***
долби мой лед но не замерзай под ногами грязь над головою бирюза Возвращаясь домой после беспрерывной восьмичасовой тренировки, я был в таком одурелом состоянии, что не замечал ничего вокруг. Поэтому, ввалившись в квартиру и раскидав обувь по прихожей, буквально охуел, столкнувшись в коридоре нос к носу с незнакомым чуваком в очках. Даже слова произнести не мог, просто тупо разглядывал незваного гостя с головы до ног. Черноволосый, пухленький, азиат какой-то, но не чурка; китаец, что ли? На вора не похож, выглядит интеллигентно. Одет прилично, даже модно, явно не с рынка. С минуту мы пялились друг на друга, затем китаец нервно поправил очки, сощурил и без того узкие поросячьи глазки, залопотал что-то непонятное и начал часто-часто кланяться. Из кухни вышел Виктор — в переднике и с засученными рукавами — и нежно приобнял азиата за плечи. Ох ты ж блять! Я все еще стоял столбом, пытаясь осознать происходящее, когда до меня дошли слова Виктора: — …зовут Кацуки Юри. Считай, твой тезка. Японец, но по-английски говорит свободно. Будет жить с нами. Такие дела, Юр. Надеюсь, ты понимаешь. Я наконец обрел дар речи. — Что значит «будет жить с нами»? Откуда ты его выкопал? — Мой частный клиент. Катается у меня месяц. Не хочу, чтобы ты превратно понял, но, в общем, жизнь зачастую имеет более разнообразные формы, чем нам может казаться… Мы не можем предугадать, с кем в будущем столкнет нас судьба и кем мы будем, но когда это случается, нельзя отказываться от своего счастья из-за каких-то стереотипов… Все серьезно, Юра. У меня еще никогда не было… Он нес весь этот бред с таким умным видом, что чаша моего терпения переполнилась. Вся моя ебаная жизнь разом рухнула мне на голову, и я взорвался. — Серьезно? Ты без моего ведома приводишь сюда какого-то узкоглазого, с которым знаком без году неделю, и говоришь, что у тебя с ним все серьезно? Я, конечно, подозревал, что ты пидор, братец, но не настолько! Если тебя беспокоит мое мнение, то мне абсолютно параллельно, как и сколько вы там долбитесь в очко, но я не потерплю у себя в доме ни японцев, ни узбеков, ни вообще кого-либо постороннего! Даю три минуты на то, чтобы он съебался отсюда, пока я не попортил его жирную голубую рожу! Японец жалобно взглянул на Виктора, видимо, догадываясь по моей интонации, что я не слишком доволен его присутствием. Виктор нахмурился. — Юра, я не спрашивал твоего разрешения. Я предупредил. Он будет жить в моей комнате, остальное тебя не касается. — Еще как касается! Хотите жить вместе — валите и снимайте себе хату где угодно, а мою попрошу оставить в покое! — Квартира твоя ровно настолько же, сколько моя, Юрий. Учитывая, что я полностью оплачиваю все расходы и еще тебя содержу, я имею полное право распоряжаться имуществом по своему усмотрению. К тому же у меня здесь прописка, не забыл? Я аж задохнулся от такой наглости. — Прописка у тебя временная! Это ничего не значит! — Пока временная, — глаза Виктора превратились в две щелочки, сделав его похожим на своего дружка. — Но скоро будет постоянная. Покупатель на квартиру в моем городе уже найден, но для того, чтобы продать ее, мне нужно официально сменить место жительства. И ты, Юра, мне в этом поможешь. — А пососать тебе не завернуть?! Хуй тебе, а не прописка! — Поговорим позже, — угрожающе сказал Виктор и, повернувшись к японцу, начал тихо убеждать его в чем-то на английском. Я стоял, обтекая и осмысливая услышанное. Затем попробовал сделать еще одну попытку: — Если через десять минут этот еще будет здесь… — Если ты хотя бы пальцем тронешь Юри, будешь иметь дело со мной, — жестко отрезал Виктор. — А сейчас остынь и успокойся. Кстати, как у тебя с учебой? У тебя ведь сессия на носу, кажется? Более действенного способа отвязаться от меня вряд ли существовало. Я мгновенно испарился в свою комнату. Закрыл дверь, упал на кровать и забарабанил по ней руками и ногами. Ярость и ненависть душили горло; я чувствовал отчаяние и бессилие. Никакой поддержки — весь мир против меня! Теперь мне придется делить жилплощадь с Витькиным любовником, смотреть на их тошнотворное сюсюканье и слушать по ночам стоны за стенкой. А еще можно даже не надеяться, что Виктор, который клещом вцепился в московскую прописку, когда-нибудь уедет и оставит меня в покое. Он тут наизнанку вывернется, но добьется своего, гребаный замкадыш. Надо будет изучить материалы на юридическую тему, как выкурить его отсюда… но не сейчас. Сейчас у меня нет времени… Мне было физически противно находиться в этих стенах. Надо отвлечься, забыться, утихомирить рвущееся наружу негодование, иначе могу начать ломать и крушить все, что попадется под руку, в том числе себя — были уже прецеденты. Куда пойти? На этот вопрос у меня был единственный ответ. Виктор с японцем на кухне пили чай, пахло свежевыпеченными блинчиками. Твари… Я остервенело обыскал пальто Виктора, а заодно и куртку в поисках денег. Выгреб все подчистую, что нашел, не считая; внутри даже ничего не дрогнуло. Слабая плата за моральный ущерб. Я заслуживаю намного больше.***
