городской шум, но он где-то там за воротами – сюда будто бы и не проникает. Дазай сходу забрался на энгава, скинув там же обувь и, чуть пройдя в дом, уронил вещи на татами и упал рядом, откинувшись на спину, закрыв глаза.  По одной из его версий в этом доме обитали призраки. Построили его на самом деле очень давно, что было правдой, это еще было до самого основания Йокогамы как города, еще до того, как здесь начал разрастаться огромный порт. Дазай представлял, что здесь некогда обитал старый самурай с пятью дочерями, которых одну за другой похитили прибывавшие сюда с каждым днем все в большем и большем количестве иностранцы. Каждой он придумал свою особенную судьбу, где самая старшая и третья так и остались жить где-то вблизи родного дома, выйдя замуж за своих похитителей, что души в них не чаяли, но они не особо любили старого отца, поэтому так и не дали знать о себе; вторую увезли далеко-далеко за океан, где она скончалась, как бы банально это не звучало, от тоски по семье. Четвертая же тоже покинула Японию, но вскоре сбежала от мужа с каким-то японцем, вернулась домой, но в родных местах боялась показаться. А пятая, самая младшая, ей Дазай выбрал самую незавидную судьбу. Увезенная в чужую страну жестким человеком, она долгое время терпела его издевательства, пока не решилась спланировать его изощренное убийство, словно в самом прожженном детективе, построив все так, будто это она при этом была жертвой неизвестного человека, который еще и шантажировал ее мужа некими сведениями из его прошлого (тут у Дазая было много всяких вариантов, один грязнее другого), в итоге она обрела свободу, но домой не вернулась, лишь писала письма, пытаясь узнать, как там отец, жив ли. А тот давно уже скончался, а призрак его по-прежнему бродит среди комнат. Дазай звал его почему-то Сибата-доно, откуда это взял – без понятия, ясно, что из головы, но никаких привязок, ничего такого не было, но упорно представлял, что дух Сибата-доно даже сейчас наблюдает за ним и немо просит узнать о том, где же его дочери. Дазай порой просыпался по ночам, если не работал, от мысли, что Сибата-доно сидит возле его футона на татами и просит-просит-просит, шепча ему на ухо. И если некоторое время Дазай просто развлекался, пугая самого себя подобным, то около полугода назад на его адрес пришло странное письмо. Он разбирал почту, откуда выпал конверт, отправленный явно не из Японии, но надписи размыло, его будто под дождем несли, и определить было сложно. В качестве адреса отправителя сохранился только текст, где был указан дом. Само же письмо внутри пострадало также значительно, но было ясно, что писала его какая-то женщина, которая, словно бы с беспокойством, расспрашивала о каких-то делах, особо волнуясь о пруде за домом, и тогда уже у Дазая начало пробирать шкуру: его дом явно не единственный, где есть пруд с карпами, но вот стоящая рядом скульптура в виде тануки, которому зачем-то снесли голову и на этом месте вывели иероглиф «верность», о чем и шла речь в письме, – больно приметный знак. Женщина вспоминала будто бы о том, как кто-то написал этот иероглиф, и ей стало страшно. Но даже не это ввело в дикое смятение. Он ведь придумывал имена дочерям Сибата-доно, и самую младшую звали Кимико. Вот он хохотал на весь дом, когда увидел внизу подпись некой Кимико. Ну и кто еще скажет, что его истории не могут воплощаться в реальности?  К сожалению, он никогда не был уверен в том, как это действует. И какая из них сработает. Все, о чем он так сокровенно мечтал, превращая в истории, обычно не проявлялось, как бы ни пытался. Может, поэтому еще и не хотел – от разочарования – писать о себе, о личных чувствах, писать свое. Или просто он придумывал все слишком идеально, что так быть не могло… Да и разве желал чего-то особенного?  