Князь Тишины

День Второй Белёный потолок, лепнина по периметру, из розетки торчит закопчённая люстра. Пыльные листья, пустившиеся из треснувшего горшка, которые уже никто давно не поливает. Я лежу в объятьях белой простыни, с балкона доносится гул заводских труб, шум двигателей ржавых «Газелек» и писк дохлых птиц. Раздутые шторы накрывают меня с головой. Лай дворовых собак заставил меня окончательно подорваться с постели. Невольно меня понесло к холодильнику. Правда, я ожидал увидеть там жизнь, развитую цивилизацию в кастрюле с голубцами, кажется, у них там своя атмосфера. Дёрнув тяжёлую ручку кряхтящего ЗИЛа, словно голодный пёс я уставился на два одиноких батона колбасы. Ничего не евши ещё со вчерашнего дня, я зажёг конфорку и пожарил несколько кусков на воде. Довольный, уминая Докторскую за обе щёки, я вылез на балкон. Приятная голому телу свежесть и запах цветущей берёзы сводили меня с ума, мне было хорошо, кажется, в город приходит лето. Ровно в шесть отгремел гимн моей необъятной. Только путь мне сегодня озарял Ленин… Натянув измазанные кремом туфли, я запачкал всю прихожую, в поисках потерянной ещё с вечера сумки. Там лежали мои документы, какие-то планы, диплом. Я окончательно перерыл всю квартиру, но сумку так и не нашёл. Закрыл квартиру и пошёл на работу. Я вынырнул из темноты затхлого подъезда, завернул за угол и выбежал на дорогу, удивляясь своей вчерашней глупости. Улица будто бы приобрела новый вид: стёртые серые коробки стали моложе, нет, скорей на них так сказалась вечерняя темнота. Проспект покраснел, фасады стали белее: всюду видны первомайские транспаранты, алые флаги и лозунги, словно всё вокруг готовилось к очередной, неведомой мне, революции. Оказавшись в толпе первоклассников, я заметил странную особенность — дети были в форме. Нет, не так, дети были в форме, в старой форме, которую носили ещё при союзе. На каждом был надет красный галстук. Вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. — Евгений Алексеевич! — это была Юлька. Сегодня она улыбалась и смотрела мне прямо в глаза. — Привет, — сухо ответил я и улыбнулся в ответ. — Держите, — Юля протянула мне кисть цветущей сирени. Она смотрела на меня и улыбалась. У неё замечательная внешность: на фоне блёклых, обделённых теплом ребят, Юлька выделялась смуглотой и яркими веснушками. — Где успела так загореть? — У бабушки, она в Самарканде живёт, — девочка смутилась. — Значит летом тебя сплавляют к бабушке, — заметил я и продолжил рассматривать прохожих. — Ну, может быть, сплавляют, — Юлька немного помрачнела. — И как тебе там? Нравится? — Лучше, чем дома. — Там, наверное, очень красиво? Ехать только далеко. Самолётом летаешь? — Поездом Москва-Ташкент, потом на автобусе. И вообще меня там не любят, а бабушка забирает только из-за жалости. У неё своих-то семеро по лавкам. А тут ещё и я. — Не думай об этом, просто отдыхай в своё удовольствие, книжки там почитай, музыку послушай — я улыбнулся. — Сейчас все в твоём возрасте такие. — Какие такие? — Вот такие, странные и очень подозрительные, не знаешь, что у вас на уме вечно. — Это все так говорят, а ещё советуют пить витамины и зубы чистить перед сном. И вообще, почему вы, Евгений Алексеевич, у меня всё это спрашиваете. Давайте уж лучше поговорим о школе. Что у нас сегодня будет на уроке? — Юля раздражённо начала поглядывать на меня. — Это секрет. — А вы, наверное, и сами-то не знаете. — Знаю, только сказать не могу. Потому и секрет. Секреты кому попало не рассказывают. — Ах кому попало! — Хочешь, чтобы кому-то попало? Юлька лишь недовольно вздохнула, мы были уже у крыльца. Я взял ключ у вахтёрши и направился к знакомой двери. Там уже толпились первые жаворонки, вскоре дети заполонили класс. Я налил в стакан воды и поставил туда сирень. Иногда я смотрел на Юльку, когда она это замечала, недовольно отворачивала нос и щурилась на доску, хотя доска была пуста. Так прошло несколько уроков. Я много думал о своём положении, в такой обстановке мысли напрашиваются сами собой. Всё было абсолютно другое, в кабинете не было ноутбука, их, кажется, заменяли огромные шкафы и тумбы. Там было много книг: каждая стояла на