Σχίσιμο (Схисимо)

 Ливень с громом и молнией обрушился на Токио, когда они еще не успели влететь в здание вокзала. Капли с неба летят огромные, летят на огромной скорости, Осаму и рад под ними побегать, и в то же время паникует – его драгоценная добыча из магазина «Микимото»! Он кое-как пытается запихнуть буклеты под жилетку, чтобы не намокли, из-за чего постоянно останавливается, а Чуе, который, оказалось, даже в гэта перемещается быстрее его самого, постоянно приходится тормозить, и Осаму кроют нехорошими словами на всю улицу, разве что шум грома и дождя заглушает их немного. И зонт еще мешается – толку от него в такой дождь никакого, старый совсем, и Дазай уже сам себя ругает – почему не додумался взять что-то посолиднее? Но дождя давно уже не было, и не предполагалось, впрочем, какая разница?  Они не настолько все же вымокли, но Осаму еще некоторое время сдувал капли воды, что падали на нос с челки. Он стоял чуть в стороне, отдав деньги Чуе, и отправил его в очередь на торжественный закуп билетов. Народу полно, во все окошки, многие тоже вбежали с улицы, напуганные внезапной грозой. Внутри даже зажгли свет – так резко стемнело из-за туч. Осаму озирается по сторонам, рядом с ним какой-то мужчина в полностью вымокшем кимоно, бедный, и весь его багаж тоже промок, он тихо ругается, растерянно озирается и замирает взглядом на Дазае – тот уже догадывается, что от него хотят.  – Присмотрите за вещами? Я только билет возьму.  Никогда не понимал, почему люди видят в нем человека, которому можно доверять? Дазай бы себе никогда ничего такого не доверил. Но он лишь немо кивает и действительно не спускает глаз с вещей, и даже не сразу замечает, что Чуя к нему уже подошел.  – На самый ближайший уже не было билетов, придется подождать, – по голосу не сказать, что прям расстроен. – Только вот к тому моменту туча и до Йокогамы доберется.  – Хоть бы, – отзывается Дазай.  – Я бы купил что-то перекусить, идешь?  Дазай косится на оставленные под его присмотром вещи, а затем чуть вытягивается, хотя с его ростом и так хорошо видно, в поисках того мужчины. Перед ним еще три человека в окошко кассы.  – Я тут обещал, – он тыкает пальцем в чужой багаж. – Некрасиво будет уйти.  Чуя хмурит брови, но никак не комментирует. Они не торопятся, так что он и не возмущается. Затем тот мужчина возвращается, и он будто бы удивлен, что никто не удрал с его пожитками, раскланялся за это несколько раз, заодно и Чуе зачем-то, и Дазай решил, что миссия выполнена – можно идти. Они спешно перекусили, но особо возможности расслабляться не было – слишком забит был вокзал, причем некоторые тут просто спасались от перспективы вымокнуть до нитки. В помещении жутко душно, влажно, и оба решают выйти на платформу. Навес частично спасает от дождя, но людей много, толком не протолкнуться. Предыдущий поезд уже отбыл, и Дазай пытливо смотрит на часы, что висят под стальным каркасом навеса. Он вдруг ловит себя на мысли, что уже привык к такому скоплению людей за день и чувствует себя не так дискомфортно. Вот и еще одна польза сегодняшнего дня. И этот чудесный запах дождя, и грохот грома, что сотрясает платформу, где-то рядом плачут испуганные дети, а Осаму любил в детстве грозу, это было чем-то восхитительным, особенно, если молнии сверкали прямо посреди ночи. Его сестры верещали, как ненормальные, а он еще больше их запугивал, говоря, что это Райдзин, бог грома, пришел за ними! Тут его фантазия обычно пускалась в пляс, и он доводил бедных девчонок до слез. Даже со старшими это прокатывало. Они потом жаловались и пару раз Осаму влетало, но он потом додумался пугать их так, чтобы еще и внушить, что если они кому-то расскажут о своих страхах, Райдзин разозлится еще больше и придет уже вместе со своим братом Кагуцути, богом огня, и спалит их молниями и пламенем. Странно, что после этого сестры продолжали с ним играть. Дулись обычно целый день, но потом мирились. Они правда не понимали, что ему доставляло истинное наслаждение их пугать, и это были не просто шутки.  На пути обратно Дазай снова сидит, вжимая Чую в стену, но тому не интересно пялиться в окно, которое заливает вода. Кажется, зарядило надолго, это не просто летняя гроза. И дышать чуть легче становится. Он вынимает спрятанные под одеждой буклеты, чуть сыроватые, но живые, и снова утыкается в них. Чуя чуть косится в его сторону, не понимая, что такого вообще в них любопытного он нашел, а Дазай тем временем вчитывается в текст, постигая без изысков и подробностей знания о том, как культивируют жемчуг, а результат работы можно лицезреть уже в виде прекрасных ожерелий. На этом точно можно хорошо заработать. Они задумывается: есть ли какие легенды на тему добычи жемчуга? Надо будет порыться в источниках, стало любопытно. Он вполне мог бы написать большую историю с этим связанную, а потом продать за хорошие деньги. Можно даже съездить в те места, где сам Микимото-сан начинал свои исследования. Взять с собой Чую…  – Что? – тот напрягается, когда Дазай слишком долго не сводит с него довольных глаз, а потом наклоняется ниже.  – Хочу тебя… рядом.  Чуя комкает незаметно ткань брюк Осаму и, кусая губы изнутри, смотрит на него, потом резко отворачивается, собирается убрать руку, но теперь уже Дазай накрывает ее своей, прижимая все так же незаметно к себе.  Они так и едут до самой Йокогамы.  Гроза все же догнала их. Дождь вот-вот грозил обрушиться, и они уже вылетали из здания вокзала, когда пыль начали прибивать первые капли, но на этом временно все и затихло, хотя молнии буянили на севере только так, а гром от души сотрясал землю. Дазай буквально втащил за собой Чую в трамвай, а потом было просто бесподобно наблюдать его реакцию, когда он вдруг обнаружил, что ему вообще не в эту сторону и какого хрена он помчался следом за суицидальным придурком!  – Тихо, Чуя-кун, – Дазай лишь усмехается, тесня его к стенке у самого выхода и делая вид, что это кто-то из пассажиров его в спину пихает. – Твой распрекрасный начальник сейчас все равно в Токио прохлаждается, можешь и на себя немного потратить время.  – Я вообще-то планировал вечером поработать, – как-то не особо уверенно он спорит.  – Чуя, – Дазай на ощупь притягивает его за пояс юката, просовывая за него пальцы.  Они так и едут, молча пялясь друг на друга. Дазай аж едва не проглядел нужную остановку, а то бы укатили черт знает куда, он вообще смутно представлял, как тут движется транспорт, зная лишь, как можно с некоторых точек добраться до вокзала. Ловить рикшу в момент, когда вот-вот обрушится дождь, дело неблагодарное, но Дазай как-то исхитряется это сделать, за что получает комментарий, что хоть на что-то он годится. Почти обидно. И в голове уже тысяча мыслей о том, как доказать Чуе, что он заблуждается.  Дождь застает их всего в паре сотен метров от дома Дазая и приходится перейти с быстрого шага на бег. Темнеет стремительно, Дазай краем глаза улавливает светящиеся фонарики храма, но любоваться ими некогда – вода начинает лить за шиворот, а он не может допустить, чтобы его драгоценные буклеты намокли, вот и бежит, таща за собой Чую, которому уже как-то немного тяжко бежать в гору, земля мокрая, и он скользит по ней, из-за чего Дазай то и дело дергает его весьма больно за руку, чтобы удержать и не дать шлепнуться носом. Зато как освежает! Он старается глубже вдыхать, чтобы ощутить наконец-то этот аромат легкости воздуха, насыщенного озоном.  Они едва вбегают по ступеням главного входа, как со стороны дома, освещенного фонариками, скрытыми под навесом, появляется Ичиё, пытаясь укрыться хаори, что она держала над головой.  – Дазай-сан! Вас весь день не было! Мы уже даже начали волноваться!  – Я был в Токио. Ичиё-тян, принеси полотенца большие и юката ко мне в кабинет! – Дазай спешно разувается, мотая головой, с волос разлетаются капли во все стороны. Чуя тоже весь мокрый, шляпу он прижимает к себе, волосы его приобрели выразительный медный оттенок от влаги, и Дазай крепко жмурится, чтобы отогнать от себя все мысли на эту тему, или, может, не стоит?  Он торопливо пересекает коридоры дома, оказываясь у себя, и первым делом выкладывает на стол слегка отсыревшие буклеты. Ничего, высохнут, а пока лучше не трогать. Он распахивает задвинутые сёдзи – в которые бьет дождь, и теперь капли частично попадают на татами – охренительный ливень!  – Лучше бы я вернулся домой, – ворчит Чуя – его хоть выжимай, но Ичиё не заставляет себя ждать, быстро выполняет пожелание господина.  – Что-то еще? Ужин?  – Ничего не надо, можешь быть свободна. Акутагава?  – Он сказал, что вы разрешили ему свободно провести день, сообщил, что поедет навестить сестру, не знаю, вернется или нет.  Дазай лишь отмахивается, скидывая с себя жилетку и хватая полотенце, которым пытается высушить голову; Ичиё еще сомневается в том, все ли она выполнила, стоит пару секунд, но затем кланяется и уходит, задвигая фусума. Дазай с тоской понимает, что придется опять возиться с бинтами, и краем глаза замечает, что Чуя застыл в нерешительности.  – Что ты задумался? Переодевайся, или будешь в мокром сидеть?  – Блядь, почему мне в очередной раз приходится рядиться в чужие шмотки в этом доме? – он возмущенно таращится на сложенные аккуратно на полу юката, сжимая в руках полотенце. С его волос все еще стекают капли.  – Может, потому что это не особо удобно – сидеть в промокшей насквозь одежде.  – Иди нахрен со своей логикой.  Дазай приближается к нему ближе. Что это еще за капризы?  – Может, ты брезгуешь? – Осаму щурится, следя за его реакцией, у него перед правым глазом все плывет, но никакая посторонняя картинка так и не появляется, все размазано – Чуя замечает, что он начинает неестественно моргать, рефлекторно пытаясь восстановить себе нормальное зрение, и зачем-то тянет руку, касаясь сжатого и слезящегося века. Дазай резко сдавливает его пальцы, поднеся их ко рту и начинает один за другим лишь слегка обхватывать губами, а потом перехватывает уже за руку, касаясь кончиком языка кожи на внутренней части запястья, ведет им вдоль вен, замирает, будто пытается ощутить биение пульса.  Чуя следит за ним так, будто в любой момент ему могут откусить несчастную конечность, и это забавляет, но Дазай откидывает его руку и быстро тянет за пояс юката.  – Что ты творишь?!  – Не шипи, лисенок, всего лишь хочу помочь тебе снять мокрую одежду, – Накахара и опомниться не успевает, как его уже обхватывают под одеждой за влажную поясницу, притягивая к себе. Чуя слишком много сейчас думает, и Дазай решает, что надо просто лишить его этой возможности, вжимаясь губами ему в шею.  