Все так же лежа на спине, Дазай распахнул глаза. Его будто бы снова прострелило. Да, было кое-что. Сегодня, этим днем. Жара спадала, овевало легким вечерним ветром, а ему вдруг снова стало слишком душно. Поддаться? Он согнул руку в локте и поднес ее к шее, просунув два пальца под бинты, пришлось сильнее их оттянуть, почти содрать немного – все равно менять, они и так впитали в себя весь дневной пот, где-то здесь – да, вот тут он чувствует, след от веревки, от одной из неудачных попыток. Провел пальцами чуть дальше до выступающих шейных позвонков, прижал крепче. Сейчас он дико и остро желал, чтобы вместо пальцев туда вжимались губы этого лисенка, что явно до сих пор его ненавидел за выходку, которую Дазай совершил в чистейшем порыве своего вечного ненормального поведения. Эта совершенно невинная картина, порожденная разморенным дневной жарой воображением, охватила его, и он сильнее уверился в том, что требуется немедленное ее воплощение, и даже все его истории и фантазии в области извращения словами и фразами подождут.  Дазай пропустил тот момент, когда кто-то пришел в комнату из глубин дома, хотя ему казалось, что он слышал, как где-то раздался шорох раздвигаемых фусума, но он в тот момент вместе с чужими губами на своей шее представлял, как собственные пальцы пересчитывают позвонки на спине, прижимая все еще сомневающееся тело ближе к себе, поэтому резко вдохнул, услышав над собой голос. Сфокусировал зрение и уже более осознанно всмотрелся в молодого человека в хакама, что немного испуганно взирал на него сверху. Волосы у него спадали на лицо, из-за чего он сейчас в полумраке казался еще более хмурым, чем обычно.  – Дазай-сенсей, – еще более неуверенно произнес он. – Вам нехорошо?  – Помнишь, с каким условиями я тебе позволил остаться здесь, Акутагава-кун?  – Я…  – Одно из них – если я подыхаю, то ты мне не мешаешь.  – Но…  – Что, я говорил, будет, если ты что-то нарушишь?  – Дазай-сенсей…  – Тебе повезло – пока что не тот случай. Чего явился?  – Мы ждали вас раньше. А сейчас… Вы так внезапно появились.  – Ох, так уж внезапно ли? Ты, вижу, неплохо следил за домом.  – Все делал так, как вы сказали.  – Да-да, твоя преданность меня умиляет. Ичиё-тян от нас еще не сбежала? Пусть прикажет своим девочкам приготовить мне ванну, в городе весь взмок. Честно говоря, в лечебнице как-то зной легче переносился.  – Я передам ей ваши пожелания. Все будет готово, я предупрежу, – юноша низко поклонился, собираясь удалиться, но его окликнули:  – Чем ты тут занимался без меня, Рюноскэ-кун? – Дазай сел на колени, подзывая его ближе к себе. – Сядь.  – Разбирал вашу корреспонденцию, – тот послушно опустился, стараясь не смотреть ему в глаза. – Редактировал тексты. Я все подготовил в вашем кабинете. Отдельно сложил те, что требуют вашей проверки перед отправкой заказчику, собрал все ваши разбросанные черновики.  – Подбираешь за мной, да? Думаешь, ты только это можешь? – Дазай вытянул руку, убирая с его лица темные пряди.  – Дазай-сенсей, я…  – Только не пугайся и не ной, – Дазай подался вперед, легко целуя его в губы, запуская руку под складки ткани на груди – кожа была прохладная, будто и не отведала сегодняшней жары. Он чуть вдавил пальцы в ребра. – Мне казалось, я давно указал тебе на твое место, а оно не самое последнее в этом доме, – еще один поцелуй – совсем чуть-чуть, едва кончиком языка задел по чужим губам, зато рука выскользнула из-под чужой одежды, затерявшись в складках хакама и сдавив бедро сжавшегося невольно юноши. – Ни одна живая душа не смеет касаться моих работ, но ты здесь единственный, кто безнаказанно в них роется, поэтому мне вдвойне неясен этот твой затравленный вечно взгляд, когда ты оказываешься в поле моей видимости, – Дазай потянул носом воздух, жадно засасывая своего помощника в поцелуй и внутренне бесясь из-за того, что тот опять лишь отупело позволял ему вылизывать собственный рот.  