своём месте. Я порылся ещё немного, на полках не было ни одной новой книги, а в учебниках по истории Советский Союз ещё не распался. И ещё, сквозь прозрачный тюль мелькали чёрные номера, все машины, которые проезжали мимо окон были с чёрными номерами. Спустя полчаса мои уроки закончились, я уже засобирался домой, как в дверь постучали. За дверью стояла Катерина Сергеевна. «Здравствуйте, Евгений Алексеевич, на сцене нужно повесить украшения, а старшие дети уже разошлись. Нужно подержать стремянку, буквально пять минут, если не сложно». Мы шагнули на местные театральные подмостки, это была обычная ленинская комната, вся до вычурности красная, доверху завешенная алыми флагами. На сцене уже кто-то был. Катерина окликнула их, и мы принялись за работу. Дети быстро управились с бархатной тканью, оставалось только повесить картонные буквы. Катерина вытащила откуда-то из-за кулисы хиленькую стремянку, забравшись на ступеньки, девушка начала вешать буквы. Я держал лестницу, а ребята подавали буквы. — Что за праздник-то? — А вам разве не сказали ещё? Выпускной, — Катерина продолжила весить украшения. Я оглядел зрительный зал, в будке, откуда торчал проектор, ещё кто-то копошился. Внезапно комнату оглушил хрип упавшего микрофона. Катя оглянулась, её каблук соскочил с неудобной ступеньки, и девушка сорвалась вниз. Я схватил её за спину. Катерина, ошарашенно взглянув на меня, пустилась со сцены. Шуршание в будке прекратилось. Оттуда показалась чья-то взъерошенная голова и спряталась обратно. Минут с десять громких и угрожающих разборок мы окончательно поникли, так и не довесив восклицательный знак, тихо ретировались по своим делам. Я искал эту женщину, скакал с этажа на этаж, спрашивал совета, но все лишь только округляли глаза и отмахивались. Кажется, она совсем не появляется у себя на работе. Я спускался по лестнице, но тут между пролётами показалась чья-то тень. Её стройные ноги скользили по тёмным ступенькам. Это была она. Она была у меня за спиной. — Что же вы в столь поздний час домой-то не идёте? — послышалось откуда-то сверху. — Я ждал вас. Она спустилась. — Я слушаю, Евгений Алексеевич. — Я хотел у вас кое-что спросить.

***

Мы зашли в маленький тусклый кабинет, на стене висела одинокая грамота «Отличнику социалистического соревнования». Женщина села за стол и начала перебирать какие-то бумажки. — Ну как тебе у нас в школе? Всё хорошо? Никто не обижает? — не отрываясь от бумаги, спросила она. — Не жалуюсь, — я смутился. Наблюдая за ней, всё больше находил её себе знакомой. — Октябрина Васильевна, вы давно меня знаете? — Давно, если ты, конечно, помнишь. Что за странные вопросы? Если ты по делу, то говори чего-то, а то сидит мямлит опять. — Такие разговоры начинают издалека, — я улыбался. — Говори давай, что случилось-то? — женщина нервно вздохнула. — Я хотел попросить у вас документы, потерял свои на квартире. — Какие документы? Как потерял? — она с недоумением посмотрела на меня. — Я сейчас переехал, не могли бы вы выдать мне копии? — Какие копии? Ты местом промахнулся, я тут копии не делаю. Это тебе по Садовой пятьдесят. — Ну вы же когда меня на работу брали делали копии моих документов? — я всё ещё улыбался. — Не понимаю о чём ты говоришь? Зачем мне твои копии, если в деле всё написано. — А можно я его посмотрю? Женщина нехотя встала из-за стола и начала рыться в шкафу, доверху забитому бумагами. Она ещё долго ворошила стопки пыльных документов и наконец добралась до заветных листов, сшитых между собой красной нитью. — Вот, — она бросила на стол пожелтевшую папку. Я развернул обложку, в правом верхнем углу была налеплена чёрно-белая фотография. Я узнал себя, своё бледное лицо, тёмные глаза и исчерна-серые брови, строящиеся домиком. Раньше меня редко фотографировали на плёнку, потому я совсем не знаю, как выглядел в детстве. По рассказам матери, тогда у меня были кудри, но в один момент волосы стали прямыми. Как-то раз я привёз из лагеря вшей, мать меня чем-то намазала, и волосы выпрямились. Я быстро пробежался по буквам, там была моя фамилия имя и отчество, даже прописан был я по адресу (мы жили в «сталинке», построенной ещё до