Чуя ударяется ему в грудь руками, что-то там возмущается, дергается, когда его целуют в губы – кусается, глядя злобно. Он хоть осознает, что при этом отвечает на поцелуй, водя своим языком по зубам Осаму, а тот улыбается, засасывая его глубже и чувствуя чужие пальцы на своей шее – придушить решил? Но нет, Чуя просто мстительно оставляет у него на шее следы от ногтей, правда при всем желании не получается вонзить их так глубоко, как хотелось бы, чтобы гад оценил степень его возмущения, но тут скорее приятно, особенно, когда пальцы начинают массировать кожу головы, и Дазай томно выдыхает ему в рот, едва ли не отстраняясь, черт – так тяжело дышать, и вообще он и без того понимает, что у него не хватит силы воли выпустить сейчас Чую, но будет ли после всего этого дня правильным сейчас взять его силой?  Дазай и думать не думал, что это он окажется таким колеблющимся. Где-то на подсознании он ощущал, как Чуя тащит его рубашку из брюк, но это быстро ушло в туман в тот момент, когда Осаму смог добраться наконец до его плеч и ключиц, пробуя на вкус мягкую кожу, едва покрытую бледными веснушками, когда он внезапно глубоко вдыхает, едва ли ни кашляя от воздуха, ощутив, как пальцы Чуи ловко пробрались за пояс брюк и скользнули прямо между ягодиц. Дазай, не веря, пытается взглянуть на него, но тот только сильнее жмется бедрами – действия всегда лучше слов, как бы красиво они ни были оформлены, и Дазай, чуть поддаваясь ласкам пальцев, что так и не оставили его, несколько секунд наслаждается моментом, запрокинув голову, а потом стягивает довольно резко с Чуи мокрые вещи и снова притягивает его к себе, теперь уже в свою очередь сжимая его ягодицы.  – Я долго ждать не собираюсь, – ворчит ему в зубы Чуя. – Раздевайся сам, живо!  – Блядь, да откуда в тебе вдруг эта нетерпимость, – Дазай принципиально дразнит себя – он лишь касается руками округлой задницы, но не более, а теперь еще так просто не позволяет Чуе прижаться к нему бедрами, хотя глаза то и дело стреляют вниз, а руки так и тянутся коснуться стоящего члена.  – Я неясно выразился? – Чуя чуть отстраняется и недовольно щурится. Ах, вот оно что, маленькая лисичка, явно понимая, что ей предстоит оказаться под ним, решила продемонстрировать характер и хотя бы так доказать свою мужскую состоятельность. Нет уж, у Дазая свои планы, и он хочет насладиться всем процессом.  Он, словно демонстрируя послушание, отстраняется, начиная выверенными движениями расстегивать пуговицы на рубашке, но покончив с этим, опускается на колени, перехватывая Чую за ноги. Тот быстро соображает, и вроде бы не против, но в то же время все идет не по его плану, а Дазай лишь довольно хмыкает, оглаживая худые бедра – Чуя сейчас ему кажется соблазнительнее любой девушки, его стояк прямо перед лицом, но все это не предел его мечтаний, и Дазай готов воспользоваться этим шансом, чтобы показать… Что он чувствует? Дазай быстро прокручивает в голове все, что связано с Чуей и очень нежно обхватывает губами розовую головку члена, ощущая, как тело, что он все еще сжимает руками, пробивает дрожь. Он по-разному себе всегда представлял, как бы отымел Чую, и в большей степени все это рождалось в голове рывками и резкими движениями, призванным выбивать болезненные стоны, словно в отместку за то, что он смеет спать с кем-то другим, о чем Дазай старался не думать и называл себя идиотом из-за такой дурацкой ненависти, но сейчас как-то это все перекрылось. Чуя сегодня неожиданно был внимателен к нему, и это было так странно. По-настоящему. Осаму не думает, что он сам способен на настоящие чувства, но он хотел бы показать, что ему жизненно необходимо хвататься за кого-то, иметь кого-то рядом, и это, как бы он ни пытался убедить, не должен быть абы кто – лишь тот, к кому тянет… Дазай сейчас слишком путается, и рад даже, что его рот занят, а то бы он еще начал нести что-то, да еще и не то… Язык без костей… Но Чуе, кажется нравится, даже больше, чем нравится. Он едва стоит – ощущается дрожь в теле, и Дазай только сейчас начинает ощущать, как больно он впился пальцами в его плечи, чуть откинувшись назад, и это только раззадоривает. Он подымает глаза на Чую, специально пошло причмокивая губами, на что тот реагирует и смотрит вниз. Его губы красные, а тело горит, и Осаму водит ладонью по животу, пробегаясь кончиками пальцев в области паха. Приходится немного сосредоточиться, чтобы взять член до самого горла, да и Чуя сам уже нетерпеливо толкается глубже, от чего Осаму начинает дико жалеть, что все же не разделся до конца – сука, он думал, выдержка у него лучше. Эксперименты на Акутагаве не дали своих результатов совершенно на ином теле – тем более, что желал он его гораздо сильнее.  – Блядь, да ты будто готовился ко встрече со мной, ночами, наверно, спокойно не спал, – вдруг смеется Чуя, уже даже не сдерживая своих выдохов, окрашенных голосом, он перебирает грубо пальцами волосы Осаму и тянет сильнее, едва тот снова начинает проходить языком прямо по головке, до хрипов в чужом горле от удовольствия всасывая ее.  – Какая же ты самовлюбленная сука, – Дазай выпускает член изо рта, но потом все равно еще несколько раз проходится языком вдоль него, а Чуя чуть трясущимися пальцами гладит его по волосам. – Рембо тоже позволяешь тебе отсасывать?  – Пиздец, как ты бесишь! – Чуя резко отстраняется и опускается перед ним на колени. – Только посмей его еще раз вспомнить и останешься тут наедине сам с собой, а меня не то, что не коснешься, даже не увидишь! Не порти ничего! – он подается вперед, целуя его в губы, лишь на краткий миг проникая меж ними языком, отрываясь, а затем снова повторяя – это уж слишком дразнит!  Нет, куда больше дразнит то, что Чуя наглым образом давит ему на пах, ощупывая уже готовый вбиваться в него член Осаму, от этого в какой-то миг переклинивает, и Дазай просто отключается, давая себя целовать и тереться задницей: он даже пропустил момент, когда Чуя оказался на его коленях. Может, он на самом деле спятил, и его там все же отрубило где-то в парке от перегрева? Снаружи природа дарит жизнь всему живому, окропляя небесной водой, а здесь в комнате – полностью обнаженный Чуя сидит на нем и целует ему грудь и шею в тех местах, где сумел стянуть бинты. Дазай только и может, что водить руками по его спине, не ожидая, что так приятно будет касаться крепких мышц. Странно, что он не подумал об этом, учитывая, что Чуя бил довольно сильно.  – Ну, разденешь меня? – Дазай чуть тормозит его, кладя ладони на его бедра и оглаживая торчащие косточки.  – Ты сейчас конкретно про что? – Чуя тянет на себя бинты, наматывая на руку.  – Хм, может, их все же оставим?  – Оставим? – Чуя задумчиво смотрит в потолок, делая на руке еще один виток, что Дазай невольно тянется к нему, а свободной рукой давит Осаму на пах, и тот как-то болезненно дергается. – Там у тебя тоже все перемотано?  Дазай тоже с задумчивым видом опускает глаза, кусая губы – он смотрит на прижатый к нему член Чуи и думает, что хочет, чтобы тот потом кончил ему в рот. Он бы слизал все до капли, хочется снова коснуться, но он отрывает взгляд:  – Проверяй уже.  Чуя отпускает ленту бинта, сползает с Дазая, заставляя его сдвинуться, и тот добирается до так и неубранного с утра футона, сам расстегивает на себе брюки, позволяя Чуе уже стащить наконец все то, что мешается, и тот наконец-то наваливается на него, прижимаясь всем телом. Дазай, ошалевший от такой податливости, даже не знает сперва, как бы покрепче его обхватить, да и Чуя так просто не дает подмять себя. Что-то подсказывает, что он любит не только подставлять свой зад под член, а сейчас он трется своим о бедра Осаму, хватая его руку и прижимая к своим ягодицам.  – Ну, хватит думать, – вдруг звучит где-то рядом, – целуй меня уже сильнее.  – Ты так откровенно провоцируешь и удивляешь меня, – Дазай, скользя губами по его ребрам, не находит ничего иного, кроме как сказать правду.  – Ты совсем глупый, видимо, – Чуя обхватывает его ногой, их члены соприкасаются, и Дазаю кажется, что у него глаз слезится от того, как его прошивает от этих касаний, от изгибов тела, что плавно движется под его руками, и жарко, и в то же время по спине с улице так приятно скользит холодок.  – Я ожидал куда более активного сопротивления.  – Да мне похуй, что ты там ожидал, – Чуя ловит руками его лицо, заставляя глядеть себе в глаза – и сейчас это уже шторм в проливе Цугару, от дневной лазури не осталось и следа, и Дазай больше не колеблется, добиваемый еще и словами: – Я хочу тебя, и не смей при мне, со мной, во мне сомневаться, ты понял?  Дазай сильнее толкается в его бедра, оглаживая с виду хрупкое тело, улыбаясь, словно конченный псих, трется об него, слушает внимательно каждый вздох и пока что едва различимый стон и снова опускается ртом к члену Чуи, а тот только смеется в голос, щебеча что-то о том, что тому понравилось.  – Заткнись и наслаждайся, я – мастер!  Чуя ржет еще громче, давясь вздохами и устраиваясь удобнее на футоне, а Дазай в этот раз активно помогает себе рукой, оглаживая по всей длине, сжимая, балдея от этой мягкой твердости, беря в руку яички и ощущая, как Чуя начинает изгибаться в спине, явно наслаждаясь тем, что он с ним творит, еще и язвит при этом:  – Там у меня в инро еще осталось несколько йен, можешь взять, заработал, считай.  Дазай не будет мстить за эту шпильку в его адрес. Он просто на миг резко и без предупреждения вводит палец в место, куда еще не успел добраться, и Чуя вскрикивает, скорее от неожиданности.  – Ай, блядь, ну ты и сука!  – Не ворчи, – Дазай берет глубоко в рот, чуть жмурится – у него слишком сбилось дыхание и уже не так легко концентрироваться, не говоря уже о том, что его сводит с ума эта пульсация в собственном члене, который явно уже хочет оказаться на положенном месте, а хозяин все никак не наиграется ртом.  Но блядь, он заебался себе последнее время это только представлять! Он отодвигается, не убирая, однако, руки с обслюнявленного органа и осыпает поцелуями сосок Чуи, когда тот, довольный, чмокает его в лоб, и они снова встречаются губами. Осаму хочется самому застонать от того, как податливо под ним изгибается чужое тело, и он зачем-то жмурится, и по-дурацки улыбается от мысли, что этот подвижный лисенок сейчас даже не сомневается в том, что он может ему доверять. Дух захватывает!  – Скажи мне что-нибудь, – просит Осаму, чуть наваливаясь на него и целуя все, что попадается под губы.  – Ты любишь, когда несут всякие пошлости в постели? – Чуя слегка скребет ногтями его спину – так приятно, его подобным образом прежде не касались.  – Нет, я хочу знать, что ты чувствуешь. Или ты не привык болтать? – Дазай в самый последний момент прикусывает себе язык, едва не спросив его, на каком языке они говорят с Рембо, когда оказываются вдвоем, обнаженные, на белых простынях.  – Ты странный, – зачем-то выдает Чуя, садясь и заставляя его чуть откинуться назад, хватая рукой член и поднося к губам, из-за чего Дазай дергается, словно подросток какой перевозбужденный. Чуя это замечает и снова смеется, заваливая его совсем на спину. – Какой ты восприимчивый! Если бы ты сейчас обалденно не отсосал мне, я бы подумал, что ты вообще девственник.  – Ну, с тобой ведь в самом деле первый раз, – быстро нашелся Дазай, и про себя признает, что действительно слегка не контролирует свое тело, это даже немного пугает, а еще Чуя так смотрит на него, будто готов сожрать, и Осаму думает, что это была бы прекрасная смерть.  Он лишь дразнит его губами, едва задевает кончиком языка – это больше похоже на пытку, и Дазай не знает, куда от этого деться. Гром так сильно грохочет, аж дом сотрясается. Или это тело дрожит от того, что Чуя забирается на него, потираясь и изгибаясь так, что громко стонать хочется. Осаму мнет его ягодицы, а Чуя снова отстраняется, чуть отводит его бедро в сторону и снова устраивается меж ног, беря уже глубже в рот. Вот пиздец, Дазай не хочет думать, как именно он этого всего набрался. Чуя облизывает его член, берет в руку, двигая по длине, а потом прижимаясь губами к скрытой крайней плотью головке, оттягивает снова кожу и слегка мажет языком. Дазай следит за ним, словно под гипнозом, и у него только что кровь прорвала последнюю плотину в висках.  – Боже, ты бы слышал себя, – бормочет Чуя, целуя напряженный живот, – мне нравится. Не замолкай.  – Ближе, – просит Дазай подтягивая к себе, он хочет снова его горячий рот, ему нравится, как Чуя жмется к нему, да еще и столь нагло наваливается, эта его гибкость с ума просто сводит, и Осаму не может терпеть – хочет его под собой, заваливая на спину, а тот и не сопротивляется.  – Только посмей полезть в меня сразу! – предупреждает он, когда Осаму разводит его ноги и начинает вылизывать пока что совсем узкий проход. – Пяткой в хуй дам!  Осаму, не отвлекаясь от своего занятия, вытягивает руку, показывая ему средний палец, и Накахара сильно тянет его за волосы, а затем громко стонет, когда язык оказывается внутри, а чужая рука дразнит член. Дазай сейчас вовсе и не думал издеваться над ним и в этот их первый раз причинять боль, но и так сразу оторваться от его задницы не может, однако все же заставляет себя прерваться. Учитывая то, что у него вошло в привычку раскладывать тут время от времени Акутагаву, за маслом далеко ходить не пришлось. Чуя внимательно следил за ним, изогнувшись так, что рисковал реально быть взятым без всякой подготовки, но Дазай все же снова устраивается возле него, окуная пальцы в чашечку с маслом и вымазывая ими сжатые мышцы и область вокруг. Ему снова хочется задать какой-нибудь дурацкий вопрос, вроде того, как это делает Рембо, но он стискивает зубы и лишь глубже толкает пальцы, заставляя Чую извиваться и ощущая какое-то дикое желание вдруг вставить себе самому, и даже не замечает, как тянется рукой и давит на проход. Блядь, так и кончить можно случайно! Мысль внезапно врывается в голову, и Дазай поднимает глаза на часто дышащего Чую, который слепо глядит куда-то на улицу, хватаясь руками за края футона. Волосы его, все еще частично влажные, растрепались – маленькая распушенная лиса.  – Смотрю, ты расслабляешься, – Дазай быстро подается вперед, чтобы чмокнуть его губы.  – Да, твою мать, не прекращай, – Чуя вскидывает инстинктивно бедра, когда пальцы выскальзывают из него, но он все же замечает, что Дазай как-то не так на него смотрит, будто в его голову закралась какая-то идея. Может, они в этот момент действительно прочли конкретные пошлые мысли друг друга. – Ох, в следующий раз заставлю тебя молить об этом.  – В следующий? – Дазай чуть ли не давится от удовольствия, от того, что Чуя говорит это, и укладывается набок, давая тоже возможность поработать языком, а сам активно растягивает его пальцами. – Не кусайся! Блядь…  Боже, это жестоко, что он там творит. Дазай уже думает переместиться, но Чуя его так легко не отпускает и снова берет член в рот. Юноша уже аккуратно разводит в нем три пальца, ему не очень удобно, но он умудряется все равно брать губами головку члена и дразнить языком, но затем все же меняет позу, чтобы уж нормально завершить начатое – собственный член у Чуи во рту слишком отвлекает.  – Наслаждаешься, да? – он довольно целует его в колено, щупая внутри пальцами простату, и Чуя судорожно отмахивается, мол, заткнись, не до этого, он корчится, стонет, хватается за края футона, ища, за что еще зацепиться, но руки его дрожат – Дазай снова давит, и Чуя яростнее пытается насадиться сам, приподнимая бедра.  – Хватит, – его снова прошивает. Легким больно от того, как дыхание перехватывает.  – Еще немного.  – Хватит, ты уже просто специально издеваешься! – он вдруг садится, потянув Осаму на себя, едва не сбив ногой чашку с маслом – аромат почти не ощущается, и Дазай только рад, что чувствует лишь дуновение свежести из-за дождя, смешанное с запахом возбужденных тел.  Они снова целуются, глубоко, и, отыскав наконец-то точки чувственности друг друга, только крепче пытаются вжаться телами, словно вот-вот их заставят оторваться – Дазай точно такого не переживет. Он не думал об окончании этого дня и не тешил себя надеждами, от того сейчас все было даже куда приятнее, чем если бы он весь день ходил и думал, когда же настанет этот долбаный вечер, когда он трахнет Чую.  – Убери эти чертовы бинты, в них только путаешься. Я и так уже все вижу!  – Желаешь меня от этого сильнее? – Дазай не хочет смотреть ему в лицо, когда речь зашла о шрамах, что он скрывал, поэтому целует ему плечи, шею, спину, куда может дотянуться.  – Хочу содрать их нахуй!  – Делай, что хочешь, – Осаму давно сдался. Он и так понимал, что они не останутся на нем. Когда он спал с девушками, то по большей части не раздевался, на Акутагаву в этом плане ему было плевать, он даже хотел, чтобы тот видел его несовершенства, но сейчас – чувство было смутное, и Чуя на самом деле догадался, что Осаму не так уж все равно.  Он отодвигается, поглаживает его щеки пальцами, целует несколько раз в губы.  – Мне все равно, – шепчет он, касаясь мягко его подбородка и чуть кусая зубами. – Пойми, мне все равно.  – Почему? И почему ты вообще сейчас…  – Ой, не болтай, – Чуя стягивает остатки бинтов, ощупывая, не глядя, следы от порезов на венах, и прижимаясь губами к месту на шее, что не раз окутывала петля. – Дай мне все сделать.  Дазай не знает, как на это реагировать, поэтому какое-то время позволяет Чуе буквально зацеловывать его лицо и шею, но потом все же чуть наваливается сам, поддерживая под спиной и заставляя прогнуться. Они снова укладываются, и Чуя закидывает на него ногу, позволяя обнимать себя и целовать, а у Дазая снова будто бы повторно голод просыпается. Он вылизывает его шею, ведя пальцама по спине и скользя снова в ложбинку между ягодиц – там все скользкое от масла, Чуя сдавленно стонет, когда в него вновь слегка просовывают пальцы, судорожно хватает Дазая за шею, двигаясь с ним синхронно а затем все же заставляет завалиться на спину, устраиваясь как можно удобнее сверху. Осаму уже не теряется, и он готов делать все так, как хочет Накахара.  Ему даже безумно нравится то, что он творит, нравится видеть, как тот, упираясь руками в футон возле его головы, изящно изгибается в спине, вжимаясь своим членом то в пах Осаму, то в живот, а тот лишь жалеет, что не видит этого со стороны, лишь представляя эту выгнувшуюся сильную спину и в то же время необычное изящество, которое без одежды буквально очаровало его вконец. Осаму сам прижимает его к себе за ягодицы, разводит их, вдавливает пальцы, оглаживает спину Чуи, ловя удовольствие от скольжения кожи и почти дурея от того, как разгоряченная плоть касается другой.  – Ох, ебать, что ж ты делаешь, – Дазаю аж в груди больно, эта гибкость сводит его с ума, А Чуя, сука, лижет ему губы и улыбается, прекрасно понимая, что делать и как показать свое желание. Он заводит руку назад, но снова дразнится, лишь прижав член Осаму к своей заднице, но не введя его в себя и не дает больше ничего комментировать, засовывая ему язык в рот.  – Специально издеваешься? – удается все же произнести, когда Чуя чуть отрывается.  – Ты, сука, мне столько нервов извел, – он чуть прогибается назад, и Дазай не знает, куда ему смотреть: на член Чуи, что сейчас был прижат к его животу и сочился вязкой смазкой, или же на его лицо – блядь, ну он и позёр – видно же, что сам уже едва сдерживается, сам кусает себе губы до крови, оглаживая руками собственное влажное теперь уже от пота тело. – Имею право, – выдает он торжественно, но сам тяжело сглатывает и, склонившись к нему, целуя крепко в щеку, чуть приподнимает задницу, и аккуратно начинает вводить в себя его член. Дыхание его сразу становится тяжелее, он чуть дрожит и ниже клонится к Дазаю, не в силах удерживать собственный вес на одной руке.  Осаму может его отвлечь лишь поглаживаниями по пояснице и поцелуями, что не прекращаются, хотя Чуя то и дело шипит, но тут он сам решил всем управлять, и Дазай только и может ждать, когда ему позволят толкаться самому. Чуя прижимается щекой к его, облизывая свои губы, он почти ввел его в себя, и Дазай просто умоляет сам себя терпеть – Накахара внутри все равно узковат, но просто осознание, что он уже внутри него, радостно начинает вспенивать кровь, и он резче водит рукой по его спине, второй же чуть придерживает за бедра и целует в щеку; он постоянно жмурится, будто боится, что ему начнет что-то сейчас мерещиться, но перед глазами только Чуя, даже если их закрыть, его тело в руках – все реально, все горячо и наконец-то его.  Они просто мягко хватают губы друг друга, пока Чуя пытается свыкнуться с ощущениями. Ничего друг другу не говорят, и по движению руки на своей груди Дазай уверенно читает обещание показать иначе, без слов, что рыжий лисенок сейчас чувствует. Он снова начинает изгибаться на нем, ведя бедрами, и Дазай идентифицирует это как знак, что можно, что он это заслужил, поэтому начинает толкаться бедрами, срочно ища в организме дополнительные источники кислорода, потому что, кажется, все сейчас в один миг выгорело и дыхания не хватает.  Чуя своими движениями сам четко подсказывает ему, как надо двигаться, и Дазай до глубины своей выскакивающей от безумства ощущений души поражен собственной чуткости. Он всегда был довольно внимательным любовником, хоть и жадным, но теперь это проявлялось как-то иначе, и любое движение Чуи – словно прямой намек, что делать дальше. Или это сам Накахара им так умело управляет. Боже, как неожиданно и жутко. Он в порыве толкается резче, задевая простату, и Чуя вскрикивает, на миг сжимая на его плечах руки и вонзая ногти.  – Еще раз, – чуть ли не умоляя, выдавливает он, задыхаясь, и Дазай движется быстрее, ловя нужный ритм.  Накахара упирается ему в грудь руками, выпрямляясь, а затем откидываясь чуть назад, насаживаясь еще глубже и беря в руку свой член. Дазай следит за движениями его руки, гладит его бедра, Чуя замечает его пристальный взгляд и начинает ласкать себя развратнее и двигаться еще активнее, запрокидывая голову и давясь стонами удовольствия. Дазай видит, что тому жутко хорошо, и Чуя мечется, не зная, то ли ему разогнуться, то ли навалиться на грудь Осаму, а тот еще больше над ним издевается, водя руками по телу и щипая за бока.  – Хочу трахать тебя всю ночь, – Дазай и сам не ожидал, что выскажет это вслух, и Чуя тут же припадает к его губам, хватая за голову и судорожно целуя, стараясь погрузить его в себя как можно глубже, а Дазай уже сам, обхватив его зад, направляет его движения, делая их более резкими и ритмичными.  – Всю ночь, все утро, до следующей ночи, – шепчет Чуя в губы, глотая стоны, – сколько хочешь, куда хочешь, и лучше убей, если больше не возжелаешь.  Дазай не уверен, что правильно разбирает его слова, и в какой-то миг даже сбивается, дурея от того, что ему только что сказали – Чуя вообще соображал в тот момент? – и начинает еще сильнее вбиваться в его тело, насколько это возможно в этой позе. Чуя и сам готов сорваться на бешеный ритм, он давно забил на сдержанность, и вообще с самого начала не проявлял ни капли смятения. Он хотел? Хотел его? Еще до этого? Поддался столь легко и теперь отдавался с таким рьяным желанием, позволяя себе проваливаться в состояние, далекое от реальности.  – Не убирай рук, не убирай, – его шепот не особо различим, и кажется он просит, чтобы Дазай коснулся его члена, но вместо этого выпрямляется в очередной раз и сжимает себя сам, но тут же перехватывая блуждающую по нему руку Дазая и сжимая поверх своей.  Извивающийся на его члене Чуя – Осаму не знает, сколько еще проживет, но хочет это запомнить на всю жизнь. Однако ему хочется показать, что еще он может с ним сделать.  – Ты словно эти разряды молний, которые я не вижу, но чувствую, – Дазай проводит руками по его талии, замедляя темп, и Чуя недовольно что-то там стонет, – но дай мне тоже свободы. Как ты хочешь, чтобы я это сделал?  Накахара слегка не в состоянии что-то там отвечать, он послушно дает себя завалить на спину, и целовать в грудь, но потом все же охрипшим голосом бормочет:  – Тебя хочу видеть.  – Прекрасное создание, все, что угодно, – Дазай целует его в лоб, в щеки, веки, скулы, губы, а потом садится, подтянув к себе.  Это та еще проблема, вытянуть из-под них скомканное оделяло, а Чуя настолько разомлел, что даже не пытается помочь, он лишь сжимает свой член и шепчет что-то вроде «блядь, быстрее», и Дазай, кое-как собрав одеяло в комок, подкладывает его ему под поясницу, впервые жалея, что в его доме нет обычной европейской кровати, но и так сойдет. Он шире разводит его ноги, балдея просто от вида. Теперь входить в него уже легче, и Дазай сразу же проталкивается во всю длину, вырывая из глотки сладостный стон, только не понятно, чей был раньше. Осаму полностью выходит и так повторяет несколько раз, а затем начинает двигаться беспрерывно, немного рвано, подбирая нужный угол, и Чуя весь изгибается, сжимая в руке свой член. Он громко стонет, а Дазай только сильнее ударяется о его бедра, сведенный с ума зрелищем того, как его член врывается в горячее тело; ему хочется касаться, и он скользит кончиками пальцев по руке Чуи, по его члену, яичкам, бедрам, смотрит на него – в проливе Цугару настоящая буря сейчас, все черным-черно – голубую радужку даже толком не видать. Осаму закидывает ноги своего ненаглядного любовника себе на плечи и подается вперед, чтобы ближе лицезреть эту бездну, а Чуя хоть и мечется, но и сам пытается не отрывать от него глаз, он смеется, захлебываясь своими стонами.  Уже дико ломит спину от скорости, но Дазай кусает губы – он чувствует, что конец вот-вот вышибет его из этого мира, и не замедляется, а по выражению лица Чуи понимает, что у того больше нет сил, и Осаму чуть отстраняется. В этот их первый раз он хочет видеть, как тот кончает. Он двигается чуть медленнее, но глубже, одна нога Чуи слетает с его плеча, и он, дрожа, изгибается, из-за чего Осаму самого начинает колотить, и он неотрывно смотрит на то, как Чуя сжимает собственный член, с которого стекает сперма. Он рвано ловит воздух ртом, откидывая голову назад. Это зрелище провоцирует, и Дазай собирается уже выскользнуть из влажного и горячего тела, но Чуя подается бедрами вперед.  – Неужели… Позволишь? – слова даются с трудом, и на самом деле уже поздно, Дазай кончает, ловя убивающее и воскрешающее его ощущение от вибраций чужого тела, а в ушах звенит так, что не слышит звук грома. Пот заливает глаза, но молодой мужчина только откидывает голову назад, ощущая долбящие по телу бешеные волны оргазма.  Они так и замерли, и Осаму не сразу понимает, что надо отодвинуться. Тело не очень хорошо слушается, и по нему все еще скачет истеричное удовольствие, и он лишь находит в себе силы, чтобы стереть слюну, что стекала с уголка рта. Он выходит из Чуи, который лежит, запрокинув кверху голову, и безуспешно пытается выровнять дыхание; на его животе и руке, что покоится сверху, блестит сперма, она же вязко изливается из него на простыни, и Дазай себя ловит на идиотской мысли о том, что сочувствует тем, кому придется это стирать. Бедные его девочки, но ему реально похуй. Чуя тяжело выдыхает и вытягивает ноги, чуть поглаживая кончиками пальцев свой член. Дазай все еще трясущейся рукой вытирает пот со лба и склоняется к Чуе, который тут же льнет к нему, подставляя губы для поцелуя, и отвечает так нежно и доверчиво, что кажется, будто это опять фантазии из головы полезли, но нет – дрожащие губы реальны, и Дазаю впервые жизни приятно ощущать, как вязко у него внутри растекается пьянящее чувство теплоты.  – Какая же ты нежная тварь, оказывается, – Дазай чмокает его под челюстью. – А твоя задница любит, когда с ней обращаются пожестче?  – Моя задница любит все, если ее устраивает тот, кто трахает ее, – Чуя довольно выгибается под ним и наконец-то открывает глаза.  – Ты весь вымазался.  – Похуй  – Я кончил в тебя.  – В следующий раз хочу кончить тебе в рот, – Чуя проводит своим языком по его зубам и ухмыляется.  – Ну ты и шлюшка.  – Сам провоцируешь. К тому же посмотрим еще.  – Не понял?  – Да похуй, – Чуя обхватывает его ногами и изгибается, потираясь и глядя Осаму по взлохмаченным волосам. – Дай отдышаться и продолжим.  – Осторожнее, Чуя, я влюблюсь в тебя и тогда спасения не будет.  – С этим тоже разберемся.  – До самого утра, говоришь? А?  Дазай получает коленом в пах и правильно трактует это как знак – болтать меньше.  Чуя долго расслабляться не намеревается, и, кажется, у него прошел момент, когда он только пытался распробовать, как правильно вести себя, лаской подманивая к себе хищника, которому так приглянулся, потому что Дазай определил его в разряды крайне охуевшей суки, когда эта растраханная тварь исполнила свое пожелание, выебав Дазая в рот. Сказать, что Осаму пережил в этот момент какой-то переворот в своих мыслях – ну, это вряд ли, скорее ощутил себя еще большим извращенцем – Чуя дико выбесил тем, что сразу так нагло разошелся, но был бы недоволен – давно бы цапнул за мягкое место и дал бы под зад, но Дазай словил ненормальное удовольствие, похожее только на пришибленный кайф, что он ловил от мыслей о самоубийстве в особые моменты помешательства, от того, что Накахара сам столь перевозбудился, будучи вместе с ним. Пока Дазай пытался отдышаться, вытирая с глаз слезы от давления на горло и сперму, которой ему вымазали губы, Чуя, совершенно разомлевший и дико довольный, что смог отыграться за все подъебоны, что устраивал ему Дазай с момента их знакомства, уже ластился к нему, что-то там мурлыча – хамло такое – и составляя рейтинг оценки по десятибальной шкале – сколько каждый бал стоит в йенах. Сука, маленькая сука! Он явно специально занижал оценку, потому что Дазай, хоть и задыхался, но прекрасно слышал его стоны, ощущал дрожь тела – там можно все сто дать. И вообще Чуя явно осознавал, что его новоявленный любовник не оставит подобный жест в рот без мести, и Дазаю надо было просто чуть прийти в себя, потому что сам-то он не кончил, но уже распланировал мысленно, как это сделает.  Он с самого начала подумывал взять Чую жестко, но то и дело скакал с одного вида желания на другое, и видел первый раунд идеальным, но теперь все сделает так, как хотел изначально.  – Надо было тебе выдрать клок волос, – Чуя, развалившись на футоне, довольно почесывает себе бока – ему явно сейчас даже слишком хорошо, он глубоко вдыхает, втягивая ноздрями воздух с улицы – гром все еще грохочет, но где-то уже дальше, однако дождь не прекращается.  – И что бы ты с ним сделал?  – Трофей, – он вытягивает ноги, нагло упираясь ими в бедро Дазая – совсем охренел, что ли?  – Трофей? Ты собирал бы трофеи всех, кого выебал в рот? – Осаму так представил себе это – ого, кто воспитывал этого мальчика?  – Спорим, ни у кого такого бы не было!  – А еще говорят, что я псих, – Дазай поднимается, изучая слишком расслабленного Чую: он правда считает, что ему ничего не грозит? И затем резко тянет его за ногу, чего тот в самом деле не ожидает, а после рывком переворачивает на живот, ткнув сразу головой в скомканное одеяло.  – Блядь, уебок, я тебе разве позволял? – приглушенно звучит, но все же очень злобно.  – Будь я большей скотиной, чем есть, так бы и выебал тебя с самого начала, – Дазай со всей дури шлепает его по заднице и, не давая опомниться, наваливается сверху, чтобы не рыпался. – Так что придержи свой язык и слышать я хочу, как ты стонешь.  Чуя сам виноват, что настроил его на такое животное настроение. Дазай легко ему поддался и в этот раз нежничать не собирался, к тому же его снова страшно вело от желания; он имел Чую быстро, но уже не боясь причинить ему какой-то дискомфорт, прижимался к его спине, балдея от того, как тому пришлось прогнуться, он то и дело ворочался – носом в подушку ему совсем не нравилось, приходилось то и дело вертеть головой, но в какой-то момент он перестал ломаться, и Дазаю больше не требовалось его специально удерживать. Накахара сам нашел его руку, сцепив с ним пальцы в замок, и сам уже стал просить, чтобы Дазай не жалел его.  