Кажется, он совсем отвык от него за эти пару месяцев, что Дазай прохлаждался в лечебнице. Хотя с самого начала Осаму казалось, что он вполне может победить эту напускную скромность. Еще с того момента, когда Рюноскэ едва появился в его доме и бродил мрачной тенью по углам, однажды будучи пойманы за тем, за что он явно полагал, хозяин дома выставит его. Рюноскэ подглядывал в зазор между фусума, пока Дазай с нескрываемым наслаждением трахал Хацуё-тян, к коей в те дни, да, может, все еще и сейчас, был неравнодушен, уж больно мила была эта гейша. Она тогда вышла с другой стороны, а Дазай быстро словил слегка дезориентированного Акутагаву, решившего, что сейчас получит по шее, но вместо этого его прямо там повалили на татами, искусали губы и – достаточно было лишь задрать домашнее юката – отсосали. Дазай тогда и сам слегка ошалел от своего порыва в сторону этого юноши, но эта черная власть над ним – это было даже слаще, чем когда распыленный мальчик несдержанно кончил ему прямо в рот. Он не ощущал к нему какой-то конкретной привязанности, но решил, что в целях одомашнивания этого привязавшегося к нему зверька, вполне можно время от времени звать его к себе или вот так вот смущать, то отпуская его губы, чтобы коснуться горла, то снова вернуться к ним, заставляя и самого проявить хоть какую-то инициативу.  – Запомни, Рюноскэ-кун, – Дазай отстранился, взяв его за подбородок и просунув в рот большой палец, – не научишься подавлять в себе это твое смирение и излишнее раболепие – я перестану с тобой возиться, – Дазай отпустил его, откинувшись назад.  – Мне все понятно, сенсей, – тот склонился, ткнувшись лбом в пол. Так учтиво, что аж бесит.  – Я хочу почитать то, что ты писал, пока меня не было.  – Я приготовлю все для вас к завтрашнему утру, – неуверенно выпрямился.  – К утру? Нет, почитаю, пока буду принимать ванну.  – Но черновики…  – Черновики – это лучшее, что есть у автора. Когда он переписывает, он включает голову и начинает править, убирая то, что написал своим сердцем, душой, да чем хочешь, во что веришь, но головой – головой ты должен только обрабатывать текст, чтобы он выглядел читаемым. Это все подождет, я хочу видеть, что ты изначально пишешь, чтобы понять, к чему двигаться дальше, а твои вылизанные тексты мне пока не нужны, до них ты еще не дорос.  Кажется, своими словами Дазай привел его в еще большее смятение, чем ранее действиям. Опять он колеблется. Это бесило, Осаму не раз подумывал о том, чтобы выпинуть парня из этого дома в качестве профилактики, но потом успокаивался и понимал, что сам отчасти способствовал тому, чтобы тот навязался к нему в помощники, чтобы набираться опыта. Хотя ему бы где в университете сейчас сидеть, а не коротать дни в этом доме, но Дазай в самом деле видел потенциал, с которым мог справиться лучше тех, кто преподавал всем без разбору обычные скучные литературные истины, поэтому ругал то и дело, но не гнал. Поэтому и позволял копаться в собственных черновиках, тем более знал, что мог не бояться, что Акутагава прознает обо всем, что есть в его голове. Не говоря уже о том, что Дазай ведь личное оттуда никогда не выкидывал.  Может, Рюноскэ в душе надеялся, что Дазай пусть и не пошутил, но говорил, что собирается читать его черновики лишь для того, чтобы заставить его встрепенуться, все-таки они давно не виделись, но нет, Дазай в самом деле намеревался погрузиться в чтение, чтобы просто отвлечься от своих мыслей, кроме того его посетила одна идея, а реализовать ее он мог только спустя несколько часов, а прежде надо было чем-то занять себя.  