войны), правда родился в шестьдесят первом. Я мог бы сказать ей, что это ошибка, смешная опечатка, только она набрала бы ноль три. Я пролистал ещё с несколько страниц и отодвинул бумагу. — Спасибо, я всё вспомнил. — Да на здоровье! Домой как идти не забыл? — она искоса посмотрела на меня. — Знаете, не могу вспомнить имя, но вы мне кого-то напоминаете, кажется актрису какую-то, из Трёх мушкетёров, как же её там? Забыл. — Иди давай, забывчивый. Между прочим, у меня дома ребёнок голодный, а ты задерживаешь трапезу, — сказала она, натягивая под столом тугие сапоги. — А у вас дочку Олей зовут? — Да, Олей. А ты откуда знаешь? — Да, так, дети рассказали. Я вышел из кабинета. Школа была совсем пуста, но в моём кабинете ещё горел свет. Я завернул в двадцать седьмой за пальто. Там сидела Юлька и внимательно разглядывала книгу. — Вы сегодня поздно, Евгений Алексеевич, я уже хотела идти домой, — она посмотрела на меня, всё также улыбаясь, продолжила читать. — Ты меня ждёшь? Я ухожу. — Не уходите, я что зря Вас ждала? Я сел за стол. — Что читаем? — Меч короля Афонсу, — девочка перевернула страницу. — Интересная книжка, читал как-то в детстве. — Она на днях вышла, — Юля с улыбкой посмотрела на меня. — Не спорю, очень интересная. — В смысле интересная детская книжка! Очень интересная! — я нелепо улыбнулся. — Так, и про что там написано? — Юлька с ухмылкой взглянула на меня. — Знаешь, глупо было бы спрашивать об этом у учителя истории. Но я отвечу, там было про леонского короля. — Там было про португальского короля. — Да, точно, про португальского. — Вы сегодня интересно рассказывали про Шуйских, мне правда очень понравилось. Я засмущался, редко слышу о себе такое, наверное, потому что после института отсиживался дома, с мамой Олей. К тридцати начинаешь часто задумываться о потерянном времени. — Слушай, хотел спросить, ты какую музыку больше любишь? — Всего понемногу. — В общем, у меня тут плеер завалялся, хотел тебе подарить, но ты не оценишь, конечно, — я протянул ей маленькую коробочку с музыкой. — Это плеер? — Юля повертела его в руках. — Да, плеер. Тебе нравится? — Какой же это плеер! Меньше спичечного коробка! А он работает? — Юлька удивлённо покосилась на меня. Кажется, я уже привык к этим странностям, но здесь мне стало совсем неловко. — Работает, конечно. Ты его включи. — А это что? Наушники? Такие крохотные! А как его включить? Сколько вопросов об одном только плеере. Я включил его, и одел Юле наушники. Первые минуты она сосредоточенно вслушивалась в мелодию, а потом выключила. — Я ничего не понимаю, — сказала Юля. — Что за музыка? Не ожидала от вас такого, Евгений Алексеевич. Тут я вспомнил, где нахожусь, и что они такое не слушают. — Знаете, я по-английски ничего не понимаю, поэтому, лучше воздержусь, — Юля, явно посмеиваясь, отодвинула плеер в сторону. — Забирай, мне он всё равно уже больше не нужен. — Почему? Продайте, у вас его с руками оторвут. — Боюсь, покупатели будут в форме. — А, ну я так и подумала. Значит через детей сбываете? Втёрлись ко мне в доверие, значит. Совращаете молодёжь своими песенками. — Ты меня плохо знаешь. Вообще-то я педагог, у меня даже корочка есть. — Какой-то вы очень подозрительный педагог. — Так Екатерина Сергеевна ещё в школе? — Не надо, пожалуйста, — завопила Юля. — Вы же не такой как она? — А какая она? — Никакая. Спорим, что она вам нравится? — Не, я не такой чтоб прям за каждой юбкой. — Ну, не оправдывайтесь, нравится же? Нравится, да? — Знаешь, я работаю здесь второй день и ещё не определился кто мне нравится. В женском коллективе выбор есть всегда. — Я всё слышала. Вы за ней так ухаживали. Ах за мной бы кто? — У тебя что недостаток мужского внимания? Маленькая ещё. А подслушивала ты зачем? — А я не подслушивала, я просто рядом стояла. — У тебя дом тоже рядом стоит? Собирайся, пошли, нам всё равно по пути. — Я не хочу. — Что это значит? — Я не хочу домой, меня там никто не ждёт. — Одевайся давай, — она накинула на себя лёгкое пальто. — Пошли. Мы шли по тёмному этажу, свет из окон отражался на мокром полу, было тихо. Я закрыл кабинет. — Значит она вам всё рассказала, — совсем тихо сказала девочка. — Что