Князь Тишины

Пролог Круговая порука мажет, как копоть Ночь. Она застала меня в кряхтящем ПАЗике, его лампы отдают жёлтым, а кожаный салон истёрт. Водитель, не поскупившись топлива, включил печку. Ноги обдало приятным жаром. Тёплый термос за пазухой грел мои окоченелые пальцы. Остальное не нужно. Там будет хорошо без застиранных сорочек, дырявых носков и папиных запонок. Здесь не светят огни большого города, суровые фонарные столбы стоят по стойке смирно, отдавая честь прохожим. Здесь нет чистых мостовых, бескрайняя жатва бетонных плит стелется под колёса. Здесь штампованные домики-коробки, времянки да сараи. В одно время здесь было иначе. Некогда процветающий захолустный городок-фабрика со своей школой и поликлиникой, теперь — глухой, безнадёжный, серый, посёлок. Здесь трудно найти жизнь, а кто-то и вовсе оставил её. Нужда поселилась в квартирах людей. Народ бросает из крайности в крайность, нищету кроет онколь, а мамкины серьги гуляют по ломбардам. Дети здесь большая редкость, совсем юные уходят прочь, они ищут лучшей жизни. Я знаю такого. «Выметайся, мне до проходной!» — крикнул водитель. Теперь я вернулся, иду по знакомым тёмным кварталам. Там, в глубине, детские лесенки, как останки былой цивилизации, негде бесцеремонно срезанные, в обмен на шкалик. Мой ориентир — зажжённые окна, моя опора — ухабистые тропы, уходящие в глубь дворов. Издали слышится знакомый писк домофона. Душный подъезд типовой хрущёвки, второй этаж. Привычка постучаться одолела, я ждал ответа, ждал шуршания тапочек, тёплого поскрипывания пола, но никто не открыл. Уже стал нервничать как вспомнил про ключи. Треск замка и я в квартире. Родные обои, видавший виды паркет, всё напоминало детство. Помню, как отец собирал ту ветхую стенку, кажется, зарплату ему выдавали деревянными панелями и клеем ПВА. Пару банок точно ещё лежат на антресолях. Я никогда не позволял себе думать об этом. Как расскажу о себе? Кто я таков? Кем буду? Моя биография Вас явно не заинтересует. Все те, кто желали мне лучшей жизни ушли, бросили как слепого котёнка. В свои двадцать восемь за плечами школа и Пед, одноклассницы-то уже второго штампуют, а у меня ни квартиры, ни машины, ни семьи в конце концов. Наверное, таких называют неудачниками? Нет, не комплексую. Я всегда был вторым, такой себе беспонтовый пирожок. «Сколько ещё?» — спрашивал я у себя снова и снова, но никто не отвечал. Даже тот лысый академик, стоящий в рамочке посреди полки, виновато улыбаясь, молчал. Он смотрел на меня и думал: «Евгений, Вы принесли нашему роду немалые убытки. Пора бы и рассчитаться уже». «Нечем», — оскалился я. Я — жалкий обманщик, я обещал ей, но не сдержал. Она желала постоянного общения со мной, на свою скромную пенсию тётя купила простенький компьютер, я даже хотел научить её говорить со мной по видеосвязи, но она не успела. Рита была мировой женщиной, не имевши детей, посвятила им жизнь. Вырастила племянницу, сына её, меня, то есть. Работа в детском доме очень повлияла на тётю: не имея своих она безумно любила чужих, да и сейчас любит, наверное. Её имя нетленно, оно будет жить, я за это ручаюсь. В молодости, когда надо было строить карьеру и рожать детей, Рита потеряла сестру. Это была огромная утрата для всего города, кроме бабушки, во время пожара в местной школе, погибли дети. Тогда об этом не написали даже в газете, благополучно и мерзко замяли в горисполкоме, а потом школу снова отстроили, только на другом месте, подальше от пепелищ. Подступили слёзы, стало настолько горько, что я заплакал. Никогда не разрешал себе это, даже когда учился, всегда смотрел в глаза обидчику, не позволяя пустить ни капли. Теперь нет обидчика, он неосязаем и быстротечен, он непоколебим и страшен, будь ты хоть царём, хоть шахом, не пощадит. Горькие слёзы сводили мне горло. Я задвинул шторы. Теперь стало темно, никто не увидит мои слабости, никто не услышит мой плач, потому что соседи уже спят. Они заперлись в своих комнатушках, надеясь, что домофон преграда чужому. Им всё равно.