Наверно, первое, почему Дазай позволил когда-то Акутагаве зацепиться за себя, было то, что в своих пусть еще не до конца продуманных рассказах этот неуверенный в себе парнишка пытался сразу же выйти на какой-то свой путь, а не подражать тому, что есть, и очень настороженно следил за всеми направлениями, что десятилетия назад обрушились на Японию всем комом сразу, который прикатился с западной стороны. Иногда он даже шел на риск: открывал рот и говорил о том, что с сомнением относится ко всем посторонним веяниям и сам хотел бы писать не о том, создавать совсем другое. После этого обычно тушевался, ожидая каких-нибудь каверзных вопросов, коими Дазай обычно начинал его забивать в более неожиданные моменты. Как-то Дазай спросил его, что может быть интереснее всего для исследования, и сам же ответил на свой вопрос – мотивы и поступки. Он уже прежде замечал, что подопечный пытается выйти на тропу постижения человеческой психологии, но ступает нервно и неуверенно. Надо было подпихнуть. Акутагава на самом деле и не понимал, что учиться ему не надо, Дазай лишь тыкал его носом в то, где надо сильнее надавить, не бояться своих собственных чувств, выразить позицию, стать свободнее, но в целом – он совсем не должен был нуждаться в ком-то вроде Дазая, неполноценного писателя, под именем которого не вышло ни одного произведения, но Рюноскэ все равно будто бы закрывал глаза и все жался к его боку больше даже в переносном смысле, запирался в его доме, считая, что должен быть рядом, что должен учиться и постоянно бормотал, что обязан постичь то, как это делает Дазай Осаму-сенсей. Не говоря уже о том, что он упорно ждал высших слов похвалы, которые Дазай, чего кривить душой, пока что придерживал, полагая, что их он должен будет сказать самым последним, и не сейчас. Что ж, пока этот мальчик, что и не настолько был уж сильно его младше, хочет быть рядом, пока совсем не надоел, пусть ютится здесь, а он будет время от времени целовать его щеки и бедра и посасывать ему мягкую головку члена, то и дело пытаясь поймать затравленный и при этом полный экстаза взгляд; читать его черновики, даже перечитывать, но о последнем ему не скажет. Не скажет, что считает, что некоторые вещи, как их описывает Акутагава, кажутся ему куда более сильными и трогательными, чем он писал о них сам.  Дазай, пока находился в лечебнице, немного отвык от того, что в своем доме жил весьма роскошным образом, позволяя себе содержать прислугу, часть которой даже оставалась ночевать в его доме. Он приказал расстелить футон прямо у себя в кабинете, что находился в дальней комнате, что некогда служила одной из спален; обычно он держал помещение закрытым, но ночью все равно было жарко, поэтому сам раздвинул все сёдзи, открыв себе вид на ухоженный сад, откуда тянулись сладковатый аромат цветов и легкий запах сырости из большого пруда, возле которого безголовый тануки в потемках смотрелся особо зловеще, но Дазай, обернутый в юката и сидящий на подушке, вытянув ноги на энгава, мало обращал на это внимание. Он был занят перебором бумаг, начав причем с серьезных вещей, вроде счетов и всяких там банковских переводов, что в итоге быстро ему наскучило, и он вернулся к разбору своих черновиков, чередуя их с чтением и перечитыванием текстов, что принес ему явно нервно сейчас спящий подопечный. То и дело следил за временем, прикидывая, когда же будет лучше реализовать свой план, но пока еще было рано. Глубокая летняя ночь, все мысли какие-то путанные, то и дело перетекают все в одну, но приятную, и Дазай в какой-то миг лег прямо там на энгава, на спину, и мысленно позволяя себе утонуть в собственном воображении. Время от времени он выныривал, чтобы не вырубиться, не провалиться в сон, и прислушивался к пению цикад. В его саду в основном пел один вид, Дазай как-то даже раз полез посмотреть, что это были именно за твари, но совсем уж хреново разбирался в видах насекомых, но по звуку всегда мог определить те же ли это самые или прилетели какие-то новые. В лечебнице ему не нравилось их слушать. Там обитало сразу много разных певучих монстров, и они устраивали настоящую какофонию своим звуком, пытаясь перестрекотать друг друга. Под такое даже не сразу привык засыпать.  