Σχίσιμο (Схисимо)

Упорный труд. Единственное спасение. Оно не в наркотических препаратах, и вообще Дазай не любитель прокалывать плоть иглами, особенно, если дело касалось вен. Резать их – немного другое, но там обычно делалась ставка на то, что вскоре мучения закончатся, и даже следов памяти не останется, а тут он мог раз за разом представлять, как игла пронзает кожу. Ну нахрен.  Вот и сидел часами, изогнувшись черт знает как, придумывая все новые и новые позы, чтобы было удобнее писать и при этом спина не затекала. В большей степени весь процесс выпадал на ночное время, и Дазай то и дело бросал взгляд на улицу – виднеется ли там уже полоска рассвета – и в таком случае все же укладывался на уже заранее расстеленном футоне. Его даже перестали убирать. Он порой перебирался на него и писал прямо так, лежа на животе. Не сказать, что это было удобно, но помогало немного отдохнуть мышцам.  А еще он послушно соблюдал режим приема пищи. Не хотелось почему-то расстраивать Мори-сенсея тем, что он, едва покинув стены, где его так старательно пытались привести в чувство, тут же угробил себя, не говоря уже о том, что сам хотел сохранить здравый ум. Порой во время завтрака или обеда к нему присоединялся Акутагава, но эти дни Дазай оставался один, используя часы, когда не может писать, для чтения. Перебирал журналы, выискивал авторов, которые ему нравились, один раз даже выбрался в город, взяв с собой Акутагаву, который немного обиженно на него косился из-за того, что его слегка забросили, Дазаю все было интересно, что тот думает по поводу Чуи, но Рюноскэ слишком хорошо умел в некоторых случаях показывать невозмутимость, и Дазай забил на некоторое время. В конце концов, душевное спокойствие для писателя – это смерть. Взял он его вообще с собой лишь ради того, чтобы использовать в качестве носильщика, потому что книг набрал он страшное множество, и это все еще надо было допереть до дома. Анго как-то спросил его, на кой черт он столько скупает, если рискует не прочесть, учитывая его склонность к попыткам отправить себя на тот свет. Осаму делал вид, что обижается, а на самом деле действительно не мог ответить на этот вопрос. В момент покупки он ведь упорно верил, что прочтет все от корки до корки. Вот ведь подстава.  Когда по истечении трех дней стало ясно, что Накахара свое обещание не сдержит, Дазай не стал впадать в уныние, а придумал для себя менее увлекательное занятие, нежели живое созерцание рыжей и неукротимой лисы, но связанное с ней в той же степени. Он начал поиски текстов, что переводил Накахара. Для начала он решил обшарить свои личные запасы, для чего отправился в отдельную и комнату и засел там на несколько часов. Его аж потеряли, и девочки украдкой бродили по дому, заглядывая в комнаты в поисках бездыханного тела. Надо отдать им должное, морально они всегда были готовы. Правда, Дазай еще ни разу не позволил им лицезреть все реальные прелести того, как выглядит помирающее тело, некоторые жалкие попытки не в счет. Его смерть не должна стать кому-то помехой, не должна кого-то побеспокоить своей внезапностью и мерзким видом, так что маловероятно, что он грохнет себя где-то прямо тут, если, конечно, в очередной раз мозги не поедут. Его таки нашли среди залежей кучи журналов и книг и даже притащили поесть. Дазай, почти не глядя, таскал палочками сашими, даже не понимал, чем запивает, – не отрывал глаз от найденных текстов. Удалось. Ему все же удалось отыскать кое-что, что переводил Чуя. Скорее всего, большую часть публиковали в каких-то отдельных антологиях французской поэзии, но он вообще был подобного не поклонник, так что такого рода залежей у себя не имел. Его на самом деле больше волновал тот факт, а пишет ли Чуя что-то сам, но поиски ни к чему не привели, а эта зараза явно сама не признается.  Где-то раз в день к нему забегал Ацуши, и Дазай отдавал ему записки, включая деньги, если была такая необходимость. Мальчишка отчитывался ему по каждому потраченному сену, хотя Осаму и не требовал ничего такого, лишь кивал, мимолетно размышляя о том, что каждый раз, когда Ацуши появлялся на территории дома, Акутагава немедленно вылезал из своего убежища и не спускал глаз с гостя. Весь вид его был таким угрожающим. Было забавно, но Дазай пока никак это не комментировал.  В эти дни он послушно принимал лекарство, что выписал ему Мори-сенсей. Стало немного полегче, во всяком случае, столь яркие видения, что могли увести за собой черт знает куда, более его не посещали, однако все же в его выстроенную тщательную размеренность врезалось кое-что, что снова сгустило в мыслях нехорошие тучки предчувствий. Последние ночи ему часто снились ликорисы, свои сны он давно научился запоминать, но тут они были какие-то расплывчатые, и он слишком много стал об этом думать, даже накидал заметки для одного мрачного рассказа, связанного с этими цветами, основываясь на легенде, что когда-то услышал от матери, а потом ранним утром, высунувшись в сад, минут десять стоял в жуткой прострации, таращась на внезапно расцветший, один единственный, цветок ликориса, к которому его привели шепоты.  То, что он не спятил, подтверждалось тем, что явившиеся к нему Мицуко-тян и Хи-тян тоже видели чертов цветок, еще и громко удивлялись, почему он расцвел средь лета, ведь еще не настала его пора. Дазай, пораженный, разрешил им сорвать его. Почему-то посчитал, что так будет лучше. Он не должен был расцвести здесь. Он не должен был выбраться из его головы. Это событие не подкосило, но Дазай потом еще час, наверно метался, не зная, чем себя отвлечь, пока от отчаяния не решил прогуляться по городу.  Жара Йокогаму не оставляла, впрочем, мучиться предстояло еще долго, но Дазай все равно собрал все свои силы, словно готовился выходить на поле боя, вырядился в юката, чтобы уж совсем не подохнуть, за воротами дома сцапал рикшу, не имея желания в этот раз в такую даль пилить пешком, и, толком не объяснив, куда собрался, выдвинулся.  Нет, он вовсе не думал заваливаться в дом Рембо-сана, не говоря уже о том, что тот вернулся, и теперь попытка подавить в голове мысли о том, что Чуя проводит ночи в его кровати, стала следствием причины, по которой мерещилась всякая ерунда, что потом вылезала наружу явно не к добру, – он просто ощущал какую-то тоску, не зная, как ее правильно описать. Может, это еще была обида. Не на Чую конкретно, а на то, что так вышло, что именно Рембо-сан заграбастал его себе раньше времени, и Дазай даже знать не хотел, как то случилось. Он в этот раз собирался проявить гордость и не бегать за ним: доказывать уже было нечего, и без того заявил уже обо всем, но и сидеть смирно, ожидая не понять чего – это так бесило, и вот он уже сам топает по земле на другом берегу от французского консульства. Даже если Чуя там, он вряд ли заметит его, да и возле Гранд Отеля царило привычное оживление.  Осаму, опираясь на ограду, смотрел то вниз, на проплывающие по каналу суденышки, то мотал головой, разглядывая прохожих. К нему подходили две женщины, судя по виду – мать и дочь, пытались что-то спросить на жутко ломанном японском, Дазай лишь понял, что они пытались выяснить, как добраться до ипподрома Нэгиси, но Дазай мог лишь отправить их ловить рикшу, что потащит их в такую даль по такой жаре; девушка то и дело на него с интересом смотрела, а мать ее чуть ли не требовала от него еще и поймать им транспорт, но Дазай, изливая фальшивую вежливость, все же отцепился от них, совсем не понимая, чего они так к нему привязались. Он едва ли похож на человека, которому стоит доверять. Впрочем, всегда знал, что люди редко видели его настоящим.  Бродить на жаре без пользы больше не было смысла, и Дазай, бросив последний взгляд на консульство, отправился ниже в сторону набережной, обогнув отель и теперь имея возможность лицезреть его с другой стороны. Чисто теоретически он вполне бы мог завалиться туда в качестве постояльца на некоторое время, используя его как пункт наблюдения за одной рыжей макушкой, но Осаму куда уютнее было дома, да и тащить с собой больно много придется, не говоря уже о расходах. Он замер возле столба, пытаясь вглядеться сквозь окна, что там внутри, но ни черта не видать, поэтому пошел дальше, косясь уже в сторону залива. Ему накануне пришло письмо от одного заказчика, и он просил написать какую-нибудь историю о путешествиях для какого-то там сборника, и Дазай вдруг подумал, почему бы это чье-то путешествие не сделать прямо тут, в Йокогаме, а действия завязать на Гранд Отеле. Публика любит находить знакомые места в историях. Надо будет подумать…  Наверно, по этой причине он так и бродил по округе еще около часа: сначала изучал людей, что входили и выходили из отеля, а потом все же решил отправиться домой. У него была шальная идея пройтись в сторону Собора Святейшего Сердца Иисуса, так как он уже практически распределил все основные моменты новой истории, решив, что закончить надо будет определенно в том месте, не говоря уже о том, что в голове жужжала мысль о том, что тогда ему придется пройти через Яматэ, и у него будет шанс уткнуться носом… Чуя его просто прибьет, но разве так плохо? И все же Дазай слишком трезво в этот раз оценивал свои силы, понимая, что скорее растечется лужицей на дороге, нежели дойдет до места – солнце палить начало нещадно, поэтому поймал рикшу, развалился наконец-то на сиденье, ощущая, как неприятно гудят ноги, и всю дорогу до дома обмахивался веером, стараясь не вывалиться на ходу, из-за того, что от духоты начало мутить. Смешно, конечно, что он предлагал Чуе куда-то прогуляться. Организм все еще бунтовал против хозяина, а Накахара вряд ли будет возиться с его отрубившейся тушкой, так что, может, к лучшему, что тот француз вернулся. Дазаю прежде стоит поправить свою физическую форму, прежде чем бросаться на кого-то и отбирать силой.  Иногда бывает так: построил планы, принял решение, все рационально взвесил, отказался временно от того, что требует прежде набраться сил, короче – это все то, к чему пришел Дазай, пока катился до дома, а там – оказывается – все уже решено. И вроде уже даже не ожидал.  Ичиё-тян, отпаивая его водой, вытянула из-за пояса небольшой конверт, сообщив, что его принесли примерно сразу после того, как он ушел, и Дазай изначально не проявил особого внимания, он развалился на энгава, свесив ноги вниз, пытаясь немного прийти в себя, все же в самом городе было жарче, тут хоть как-то было полегче, а потом уже, утерев пот с глаз, принялся мять конверт в руках. Бумага сразу насторожила, и он даже позволил искорке внутри вспыхнуть, да и она сама не собиралась гаснуть, когда он вытащил листок, где Чуя довольно в сухой форме без всяких извинений писал, что сегодня Рембо-сан снова отбывает в Токио, и они могли бы завтра встретиться.  