Трахаться до самого утра, конечно, все это почти как романтично и почти любовь до гроба, но после забега по знойному Токио – и правда, только в гроб. Дазай Осаму в жизни так не было доволен, валяясь посреди измятого футона, придавив грудью к нему замученное им самим тело. Потом все же сгреб его и потащил в сторону офуро, с трудом вспоминая, где в его доме находится баня. Он еще дойти даже не успели, но точно в домике, где, скорее всего, уже спали девочки, было слышно взрывной вопль хозяина дома, когда ему отвесили зачетный шлепок по заднице, дабы больше неповадно было пихать своих гостей лицом в футон и творить все, что захочется, что потом вся кожа горит, и синяки останутся, и вообще Чуя потребует завтра королевского обращения с собой, потому что уже сейчас едва ковыляет. Дазай быстро взял себе на заметку, какой он гад! Ведь выждал, когда Осаму потеряет бдительность! Как вообще такое возможно было? Скорее, он просто слишком разомлел.  В бочки они лезть не собирались, но надо было смыть с себя следы их безумств, не говоря уже о городской пыли. Дазай, может, еще и подумывал о том, чтобы что-то такое еще устроить, но Чуя, развалившийся прямо голым на татами, стребовал наглым образом, чтобы Дазай постелил ему все свежее. Не охуел ли, милый? Осаму попинал его в бок, за что получил кулаком по пальцам, ойкнул, и побрел обреченно к себе в спальню. Не девочек же сюда среди ночи звать, а они еще в таком виде. С другой стороны, он хоть и вырос в окружении прислуги, но уж точно не был таким беспомощным, особенно, если вспомнить, что первое время, до поселения в этом доме, приходилось заботиться о себе самому.  Пока он возился, Чуя почти умудрился отрубиться, поэтому пришлось затаскивать его на футон. Он все же очухался и даже как-то смазанно стал отвечать на поцелуи, но Дазай уже и сам неимоверно хотел слепить глаза, так что быстро сдался.  Желанный летний дождь не собирался даже кончаться к тому моменту, когда солнце уже начинало выползать на небо над Японией, из-за чего рассвет задержался, зато воздух полнился жизнью и непривычной прохладой, зараженной раскрывшимся ароматом цветов в саду.  Осаму проснулся, вздрогнув отчего-то. Миг страха и непонимания сменился вспышкой спокойствия – с его плеча всего лишь соскользнула рука прильнувшего к его груди носом Чуи. Дазай все еще слегка в прострации, прижимая к себе крепко спящее тело, таращился на улицу – он так и не закрыл ночью сёдзи – несильный дождик стучал снаружи, уже не попадая под навес на энгава, но ночью явно лило сильно, потому что даже татами еще не успело толком высохнуть. По коже скользит холодок – и как-то удивительно это ощущение после стольких дней изводящей жары. Осаму немного завороженно всматривается в собственный сад – не очень хорошо видно в положении лежа на футоне, но эта сверкающая своей насыщенностью зелень так притягивает, но он не встает лишь потому, что тело все еще помнит негу, охватившую его накануне, и вручает себя в объятия лени. В местах, откуда он был родом, утренний летний дождь запомнился ему именно таким. Боже, он все еще ясно помнил леса, где бродил, рассказывая безумные истории самому себе, он ведь часто просыпался рано и убегал гулять один, особо любил делать это в дождь, не боясь вымокнуть и не боясь, что его опять отругают за это, пугая простудой и смертью. Были в тех местах лишь известные ему дорожки, и Дазаю вдруг становится дико больно от мысли, что он не смог ни с кем поделиться этим секретом. Какая тупая боль, от таких мелких сожалений – больнее всего, и Осаму понятия не имеет, откуда и почему берутся такие спазмы, это какая-то ненормальная боль. От такой плачут, но его слезы давно высохли от того, что в них все равно никто никогда не верил. Ему не нравится то, что сейчас на него нахлынуло и целует его крепко под ребра, и он прикрывает глаза, чтобы утопить все эти образы, едва ли не засыпает снова, слушая стук каплей, но Чуе, кажется, холодно, он жмется крепче к другому телу, ежится во сне; Осаму проводит рукой по его голой спине, а потом чуть приподнимается, стараясь не потревожить и притянуть ближе с ног одеяло, чтобы накрыть их обоих, хотя ему прохлада этого утра только в радость.  Почуяв тепло, Накахара тут же немного расслабляется, но все равно не отпускает Дазая, и тот ругает себя за то, что начинает анализировать его бессознательные действия. Он видит свой рабочий стол, заваленный бумагой – да, он ведь спал накануне, даже толком не проверил, что он там последним нацарапал – тут в голове сразу же начинают пляску все недописанные истории, новые сюжеты, и приходится бить наотмашь – сейчас он точно не настроен на работу, даже если это и кончится для него не очень хорошо. Дазай редко просыпался, не испытывая желания подохнуть, даже если ничего не болело и вроде бы как день было недурной по своему раскладу, а сейчас – ему как-то стало вдруг спокойнее. Не прям все изменилось, и он знает, что его никогда не отпустит, но этим утром он будто бы заработал себе положенную передышку, поэтому мог только довольно зарываться с головой под одеяло, целуя плечи Чуи так, чтобы не разбудить случайно.  Все же снова вырубает. Снаружи холодно, а под одеялом неимоверно тепло – Дазай проваливается в неизбежный сон, сминая в руке мягкие рыжие кудри, а просыпается, когда уже их обладатель, завернутый в так и неиспользованное со вчерашнего вечера юката, сидит за его столом на подушке, скрестив перед собой ноги. Из-за того, что сильно сосредоточен, даже не сразу замечает, как Дазай пялится на него, не меняя позы, однако тот ошибается, решив, что Накахара вовсе не заметил его пробуждения.  – Я прочитал все, что ты мне дал, – поджимает губы в некой задумчивости, не отрывая взгляда от листов. Убирает один и бегает глазами по следующему.  – И ты пришел к какому-то выводу? – предположил Дазай, учитывая услышанную интонацию.  – Ага, – Чуя даже не смотрит на него. – Такого идиота еще поискать надо, – Дазай даже выругаться не успевает, – какого хера ты отдаешь все это другим людям? – юноша наконец-то подымает на него глаза, и Осаму садится, чтобы лучше его видеть, расплываясь в какой-то странной улыбке.  – Скажи, Чуя-кун, ты решил трахнуться со мной, чтобы потом иметь доступ к моей писанине?  Тот косит глаза в сторону, будто только что пожалел, что действительно не рассмотрел подобный вариант, с другой стороны, он в любом случае добрался до желаемого.  – Тебе это все правда нравится? – Дазай тянется за юката, оборачивая вокруг себя прохладную ткань – дождь на улице слегка теперь моросит – запах бесподобный!  – Я не скажу, что ты прям лучший-лучший, я слишком много читал, чтобы иметь возможность делать выводы, но ты умеешь затягивать. Это как начинаешь будто бы пить воду в зной – остановиться уже невозможно. И тебе не надо строить слащаво-извилистые фразы, чтобы выразить нечто, что заденет за душу.  – Это точно ты говоришь, кто материл меня, пока я трахал тебя в зад?  – Можно быть человеком образованным и при этом выражать свое честное мнение грубым способом, учитывая то, что иных слов ты не заслуживал, – Чуя злобно и в то же время хитро стреляет в его строну глазами.  – Ты давно встал? Сколько вообще времени? Твою ж мать, уже полдень почти!  – Старшая из девушек, что прислуживает здесь, заглядывала сюда час назад, пока я читал. Спрашивала ничего ли не надо. У меня нет привычки распоряжаться в чужом доме, – Чуя меняет позу и при этом кривится.  – Пойду прогуляюсь, разведаю обстановку, – Дазай поднимается, завязывая пояс юката – на миг ему кажется, что у него почва уходит из-под ног, и это вовсе не похоже на легкое помутнение в голове из-за перепада давления, когда встаешь. Это ощущение внезапно вызывает какой-то панический страх, и перед глазами темнеет и заливается чем-то ярким и опаляющим, но потом в один миг проходит. Он балансирует на одной ноге под пристальным взглядом своего гостя, глупо улыбается ему, будто это всего лишь какое-то баловство, а потом топает на выход, с грохотом задвинув за собой фусума. В коридоре темно, и Дазай несколько секунд пытается сообразить, что за хуйня очередная сейчас была, но потом списывает это на свои привычные заскоки, не желая портить утреннее настроение, и бредет сначала к себе, чтобы придать себе привычный забинтованный парадный вид, а затем – на поиски Ичиё-тян.  Ощущение голода было зверское, и Дазай весь извелся, пока им накрыли стол в большой комнате. Вернувшийся в разгар их поздней трапезы Акутагава нерешительно замер, увидев, что его сенсей не один.  – Не хотел тревожить, – тут же стушевался он, кланяясь и собираясь ускользнуть, да и Чуя его явно смущал не по одному поводу.  – Рюноскэ-кун, а ну стоять, – Дазай с удовольствием заглотил кусок рыбы. – Садись, мне иногда кажется, будто я тебя за раба тут держу. Мне показалось, или ты что-то хотел сказать?  Тот как обычно колеблется, но подчиняется, опускаясь возле столика и таращась на него так, будто истощенного позвали к богато уставленному столу поиздеваться и бьют по рукам, чтобы и рисинку спереть не посмел.  – Ну? – Дазай весь во внимании, довольно облизывает губы.  – Дазай-сенсей, я связался с этим человеком, Хироцу-сан который. Мне сейчас Ичиё отдала записку от него – он ждет уже в ближайшие дни от меня работы.  – Замечательно!  – Но я бы хотел, чтобы вы прежде посмотрели! – Рюноскэ наконец-то перестает сверлить глазами татами и смотрит прямо в другие темные глаза. – Мне нужно, чтобы посмотрели, чтобы точно быть уверенным.  Дазай молча на него смотрит, не обращая внимания на то, как Накахара рядом стреляет глазами то на него, то на его помощника.  – Я ничего не буду смотреть, Рюноскэ-кун. Я и так прекрасно представляю твои возможности. Хироцу-сан возьмет в работу любую херню, что ты ему принесешь, потому что я так удачно подогнал ему в качестве переводчика Чую, правда, моя прелесть?  – Заткни пасть, пока палочки в горло не всадил!  – Ты уже всадил туда все, что мог, – Дазай даже не обращает внимания на то, как от их короткой перебранки у Акутагавы глаза лезут на лоб. – Ладно, уймись! – Дазай резким движением вытянутой руки заставляет его проглотить сгустившийся во рту поток ругани, и Чуя сам удивляется тому, что внезапно беспрекословно подчиняется. Его не напугал и не задел столь приказной тон, скорее удивил. – Рюноскэ-кун, так вот. Если ты, предположим, написал дрянь, то я ничего не смогу сделать, мозги тебе заново не вставлю, но ты же вроде как уверен, что это не так? Зачем тогда эти просьбы? Я не подписывался вычитывать твои работы, отвечай за них сам. К тому же, что ты будешь делать, когда все это выйдет на суд читателя? Эти вечно жаждущие создания будут придираться ко всему, даже к тому, чего ты сам никогда не ожидаешь. Бойся всегда, терзать будут всегда. Плохо или хорошо ты пишешь. Читатель – непредсказуем. Ты напишешь шедевр, как ты считаешь, а он останется незамеченным, если вообще не разнесут в пух и прах, а можешь написать какую-нибудь ерунду, которая выглядит прилично только в силу твоего наработанного опыта, над которым тебе еще работать и работать, и вроде как понимаешь, что эта работа так себе, но все внезапно в восхищении и превозносят тебя. Готовься, будет весело, а я посмотрю. Я и так читал уже все то, что ты притаскивал. Сейчас – не буду. Все, свободен.  