Было около шести утра, когда Дазай, лежа наполовину на футоне, наполовину на татами животом, заканчивал правку одного из своих черновиков. Он успел проглядеть несколько писем с заказами и пришел к выводу, что один из его давних набросков вполне сгодится, только надо будет увеличить объем и добавить нескольких второстепенных персонажей, что впоследствии должны будут повлиять на ход сюжета, но сейчас он уже не будет этим заниматься.  Пометавшись немного по комнате, Дазай, бесшумно ступая, перебрался в свою спальню, куда толком даже не заглядывал еще, и обрядился в приготовленное для него хакама. Подчиняющиеся Ичиё-тян служанки в его доме обычно всегда готовили для него одежду. Дазай на самом деле мог вполне обходиться и без посторонней помощи, но эти пережитки его личного прошлого, самое странное – не самые приятные – не получалось от них отделаться. К тому же он внешне не был столь закрытым человеком, чтобы не пускать никого в свой дом, да и как-то это разбавляло одиночество, чего уж тут скрывать. Он обтер лицо влажным полотенцем перед самым выходом, предчувствуя, что грядущим днем будет еще жарче, чем вчера, и незаметно для всех домашних покинул дом, выйдя за ворота. Записок не оставил, но надеялся, что они не подумают первым делом самое плохое, хотя это было бы самым логичным.  Пешком топать – не ближний свет, но Дазай, так прикинув, вышел специально с запасом времени, к тому же пойдет он с горки, уже не так запыхается. Он слишком долго нежился в стенах лечебницы, пора было начинать шевелиться. Город, однако, просыпался быстро, рабочий день для многих уже стремился к началу, и Дазай с интересом подмечал для себя всякие мелочи, что видел на улице, тут же пуская свое слегка голодное до нового воображение в пляс. Любому мозгу, даже такому, с изобилием идей, как его, всегда нужна подпитка и лишней она не будет. Если бы у него было сейчас больше времени, он бы прогулялся еще и в сам порт, вот уж где жизнь, наверно, вообще не останавливается! Ему даже в голову пришла идея о том, чтобы написать нечто в каком-нибудь мистичном духе, мол, в порт прибыло какое-нибудь странное судно, с которого никто не сошел, но оттуда то и дело раздаются чьи-то зловещие песнопения… В дешевых журналах популярны такие истории. Был у него один постоянный заказчик, редактор журнала. Он не выдавал эти рассказы за свои, просто каждый раз размещал под новыми именами, иногда повторяясь. За подобное Дазай получал не так уж много, но надо же было куда-то скидывать и такое, чтобы в голове не задерживалось. Конечно, при своем положении он многое терял, учитывая, что не обладал правами на публикации, получая деньги лишь один раз, но жадных до славы людей было достаточно. Один гонорар покрывал все его старания. Он не был одним таким, кто писал вот так вот на заказ, но был единственным, кто делал это гениально, без лишней скромности, и заставил всех слушать свои условия касаемо оплаты его услуг. О да, себя надо любить, даже если то и дело подмывает убиться где-нибудь.  Но не этим утром. Дазай в какой-то момент поймал себя на том, что он буквально крадется по улице, которая наполнялась все большим количеством людей, вещающих на разных языках, будто он тут что-то выслеживал, хотя едва надобность в этом существовала. Время приближалось к восьми утра. Осталось лишь теперь немного подождать.  Кажется, способность все подгадать самым удачным для себя образом, его и на этот раз не подвела. Он видел, как через центральный вход вышел Чуя, одетый на европейский манер. Сейчас, расставивший ровно сдвинутые столы, он выглядел несколько старше, чем казался там, в ресторане. Он как-то рассеянно оглядел обстановку перед уходом и, перекинув пиджак, который так и не решился надеть, через другую руку, а освободившейся поправив шляпу, двинулся прочь. О, Дазай сейчас был уверен, что тот его проклинает мысленно, даже если не думает конкретно о нем. Танака-сан в самом деле оставил его отрабатывать ночную смену, и отчасти это было потрясающе, потому что было бы обидно все же припереться сюда и не обнаружить того, ради кого свершил эту утреннюю прогулку. Дазай двигался ему прямо навстречу, но