Не сказать, что Дазай прям захлебнулся от восторга, скорее еще не успел переварить, но он несколько раз всматривается в столбики иероглифов. Удивительно, он не собирался терять времени и сразу же предлагал встретиться завтра на новой станции Йокогама. Черт, добираться Дазаю придется еще дальше, а он так разленился, но разве он откажется! Лисенок сам решил ткнуться носом ему в ладони, не боясь быть схваченным навсегда – и Дазай – надо будет – приползет.  Осаму столь сильно погрузился в дурацкую радость от получения письма, что совсем утратил бдительность, пропустив момент, когда рядом возник Акутагава. Почти напугал. Впрочем, всегда бесила эта его манера – будто подкрадывается, замирает рядом, опускается на колени и ждет указаний.  – Я не видел вас с утра, сенсей, – ладно, хоть не начинает устраивать лишние поклоны, а то Дазай точно не сдержался бы и с ноги залепил ему в лоб. Что за преклонение больное какое-то?  – Ходил прогуляться, развеяться. Мысли в голове хорошие возникли.  – Новая история?  – Ага. Думаю, из нее что-то да выйдет.  – Я сегодня вечером отнесу кое-что заказчику. Все готово.  – Ты уже обо всем договорился? – Дазай, если честно терпеть не мог всякие сроки, встречи, обсуждения, поэтому рад был свалить это все на кого-то, кто готов так служить. Может, зря он постоянно бесится? От Акутагавы все же есть толк, впрочем, иначе бы он нашел себе кого-то другого. Тот же Ацуши, хотя нет, возиться среди своих бумаг может доверить только тому, кто сам в этом все сечет. Ай, чего он вообще переживает о таком постоянно?  – Да, сенсей.  – Прекрасно. Занимайся дальше, – Дазай переводит взгляд на безголового тануки, возле которого – опять кроет – ревет по своим дочерям Сибата-доно. Блядь, может, это вовсе не видение, а в его доме в самом деле завелась какая-то гадость? Надо кого-нибудь вызвать, пусть погоняет духов. Уловив мрачный взгляд Акутагавы, Дазай подумал о том, что из него тоже не мешало бы изгнать каких бесов – отчего иначе столь кислое выражение лица? Надо подумать. – Свободен, – обязательно надо дать команду, иначе не дойдет.  – Дазай-сенсей, – он старается, очень старается, чтобы голос звучал уверенно, а Дазай лишь усмехается, все таращась по сторонам. Ему на самом деле нравится, когда люди так его побаиваются. Вся их воля в его кулаке. Аж пробирает приятно по всему телу.  – Соскучился, что ли?  – Это письмо от того человека, что был у нас? Накахара-сан?  – Подглядывал?  Бледные щеки Рюноскэ едва ли цепляет румянец, но он все же не рад, что его подловили, впрочем, он заранее знал, что так и будет.  – Вы… Я не совсем понял, вы с ним сотрудничаете или… Он потом снова приходил, и вы…  – Почему ты спрашиваешь? – Дазай прям ощущает, как внутри просыпается нечто голодное и алчное.  – Я просто наблюдал, и… Вы влюблены, Дазай-сенсей?  Алчное тут же сжимается в клубок и в панике уползает. Что-то пошло не так. Осаму пару раз моргнул, и даже не из-за того, что ему на миг примерещился совсем другой Акутагава, не упакованный в юката, а в чем-то черном, но он не успел разглядеть толком, потому что в виски вхуярила со всей силы кровь.  – Считаешь, я могу? – Дазай сначала думал изобразить непонимание, удивление, собирался строить из себя полного дебила, ну или расхохотаться, но задал только этот вопрос в итоге. Очень ждал ответа.  – Я пытаюсь понять, Дазай-сенсей, – Рюноскэ чуть склоняет голову, боясь смотреть ему в глаза.  – Ты ревнуешь? – спрашивает он сразу, чуть протянув к нему руку, чтобы взять за подбородок и все же заставить смотреть на себя. Слова плюс выражение глаз – тогда можно получить более точный ответ. Но Рюноскэ быстро тушуется и уже не готов о чем-то там откровенничать – сразу видно по тому, как он зажался. – Скажи мне, ты ведь думаешь о том, что однажды – независимо от обстоятельств – тебе придется покинуть этот дом?  – Покинуть?  – Не говори, что ты подобного даже себе не представлял.  – Я готов всегда служить вам, сенсей!  – Боже, не выражайся так! Служить? На кой хер мне слуги?  – Я не эти слова хотел…  – Я это понял, но до тебя вот только никак не доходит, – Осаму тяжело выдыхает, оглядывает его, только сейчас вдруг подумал, что больше всего нравилось иметь его именно в том домике, где поселился Акутагава. Врываться на территорию, которую он невидимо себе огородил. Сейчас тоже хочется его туда оттащить – Дазай даже ощущает, как возбуждение предательски начинает просыпаться, ему ведь так нравилось вкушать эту полную беззащитность перед ним. – Тебе не претит кому-то принадлежать?  Юноша совсем теряется. Его отпускают, но он только ближе подается, все же боится смотреть прямо в глаза, но все равно открывает рот:  – Дазай-сенсей, если вы считаете, что привязанность к кому-то, почитание кого-то есть плохо, то это не так, это только вы так думаете, – надо же у него почти не дрогнул голос.  – Ты не понял немножко, Рюноскэ-кун. Я не презираю эти качества, как ты мог напридумывать себе. Я считаю, что в отношении меня они не стоят ничего.  – Сенсей, – Акутагава вдавливает ладони в деревянный пол, теряясь и одновременно собираясь с духом. – Не понимаю, почему вы так думаете.  – Отношение к себе складывается не без причин, – вздыхает Дазай, видя, как он тянется к нему ближе – все же скучал. Отталкивать не собирается, хотя это было бы полезнее. Впервые – Дазай точно уверен – Акутагава сам решается его поцеловать – никаких изысков, просто хватает ртом чуть сжатые губы и выпускает, смазав слюной. И так несколько раз. Дазай не шевелится – ему приятно, но в итоге он все равно сам его отстраняет. – Я завтра весь день собираюсь отсутствовать. Ты тоже займись чем-нибудь, и я сейчас не о твоих обязанностях, – быстро добавляет Дазай, видя, как бестолково на него таращатся. – Выйди в город просто погулять, я не знаю, сестру своди куда-нибудь, девочек, Ичиё-тян, если на девчонок ты все еще в обиде, без разницы. Просто прогуляйся. К проституткам сходи, в конце концов, не одному же мне тебя развлекать.  Акутагава молча его слушает, слегка хмурясь, мотает головой – не совсем ясно в знак чего, а потом поднимается, кланяется напоследок, делая вид, будто в самом деле усвоил информацию, и оставляет Дазая одного. Тот, тяжело выдыхая через нос, мельком думает о том, что однажды ему придется силой заставить Акутагаву отодраться от себя и как-то разрушить все эти его грезы относительно его личности.  Сейчас он уже пришел немного в себя после слегка опрометчивой прогулки. Дазай все еще не верит, что Чуя решился пойти ему навстречу. Да, просрочил свое обещание на несколько дней, но предупреждал. И готов даже выполнять. Не верится. И раз уж завтра он собирается халтурить, то надо сегодня поработать. В конце концов, он этим кормится не только сам.  На самом деле это было вполне в его духе – едва не проспал. Едва – это чтобы немного себя утешить, потому что Осаму в самом деле подскочил слишком поздно с мыслью о том, что Чую вряд ли устроят оправдания в духе: «нашло вдохновение, и всю ночь строчил, не отрывая зад от подушки, весь извелся и отрубился прямо так за столом». Все было чистейшей правдой, разве что насчет вдохновения – Осаму никогда не считал это вдохновением, тут подошло бы слово «наплыв» без всяких дополнений. И от таких вот наплывов он старался как можно скорее избавиться, вот и загрузил себя. Блядь, как бы сейчас тут пригодился Анго со своей машиной, хотя и она не особо спасает, когда приходится пробираться сквозь толпы идущих, не глядя на дорогу, людей. Так еще дольше. Вырядившись, как типичный европеец, Дазай, уже вылетая, схватил свой веер и зонт, чтобы хоть как-то скрыться от солнца, промчавшись мимо удивленных и даже возмущенных девочек, – они-то ему поесть принесли, а он лишь стащил кусок рыбы с чашечки, сунул в рот и помчался на выход под вопли: «Дазай-сама, вы не поели, а лекарство?» Черт, тут он точно забыл, но уже некогда было.  В более оживленной части города он перескочил на трамвай, едва расплатившись с рикшей; от этих скачек уже весь взмок, да еще и переживал, что Накахара плюнет и свалит. И вообще просто решил отомстить ему, заставив утром тащиться в такую даль, а сам нежится в кровати Рембо, вспоминая, как тот трахал его накануне, водя рукой по собственному члену, – тут-то Дазай решил тормознуть мысленно, не надо, и так дышать нечем. Дазай изначально не стал отвергать мысль о том, что зря сейчас куда-то мчится, но куда обиднее ему было бы не поверить.  Он чуть ли не на ходу выскочил из трамвая, едва тот достиг площади перед зданием вокзала, куда помчался, огибая тоже не менее торопящихся людей. Чуя писал, что будет ожидать его снаружи, и Дазай шнырял глазами по людям, что там находились, но никак не мог вычислить и без того легко бросающегося в глаза Накахару. Молодой человек прошел мимо ряда машин, уже собираясь зайти вовнутрь, как вздрогнул, когда кто-то его перехватил за плечо.  – С пунктуальностью у тебя явно серьезные проблемы, – недовольно пробубнил Чуя, и Дазай будто бы с удивлением вытаращился на него, выряженного в юката, в дурацкой шляпе и торчащими из-под нее рыжими волосами, что полыхали, словно расплавленный металл, на солнце. Осаму даже не стал скрывать, что оглядывает его с ног до головы, разве только не рискнул себе позволять чего-то больше, будучи на публике.  Вот уж охуеть, не думал, что Накахара сегодня так и будет приковывать его взгляд. Чертова шляпа только раздражает, но он не стал пока бесить его тем, что рука так и рвалась смахнуть ее и зашвырнуть прямо под колеса трамвая, что как раз прогрохотал недалеко.  – Но ты же дождался, – Дазаю похер сейчас, если честно – Чуя в самом деле пришел, и он готов сидеть теперь на станции и подыхать от жары, сколько угодно.  – Я рассчитывал раньше уехать в Токио. А теперь еще час придется ждать. Блядь, надо было учесть, что ты такой болван.  – Ну, я когда предлагал прогуляться, я не говорил, что надо именно покидать Йокогаму, мы можем остаться и здесь…  – Нет, я, – Чуя замялся. – Я бы хотел туда съездить.  Дазай вглядывается в него: кажется, у Чуи сегодня какое-то приподнятое настроение, и он хоть и злится сейчас, недовольно стреляя в его адрес глазами и кривясь, но ощущение, будто у него в самом деле были какие-то планы, и Дазай решил предоставить ему полную свободу действий, раз уж так. Он сам на самом деле не успел подумать о том, куда бы они могли вместе пойти, слоняться по барам еще слишком рано, да и Дазай совсем не горел желанием напиваться в такую погоду.  – Как скажешь, – он лишь пожимает плечами.  Они берут билеты на ближайший поезд до Токио, а ожидать все же остаются на улице – там хоть какое-то движение воздуха наблюдается. Чуя выглядит спокойным, более уже не дергается из-за присутствия рядом нового знакомого, разве что Дазаю показалось, будто он слегка смущен. Не конкретным моментом, а вообще тем, что они сейчас снова вместе, и Чуя сам отчасти это сынициировал, ничто ему не мешало игнорировать Дазая, но они здесь, ждут поезд до Токио, и Осаму как-то облегченно выдыхает. Он раскрывает над ними зонтик, дабы не получить солнечный удар, хотя Накахаре это вряд ли грозит, но разве ему не жарко в этой шляпе? Видно, как часть его отросшей челки намокла и приобрела более бронзовый оттенок, но шляпу он упорно не снимает, лишь обмахивается вытащенным из-за пояса веером, глазея по сторонам. Стараясь не смотреть на чуть взмокшую грудь в разрезе юката, Дазай без всякого желания как-то задеть, интересуется:  – Ну, и как там поживает твой работодатель?  – К чему вопрос?  – Всего лишь к тому, что мы собирались встретиться раньше.  – Я снизошел до тебя – радуйся, – Чуя глядит на него искоса, но все же не сдерживается от улыбки. Черт, и правда так выходит, хочется наклониться к нему и чмокнуть в нос, но Дазай сдерживается, крепче сжимает рукоять зонта, мечтая совсем им укрыться ото всех, но лишь просто вздыхает, качая головой.  – Но ведь для этого у тебя были причины, – он пихает его в бок локтем.  – Давно хотел съездить в Токио. Я там редко бываю.  – От чего же не ездишь вместе с Рембо-саном?  – Потому что, уезжая, он поручает мне большое количество работы.  – И, боже, ради меня ты отложил ее?  – Нет, просто – в этот раз я могу выделить день. Да и, – Чуя замолчал, не зная, стоит ли что-то такое говорить, затем поворачивает голову и смотрит в упор, – ты не совсем понимаешь, что у нас за отношения.  – Я могу представить, – Дазай довольно равнодушно пожимает плечами. – И что-то мне подсказывает, что вне постели вы редко бываете вместе.  – А тебя это так волнует, что вечно об этом болтаешь, – хмыкает Чуя.  – Волнует, я и не скрываю, что толку? – Дазай следит взглядом за молодой женщиной в кимоно, она торопится на станцию, таща за собой двух, еле-еле успевающих перебирать своими ножками девочек, одна едва не падает, но мать как-то умудряется ее удержать за одну руку, и легко снова поставить ровно на две ноги, а затем они снова несутся. Он уже было по привычке стал придумывать какую-нибудь историю, связанную с ними, но внезапно понял, что в этот миг не одинок, Чуя рядом с ним. Так неожиданно стало это осознать. – С чего ты вообще вдруг стал на него работать, как вы, к слову, встретились?  Чуя немного колеблется, он тоже разглядывает пассажиров, что торопятся на поезда, он явно не из тех людей, которые охотно делятся своими историями, и Дазаю до жути хотелось знать, что тому причина, но он не давил. В таких вещах люди проще раскрываются, когда это идет от их личного желания.  – Я на тот момент только поступил в Токийскую школу иностранных языков. Прежде у меня не было возможности только учиться, но и с работой не очень везло, и я решился оставить Киото, чтобы перебраться в столицу, где, мне казалось, у меня будет больше возможности все же получить образование и подработать.  – Не похоже, чтобы ты был из тех мест, – озадачился Дазай, вспоминая специфичный говорок Мидзуки-сана, черт, зря он нормально не поел дома, минут десять бы уже погоды не сыграли, а воспоминания о кафе и еде вдруг больно ударили по внутренностям. Может, тут что-то купить или все же ждать, когда они доберутся?  – Туда я тоже переезжал лишь учиться. В общем, Рандо-сан читал лекции в школе. Это было очень популярно.  – Рандо-сан… Почему ты так его зовешь? Это что-то искаженное?  – Кто-то в школе неправильно прочел его имя изначально, и так закрепилось. Он сам нашел это любопытным, и я привык так звать его. Мне было очень интересно на его лекциях, он многое рассказывал о Франции, и я даже подумывал, в общем, все это захватило. И мы как-то стали общаться и вне учебы. Точнее он это инициировал, мой интерес изначально был больше на том, что через него я мог достать книги на французском, которых тут не было.  – Кто бы мог подумать, что ты такой расчетливый.  – Я этого не скрывал.  – А, то есть это тебя должно оправдать. Мило.  – Блядь, не придирайся.  – Да я не вижу в этом ничего дурного, что ты, – Дазай все же смеялся, – подержи, не могу, жарко ужасно, – он вручает Чуе зонт и расстегивает верхние пуговицы, закатывая рукава рубашки. Материал вроде бы легкий, но все равно душно из-за бинтов, ткань под жилеткой влажная, липнет. – И давно ты перебрался жить к нему?  – Еще до окончания учебы, – Чуя возвращает зонт. – Мне нужна была более стабильная и лучше оплачиваемая работа. – Переводами и мелкой подработкой не прокормишься. Даже жилье себе приличное не снять.  Дазай на самом деле хотел бы спросить у него много больше, чем те обрывки, которыми Чуя делился сейчас, но что-то подсказывало, что не стоит все же лезть. Они вполне мирно разговаривали, Чуя даже не ругался на него и не пытался врезать, хотя, может, его просто разморило, и Осаму был уверен, что протяни он руку к его шляпе сейчас, то немедленно огребет, но ему внезапно понравилось просто так вот стоять тут рядом с ним, и спокойный Чуя ничуть не хуже того, который сыплет искрами в стороны, когда его кто-то бесит. Кто-то конкретный.  – Я искал твои переводы, – признается Дазай, когда они решают немного пройтись, чтобы уж совсем не превратиться в расплавленные солнцем лужицы. Кто бы знал, как сейчас хочется дождя! Грозы, настоящей грозы! Дазай сильнее жаждет только мужчину рядом с собой, но дождь с грозой – вот бы было шикарно. Ему аж больно в ребрах становится от этой мысли. – Мало что удалось найти.  – Я, если честно, сам не знаю толком, куда они все разошлись, – голос Чуи звучит будто бы грустно. – Большую часть я делал еще во времена учебы, сейчас – это тоже необходимость, но не столь жизненно важная. И тогда мне было все равно, что с этим станется. Я лишь однажды забежал в магазин и выкупил тот сборник, где опубликовали мой перевод. Это был самый первый раз. Потом он пропал, и я думал, что потерял его при переезде, пока не обнаружил недавно в спальне Рандо-сана, – Чуя чуть хмуро смотрит на Дазая, когда тот многозначительно расплывается в улыбке, и Накахара лишь закатывает глаза, но затем сам как-то мягко улыбается. – Оказалось, он перечитывал то, что я тогда перевел. Сказал, что сейчас я делаю это лучше, но в то время – чувствуется больше порыва. Не понимаю, как можно это там разглядеть. Это же не мой текст. Но он говорит, что через эти переводы он видит меня. Наверно, это плохо. Переводчик ни в коем случае не должен перекрывать собой автора.  – А сам ты? – Дазай решается спросить его о том, что волнует больше. – Сам что-то пишешь?  Чуя отворачивается, мотая головой, кудряшки, торчащие из-под шляпы, вздрагивают, и Дазай только в последний момент одергивает себя, чтобы не схватиться за них – много народу вокруг. Им бы уже пора двигаться на платформу, чтобы не упустить поезд, еще час ожидания Дазай не переживет. Станет ли Чуя возиться с его обмякшим телом? Попробовать дать ему повод?  Он больше не мучает его расспросами, хотя себе делает пометку о том, чтобы попросить дать почитать его переводы, потому что искать самому – слишком много возни. И это еще ему Накахара предъявляет претензии относительно того, что он пишет под чужими именами, под чужими личинами живых людей, что притворяются чуть ли не гениями, пользуясь его текстами, сам-то тоже шухерится.  Поезд до Токио оказывается переполненным, кто-то заскакивает в него в самый последний момент, и Накахара недовольно бормочет, что раньше бы они не ехали в такой давке, впрочем, чего ему жаловаться – он забился к самому окошку, и это Дазаю пришлось потесниться к нему ближе, чтобы позволить рядом сесть какой-то бабуле, от которой пахнет травами, кои она, судя по всему, тащила в огромном куле. Запах вроде бы и приятный, но в жару его резкость только раздражает, но Дазай не жалуется. Он может на полном праве теснее прижиматься к Чуе, и у того не выходит протестовать, хотя и понятно, что бабуля занимает не так уж много места, чтобы Дазай уже совсем вдавил его к окну. Чуя пару раз попытался возмутиться, мол, жарко, куда ты липнешь, но потом перестал реагировать.  Они почти не разговаривали. Чуя что-то внимательно разглядывал за окном, время от времени обмахиваясь веером, а Дазай пялился на людей, занимаясь своим привычным делом – фантазируя на тему их личной жизни и судьбы. Никогда не уставал от этого. А когда есть еще и возможность практически безнаказанно незаметно прощупывать сквозь юката бедро Чуи, то вообще почти рай. Тот терпел некоторое время, но потом все же небрежным движением шлепнул его по руке, процедив сквозь зубы нечто похожее на «извращенец». Дазай отстал на некоторое время, игрался с зонтом, что зажимал меж ног, но вскоре снова потянулся к столь желанной добыче, которая, нервно сопя, перехватила его руку и зажала между их и без того вынужденно плотно соприкасающимися бедрами. Вдавил крепко и так и не выпускал до конца поездки, при этом все это время таращился в окно. Осаму же лыбился, глядя перед собой, точно придурок. Кончиками пальцев зажатой руки он мог ощущать сквозь легкую ткань юката упругость и жесткость чужих мышц, представляя, как все это выглядит без лишней ткани в напряженном виде, а сверху его еще и сжимали чуть влажной ладонью, чтобы не смел выдернуть руку. Чуя хоть понимал, что вообще творил? Это сейчас казалось куда интимнее, чем те моменты, когда Дазай лез с поцелуями. Выждав, Дазай уже специально повернул голову и смотрел на него, Чуя явно краем глаза видел это, но лишь крепче сдавливал его пальцы, чтобы не рыпнулся. Так нельзя. И без того в этом вагоне слишком жарко, и чихать хочется от навязчивого и терпкого запаха травы. Бедная бабуля рядом так вообще отрубилась, чуть навалившись на Дазая с другого бока. Ему это не особо нравилось, но почему-то терпел.  