рассказала? — Будто вы не знаете. Я промолчал. — Значит рассказала, — Юля посмотрела на меня и тут же отвернулась. — Это же совсем ничего не значит, — я пытался её успокоить, — пройдёт, у тебя ещё вся жизнь впереди. — Иногда лучше промолчать, раз ничего не понимаете, — она взглянула на меня, едва сдерживая себя. — Я серьёзно, это совсем ничего не значит. Ты же не будешь так делать? — Все говорят, что я такой же стану. Знаете, а мне уже предлагают. — Не слушай их, они просто смеются. — Они другого не скажут, думаете почему со мной никто не разговаривает? — Почему никто? Я с тобой говорю, например. — Вы не считаетесь. В коридоре повисла тишина. — Не хочу завтра в школу идти, — сказала Юля. — Можно я завтра не приду, Евгений Алексеевич? — Нельзя прогуливать, — твердо ответил я. — Ладно, не ходи. Мы спустились к выходу, я отдал ключи. «Опять допоздна просидела», — оторвавшись от газеты сказала вахтёрша. На улице стало совсем темно. Я посмотрел на часы, было уже пол десятого. Мы вышли из школы последними, женщина закрыла за нами двери. — Ты всегда так поздно уходишь? — спросил я. — Да, — тихо ответила Юля. — И тебе не страшно? — Нет, теперь нет. — То есть, раньше тебе было страшно? — Нет. — Чего ты боишься? — Что за глупые вопросы? — Юля взглянула на меня. — Ничего я не боюсь, совсем ничего. — Не может быть такого, человек обязательно должен чего-то бояться. — А я не боюсь. Почему вы решили, что я чего-то боюсь? Мы шли по пустынным тёмным улицам, к десяти не светилось ни одно окно, будто все люди разом разбежались от нас, и попрятались под кровати. Я два дня не звонил матери, перед отъездом мы как следует поссорились. Волнуется, наверное. У тёти, в прихожей, всегда стоял телефон, я набирал свой домашний, но гудков не было. Я звонил из школы, от соседей, на таксофоне — гудков не было. Таксофоны, кстати, здесь заправляют копейками. — Почему вы молчите? — спросила Юля. — Ты же сама со мной не разговариваешь. — А вы повода не даёте, — обиженно сказала она. — Ты обиделась на меня? — Нет, за что мне на вас обижаться? — удивилась Юля. — За всё хорошее. — Купите мне булочку. Я вам завтра отдам. — У меня нет ваших денег, — зачем-то сказал я. — Просто скажите, что жалко. Ах, да, вы же спекулянт, небось в долларах держите. — В рублях. В других, не в ваших. На ваш рубль можно столько всего купить, а вот на наш… — Что это значит? Наш — не ваш. — Ты не поймёшь, это сложно, и вообще, не задавай глупых вопросов. — Вы меня за дурочку держите? — возмутилась Юля. Я пошарил рукой по карманам пальто, они были забиты автобусными билетами, сквозь них я нащупал монету. — Я покажу это только тебе, слышишь, попробуй только кому-нибудь брякнуть, — я достал из пальто серебристый рубль две тысячи шестнадцатого года от Рождества Христова, прямиком из светлого будущего, Юля выхватила его у меня из рук. — Да, вы его сами сделали, наверное, — девочка вертела рубль в руках. — Российскую федерацию я тоже сам придумал. — Можно я его себе заберу? — Ты же никому не скажешь, где его взяла? — А сколько он будет в наших рублях? — Да как ваша копейка. — Правда? — Можешь спичек купить, хотя нет, спички детям не игрушка. — Вообще-то, у меня уже паспорт есть, ну скоро будет. — Ну, ну, скоро будет, — Юля засмущалась. Вообще она была меньше своих сверстников, я не дал бы Юле и шестнадцати, даже это пальто, которое сидело на два размера больше, не придавало ей возраста. Мы были уже у её дома. Юля неспеша отворила деревянную дверь подъезда, сказав «до свидания», потерялась где-то в темноте. Наверное, кто-то выкрутил лампочку. К десяти я был уже у дома, дверь легко мне поддалась, не было привычного пиликания домофона. Я открыл замок, разделся и лёг на кровать. Опять забыл закрыть форточку, даже в мае по ночам ещё бывают заморозки. Я так один раз заморозил тётину рассаду. Как-то недавно мне пришла мысль о том, что стало бы со мной в прошлом, как выглядели бы улицы и люди, как выглядели бы мои родные. Эта мысль мучила меня целый день, даже сейчас мне не спится именно потому. Кажется, мне пора признаться себе, что что-то не так. Я закрыл глаза. Я так хочу быть тут, но не могу здесь.