молодой человек его то ли совсем не узнал из-за смены одежды, то ли просто не ожидал, что подстава снова находится столь близко, или же просто уже практически спал, настроив организм только на то, чтобы наконец-то уже доползти до футона и развалиться на нем, несмотря на то что утро уже начинало раздражать своей духотой. Так что для Чуи стало полной и пугающей неожиданностью то, что обычный прохожий, поравнявшись с ним, внезапно перехватил его за талию, резко развернув и практически прижав к себе. У бедняги была заторможенная реакция, иначе бы он в жизни не дал нечто подобное сотворить с собой, но очухался он, к своему большому сожалению, только в тот момент, когда, чуть задрав голову, смотрел в темные глаза, что отливали коварством из-за нехитро проделанного трюка.  Секунда, две, три… Чуя все сильнее щурит заспанные глаза и шире открывает рот, а его все крепче прижимают к себе – Дазай в этот момент и сам не замечал своих действий – просто был доволен собой. Словно начал подбирать верный ключ к головоломке, что сломала его мир буквально накануне днем.  – Мудило ты ебаное! – взрывается наконец-то тот, скинув с себя остатки сна и со всей дури ударяя Дазая в грудь руками, что тот вынужден был выпустить добычу. – Какого хера?! Да ты реально больной, походу! Окончательно перегрелся, сука?!  – И тебе привет, злобный лисенок. Вижу, смену ты закончил?  – Ты охуел?! Ты чего приперся?! Я, – он на всякий случай отскочил от него подальше, – я вынужден был всю ночь из-за тебя отработать! И мне за это даже не заплатят! И эта сучароидная тварь, Танака, даже спасибо не скажет! Ебал я вас всех, идиоты! Съебись уже!  – Почему ты здесь работаешь? – Дазай пропустил все его громкие выпады в свой адрес мимо себя, чем выбесил еще больше, но еще и заставил слегка смутиться.  – А тебе, блядь, какое дело? Ты кто вообще, чтобы я перед тобой отчитывался? Уебок, отвали! – Чуя сделал шаг спиной назад, словно проверяя, что на него сейчас не нападут, а потом развернулся и пошел быстро по улице, и так подозревая, что его легко нагонят.  – Просто ты так переживаешь из-за работы, но по тебе не скажешь, что ты прям бедствуешь, – Дазай быстро нагнал его. – Одет прилично, я даже не ожидал, шляпа только дурацкая.  – Я засуну тебе ее в глотку, если не отстанешь.  – Может, я извиниться пришел.  – На твоей роже написано, что поиздеваться ты пришел, уебок, пиздуй отсюда, я сказал!  – Ты далеко отсюда живешь? – не унимался Дазай, идя с ним нога в ногу, несмотря на то что Чуя был уже на грани того, чтобы перейти на бег, он невольно рассматривал его профиль, оценивая, как он отреагирует на то, если Осаму рискнет взять и заправить за ухо выбившийся тонкий рыжий локон. Останавливала, правда, даже не перспектива того, что ему могут хорошо двинуть за подобное, а мешала чертова шляпа – с ней неудобно. Он сразу вдарит по зубам, если взять и снять ее?  – Так я тебе и сказал. Ты вообще нормальный? Нет, не отвечай, я уже понял, что за мной увязался сущий псих. Погоди! – Чуя внезапно остановился, снова перекинув пиджак на другую руку и принялся вдруг шарить по карманам. – Может, тебе денег дать, чтобы ты отвязался? Я уже просто не знаю…  – Я похож на тех, кто нуждается в деньгах?  Чуя замер, оглядев его с ног до головы. Видно было, что его прям сжирает даже не чувство бешенства, а глубочайшей растерянности. Он помотал головой, нервно хватаясь пальцами за край своего жилета, а потом вытянул руку перед собой.  – Слушай, ладно, вижу, что только смерть твоя избавит меня от твоего ебучего общества, но в тюрьму я не хочу, так что – хорошо, говори, что тебе надо, а потом оставь меня в покое, договорились?  Дазай не рискнул так вот сразу выложить ему, что он уже успел себе нафантазировать, да и вообще он слишком буйно реагирует на прямолинейные выпады, это выглядело довольно забавно, но захотелось действовать как-то иначе.  – Мы с тобой даже толком незнакомы…  – И знакомиться не желаю!  – Дазай Осаму, – он учтиво склонился, не боясь получить кулаком по башке при этом. – Долбаный графоман. А если точнее – пишу для тех, кто этого делать не умеет, но вроде как держу это в тайне.  Чуя вроде как даже бить его перехотел. Недоверчиво смотрел, разглядывал, оценивал, пока не пришлось чуть в сторону сдвинуться, чтобы не мешать мужчине, что тащил что-то в небольшой телеге.  – Накахара Чуя, – его поклон не был столь учтивым, скорее чисто был сделан из вживленной под кожу традиции, а затем, словно смутившись, Чуя двинулся дальше по улице, напряженно о чем-то задумавшись.  – И чем же ты занимаешься, Накахара Чуя-сан? – Дазай снова поравнялся с ним.  – Ты сам видел.  – Да, но я так понимаю, это так, подработка, верно? – Осаму тем временем отмечал, куда они шли – углублялись все больше в улицы, где высились дома в европейском стиле, здесь в большей степени обитали иностранные резиденты.  – Слушай, я спросил тебя, чего ты хочешь, но я не собираюсь далее терпеть твой пиздеж.  – Ты бы капризничал меньше, мы бы уже давно нашли общий язык.  – Был бы я на месте тех твоих друзей, давно бы прирезал тебя и сбросил в залив, – пробурчал Чуя, стараясь снова ускорить шаг.  – Они привыкли. Ты тоже мог бы.  – С какого хера вообще?  Дазай видел, как у него глаза бегают, он судорожно искал варианты, как бы отвязаться от прилипшего нового знакомого, и явно подумывал о том, чтобы поводить его кругами, но и домой хотел попасть поскорее. Дазай же никуда не торопился, он был готов с интересом наблюдать, что же будет дальше.  – Раз уж тебе выпало такое проклятие.  Кажется, Чуя всеми силами пытался уверовать в то, что его просто так несет от недосыпа, но мысленно он быстро смекнул, что пока все же еще в здравом уме, и Дазай не растает на жаре, как бы сильно того ни хотелось, поэтому, явно через силу сдерживая себя, он попытался хоть как-то что-то прояснить:  – Я понятия, не имею, что тебе от меня надо, слушай, может, ты и правда неадекватный, и мне не стоило сразу так реагировать, – Чуя то и дело чуть прикрывал глаза, чтобы сдержать много ругательных мыслей в голове – господи, да за этим наблюдать – это же прям возбуждающая пища для мозга писателя! – Хочешь, я даже извинюсь, но только отвяжись от меня сейчас! Время поджимает, а у меня, помимо работы в ресторане, куча других обязанностей, и ни минуты на возню с тобой…  – То есть ты согласен потом встретиться еще раз? – слишком легко было сейчас его ловить на собственных словах.  – Да нет же, идиот! Я просто, не знаю, предлагаю, как-то мирно разойтись!  – Чуя, мне не нужны твои извинения, – довольно мягко произнес Дазай, видя, что этой фразой только больше его в панику вгоняет. – Впрочем, скажу, что это было забавно. Как мало на самом деле надо, чтобы ввести человека в крайнюю степень смущения и непонимания.  – Ты совсем охуел? Что за херь ты несешь? Да сука, что я вообще трачу на тебя время! – он стремительно развернулся и вчистил по улице. Дазай даже не сразу среагировал, но не потому, что притормаживал после бессонной ночи, а просто слишком пристально смотрел на него, пока тот злился, подмечая все детали. Потом же пришлось догонять.  – Ты не обижайся, но я немного удивлен, что ты обитаешь где-то здесь, – Дазай не стал нестись за ним, и так вполне мог сохранять необходимое расстояние, бодро шагая, отбивая четкий ритм гэта, и оглядывая окрестности Яматэ, он тут практически не бывал и сейчас даже был рад, что судьба занесла сюда – красиво.  