Единственное, что его разочаровало, когда они выбрались наконец-то наружу на станции Токио, это то, что Чуя выпустил его влажную ладонь, но в остальном – господи, какое это было счастье – выбраться из душного поезда! Но и тут Дазай страдал не долго. Вокзал был по своему обыкновению жутко переполнен, что аж голова кружилась от суеты, он последнее время слишком привык к размеренности, и такая оживленность сейчас слегка сводила с ума, потому что мозг по привычке продолжал анализировать все вокруг, так что надо было поскорее выбираться из этой переполненной чужими историями зоны, и Осаму, пользуясь случаем, схватил Накахару за руку, дабы не потерять столь внезапно найденную ценность, потащил его сквозь поток наружу.  Они выбираются из толпы, попадая сразу в район Маруноути c его каменными зданиями, которые ворвались сюда, словно из какого-нибудь Лондона или иного европейского города, и люди-люди – все куда-то торопятся, разбегаются, тут есть и туристы, желающие поскорее осмотреться, они же двое тормозят возле самого красного торжественного здания вокзала, под навесом, чтобы определиться, куда двигаться дальше.  – Слишком много людей, шумно, – Дазай звучит так, будто жалуется. – Предлагаю убраться куда-нибудь подальше. Мы можем добраться до Гиндзы.  – Там тоже всегда полно народу, – Чуя снимает с головы шляпу, стирая пот со лба, и снова возвращает на место, примяв волосы. – И тут обходить сейчас столько. Мы не с той стороны вышли, – Чуя чуть шарахается в сторону, когда его едва не цепляет концом зонта пробегающий мимо мужчина. – Блядь, чуть не снес!  – Да ты, лисенок, еще капризнее меня, – хмыкает Дазай. – Я же не предлагаю тебе совершать весь маршрут пешком.  – В полный трамвай я тоже не полезу.  – Мне тебя понести? – Дазай смотрит на него, словно на ребенка, который требует чего-то невозможного, Чуя лишь закатывает глаза. – Я не настаиваю, ты сам хотел ехать в Токио – мы прибыли. Веди, возможно, у тебя были планы, я не против.  – Да я… Нет, не было особо планов. Гиндза так Гиндза, идем, – и он сам отправляется ловить рикшу, чтобы в самом деле не топать на своих двоих, и Дазай несколько секунд стоит и смотрит вслед бегущему Чуе, стук его гэта поглощает шум вокруг, и вообще со спины он выглядит не менее интересно.  Дазай часто думал о том, как по-разному воспринимаются люди, если смотреть на них с другой стороны. Почему так?  Пешком путь у них занял бы от силы полчаса, ерунда полная, учитывая, что они и прибыли в город, чтобы немного развеяться, пройтись, но под палящим солнцем это ад и пытки, поэтому Дазай в самом деле только рад, что их везут, да еще и можно глазеть по сторонам. Он, правда, немного сник, вспоминая свое первое прибытие в столицу, не ребенком, когда его привезли сюда к отцу, что находился в Токио вместе с матерью из-за своей работы, а уже в осознанном возрасте. Когда он прибыл не просто на время пожить в незнакомом ему и чужом пусть и доме собственной семьи, а совершенно один, в неизвестность, не собираясь возвращаться назад и смутно представляя, куда именно он подастся. То была станция Уэно, совсем другой вид, без этой громоздкости и пафоса станции Токио, что призвана была отобразить собой всю важность ее местоположения, когда это самое сердце города, когда совсем рядом Императорский дворец, и тут было как-то даже веселее, а там, на станции Уэно, остались смятение и едкая грусть. Дазай был рад, что они сейчас не там, не до погружения полного ему в  такой момент. Молодой человек чуть задирает голову и подается вперед, разглядывая улицы, сети проводов, мимо них проносятся трамваи – народу внутри полно, и краем глаза Осаму тоже видит, как Чуя скептически разглядывает забитое пространство и только удобнее пытается устроиться на сиденье.  Через некоторое время они просят остановить в первом попавшемся месте и перебегают дорогу, едва не угодив под колеса автомобиля. Водитель обласкал их самым лучшим набором слов, что он знал, а Дазай лишь зашелся смехом, представляя в этот момент Анго. О да, он очень хорошо мог его понять. Чуя посмотрел на него с сомнением, не понимая, в чем причина такого приступа веселья, но Дазай лишь помотал головой и потащил его за собой глазеть на дома и витрины магазинов, бредя вдоль ряда высаженных тут ив. Обалденное место. Осаму уже и забыл, как тут оживленно, и как его сейчас внутри слегка потряхивает от впечатлений – он словно голову из воды поднял, обнаружив, что звуки в этом мире, оказывается, звучат четче, а краски горят ярче. Только и успевал уворачиваться от проносящихся мимо велосипедистов, на которых Чуя негромко шипел.  – Здесь столько всего продают. Так оживленно. Аж теряешься. Иногда приятно погрузиться в такую атмосферу, я рос в совсем других местах, – легкий налет ностальгии, но Дазай был не против, он чуть тормозит, рассматривая витрины, на которых выставлены западные вещи. – Чуя, смотри, по-моему, эти шляпы выглядят менее дурацкими, чем эта твоя.  – Отстань уже. Не собираюсь я ее снимать в угоду тебе.  – Ты так привязан к вещам?  – Это подарок.  Дазай немного удивлен, он перестает таращиться на витрину и оценивающе изучает вещь на голове Чуи, даже доходит до такой наглости, чтобы стянуть ее с головы, и Чуя не успевает перехватить и не бьет наглеца прямо в грудь, просто чтобы не распугать многочисленных прохожих, что сейчас движутся по улице, тоже то и дело заглядывая в витрины магазинов. Даже такая жара не способна удерживать никого дома.  – Быстро вернул на место, болванище, или…  – Ай, не ворчи, ничего ты мне не сделаешь. Шляпа как шляпа, тут и правда есть вещи получше, – Дазай совершает уж совсем кощунственное действие – начинает раскручивать ее на своем пальце и, как только Чуя снова пытается ее выхватить, ловко перехватывает и поднимает выше. Теперь тому разве что прыгать за ней, да все равно высоковато.  – Сука, не слышал? Сейчас развернусь и уйду нахер!  – Тут какая-то надпись, – Дазай не реагирует на его угрозы, изучая внутреннюю часть. – Рембо? – он всматривается в латинские буквы. – Это вещь Рембо-сана? Боже, не думал, что ты так сентиментален.  – Не твое дело, кретин ты этакий! – Чуе все же удается перехватить шляпу, вернув на место, он вдруг разворачивает Дазая и толкает в спину. – Все пошли, не беси меня, а то въебу, будешь потом тут бегать зубы свои собирать.  Тот слегка ошарашен, но не сопротивляется – смеется.  – Я был бы не против зайти куда-нибудь перекусить, – внезапно заявляет Дазай, не спеша вышагивая. – Давно тут не был, если честно. Знаю парочку неплохих баров и идзакая, но насчет кафе или ресторана, сомневаюсь. Да еще, наверно, не все открыто, рановато.  – Здесь мест не знаю, но мы могли бы прогуляться до парка Сиба, там недалеко есть одно местечко, если не закрылось, где я раньше сам был. Или же можно уехать вообще отсюда. Я знаю в Асакусе много мест…  – Нет, не надо Асакусу, – Чуя немного озадаченно смотрит на Дазая, не понимая, чего его так вдруг передернуло, что он едва не замер. И этот дурацкий смех. Дазай лишь отмахивается. Ему не особо хочется рассказывать, что там есть целая куча людей, с которой не факт, что он столкнется, но, если это случится – будет не особо приятно ловить их косые взгляды. Слишком много крови своей он там пролил. Да и меньше всего хотелось сейчас об этом думать, тем более ехать туда с Чуей, честно говоря, тащиться, что туда, что сюда – не ближний свет, но Дазай морально – во всяком случае – готов добраться до парка и не умереть, а там, может, даже перекусит, если Чуя в самом деле не врет об этом одном местечке. – Хорошо, давай так и пойдем по улице, далековато топать, но я потерплю, если что, ты меня донесешь.  – Ну нахрен, – Чуя, видимо, представив зрелище, мотает головой, он даже уходит чуть вперед, будто и не с ним, поэтому не сразу замечает, что Дазай застрял по пути, рассматривая что-то в витрине. Мельком бросив взгляд на название – «Микимото», Чуя вернулся, замерев рядом. – Что тут такого интересного?  – Разве не красиво? – Дазай тычет пальцем в витрину, где выставлены жемчужные украшения. – Отец однажды привез матери что-то подобное. Она никогда его не носила. Я тоже вообще-то не понимал всего этого навешивания на себя, но отец тогда с собой еще привез каталоги «Микимото», там было написано не только о том, что они продают, но и еще что-то о культивированном жемчуге. Я прочел и подумал, что это довольно необычный труд. Интересно, у них есть новые каталоги за этот год, давай зайдем!  – Эй, постой, я не…  Ну кто будет слушать Чую? Он все же прошел следом за ним, стараясь делать вид, что совсем не знает этого придурка, что ввалился попрошайничать, а не покупать дорогие вещи. Чую ни в каком виде не интересовал жемчуг, возможно, хотя бы просто потому, что у него не было средств на подобное, из-за чего он сразу как-то ощутил себя неуютно, но, к его счастью, Дазай не стал долго тут возиться, ему и пяти минут не понадобилось, чтобы очаровать местный персонал, и они уже куда-то неслись, а он стоял довольный, бросая в сторону Чуи счастливые взгляды, тот лишь мотал головой, намекая на то, какой же он все же придурок. Накахара первым вышел из магазина, а за ним уже Дазай, тут же принявшийся изучать добычу.  – Нового не было, но мне за просто так отдали оставшиеся прошлогодние. Смотри, какая прелесть! – Чуе приходится под локоть ловить Осаму, который ни черта не смотрит себе под ноги, да еще и его самого пытается отвлечь, тыча ему в лицо книжечкой с каким-то цветным орнаментом на обложке. – Господи, как они это делают? Такая кропотливая работа, я бы сдох, нежели бы потратил столько времени.  – Странно, что ты так рассуждаешь, учитывая, что писательство тоже требует своего рода усидчивости и терпения, – Чуя снова ловит Дазая, который – да чтоб тебя – нихера не смотрит, куда ступает! Третий раз ловить не будет, пусть расшибется!  – Возиться с ювелирными изделиями, мне кажется, куда больше морока. Впрочем, опыта у меня нет, откуда мне знать.  – Если тебе это так понравилось, что же ничего не купил?  – Купить? У меня нет столько лишних денег. Ты видел, что мне содержать приходится?  – Но мне показалось…  – Я не получаю денег от своей семьи, если ты об этом, – довольно жестко отзывается Дазай, тем более, где ж это видано, чтобы ему высылали такие суммы? – И вообще практически ни с кем не общаюсь. Да и зачем мне эти украшения? Девочкам? Рановато им подобное носить, хотя я только за то, чтобы они красивые бегали по моему дому, но им идут больше традиционные украшения. Между прочим, – Дазай как-то подозрительно и прищурившись смотрит на шляпу Чуи, что тот быстро просекает угрозу и хватается за нее, – тебе бы подошло кандзаси. Давай купим!  – Мать твою, отвали от меня с такими предложениями, – Чуя разве что рад, что шляпу лапать его не стали.  – Зря, подумай. Я заплачу.  – Иди в задницу! – Чуя отпускает его, а ведь все это время так и держал за локоть, хотя Дазай давно уже убрал надыбанные каталоги от глаз, он лишь усмехается тому, как Чуя шустро двинулся прямо по улицы, словно никого с ним и нет, а затем бросился догонять.  Осаму, стоит признаться, слегка переоценил свои возможности, однако ему было, чем себя утешить, пока он пытался не сдохнуть по пути. В Чуе внезапно проснулась болтливость, и он вдруг охотно стал делиться рассказами о том периоде, пока учился в Токио, и Дазай ощущал себя несколько ошалело, обнаруживая, что у того здесь остались какие-то знакомые, да и не так мало. Правда, сейчас было очевидно, что Чуя практически оборвал с ними связь, перебравшись в другой город, хотя Йокогама не столь отдалена от Токио, чтобы уж совсем забыть друг о друге, но Дазай не стал интересоваться причинам, боясь спугнуть эту нахлынувшую откровенность. Он же задумался внезапно о том, что в те дни и сам частенько слонялся по тем же улицам, но они ни разу не пересекались. Эту мысль он высказал вслух, на что Чуя тут же бурно отреагировал, заявив, что тогда бы он точно его убил, если бы он начал лезть. Это сейчас он стал более сдержанным. Да ладно? Дазая вдруг охватила легкая грусть от того, что он начал жалеть о том, что не произошло. Встреть он Чую тогда, быть может, даже раньше Рембо, то не пришлось бы столько возиться, хотя нет такой уверенности. Кто знает, какие бы несколько лет назад Чуя мог вызвать у него чувства? У Рембо определенно вызвал. Что именно?  Вопрос не решился задать, к тому же они уже пришли в кафе, куда и хотел притащить его Накахара. Он даже как-то удивился, что то все еще на месте, хотя не так много времени прошло, но заходил с опаской, будто внутри ожидал его кто-то нехороший. Дазаю же было похрен. Он учуял запах еды и был готов отдать душу за него. Местечко простенькое, чисто в японском стиле, странно, что здание до сих пор не снесли, чтобы отстроить тут что-то современное, но Осаму нравится, тут уютно. Он озирается, садясь за низкий столик на какое-то подобие стула-бочонка, разглядывая старые пропагандистские плакаты, истертые надписи с патриотическими лозунгами, а на другой стороне висел огромный Кёкудзицу-ки. По вечерам тут явно много народу собирается выпить, хотя место, судя по всему, все же приличное. Сейчас же тут из посетителей были лишь трое мужчин, что негромко переговаривались между собой, да две женщины с молодой девушкой, одетой в хакама, судя по всему, она могла быть студенткой какой-нибудь женского училища. Нововошедшие немедленно приковывают ее внимание, и она то и дело выглядывает из-за приподнятой к лицу чашки риса.  – Раньше тут вкусно кормили, – Чуя озирается и будто бы слегка неудобно ему от того, что затащил Дазая сюда, но того едва ли что-то такое смущает, и он всем доволен, и даже не потому, что сейчас сможет утолить голод и немного набраться сил. Кажется, Накахара как-то немного иначе его для себя характеризует, но в этом случае он глубоко заблуждается.  – В таких местах обычно весело вечерами, – Дазай продолжает изучать глазами местный интерьер, время от времени ловя взгляд той девушки, чем дико ее смущал. – Ты приходил сюда с друзьями?  – Бывало. Иногда… Я тут, – Чуя немного теряется, он снимает шляпу с головы, расположив рядом с собой. – В том углу раньше тоже был столик, – он кивает куда-то в сторону, – там можно было тихо сидеть, заказав что-то себе. Я обычно занимался там переводами. Никто не мешал. Я не говорю о чем-то полноценном, естественно я не раскладывался здесь с кучей листов и словарями, я обычно хорошо запоминаю наизусть то, что собираюсь переводить. Так почему-то даже удобнее.  – Признайся, Чуя-кун, – Дазай пихает его в бок, получая за это в ответ недовольный взгляд. – Ты и сам что-то там строчил, верно?  – Да нихрена!  – Колись уже!  – Отъебись! И не смей даже что-нибудь тут выкинуть! Не хочу, чтобы нас выгнали!  – А где можно что-нибудь выкинуть? – ну все, Дазай провалился в азарт и сложно теперь себя остановить! – Стой, мысль! Ресторан, где ты работаешь! Пойдем туда потом! Ты будешь в качестве клиента, я угощу, а мои закидоны не должны будут напугать этого, эм, – Дазай начал щелкать пальцами, будто ему это поможет.  – Танака-сан, – обреченно подсказывает Накахара.  – Ага, его! Пойдем?  – Еще чего, перетопчешься, не надо меня еще там окончательно опозорить.  – Так ты меня стесняешься? – Дазай ухмыляется, видя, как Чуя внезапно начинает краснеть. – Поэтому потащил в Токио подальше от Йокогамы?  – Не неси бред. Просто хотел побывать здесь. Все.  – А Рембо-сан не начнет ревновать? Вдруг мы с ним случайно пересечемся.  – Сомнительно. Учитывая его занятость. Да и тут столько людей…  – Но тебя-то он точно узнает!  Чуя недовольно глядит на него, пока у них на столе расставляют чашки с едой, у Дазая аж во рту все сводит от предвкушения, и он тут же хватается за палочки.  – Тебя так сильно это ебет? – чуть слышно спрашивает Чуя, когда они остаются снова одни.  – Он тебя ебет – это меня волнует, – Дазай нисколько не смущен, и вообще он ест – не трогать его!  – И ты постоянно говоришь мне об этом. Есть еще какие-то вещи, которые тебя волнуют? Вообще это как-то ненормально, – не сказать, что Чуя злится, но все равно напрягается, хотя все же тянется за полчками и начинает есть с неменьшим энтузиазмом.  – Ты прав, я на самом деле редко подобное высказываю кому-то столь прямо, но с тобой – мне кажется, если я заткнусь, то сделаю ошибку. Не знаю, вот кажется так и все. Ты должен знать.  – Что знать? – Чуя в самом деле не понял, застыв с куском рыбы, зажатым палочками, возле самого рта.  – Что я выбрал тебя в качестве жертвы, – Дазай коварно улыбается.  – Господи, какой же ты долбоеб. Еще и демонстрирующий это при любом удобном случае. Не боишься, что я от такого только дальше убегу?  – Херня, ты сам позвал меня.  – Ты настаивал!  – Но тебе ничто не мешало закрыться в том доме, запереться в спальне своего любовника, – Дазая стал все больше понижать голос, – забраться в его постель полностью обнаженным и представлять, что бы он мог с тобой делать. Знаешь, я могу это сам представить, но это получается слишком уж красочно, и боюсь, что такие фантазии не для публичных мест. Ты весь красный, Чуя, так свежи твои собственные воспоминания? Я тебе скажу, что на самом деле они ничего не стоят.  Накахара резко выдыхает через нос.  – Ты только и умеешь, что языком херню молоть, все эту чертям собачьим никому не надо.  – Херню молоть, знаешь ли, тоже уметь надо. Это привлекает внимание. Ты попался, заметь.  – Заткнись и жри уже, – Чуя сам набивает себе рот, чтобы дать понять, что он не намерен снова играть в его игры.  Дазай тем временем тоже радостно наполняет свой желудок, правда еще и успевает мысленно зачем-то позлиться на чертова француза, что захапал себе злобную лисицу раньше, но зато можно пока хотя бы греть себя мыслью, что Накахара не удирает от него, а это уже полупобеда. Главное, не перегреться. При таком зное-то. Сейчас бы идеально подошло утопление в качестве способа его любимого занятия. И освежился, и сдох – чудо же просто. Только вот подходящие для этого водоемы далековато.  – Эй, Чуя, – Дазай снова пихает его в бок, а тот недовольно отрывается от своей чашки. – По-моему, она таращится именно на тебя.  Тот, не вкуривая совершенно, вытаращился на Дазая, а потом скосил глаза чуть в сторону. Те женщины и девушка с ними все еще были здесь, и Дазай подметил верно – именно Чуя в большей степени стал объектом ее пристального внимания.  – И что?  – Да я просто указал тебе. Наверно, она не рассмотрела толком, что ты мелкий, хотя она сама явно ниже тебя.  – Ой, сука, ты же огребешь ведь так!  – Да ладно, не злись. Она милая. Разве тебе не нравится?  – Нет.  – О. Ты просто бесишься или…  – Бля, нет!  Дазай затихает, смотрит на девушку, она, пугаясь, – на него, но потом отворачивается.  – Тебе вообще девушки нравятся? – как-то вдруг захотелось прояснить этот момент.  Чуя неопределенно жмет плечами и даже не бесится.  – Они красивые, но… Не знаю. Нет интереса.  – У тебя кто-то был уже до Рембо-сана?  – Совсем охуел уже? Я же не лезу к тебе в постель, чего ты доебался до меня с этими вопросами? – Чуя крепче сжал палочки в руках, недовольно глядя на него.  – Но ты же сам не хочешь со мной говорить о своих увлечениях, все как-то утаиваешь, не хочешь признаться, что сам что-то пишешь, а это все куда более сокровенно, как мне кажется, и я отчасти понимаю тебя, но любопытство, оно, знаешь ли, и ты тут рядом. Заткнуться не получается. Вот и спрашиваю о таком, ты вроде бы даже меньше тушуешься, хоть и злишься.  – Ненормальный. Ничего не понял из твоего бреда.  – Да похрен. И все же?  – Не было у меня никого, – Чуя делает глоток воды. – Доволен?  – Жаль.  – Что жаль?  – Что не было, – блядь, Дазай слишком бурно внутри себя реагирует на влажные губы сидящего рядом Накахары. Даже он не настолько спятил, чтобы завалить его прямо здесь. – А то так получается, именно Рембо-сану досталось все самое невинное…  – О боже, не продолжай! – Чуя нервно стирает пот со лба. – Твои откровения – оставь при себе, не озвучивай. Не угомонишься – пересяду.  – Ты мастер угрожать.  – Я просто лучше тебя воспитан. И если уж на то пошло, то твои обвинения в мой адрес – это нечестно.  – Нечестно? – Дазай удивленно моргает, зажимая филе рыбки меж зубов, а затем втягивая в себя.  – Еще как. Я ведь тоже о тебе ни черта не знаю.  – Ох, тоже мне беда! Спрашивай! Я честен и открыт.  – Да? – Чуя как-то странно улыбается. – И? Почему ты при каждом удобном случае пытаешься убиться?  Наверно все это небольшое кафе слышало, как Дазай выдохнул. Растерявшись, он пошел единственно удобным для себя путем, хотя и отчасти трусливым:  – А ты как думаешь? – ну, почти сбежал от ответа, что тут еще сказать?  – Откуда ж мне знать? Разве что представить могу, но, глядя на тебя… Не знаю. О чем тебе сожалеть? Я просто подумал, что если это просто ради привлечения внимания, или какая-то подобная ерунда, то это так мерзко. Низко, и достойно лишь слабых. Немного отвратительно. Я видел людей, у которых действительно был даже не один повод выстрелить себе в висок, спрыгнуть с моста, с высоты, но ты не подходишь под них. Меня раздражают личности, которые ноют понапрасну, при этом не имея реальных проблем, им просто нравится страдать. И ты похож на них.  – Чуя, это твое любопытство или тебе в самом деле это важно знать? – Дазай спрашивает мягко, нисколько не виня его за эти не особо приятные слова.  – Я просто не понимаю, – он цепляет палочками полоски дайкона и медленно начинает жевать. – Я никого не виню, но таких как ты – не понимаю.  – Таких, как я? Но ты сам намекаешь на то, что ничего особо обо мне не знаешь.  – Беглого взгляда в твоем случае достаточно.  – Тогда не дуйся на меня за то, что я задаю тебе откровенные вопросы, – Дазай сейчас лишь жалеет об одном – спиной некуда откинуться, ему так хорошо стало после еды, что даже жара уже не создавала такого дискомфорта. Он посмотрел в сторону зашевелившихся женщин, что готовились уходить. Девушка все бросала взгляды в сторону Чуи. Прости, солнце, но шансов нет. И даже не потому, что ему на тебя глубоко плевать – Дазай просто сам не станет делиться. Хотя смешно об этом думать. Делиться. Он даже и половины от целого, что так крепко привязал к себе Рембо, не получил. Хотя он бы не сказал, что со стороны Накахары заметил что-то похожее на глубокую влюбленность. И едва ли он мог впадать в столь глубокое состояние очарованности кем-то, может, просто уже немного выветрилось? Осаму невольно сравнивал это с отношением Акутагавы к себе, но сходства даже близко не видел. Есть, о чем поразмышлять.  – Извини.  Это звучит так неожиданно, что Дазай, медленно жующий остатки сашими, вздрагивает. Они молчали какое-то время, и тут вдруг рядом слышит это. Даже не понял, что к чему, но Чуя сам продолжил:  – Извини. Ты прав на самом деле. Я же не знаю ничего толком. Мнение о ком-то может быть ошибочным, – все это произносит обычным голосом, вовсе не желая задеть или звучать как-то двусмысленно.  Дазай даже не знает, что чувствует в этот момент. Перебрав внутри себя все ощущения, он все же останавливается на том, что ему не хотелось бы, чтобы Чуя извинялся перед ним. Потому что сам мог бы согласиться с тем, что он о нем сказал. Почему он вообще вдруг смягчился? Затих, сидит слегка погруженный в себя, будто даже чем-то расстроен. Дазай испытывает хватающее его прямо за горло желание закрыться в самой отдаленной комнате своего дома, да даже не обязательно дома, но там, где не будет никого, забиться куда-нибудь с этим лисенком в угол и, держа его лицо перед собой, чтобы ни разу не усомнился, ни в одном слове, читая правду по глазам, рассказать ему все, начиная с самых первых тревожных моментов, самых пугающих, и тех, что, помимо постоянных галлюцинаций, то и дело провоцируют его со всем покончить. Может, рассказать даже больше, рассказать о том, что все же может заставлять его улыбаться, хотя сейчас с этим сложно: Дазай скорее начнет описывать самого Чую, и тот взбесится, краснея, и отобьет ему все, что можно. Накахара сейчас даже не представляет, как Дазай испуган из-за посетившего его порыва вывернуть душу. Он ведь совсем так не умеет, ни перед кем. Ни перед Мори, который никогда не проникал в самую глубь, хорошо понимая, что сделает только хуже, ни перед Анго, ни перед Одасаку, которого мог считать за самого близкого друга, он никогда не выворачивался до конца, хотя знает их уже давно. В своей обдолбанной писанине он едва-едва может заставить себя быть честным, чему еще смеет учить Акутагаву – мальчик-то в этом куда больше преуспевает. И вот – сидит тут рядом с ним Чуя, на которого была первая и вполне, наверно, нормальная для него реакция – хочу, и это касалось не только физической близости или использования его в своих коварных писательских целях. Хотелось его… Рядом, что ли? Для чего-то? Поговорить? Довериться? Да ну ладно, он, видать совсем уже. И ведь с чего-то даже верит, что Чуя его выслушает, не упрекнет, нет, да, пошлет, посмеется, покроет плохими словами, но не оттолкнет. С чего Дазай все это придумал в своей голове? Они такие разные, у Чуи совсем другие взгляды, ему интересны другие люди, их разве что может объединить литература, но Дазай всегда со скепсисом относился к поэтам, о чем пока еще не додумался ему ляпнуть, хотя был дико заинтересован даже в его переводах, но… С чего он все это решил, с чего?  Пока он тут барахтался в собственных думах, Чуя совсем притих. Таращился в стол, вжавшись губами в подставленные руки. Рукава юката чуть сползли вниз, и Дазай невольно зацепился взглядом за его запястья. Ровная кожа. Он чуть косится на свои руки, окутанные бинтами. Он еще в детстве начал заворачиваться в них. Но нет, об этом лучше не думать. Не вспоминать о том, как тогда окружающие люди реагировали на его попытки убиться.  – Эй, – Осаму осторожно касается его. – Я не хотел вовсе вести подобных разговоров. Я вообще предпочитаю, наверно, больше наблюдать за людьми, нежели общаться с ними. Не у всех у нас прозрачные сердца, и я даже не знаю порой, что еще там может рождаться.  Чуя лишь кивает, но ощущение, будто он или все прослушал, или ничего не понял.  – Ты хотел мне что-то еще показать? Идем? А то мы уже долго тут сидим. Никуда иначе не успеем, – Дазай чуть тянет его за руку – слишком податливо Чуя откликается, а на следующей фразу все же просыпается: – Я угощаю?  – Да с хера ли? Потом задолбаешь это мне припоминать. Такие жалкие гроши я в состоянии уплатить, не рисуйся.  – Как скажешь, – Дазай лишь усмехается, глядя ему в спину. Он прижимает руку к своему горлу, ощупывая зачем-то бинты, а затем тоже встает. Расплатившись, выходит на залитую солнцем улицу. В какой-то миг он и забыл о летнем зное. – Мы долго тут под открытым небом не протянем.  – В парке легче дышится, – Чуя чуть потягивается, разминая затекшую немного спину. – Меня пугает твоя покладистость, если честно.  – У меня не было каких-то определенных планов, тем более я уже думал, что ты меня кинул, валялся себе страдал, тут и планы все рухнули.  – Страдал? – Чуя презрительно фыркает.  – Да, одиночество, знаешь ли, убивает, – Дазай и сам чует, что переигрывает, но все равно давит на неестественность.  – У тебя полный дом народа, и что-то мне подсказывает, что там есть, кому ублажать тебя в момент одиночества, – кажется, это сейчас был ответный пинок. Быстро научился.  – Ты про Акутагаву? Кто кого ублажает еще, – Дазай так на миг задумался, а потом бросился догонять Чую. – А ты просек.  – Ты идиот? Вы об этом орали на всю улицу. У тебя дома полнейший разврат.  – Единственный, кто там развращенный, это Акутагава-кун, да и то мои силы уже на исходе, потому что его это особо не берет, – Дазай вообще никогда не думал с Чуей подымать подобную тему, но нашел это немного забавным.  – Мне кажется, до него немного не доходит, какая ты сволочь.  – До него и правда обычно туго доходит, но, думаю, относительно моей сволочности он в полной мере осведомлен, только ему на это глубоко плевать.  – О, ну это любовь, – смеется Чуя.  Он оказался прав, и тени от деревьев немного спасали от жары. Дазай не запоминал, по каким дорожкам его водили, но обратил внимание на то, что Чуя не просто блуждал, а двигался целенаправленно, при этом сам с интересом вертел головой, будто выискивал что-то новое. Дазай не стал задавать вопросов, но сделал вывод о том, что здесь Накахара тоже часто бывал в период жизни в Токио. Может, эти места с чем-то связаны, но раз молчит – решил не теребить его. Так молча тоже было приятно гулять, да и Дазай мог заниматься своим любимым делом – наблюдением. Конечно, центром всего сейчас был Накахара, который даже со своей – по мнению исключительно Осаму, конечно, – блядской шляпой очень хорошо вписывался в окружающий пейзаж. Дазай не стал раскрывать зонт, просто брел, размахивая им, время от времени разглядывая раздобытые буклеты. Он не знал, что о нем подумал Чуя на сей счет, но эта ерунда, казалось бы, пригодится ему, когда он все же возьмется за рассказ, связанный с человеком, что занимался культивацией жемчуга; что-то в этом было, тем более он собирался принести в это немного мистики. Чей бы типаж использовать? Он даже огляделся, будто бы в поисках подходящего прототипа, но они сейчас были одни в этой части парка, вдалеке виднелась какая-то сгорбленная фигура в кимоно, но этот дед едва ли на что-то сгодится. Да и Дазай все же пока отбросил эти мысли, сосредотачивая свое внимание на Чуе, который так и плутал по дорожкам, пока они не вышли на более оживленную улицу, где Дазая из мира собственных золотисто-рыжих грез вырвал внезапный грохот промчавшегося мимо трамвая. Если бы он так и брел дальше, не реагируя ни на что, то точно бы попал под колеса. Аж передернуло. Один из персонажей текста, которым владел ныне Хориэ-сан, кончил тем, что попал под поезд. Это даже не самоубийство было, хотя в его состоянии…  – Эй, ты по сторонам смотреть будешь? – Чуя дергает его в последний момент, прежде чем Дазай врезается в прохожих. Женщина бросила на него недовольный взгляд, а он даже этого не заметил. Здесь как-то слишком оживленно – он еще не успел перестроиться после окружившей его столь плотно тишины.  По другой стороне двигалась целая толпа детей. Мелкие совсем, все такие цветастые в своих хакама. Группа мальчиков в каких-то жутких кепочках, что Дазай невольно вспоминает свои ранние школьные годы, и девочки – в шляпках, дабы голову не напекло. Откуда в них столько энергии под этим палящим солнцем? Дазай вскидывает голову, словно ищет в небе грозовые тучки, и ему даже что-то мерещится, но глаза слишком сильно слепит, и он мотает головой, снова наблюдая за детьми, что идут, сжимая руки друг друга. Внутри начинает биться какая-то дурацкая зависть, и Дазай быстро утрамбовывает все свои детские воспоминания, догоняя Чую. Что-то такое справа от них нависает, и Дазай чуть ли не пугается, обнаруживая себя рядом с воротами храма Дзодзёдзи. Он даже не успевает признаться Чуе, что совсем не желает туда идти, но Накахара уже ныряет в проход под массивной конструкцией – не орать же ему в спину. Осаму и правда не хочет. Не из-за своих верований и суеверий, это вообще ни при чем. Он озирается, будто в поисках помощи, и взгляд приковывает девочка лет шести-семи, одетая в цветастое кимоно какого-то непонятного зеленоватого цвета, на котором желтый пояс смотрится очень контрастно. Ее красивые длинные волосы собраны частично сзади, но часть шелком распадается по плечам, когда она то и дело наклоняется и быстро-быстро лупит по прыгучему мячику, не замечая никого вокруг. У нее так ловко получается, особенно, когда она начинает это делать ножкой, обутой в дзори. Она так забавно скачет, при этом мяч ни разу даже не укатился от нее. Все это мило, но Дазай смотрит на нее, словно на привидение, потому что прекрасно знает, кто это – Хару-тян. Знает, потому что сам ее так назвал, когда выдумал, когда в детстве, несмотря на полный дом родни, не с кем было играть и было одиноко. Кажется, он снова жалеет, что не выпил прописанное лекарство, и он даже не хочет убедиться в том, что это никакая не Хару-тян, что это обычный живой ребенок, который наслаждается жизнью, сосредотачивая все свое счастье в этот миг на этом мячике, – Осаму мчится следом за Чуей, который уже обнаружил пропажу, и сам стоит озирается, и недовольно смотрит, завидев появление Дазая.  – Я уж думал, что ты там где-то самоустранился.  – Мечтать не вредно, – отзывается он, тяжело дыша.  – Что-то случилось? – ого, да Накахаре чуткости не занимать!  – Отвлекся просто, – Дазай отмахивается, при этом все время оглядывается назад, будто Хару-тян могла последовать за ним. Он вообще уже забыл о ней давным-давно, мало ли что он там совсем мелким представлял, а тут, вот ебать-то… Сам себя накрутил, увидев просто похожую девочку, дико похожую, потому что Осаму всегда продумывал такие детали, и перепугался. Это все из-за долбаного ликориса. Тот, может, тоже просто сдуру посреди лета расцвел, а он… А он, а Осаму уже готов спятить от этого. Его не атакуют бешеные видения, но зато упорно начинают лезть наружу, нехорошо, нехорошо. Господи, эти люди вокруг – они точно живые?!  – Осаму! – его так внезапно прошивает, да еще и так резко дернули вниз – прямо перед ним взволнованный взгляд, и он впервые столь четко видит цвет глаз Чуи – вода: море и пролив, каким он видел его там, дома, на полуострове Цугару. Редкий миг, когда о родных местах не больно вспоминать. – Ты чего, ты…  – Тсс, лисенок, тихо, не привлекай внимание, – Дазай аккуратно убирает с себя его руки, выпрямляясь.  – Но… Ты будто дезориентирован и испуган, что ли… – Чуя никак не может подобрать описание, но Дазай снова его тормозит.  – Не обращай внимания. Такое бывает, я разве не говорил?  – Что бывает?  – Забудь, – Дазай отворачивается, оглядывая храмовый комплекс. Он уже смутно помнит это место и не берется судить о том, как много тут поменялось. Когда он жил уже в Токио самостоятельно, то сюда ни разу не являлся.  – Может, ты перегрелся, – Чуя все никак не унимается, – солнечный удар! Где твой зонт? Здесь можно, если что, где-нибудь найти воду…  – Чуя, – но тот не слышит совсем, Осаму, если честно и подумать не мог, что может его так перепугать, не говоря уже о том, что на настоящий приступ в духе «а не пора ли снова в дурку» это было мало похоже, он даже не докатился до того, чтобы искать способ поскорее убиться, но, видать, что-то тут было не так. Дазай зовет снова: – Чуя, прекрати, со мной все нормально, я и подумать не мог, что ты так можешь суетиться. Кажись, я все-таки тебе нравлюсь.  – Блядь, да дело не в этом! – нервно отзывается он. – Что я буду делать, если ты тут завалишься?  – Можешь крепко меня поцеловать – уверяю, мне сразу станет легче.  Накахара смотрит на него, как на дичайшего мудака всех времен, и констатирует:  – Ладно, хрен с ним, тебя отпустило. Идем.  Дазай лишь вяло усмехается, раскрывая над собой зонт, потому что на него по-прежнему с подозрением косятся, спрятался – и идет следом. Ему в самом деле стало немного легче, и он тоже начинает списывать все на жару. Глупо было разводить панику из-за того, что он вовсе не желал идти сюда, и сейчас как-то пытается даже реабилитироваться. Осматривается, словно приезжий какой, на посторонних старается не реагировать лишний раз, а то мало ли, что примерещится… Нехорошее все же для него место. Прогуливаться среди древностей, захоронений сёгунов Токугава – что-то у него совсем нет настроя, но Дазай не был таким уж эгоистом, как все привыкли думать, поэтому молча следовал за Чуей, которому тут, кажется, просто нравилось бродить. Не было похоже, что он испытывал какое-то религиозное рвение, скорее его вела сюда какая-то личная ностальгия. А вот Дазая воспоминания гнали прочь, но он решил не поддаваться их напору.  Они так молча и бродили. Дазай все это время следил за движением солнца, определяя примерное время. А еще, кажется, на город в самом деле с севера двигалось нечто похожее на тучи. Неужели долгожданный дождь? Если он дойдет и до Йокогамы, это будет просто чудо!  И все же многим стало легче, когда они ушли подальше от храмовых застроек. Все это время не разговаривали, но Дазай не испытывал какого-то напряжения, ему даже так было спокойнее. Оказалось, они вполне могут с Чуей просто гулять и даже не посылать друг друга в дальние ебаные дали. Это было странно. Ни с кем прежде такого не случалось. Дазай не мог ручаться, насколько комфортно от этого Накахаре, но он не выглядел каким-то недовольным, разве только косился на него, будто проверял, не случился ли какой новый припадок, но Дазая в самом деле уже отпустило, и он просто наслаждался все же слегка остывающим вечерним воздухом.  Они обошли стороной детскую площадку, откуда доносился шум, и в итоге Чуя сам решил приземлиться на каменные ступени, которые когда-то были частью некой постройки, но она уже давно исчезла с лица земли, оставив только вот небольшое напоминание о себе в виде этих частично заросших травой ступеней, но зато на них было удобно устроиться. Можно и лечь при желании. Осаму не стал мелочиться – тут же развалился, раскинув руки в стороны, правда перед этим любовно сложив на ступеньке ниже зонт и свои буклеты, что так и таскал в руках. Чуя опустился рядом, сложив вытянутые руки на колени. Его притихший вид навивал всякого рода мысли, и они не были даже какими-то пошлыми, но Дазай слишком уже устал для сочинительств, не говоря уже о том, что начал ощущать нехватку сна, интересно, а что у него дома сейчас творится?  – Ты не очень-то хотел туда идти? Верно? – вдруг спрашивает Чуя, чуть повернув к нему голову.  – Ты про храм? – Дазай вздыхает, глядя в небо. В самом деле ползут тучи. Дождем пока еще не пахнет, но есть шанс. – Да не прям так уж не хотел.  – Это какое-то личное или что? – к чему вдруг такой допрос?  – Личное – смотря что? – Дазай приподнялся на локте, Чуя лишь пожимает плечами и отворачивается, будто говоря, что он и не собирался лезть в чужие дела. – Да ладно ты, не дуйся, – Осаму слегка пихает его ногой в бок, за что тут же получает удар прямо по кости – гадство, больно же!  – Мог бы сразу сказать, что не хочешь идти, мне было не принципиально, – словно огрызаясь, бросил Чуя, едва сдерживая свое недовольство.  – Ты что, серьезно из-за этого переживаешь? – Дазай аж сел и сполз на ступеньку ниже, пытаясь заглянуть ему в лицо и надеясь при этом, что ему не ткнут пальцем в глаз. – Господи, Чуя. Слушай, это все херня полная! Зато я обратил внимание на один важный момент! Очень примечательный и сверхважный!  – Чего еще? – смотрит как-то уж совсем блекло.  – Ты ко мне впервые обратился напрямую! Да еще и сразу по имени, – Дазай довольно улыбается, а Чуя на него непонимающе смотрит, а потом вдруг до него доходит, и он снова весь идет пятнами. В округе никого нет, лишь где-то в отдалении затихающий постепенно детский смех, и вполне можно воспользоваться ситуацией, но Осаму наконец-то начинает ловить даже больше удовольствия от того, как видит смену эмоций на лице Накахары.  – Блядь, тебе делать нечего, что ты такое подмечаешь…  – Я не против твоих «эй» и всех особо лестных эпитетов в мой адрес, но среди них, знаешь ли, это стало как-то неожиданно.  – Не замечал.  – Знаешь, есть люди, которым сложно к кому-то впервые обратиться по фамилии, имени, не важно даже, какое положение занимает этот человек. Это может быть даже среди детей. Стеснение – вот и все. Имя считают ведь чем-то сакральным.  – Я мало в этом понимаю, да и особо не верю, – отмахивается Чуя.  Он снова замолкает, и Дазай уже понятия не имеет, как его разговорить. Если изначально в этом было что-то приятное, то сейчас ему кажется, будто молодого человека что-то гложет, и он вообще был бы не прочь остаться наедине с собой. Но вот Осаму совсем того не желает. Он чуть касается пальцами руки Чуи, что вжата ладонью в каменные ступени, – не реагирует. Ну же, Чуя, не заставляй прибегать к крайним мерам! И все же…  – Сейчас, наверно, точно не скажу… Ну да, наверно, мне уже было десять, хотя, может, и меньше... У отца в Токио был дом, где он останавливался, когда приезжал по своей работе, и он мог тут проводить целые месяцы. Мать тоже часто ездила к нему. Впрочем, я этого даже не замечал, но как-то в тот раз меня привезли к ним в Токио. Я не так хорошо запомнил город, разве что он произвел на меня сильное впечатление своим шумом. Одного меня еще никуда не выпускали, но и ходить гулять со мной было некому отчего-то, поэтому все время я проводил на территории дома. Но однажды, как раз уже где-то перед отъездом, отец взял меня с собой на прогулку. И уж это место я точно хорошо запомнил, потом еще часто находил его картинки в книгах. Мы пришли в храм Дзодзёдзи. Отец хотел показать мне его, рассказать историю. Стоит отметить, рассказывать он в самом деле умеет, и, кажется, я даже поначалу был дико заинтересован. Он показывал мне мавзолеи, где захоронены сёгуны, говорил о том, что это очень древняя семья, тогда уже они давным-давно утратили свое могущество, но их потомки живы и поныне, и они чтят традиции своей семьи. Отец говорил о том, что я и мои братья должны вести себя так же, что-то там сохранять и беречь, не знаю, чего он там себе сам напридумывал, я вообще не вникал в это, да и меня занимало совершенно иное, – Дазай чуть замолчал, потому что начало было самым легким. Он не знал, как правильно объяснить. – Сложно адекватно описать, впрочем, ты и так в курсе, где я лечился, – Дазай как-то криво улыбается, замечая, как взгляд Чуи скользит по его бинтам, – и если выражаться заключениями врачей, то моя проблема в том, что я не различаю реальность и вымысел. Не думаю, что это такая редкость, даже вполне здоровые люди могут путаться, как мне говорит Мори-сенсей. Но моя проблема, – черт, Дазай понятия не имеет, как Чуя среагирует, говорить ли или просто все оставить в рамках того, что он просто больной на голову?  – Я уже понял, что ты псих, можешь дальше не мяться. Продолжай.  – Умеешь ты поддержать.  – Пока ты ничего странного не сказал. Проблема в твоей бурной фантазии? Ну, иначе бы ты не писал все эти твои рассказы, сказки, повести.  – Лучше бы и не писал… Я от них когда-нибудь спячу, честно… Но проблема в том, что, блядь, я никому никогда толком не пытался это объяснить! И не выглядеть при этом полным параноиком.  – Ты и так – не мучайся, – боже, какой же он все же едкий! Но Дазая это отчасти подбадривает.  – У меня в голове часто что-то неправильно, наверно, переключается, и я тогда могу видеть странные вещи. Или они могут быть вполне привычными и типичными, но с каким-то отклонением. Часто я так вижу свои рассказы, повести. Но в такие моменты я четко осознаю, что это лишь фантазия, но порой… Ладно, не буду тебя сильно грузить, все равно не поверишь, просто скажу, что тогда случилось. Отец, как я уже обмолвился, рассказывал мне много об истории, и в какой-то момент я начал видеть всех тех, о ком он говорил. Эти средневековые сёгуны, их жены, дети, прислужники. Они будто все собирались там. Сначала это было даже забавно, мы двигались по дорожке, а они вдруг стали идти за нами, и видел я их все четче, и не как уже призраков, а как людей, но каких-то не совсем живых, но и не разлагающихся мертвецов. На них были какие-то черные разводы, словно от сажи, и смотрели они как-то уж совсем недобро. Мы шли, они не отставали, и даже начали меня касаться, задевали волосы, дергали за одежду, затем от их прикосновений стало больно, они еще и что-то нашептывали, я не запомнил, я тогда стал просить отца уйти, а он из-за чего-то расстроился, потом разозлился, а мне виделось, что меня хотят утащить с собой в эти могилы, которые мы обошли. Похоже, у меня началась истерика. Во многом еще и из-за отца, который, не понимая ничего – родители были не в курсе глубины моей проблемы, и даже самые странные фантазии принимали просто за буйное воображение, ругали, но не придавали серьезного значения, считая это пробелами воспитания – пытался меня своими методами вразумить, сделав только хуже. Не говоря уже о том, что это было сочтено за каприз. Мои родители совсем меня не знают. Меня наказали дома, но на всякий случай пригласили врача. Я и тогда не был идиотом, чтобы болтать ему все о себе, но все равно было решено подержать меня на лечении. В психушку класть – слишком мал еще, но я навсегда запомню те долгие дни, когда меня оставляли в гордом одиночестве, а потом отец приходил устраивать допросы, видимо, пытаясь найти источник того, что могло меня так испортить. Все тут же стали вспоминать все мои странности, даже те, которые можно было встретить у моих старших братьев и сестер, но тогда любое отклонение толковали не в мою пользу. Мать так вообще стала меня побаиваться. Она даже не хотела ехать со мной потом вместе обратно до префектуры Аомори, мало ли что случится в дороге, взбешусь, к примеру, и ее не успокаивало даже то, что с нами должны были отправиться сопровождающие. Она и так женщина довольно слабого здоровья, а тут вообще распереживалась, что слегла, и меня без нее, кажется, с тетей отправили домой. Сама она вернулась только через пару месяцев. Мне кажется, мама до сих пор вздрагивает, если я остаюсь внезапно с ней наедине.  Дазай не знает, что еще добавить. У него безумно колотится сердце, и он вообще ощущает себя жутко странно от того, что кого-то посвятил в то, о чем старался вообще не вспоминать. Непривычно было это выплескивать. Вроде бы и даже стало легче, но в то же время там все еще много чего бултыхается на дне, не говоря уже о том, что он даже представлять не хочет себе реакцию Чуи. Даже не смотрит на него. Как вот расценивать то, что он ведь даже не пытался перебивать, а просто молча слушал? Не удрал от него подальше? Осаму ведь это может рассмотреть со всех сторон и даже вовсе не в свою пользу.  – Не думал, что фантазия может быть настолько охуенной, что можно оказаться в психушке.  – Дело не только в этом, – хмыкает Дазай, подняв все же глаза на Чую, тот слегка задумчив, но на его лице не читается ничего такого, что могло привести его к побегу. – Да и на лечение меня отправляли после попыток суицида.  – Они тоже этим вызваны?  – Отчасти. В большей степени я знаю, что то, что вижу – вымысел, просто видимость его… Я не могу это описать. Ты как будто смотришь… Вот сейчас я вижу тебя, но в любой момент я могу видеть и тебя, и тебя иного, и постороннего, и вообще каких-нибудь чертей, сейчас я под лекарствами, поэтому это столь сильно не проявляется последние дни, но иногда так бывает, что я одним глазом вижу одно – реальное, а другим, как ты любишь выражаться, какую-нибудь хуйню.  – И с какой частотой это все проявляется? – тихо спрашивает Чуя, и Дазай все не может понять: он реально сейчас ему верит, не вскрикивает от нелепости его слов, не кричит на него, как же он заебал парить ему мозг – что это такое странное? Кажется, Осаму опять приходит к выводу, что совсем его неправильно представлял. Как это нехорошо.  – Постоянно. Не важно, чем я занят. Я могу разговаривать с кем-то, и видеть черт знает что. Я просто давно научился контролировать свою реакцию, и человек даже не заметит, что меня вынесло куда-то, не говоря уже о том, что я, в принципе, продолжаю воспринимать все то, что происходит в реальности. Я могу болтать с тобой, целовать тебя, а перед глазами будет черти что.  – И даже когда трахаешься? – Чуя довольно расплывается в улыбке.  – С тобой?  – Это только в твоих фантазиях. Боже, даже представлять не хочу.  – Не обижай меня зря. К тому же, – Дазай вдруг осмелел, – я не сказал самого главного. Вся эта дурь в моей голове – я пишу, чтобы она там не скапливалась. Но иногда случается странное. Это пугает больше всего. Когда это все материализуется. То, что я придумал. Тогда, на той прогулке с отцом, я на самом деле еще очень боялся, что эти призраки, я ведь никогда не видел даже на рисунках этих сёгунов, никого, я их сам себе придумал, и я испугался, решив, что они вышли в реальный мир. Но это было не так, иначе бы отец их тоже увидел. До сих пор не понимаю, что именно в моей голове пошло не так.  – Не понял, ты говоришь, твой отец бы видел их… До этого все, что ты говорил, как бы понималось, как излишне бурная фантазия, то, что ты какой-то шизофреник, и без того видно, но сейчас ты сказал…  – Забудь. Тут я вообще не знаю, что сказать, – Дазай, понимая, что все силы вдруг ушли на этот разговор, откидывается назад, и камни приятно разминают уставшую за день спину. Мори-сенсей говорил ему больше отдыхать, а он тут носится по Токио. Да еще и в такое пекло.  – Послушай, – Чуя тянется следом за ним, – я это спрашиваю не потому, что я не верю тебе, я просто не понимаю и не могу себе это представить. Я и не прям верю, но… Блядь, как бы выразиться, чтоб дошло… Просто ты не похож на человека, который будет врать о подобном, хотя от тебя это легко ожидать…  – А вдруг я просто рисуюсь перед тобой? – перебивает Дазай, глядя на него и протягивая руку, чтобы коснуться отросшей волнистой челки, что торчала из-под шляпы. – Ты же сам говорил, что я тот еще притворщик. Как в случае с Хацуё-тян, а?  Чуя лишь фыркает.  – Ты не настолько хороший актер, не льсти себе.  Дазай делает вид, что глубоко обижен, а затем внимательно вглядывается в Чую, приманивая его к себе.  – Ну нет, я не хочу, чтобы мне за подобное еще и штраф вкатили!  – Тут никого нет. И Рембо-сан вряд ли тоже сидит тут где-то под кустом.  – Блядь, он тебе покоя не дает, я смотрю.  – Знаешь, будь я более кровожадным, а отчасти это так есть, то рука бы не дрогнула – пристрелил бы, – он сам притягивает все еще колеблющегося, но не отстраняющегося Чую к себе, целуя в губы.  Он уже больше не пытается как-то сопротивляться и отвечает столь охотно, что у Дазая легкие начинает сводить, не говоря уже о том, что его моментально начинает прошивать, и он просто резко тянет Чую на себя, желая прижаться к нему бедрами. Пусть уже в полной мере почувствует, что его хотят, а не просто знает об этом. Наверно, он просто тоже устал за день – от того такой сейчас податливый, но языком – боже – как активно работает, у Рембо научился? Да ебаный в рот, Дазай себя ненавидит! Зачем он задавал ему все эти вопросы? Так бы тешил себя слепой надеждой о том, что у Чуи был еще кто-то, а тут выходит, что все его движения, прикусывания – набрался у этого человека? Бедный француз. Он совсем ему ничего не сделал, а его уже ненавидят и проклинают, и никакой благодарности за то, что Чуя сейчас творит с его ртом. Осаму буквально укладывает его на себя, слыша затем какой-то странный грохот – чуть приоткрыл глаз – кажется, с согнутой в колене задранной ноги Накахары слетела сандалия. Хозяин же вообще никак не среагировал. Только вот последующий грохот заставил все же вздрогнуть.  – Это гром? – Чуя будто бы ошарашен, он все еще близко к Дазаю: тот удерживает его за затылок, не давая отстраниться.  – Наконец-то! – Дазай выдыхает радостно. – Дождь, я ждал тебя!  – Черт, как-то совсем не хочется мокнуть.  – Тогда, думаю, стоит поторопиться и добежать до станции. В любом случае пора уже возвращаться.  Чуя даже не пошевелился, да и Дазай не спешит снимать его с себя, пользуясь моментом. Удивительно, он даже не обращает внимания на то, что Дазай давно уже стянул с него шляпу и откинул в сторону. Он тянет руку к спадающей пряди волос, накручивая на палец, дыхание Чуи какое-то тяжелое, и это ощущается; Осаму пристально за ним наблюдает, а тот мнет пальцами рубашку на его груди, и только потом доходит, что Чуя таким образом прощупывает бинты под ней. Теперь уже у него сердце заходится в тяжелом ритме от такого.  – Что ты там прячешь под ними?  – Хочешь посмотреть? – Дазай расплывается в коварной улыбке.  – Брось, я на такое не куплюсь.  – Предложение действительно без ограничений, – хмыкает Дазай, думая о том, что Чуя даже не подозревает, что ему вовсе не хотелось снимать перед ним эти бинты. Не сказать, что это было таким уж личным, но все зависело от человека. Акутагава его едва ли смущал, было все равно. Но в других случаях…  Снова слышно раскаты грома, и Дазай все же садится, удерживая Чую за талию, чтобы не слетел. Они еще минут пять так слушают далекие раскаты, где-то в парке слышны голоса, но вблизи никого не видать; надо торопиться, но Осаму не может заставить себя пошевелиться – ему сейчас безумно хорошо, и он в кои-то веки уверен в том, что ему ничего не мерещится. Тыкается носом Чуе в шею – кожа у него жутко горячая, хотя сейчас воздух стал чуть легче, солнце не печет, но духота не исчезла. Можно так и сидеть в ожидании дождя.  – Ладно, пора выдвигаться, – Дазай, кажется, слегка напугал его тем, что так внезапно ожил, но Накахара не стал спорить, и сам думал о том, что пора уже спешить на станцию.  Осаму спешно сгребает свои буклеты, хватает зонт, и они быстро направляются в сторону трамвайной линии, рассчитывая уехать хоть куда-то, чтобы не проходить все расстояние пешком, и дело не в дожде, а в усталости. Они и так достаточно нарезали расстояния в этот день.