Акутагава не сразу опомнился, но – надо отдать ему должное – без всяких своих соплей поднялся, учтиво поклонился, твердым голосом сообщая, что сенсей прав, а потом удалился.  Дазая бесили подобные вправления мозгов. Он, слегка раздраженный, потянулся к последнему кусочку красной рыбки, как Чуя ловко перехватил его палочками и запихал себе в рот.  – Э?!  – Меньше болтать будешь, – аж облизнул губы от удовольствия, и Дазаю захотелось сделать то же самое – вылизать губы Чуи. Снова и потом еще раз. – Что это была за пафосная речь?  – Прям такая пафосная? – Дазай недовольно перекривился. – Он возомнил меня своим учителем. Надо же как-то соответствовать.  – Возомнил. Но ты сам пустил его в дом.  – Видел потенциал, – пожал Дазай плечами и тут же недовольно закатил глаза, видя, как Хи-тян тащит ему чертово лекарство.  – Дазай-сама, в этот раз вы от нас не сбежите! – она присаживает на колени и ставит кружку с разведенной в ней бурдой перед ним и довольно таращится на него. – Я слежу.  – Черт, Хи-тян, нельзя быть столь коварной в твоем возрасте.  – Самое время! – уверенно заявляет она. – Пейте!  Блин, почти страшно. Женщины пугают. Осаму усмехается и залпом выпивает прописанную ему дрянь, впрочем, ему бы пришлось это в любом случае сделать, если он не хочет, чтобы его сносило собственным воображением и дальше.  – Вам за это полагается награда! – она чмокает его в щеку, берет кружку в руки, поднимаясь, кланяется и удирает. Вот это легкость!  – Кажется, они тут все влюблены просто в тебя, – хмыкает Чуя.  – Не переживай, твой член я на них не променяю теперь уж точно, – Дазай аккуратно кладет палочки на хасиоки, игнорируя хмурый взгляд Чуи, но потом все же косится на него – чисто чтобы полюбоваться. Его волосы сейчас слегка примяты, в легком беспорядке, и Дазаю хочется подышать в этом мире чуть подольше, глядя на него такого домашнего. В его доме. – Останешься? А? – внезапно спрашивает он, и Чуя уже как-то иначе реагирует, опуская глаза. – Я не сильно буду мучить тебя, – быстро добавляет Дазай, наблюдая за тем, как Накахара в который раз пытается усесться поудобнее – у него явно неслабо так тянет поясницу, но он делает вид, будто последствий никаких и нет. Осаму, замерев, ждет его ответа, а потом сам смеется: – Удивительно, как легко можно захватить над человеком власть и заставлять его переживать.  Чуя лишь хмыкает, но не сказать, что он прям ощущает, как его охватывает торжество. У него уже нет сил сидеть, и он откидывается назад, вытянув ноги под стол.  – Останусь на сегодня – ты обнаглеешь и не захочешь меня отпускать. Совсем.  Интересное заявление. И ведь в самую точку. Может, тогда и смысла нет откладывать очередную попытку.  – Не знаю на самом деле, что это все для тебя значит, – Дазай разглядывает пустые чашки. – Хотя ты не похож на коварную тварь, что реально бы хотела сюда пробраться ради моей писанины, да и не стоит она таких стараний, – Дазай нисколько не лукавит. – Но все же по какой-то причине ты провел со мной вчера весь день, а затем и ночь. Не через силу ведь, верно? Или же… Это все, чтобы развеять скуку, пока Рембо-сан далеко?  Чуя приподнимается на локтях, чтобы видеть своего собеседника. Дазай смотрит на него, подперев ладонью щеку. Можно предположить, что Накахара сейчас снова на него наорет, но Чуя лишь немного недовольно глядит.  – Я не буду отрицать, что мне нравится спать с ним, – смотрит прямо в глаза, – но с моей стороны это никогда не было влюбленностью, если именно это тебя интересует, мне хорошо рядом с ним, спокойно, но это не так глубоко, наверно, как видит это он, и он всегда это знал… Не буду скрывать, что его личное отношение ко мне и послужило отчасти тем, что я с ним. Я не говорю сейчас о том, что он мне помогал где-то материально, что благодаря его рекомендациям у меня появилось больше заказов на перевод и прочее. К тому же я умею быть благодарным.  – Чем? Ртом?  – Кто-то сейчас прошибет своей блядской башкой стол.  – Извини, рядом с тобой просто то и дело прошибает на подобное.  – Вот именно, Дазай, прошибает, мудило ты этакое, и пришибет однажды так, что трахать нечем будет.  – Ох, ты расстроишься тогда…  Чуя предупредительно бьет ногой снизу по крышке стола, что чашечки сверху подпрыгивают. Дазай вздрагивает, убирая локоть и тянется к Чуе на свой страх и риск. Не пытается отодвинуться – от такой радости хочется его так крепко стиснуть! Но Осаму лишь подбирается к его уху и нагло шепчет:  – Давай, Чуя-тян, признайся, что ты бы сожалел, больно красноречиво ты смотрелся и вел себя. Знаешь, все это выглядело так чувственно, особенно тот самый первый раз, и твой приоткрытый рот, когда ты выдыхал стоны… – Дазай, тыкаясь в его волосы, на ощупь ведет пальцами по его лицу, очерчивая линию губ, рискуя тем, что ему могут откусить пальцы, и Накахара в самом деле едва не прихватил его зубами – Дазай, предугадав это, вовремя сместил руку на его шею, чуть сдавив. – Ты когда-нибудь задыхался? Я пару раз описывал это состояние в своих историях, – Дазай лишь слегка давит ему на горло – ощущает, как все напряжено под его пальцами – это недоверие или скрытый азарт? – Мы многие – авторы – грешим тем, что описываем так, что смерть от удушья приобретает налет романтики, и мало кто на самом деле представляет, какая это гадость. Не обязательно даже пробовать, чтобы осознать. Однажды для одного журнала по заказу я написал рассказ, где была описана сцена того, как человек задыхается во всех красках, текст приобрели, но на финальном этапе от него отказались. Мне было все равно – деньги я получил. Его мог издать кто угодно под своим именем. И через некоторое время я в самом деле на него наткнулся. Бывает так, что даже пишущие люди, и неплохо это делающие, присваивают себе чужое, я не осуждаю их, хотя даже не знаю, кто хуже: эти или полные бездарности вроде моего постоянного клиента Хориэ-сана, почти что уже светила современной литературы, смешно, но, возвращаясь к рассказу, я читал потом на него отзывы. Людям не понравилось, не понравилось, что была развеяна романтика столь трагичной смерти, но при этом я знаю, что рассказ потом вошел в какую-то антологию, и та была раскуплена отчасти из-за него, потому что все смерти в ней были описаны в реальном ключе. Не говоря уже о том, что я сам испытал их все.  Чуя лежит смирно, повернув к нему голову. Он ожидал, что Дазай снова начнет домогаться его, но того вдруг пробило на какую-то больную откровенность. С чего так понесло? Чуе непонятно, а Дазай таким образом пытался заглушить в голове последствия очередного дурацкого щелчка – спонтанный, как всегда, когда просто хочется пойти и убиться. Иногда проходит моментально. Обычно он реагировал на это спокойно, а сейчас вот было совсем не к месту, и он постарался воскресить в голове все истинное отвращение, которое может быть к смерти, но внутри его никогда не находил, как бы мерзко не пытался описывать. В этот раз тоже не помогло, но гладящий его по руке, что по-прежнему слегка давила на горло, Чуя – отвлекал, и Дазай даже был рад, что тот хоть и удивился, но не понял, что именно случилось.  – Хориэ-сан? – спрашивает он, пока Дазай, прикрыв глаза, легко целует его за ухом, пытаясь не наесться при этом чужих волос. – Хориэ Юто-сан? Блядь, серьезно? – Чуя резко приподнимается, и Дазай какое-то мгновение тупо пялится перед собой, пока Чуя не начинает дергать его, тряся за плечи. – Да ебаный, я не поверю, что это ты!  – Чего тут не верить, – Дазай лишь фыркает довольно, хотя пока еще не совсем до него дошла реакция Чуи, который, не особо себя контролируя, вползает к нему на колени, – у меня хранятся все оригиналы и черновики рукописей.  – Твою ж мать, какой грандиозный пиздец!  – Боюсь даже как-то трактовать твое разочарование, – Дазай, тем временем, все же пользуется случаем, прижимая его крепче к себе, давя на спину, чтобы крепче прижался, но Чуя елозит, даже забыл про свою больную поясницу, возится и возмущается.  – Вот пиздюк ведь! А мне всегда казалось это странным! Я еще учился в Токио, он уже начал становиться очень популярным. Мы все читали его произведения, столько споров было по поводу сюжета, персонажей, поступков и мотивов! Но меня всегда кое-что смущало. Он часто где-нибудь выступал, и мы пару раз ходили его послушать. Это было какое-то разочарование, которое особо не хотелось признавать. В разговоре он казался совсем иным человеком, который далек от собственных текстов, но я как-то старался не заморачиваться. Мало ли… А все оказалось хуже! Он еще и выдает чужие произведения за свои, вот мудачье!  – Ты почти мне льстишь сейчас, – Дазай едва удерживает Чую, что в своем негодовании весь извелся – черт, он хоть соображает, на чем сейчас сидит? У Дазая еще слишком свежи воспоминания того, как он касался его всего ночью, а собственный член начинает тянуть, стоит снова мысленно вернуться в миг, когда каждый сантиметр кожи задевал горячее нутро, кипящее прилившей кровью. Хочется снова в это тепло.  – Да уж, подстава. Зато теперь я знаю, что мне не зря казалось, что с ним что-то не так. А еще те, с кем я учился, говорили, что у меня паранойя! Сукины козлы, получите, усритесь теперь, я был прав, что Хориэ-сан мозгами не отличается, но это было сложно подтвердить самому себе, да и расстраивало, мне нравится его читать.  – То есть, тебе нравится меня читать? – физиономия сейчас треснет от счастья – Чуя не выдерживает на это смотреть и закатывает глаза.  – Не думай, что это что-то меняет! Понял?!  – А что это может поменять? Ты сидишь сейчас на мне, у меня подозрения, что специально таким образом издеваешься…  – Все равно! – у Чуи странное настроение – приподнятое, но, кажется, ему не так просто смириться с тем, что еще одно звено привело его к Дазаю. – Между прочим! Так это из-за тебя, скотина, никак не выйдет продолжение?! Я задолбался ждать! Черт, всегда себе говорил, что надо дождаться полного выхода, а потом все разом проглотить, но, блядь… А ты еще и тянешь! Какого хера ты тянешь?!  – Боже, Чуя, ты меня пугаешь! Читатели по большей части не знают о моем существовании, поэтому я не привык к бешеным поклонникам, можно сказать, что никогда с ними не контактировал. Спешу тебя угомонить – только вот недавно Хориэ-сану отвезли копию продолжения. Он точно тянуть не станет, может, уже в следующем месяце, ай, ты так меня придушишь!  – Какого черта ты тянул?  – Я лежал в психушке, забыл? – Дазаю уже невыносимо было ощущать это изящное тело, что так и елозило по нему, унося всего на несколько часов назад. Хотелось поцеловать – но Чуя так яро проявлял свое негодование, которое больше подошло бы какому-нибудь ребенку, что никак не удавалось его угомонить.  – Ну и долбоеб, значит! – сказал, как отрезал. Аж обидно стало! Зато хоть замер – у Дазая уже даже к щекам приливало, кровь не знала, куда ей уже бежать – по всему телу: и дрожь, и озноб, и жар. Дождь снаружи давно стих, духота возвращалась, но Дазай и без того ощущал себя раскаленным. Ему вдруг захотелось проверить один момент, и он попытался скользнуть рукой под юката, но Чуя дернулся, оттянув его голову за волосы назад. – Гони сюда свою рукопись, я ждать не собираюсь!  – Не охуел ли?  – Ну, ты же хочешь, чтобы я остался на ночь? – Чуя резко схватил его прямо сквозь юката, не дав добраться до себя. Дазай вздрогнул – ему показалось, что у него глазам стало больно – так сильно он зажмурился, едва сдержав вскрик.  – Ты и так останешься, блудливая ты сука! А будешь себя вести так, буду брать только сзади, так что лишь пол целовать придется, или сразу заткну твой грязный рот, чтобы не визжал.  – Согласен, – кивает Чуя, и вот тут Дазай теряется, полагая, что ослышался, а Накахара уже улыбается, а потом наклоняется, легко касаясь губами приоткрытых в недоумении губ, а затем хватает за шею, крепко обнимая и устраиваясь на нем удобнее, будто спать собрался.  – Где подвох? – Дазай просто так не купится.  – О, я не такая тварь, как ты…  – Колись уже! Не ради же почитать…  – Да нет, – Чуя спокойно выдыхает – Дазай так ярко ощущает все его движения, ему жутко приятно, и хоть хочется дать ему хорошенько по заднице, но он поглаживает его по спине, зарываясь рукой в отросшие волосы. – И все равно – я очень удивлен.  – Хм, немного все же странно, что ты не просек. Я, конечно, стараюсь там писать немного в другой манере, но глаз наметанный сразу просечет. Или хотя бы заподозрит.  – Я не просек, но, если честно, я отчасти и прилип к твоим текстам, что они по стилю напомнили те. Но согласись, похожесть – одно, а поверить в то, что Хориэ-сан всех обманывает, – мне пока сложно, что бы я о нем ни думал. Почему ты продаешь свои тексты такому, как он? Всегда казалось, что он жадный до славы.  – Ну, он очень хорошо мне за это платит.  – Я серьезно тебя спрашиваю.  – А я серьезно отвечаю. Ты думаешь, я забочусь там о морали и чем-то таком? Я могу об этом писать, но необязательно, что меня это колышет. Я не кривлю душой, Чуя, когда говорю о том, что моя писанина мало, что для меня значит. Я рад, что людям искренне нравится, хотя некоторые вещи я писал на отъебись, но даже так прокатывало, я же гений! – Дазай смеется, а Чуя слегка пихает его в плечо. – А Хориэ-сан… Разве плохо? Благодаря ему и ему подобным я живу неплохо, сам себе наскребаю на жизнь, девочек могу красиво одеть, тебя вкусно накормить, сад этот чертов содержать, сегодня, кстати, должны прийти в нем убраться – надо деньги приготовить. А я ведь еще и за свое молчание могу получать. А эти люди… Хориэ-сан человек крайне обеспеченный и алчный до многих вещей. Он даже порой думает, что, чем больше мне заплатит, тем лучше я для него что-то накарябаю, но даже у меня, как и у многих, случаются провалы в том, что зовут вдохновением, так что это все не от денег зависит, но это секрет. Каждый зарабатывает, как может.  – Идиот ты, – Чуя произносит это так, будто больше не видит смысла в чем-то переубеждать. Ему не дают сразу так сползти: Дазай целует ему шею, все же просовывая руку под легкую ткань домашнего юката. Его чуть сухие губы трутся по коже, а рука немного судорожно сжимает расслабленный теплый член. Не очень удобно, но Дазай умудряется проникнуть пальцами меж ягодиц – касается аккуратно, ему приятно знать, что ему позволяют дотрагиваться до самых сокровенных мест, приятно вспоминать, что он делал накануне, и Чую, кажется, тоже пробирает от всех касаний и недавних воспоминаний – он целуется яростно, сам жмется к Дазаю, что-то там бормочет, похожее то ли на какие-то старинные стихи, то ли что-то в этом духе, и он едва сдерживает себя, чтобы не взять Чую прямо тут, но вовремя реагирует на то, что в его дом снова кто-то притащился. Первое мгновение успокаивает себя тем, что это пришли работники возиться в его саду, как и было на сегодня запланировано, но затем быстро улавливает голоса пришедших и пытается отодрать от себя Чую, хоть и дико не хочется.  – Ты чего? – тот внезапно пугается, глядя во все глаза.  – Тихо, лисенок, кажется, ко мне очередные гости приперлись. Не дом, а проходной двор какой-то. Не подумай, что я тебя стесняюсь, даже наоборот, но один точно меня потом пилить будет тем, что я развратная свинья.  – Ну, тут я могу согласиться с этим незнакомцем, – Чуя все же недовольно сползает с него – Дазай в последний момент убрал руку из-под юката, все еще ощущая, как начинающий возбуждаться орган пульсирует в его руке. Блядь, как не вовремя-то! У него была мысль быстро удрать и закрыться на несколько минут вместе, Чуе потом вообще можно было бы не высовываться, но в итоге они все же остаются ждать вдвоем, пытаясь выровнять дыхание и казаться равнодушными, и тупо сытыми после очень плотного завтрака. Дазай приуныл от того, что концовка не удалась, но погрузиться в эти мысли ему не дали.  Накахара заинтересовано вытягивался вперед, вслушиваясь в ругань и грохот у входа, а Дазай, закатывая глаза, ожидал, когда Ичиё-тян проводит гостей. Осаму подумывал позвать Акутагаву, но тот явно сейчас возился со своими чистовиками, ну или кончал себе в руку, представляя, что рука не его вовсе, а кое-чья иная (или Дазай был слишком высокого мнения о себе), в итоге передумал и решил принять бой сам.  Зря он пропустил выражение лица Чуи, когда двое мужчин примерно их же возраста ввалились в большую комнату, словно к себе домой, но если один тут же как-то подобрался, поправляя на себе пиджак – и все, можно сказать – идеален, то второй выглядел так, будто его такого вот растрепанного и немного мокрого подобрали где-то на улице. Дазай ничего не исключал.  – Прохлаждаешься?! А, Дазай?! Совсем совесть потерял? Ты не ответил ни на одно мое письмо, а я знаю, что ты давно уже вернулся из больницы или где ты там был!  – Ай, Куникида-кун, ты наполняешь мой счастливый дом скукой и безмерной ответственностью! Я так не могу, это отрицательно сказывается на моем творчестве!  – Творчестве? Ты гад, ты не охренел ли? – мужчина быстро пересекает комнату, оказываясь над своей жертвой, что так и сидит на полу, гость смотрит сверху вниз, уткнув руки в бока и готовый чуть ли не ядом плеваться, а Дазай затихает, правда, посмеиваться не перестает. – Где мой заказ, я тебя спрашиваю, суицидальная твоя харя?!  – О, так ты все же ради этого пришел? Знаешь, Куникида-кун, был бы ты чуть внимательнее ко мне, я бы тоже тебе отвечал тем же. Но, видимо, все совсем трагично, раз ты заявился прямо ко мне домой, да еще и это с собой притащил, – Дазай тычет пальцем в сторону, и Куникида с не меньшим драматизмом смотрит на то, как притащенное за собой тело увалилось прямо там, где стояло, укрывшись под одеялом. – Куникида-кун… Ты знаешь, он меня пугает, давай позовем кого-нибудь, чтобы изгнали из него темных духов? Или я могу сам, один раз видел, как это делают…  – Хватит херню нести! Катай, какого хрена ты разлегся? Ты в чужом доме! И не ворчи оттуда, я в следующий раз тебе помогать не буду!  – Куникида-кун, с твоим вечным перфекционизмом, тебе вредно общаться с кем-то вроде него, Катай-сан, не в обиду, хотя меня каждый раз напрягает, что вы укладываетесь прямо посреди комнаты! – крикнул Дазай, подавшись вперед, а потом оглянулся и тут же до него дошло – Чуя больно злобно на него смотрел.  – Вот оно что, – хмыкнул он, скребя пальцами покрытие татами. – Ты, сука такая патлатая, спорил со мной, заранее зная, кто они? – Чуя – естественно – не бросится сразу его за такое лупить, но найдет время и повод отыграться. Дазай не прям расстроен и реально переживает, но все равно думает о том, что зря не последовал той своей идее. Сейчас бы и был блаженно удовлетворен, и Чую бы закрыл где-нибудь, валяться полным неги. И никаких претензий.  – В свое оправдание скажу, что ты легко отделался – я всего лишь попросил тебя накормить меня.  – Ты совсем, что ли, одурел тут? – Куникида, не особо понимая, в чем дело, приходит к каким-то своим выводам.  – Я всегда дурной, ты же знаешь! Эм, Чуя-кун, познакомься, это Куникида Доппо-сан, самое нудное и правильное создание на свете!  – Не обзывайся!  – А то, что там валяется под одеялом… Куникида-кун, серьезно? Твой друг?  – Не начинай опять эту тему!  – Таяма Катай-сан. Не спрашивай меня про него, сам этого не понимаю, но забавно и интересно. Иначе бы не пускал к себе в дом.  – Хватит пороть чушь! Где мой текст?  – Э, Куникида-кун, ты сейчас можешь создать неправильное представление у Чуи, и он подумает, что ты один из тех бездарей и тупиц, что заказывают у меня тексты!  – Что? – тот слегка опешил. Куникида вообще только сейчас решил вглядеться в постороннего человека. – А вы кто вообще? – он даже обошел Дазая, явно заинтересовавшись.  – Накахара Чуя-кун, – вместо него отвечает Дазай. – Хироцу-сан нанял его через меня переводить для своего нового журнала французскую поэзию, да, Чуя-кун? – у того глаза разве что не лезут на лоб: он-то ожидал, что забинтованный сейчас начнет вещать всякую ересь, что придется краснеть, но он внезапно выдал как бы и правду, и при этом утаил самое важное.  – Через тебя, говоришь? – Куникида с таким скепсисом смотрит на Дазая, будто считает его самым главным идиотом на земле, и Чую это слегка веселит. – Где ты вообще мог его достать?  – Какая разница? Может, я люблю гулять в районе Яматэ.  – Тебя отсюда-то пинком не выставишь, какого черта ты бы там делал?  – Набирался вдохновения! Чего пристал? Между прочим, видел, как и ты там рядом совершал променад возле Гранд Отеля. Что, у Катая-сана там очередная душевная травма?  Куникида сразу мрачнеет, оглядываясь на шевелящийся комок позади них.  – Ему нравится одна девушка, что служит в отеле, – Куникида замученно опускается на пол. – Не знаю, что он в ней нашел, но его уже несколько раз выгоняла оттуда охрана, а один раз даже пришлось вытаскивать из полиции, на него ведь смотрят и не верят – что человек адекватный, ай, черт, ну почти, твою ж… Короче, что не представляет опасности и угрозы окружающим. Еле отбил.  – Думаю, его отпустили из жалости, – Дазай изучающе смотрит на ком. – Только все равно не понимаю, чего ты снова притащил его ко мне.  – Обещал потом сходить снова покараулить Тамако-сан. Не знаю, что он вообще мог в ней найти.  – Он просто не парится, как ты, Куникида-кун, с твоими-то требованиями!  – Что ты против них имеешь? – тут же взвился он.  – Ничего, но это так занудно! – Дазаю хватает доли секунд, чтобы податься вперед и что-то выдернуть из внутреннего кармана расстегнутого пиджака своего знакомого, тот даже дернуться не успевает. – Где эта страница? Вот, почитай, Чуя-кун! – Дазай ловко уворачивается от опомнившегося Куникиды и передает ему небольшой блокнот. – Требования к его избраннице!  – Дазай, ублюдок, придушу! – тот, не сумев перехватить свой блокнот у слишком уж прыткого рыжего, бросается на основную причину своих бед, грозя грохнуть раньше, чем Дазай успеет убиться сам. Едва не прикладывает лбом прямо об пол – тормозит лишь потому, что Дазай в последний момент прибегает к попытке спастись от кровавых последствий.  – Куникида-кун, я знаю точный способ, как обзавестись женщиной твоих идеалов! – Дазай выдает это с таким пафосом, что Чуя фыркает, продолжая листать и поглядывая на замершего Куникиду и взъерошенного, все еще прижатого к полу Дазая, даже Катай выглянул из-под одеяла, дабы познать мудрость.  – Куникида-кун, у тебя такая рожа, что тебе не хватает только сказать: «молви, сенсей!», – хрипит Дазай.  – Не выпендривайся! – Куникида придавливает его коленом и подается вперед. – Ну, что ты хотел сказать?  – Так не очень удобно, убрал-ка ты бы коленку… Или хотя бы не давил столь сильно – спасибо! Что, разве так сложно додуматься? Там убойный список – не один человек с ним не рождается и не становится внезапно таким, но последнее можно исправить – ведь можно и воспитать. Главное создать условия.  – То есть? – Куникида не шевелится, но смотрит чуть ли не с благоговением.  – Все просто, но, возможно, это будет противоречить другим твоим правилам, но если ты не хочешь жертвовать, я промолчу…  – Нет, говори!  – Тебе придется похитить ее и вырастить самому!  – Что? – кажется, к голосу Куникиды примешался еще и голос Чуи.  – Ну как же? Приходишь среди ночи в чужой дом, выбираешь самую мелкую девчушку, сворачиваешь в футон и тащишь в свое убежище. Я знаю, что ты не извращенец, поэтому ей вряд ли что-то грозит, а ты можешь воспитать ее так, как захочешь! Вырасти себе жену сам, черт, а это идея! – из-за того, что его мучитель потерял бдительность, Дазаю удалось вывернуться и отползти подальше. – Куникида-кун, я только что придумал рассказ для тебя! Сегодня же сяду оформлять!  – Ты совсем рехнулся? Я? Выкрасть кого-то? Твою ж мать, я думал, ты серьезно!  – Я серьезно, – Дазай смотрит на него в упор, давая понять, что он хоть и смеялся, но реально видит в этом жутковатый, но смысл. – Если тебе удастся полностью ее подавить, то ты получишь глину, из которой слепишь все, что угодно. Ты придашь нужную форму, и тут – главное! – успеть запихать в печь для обжига, иначе – бесполезно. Вдруг в ней останется что-то, что потом даст ей понять, что ты просто маньяк, который испортил другому человеку жизнь? На месте этой несчастной я бы захотел тебя убить, но как-то банально, наверно, так заканчивать. О, мысль, точно! Твоими же методами она проделает с тобой то же самое, что и ты с ней. Но если ребенком ей было легче все это перенести в силу непонимания многих вещей, то для тебя это будет ад! Как бы успеть?! Потерпишь еще чуточку? Я работаю сразу над несколькими текстами, но для тебя точно выделю время!  – Куникида-кун, вышлешь мне почитать до публикации? – попросил голос под одеялом, вытянув при этом руку, словно привлекая внимание.  – Это жуть – то, что ты придумал, – бормочет Куникида, пытаясь как-то удобнее сесть на полу, только потом притягивает к себе подушечку, но садится лишь наполовину.  – Жуть – это твои идеалы.  – Мои идеалы даже близко не стоят с тем, что ты сейчас тут выдал.  – Но в этом есть смысл.  – Да, только не здравый.  – Ну извини, я сразу предупредил. Так что, договорились?  – А?  – Я про рассказ. Тема тебя устраивает?  – Я не хочу, чтобы ты писал про меня в таком ключе! – Куникида хватается за голову.  – Не дергайся, я обрисую ситуацию так, что не будет никаких указаний на тебя, хотя, кому ты нужен, чтобы так уж обращать внимание…  – Закопаю живьем в твоем долбанном саду!  – Как страшно! Нет, чего переживать? Ты же знаешь, что я гений!  – Идиота кусок – вот твой предел.  – Обидно.  – Охереваю, сколько тут правил и инструкций, – все как-то и забыли, что Чуя продолжал листать столь нагло выуженный из чужого кармана блокнот, и хозяин тут же ловко выдрал его из цепких ручек, да Накахара не сильно-то и собирался удерживать. У Дазая все знакомые какие-то стукнутые.  – Ладно, пиши, что хочешь! Все равно, если уж вбил в голову себе идею, то я ничего уж тут не сделаю.  – Просто признай, что в душе ты оценил ее, она всем понравится. Тебя похвалят за такую находку! Остросюжетность и психологизм!  – Иди к черту уже. Раз вопрос решен, то мне надо идти дальше. И только посмей, козлина, не отвечать и далее на мои письма, в глотку тебе их засуну.  – Ты сегодня сильно злой!  – Бесишь, идиот.  – Ой-ой, ну и шагай, и комок этот страдающий не забудь! Ты раз как-то бросил его тут ночевать, а я в потемках решил прогуляться в сад и наступил на него.  – Вы жутко меня напугали, Дазай-сан! – тут же среагировало одеяло.  – Я его напугал... Меня потом сосед спрашивал, кто у нас ночью так пронзительно орал – я же не мог признаться, что это я! Что ты ржешь, рыжая бестия, знаешь, как страшно было в темноте! – Дазай, конечно, смеялся, но с учетом того, что ему вечно мерещится всякая херота, да еще и порой выходит за пределы его разума, – он реально тогда чуть не поседел. Единственное – так позорно орать, тут он дал маху, конечно. Акутагава потом неделю на него странно косился.  – Катай, живо встал, – Куникида чуть пинает комок, который отпрыгивает немного в сторону, но потом все же начинает подниматься.  – На чаёк не останетесь? – слащаво спрашивает Дазая, зная, что можно и не задавать этот вопрос.  – Мне некогда. Работы полно, я же не ты. Я подожду, когда ты закончишь рукопись, выкручусь как-нибудь в этот раз, но задержишь снова – будешь жрать живыми своих долбанных карпов! Катай, идем уже!  – А карпы-то тут причем? – обиженно кричит вслед Дазай, слыша, как все довольно фырчит Чуя за спиной. О да, он тоже явно не против совершить нечто подобное.  Осаму не идет их провожать. Черт, эти визиты забирают у него слишком много сил. Лень сейчас так крепко хочет обнять его!  – Если честно, он не похож на того, кто стал бы пользоваться чужими текстами.  – А? Ты про Куникиду-куна? – Дазай, потирая шею, оборачивается к Чуе. – Уж это точно. Нет, он не присваивает себе мои тексты. Все гораздо хуже, – Дазай трагично вздыхает, грустно глядя на Накахару – тот не верит, но ему интересно. – Я отдаю ему тексты бесплатно.  – Ты кого-то грохнул, а он тебя этим шантажирует?  – Что ты сразу в крайности бросаешься? Просто это он помогал мне найти заказчиков, при этом не раскрывал посторонним мою личность. В основном все запросы и письма приходят на него, а он мне их пересылает.  – И теперь за это требует с тебя тексты.  – Да нет же. Куникида вообще-то работает учителем математики в одной из местных школ, но считает, что этого ему недостаточно, вот и подрабатывает в одном журнальчике, подыскивая какой-нибудь интересный материал. Часто у него случается такое, что ничего нет, и он просит меня подкинуть рассказик, выпускает каждый раз под вымышленным именем, не так уж часто он с меня что-то требует. Иногда просто просит кое-что отредактировать из имеющихся у него текстов, но это уже, я считаю, наглая эксплуатация. Мы не очень хорошо ладим, если честно, мне кажется, я его дико раздражаю, но сотрудничаем неплохо так. Неправильно ведь, наверно, из всего извлекать выгоду? Корысть – плохо.  – Пытаешься казаться хорошим и правильным – убери это.  – Ты не даешь мне даже шанса, – слабо улыбается Дазай.  – Ты много болтаешь, – Чуя поднимается, хватая его за руку, – все, пошли.  – Э, куда пошли?  – Перед уходом я надеялся закончить то, что ты тут начал творить, – Чуя тянет его за руку, но Дазай тянет его обратно на себя. До него быстро дошло, чего хочет Накахара, и он сам готов нестись вприпрыжку, но кое-что не дает этого ощущения полета, тянет вниз – все же суждено вдариться мордой в пол.  – Перед уходом, Чуя? Ты уходишь? Ты… Ох, блядь, да, я знаю, ты мне не пообещал, но разве ты в самом деле не хочешь остаться?  Наверно, у Дазая был совсем уж жалобный вид, что Чуя даже не обругал его – лишь снисходительно смотрит.  – Я не могу просто так взять и застрять в твоем доме. Дай мне хотя бы забрать кое-что из своих вещей, да и бумажную работу заодно.  Так, Дазай тщательно переваривает сказанное. Хочется что-то сделать, как-то выразить себя, но что-то смущает – сам себе удивляется. Из-за угла на него таращится призрак Сибаты-доно, тоскливый такой, будто обижен, что его все забросили, и Дазай мысленно обвиняет его в том, что он сбил его, и тот не знает, что сейчас ответить Чуе, что сделать.  – Блядь, хватит уже стоять тут…  Чуя злится, что приходится его тащить, будто это он приставал к нему, перед тем как все обломалось. Но Дазай все же заставляет себя очухаться, поэтому уже сам подгоняет Чую, чуть ли не протаскивая его по коридорам дома, запихивая в свою спальню, которая наконец-то пригодилась. Футон там не разложен, но они могут и на полу устроиться. Дазай без понятия, насколько Накахара решился задержаться в его доме, но не колебался, как ему показалось, если только где-то внутри себя, но он не собирается строить догадки относительно того, как все в действительности принимает Чуя. Дазаю редко на самом деле бывает хорошо, что в реальности, что в фантазиях, особенно своих. Сейчас он нашел себе другой мир где-то между, где – внезапно оказалось – можно спрятаться, да еще и с другим человеком. В этом мире Чуя целует его – и это реально, но в то же время далеко от того, как все обстоит на самом деле.  Страшно. Дазай не думает об этом сейчас, но уже, целуя его лицо и сжимая судорожно в руке их разгоряченные члены, от чего в груди волнами скачет воздух, с еще пока притупленной болью может осознавать, что ничем хорошим не кончится, если этот третий мир его – внезапно постигнет одиночество.