Дазай до того отвлекся, что его едва не сбила какая-то молодая девушка европейской внешности, что катилась в это раннее утро на велосипеде. Она не слетела сама на землю только благодаря чуду и внезапно хорошей реакции Дазая, который сам едва ее не угробил из-за своей невнимательности. Видно было, что сильно испугалась, что-то там взвизгивала то и дело, кажется, на английском, цепляясь за одежду Дазая и еще не понимая, что ей более не грозит вплотную так приложиться к дороге. Осаму, убедившись, что она наконец-то твердо стоит на земле, наконец-то отпустил ее и поднял упавший велосипед. Девушка принялась и извиняться, и благодарить на ломанном японском, хотя определенно вина в большой степени лежала на витающем в облаках суициднике, который в этот раз – серьезно! – не пытался убиться, да еще и таким способом. Не получилось бы, хотя идея двойного суицида не дурна сама по себе – Дазай так задумался. Едва бы они убились в этом случае, но вот если слететь вместе с этим велосипедом откуда-нибудь с возвышенности… Он невольно оглядел девушку – она все пыталась говорить с ним то на японском, то на английском. Американка, похоже. Очень милая внешне, модно одетая, насколько он мог судить, глазища большие – зеленые. Дазай мигом прокрутил в голове новую историю, связанную с ней. Надо же – люди, с которых он пишет порой сами определяют, какой история должна быть. Здесь же он внезапно не нарисовал никакого мрака, скорее это был бы какой-нибудь рассказ о молодой путешественнице, которую занесло столь далеко от дома. Приключений бы она себе нашла, но Дазай не хотел бы заканчивать рассказ в каком-нибудь плохом ключе, он верил и в счастливый конец тоже. Интересно, надо сохранить в голове это, местом действия вполне можно выбрать Йокогаму… Он так задумался, что не сразу понял, что она спрашивает его имя.  – Дазай Осаму к вашим услугам, о-химе-сама, – тут же расплылся он в учтивости, которую всегда берег исключительно только для женского пола, целуя ей руку на европейский манер, чем жутко смутил, но и не отпугнул. Из-за того, что она от волнения путалась в языках, он не особо понимал, что хотела ему сказать, поэтому Дазай быстро выудил из сагэмоно немного замученную визитку и вложил ей прямо в руки, мысленно надеясь, что она не расценит это как нечто дурное, отвесил изящный поклон и двинулся дальше по своему пути, оставив ее совершенно растерянной и в то же время очарованной.  Чуя, на удивление, никуда не делся. Он стоял, замерев у столба, увитого электрическими проводами, наблюдая за всей сценой, и как-то странно таращился на Дазая. Тот, в свою очередь, быстро отметил весьма важный факт – лисенок не удрал, хотя вполне мог.  – Ты ко всем людям так цепляешься?  – Нет, – ответ прозвучал столь невинно и искренне, что Чуя аж нахмурился, не понимая, где кроется подвох. – Я виноват, а она распереживалась. Женщины очень милые создания, не находишь? Почему бы с ними так себя не вести, впрочем, ты вполне тоже сгодишься для этого.  Ну да, Дазай знал, что за такое может получить в морду. Даже представил все варианты развития событий, последним причем был какой-то уж самый невероятный, как Чуя пытается убить его столбом, к которому инстинктивно сейчас жался, чтобы отодвинуться подальше от психа, что за ним увязался. Однако вместо этого он с опаской и задумчиво посматривал на него, будто принимал какое-то важное для себя решение. И главное – бить не собирался. Дазай мельком так осмотрелся. Они находились возле невысокой кованой ограды, поросшей пушистой зеленью, рядом была калитка с двумя створками, по бокам украшенная шарообразными фонарями. За оградой же располагался чей-то большой ухоженный сад и двухэтажный дом, выстроенный с учетом европейских традиций. Целиком, из-за обилия деревьев на территории, его толком не было видно, но одна из башенок была полностью обвита плющом, что придавало строению какой-то загадочный вид.  – Понятия не имею, как от тебя отделаться, – сдаваясь, пробормотал Чуя, направившись к той самой калитке и, к легкому удивлению Дазая, толкая ее и заходя на территорию. – Раз уж потащился за мной, веди себя только прилично. Выкинешь что-нибудь, въебу, что улетишь прямо отсюда в залив!  Дазай немедленно представил себе и этот момент, словно принимая его в буквальном смысле и оценивая, какой- же силой надо будет для этого обладать. Занятно и рискованно.