Когда я добрался до Эдика, вечеринка была в полном разгаре. Праздновали день рождения Кости. Так много народу я здесь еще ни разу не видел: больше тридцати человек толкалось на кухне, в комнате и коридоре. Знакомые и незнакомые личности разной степени фриковости все прибывали и прибывали, принося с собой алкоголь и закуски. Верхняя одежда и обувь валялись горой где попало, воздух был пропитан дымом сигарет и марихуаны, гудели басы колонок, сотрясая пол. Это была уже не вписка, а самая настоящая оргия — и я погрузился в нее с порога, едва успев поприветствовать тех, кого распознал в толпе. юзай Текила и виски лились рекой, и я опрокидывал стакан за стаканом — не пьянея, потому что спиды отрезвляли. Наркоты было много и на любой вкус. Эдик и еще пара человек лежали под грибами и кислотой, на кухне Константин и незнакомая мне низенькая девочка на пару забивали бонги травой, кто-то глотал колеса, — но мне все это было неинтересно. Меня интересовала только скорость: и я ускорялся, улетая в вышину на гиперзвуковой тяге. Пороха сегодня было, как в трюме колумбийской шхуны. Чертили везде, где только находили ровную свободную поверхность: книгах, журналах, компакт-дисках. Среди общей суеты запомнилось, как Кира при полном параде (залаченная челка, накрашенные глаза и ногти, узкие черные джинсы и ремень с заклепками на бедрах) снюхивал дорожки с Библии, как Мэрилин Мэнсон. Скорее всего, Библия тут лежала специально для подобных вещей. Скорость была как расходный материал, ее юзали, просто чтобы продолжать оставаться в сознании. Шамиль внезапно загорелся желанием подстричься, нашел машинку и пошел в ванную. Вернулся он оттуда со странными проплешинами на голове, в итоге Костя лично побрил его наголо одноразовым станком, потому что не мог выносить этого антиэстетичного зрелища. Какая-то пьяная парочка громко трахалась в туалете, игнорируя отчаянный стук в дверь; смутно знакомый чел, кажется, Демон, сидя на полу, перебирал струны акустической гитары, будто не слыша гремящей повсюду музыки. Но мне казалось нормальным творящееся вокруг меня безумие: в любом случае, здесь было лучше, чем у меня дома. полжизни за катафалком и скорой полжизни от той жизни что считаем стремной Я протиснулся через переполненную, задымленную кухню и вышел на балкон, закрыв за собой дверь. Оперся на бетонное ограждение, позволив морозному воздуху обдувать мокрое разгоряченное лицо. Глядя вдаль на однообразно-сумрачный пейзаж из голых деревьев и домов, даже не сразу заметил, что в углу кто-то стоит, и обернулся, только услышав чирканье зажигалки. Это была Вика. На ее худенькие плечи была накинута темная куртка, почти сливавшая ее со стенкой, капюшон с меховой опушкой скрывал лицо в тени. Рядом, возле переполненной банки с окурками, валялось несколько бычков. — Вот ты где, — я даже не знал, как по-другому начать разговор. — Привет. Мы с тобой здоровались? Не помню, чтобы я тебя видел. — Не видел, — хрипло отозвалась Вика и затянулась. Странно. Обычно она более дружелюбна. — Все в порядке? — Угу. Сам как? Благодаря загруженному в меня стаффу меня практически полностью отпустило и было похуй на все, поэтому я честно ответил: — Бывало и хуже. Переживу как-нибудь. — Вот и я так же. Надеюсь, что переживу. Подошел поближе, она подняла голову, и я заметил подтеки туши на щеках и сухие, сжатые губы. Она снова затянулась и выпустила дым через нос. — Чего тебе, Юр? Иди. Раньше я так бы и пошел, но сейчас меня что-то удерживало на месте. Не знаю, почему, но в этой тоненькой крашеной блондиночке я почувствовал нечто близкое буквально с нашего первого знакомства. — Может, скажешь, что случилось? Хотя… если не хочешь, не говори. Лучше иди внутрь, а то замерзнешь. Да и Кира, наверное, тебя заждался. Она резко отвернулась. — Мы поругались. — Да ладно? Не верю. Вы же не разлей вода. С полминуты она молчала, а затем заговорила, жадно и сбивчиво, будто боялась, что я уйду и не дослушаю ее рассказ: — Дурак он, не понимает ничего. Идиота кусок, сыночек маменькин. Я сегодня чуть не сдохла от нервов, до сих пор трясет. Как думаешь, откуда скорость-то? Мы с Кирой и везли, на метро, через полгорода. Я в лифчике провезла. А там двадцать грамм! Костя на ползарплаты заказал, нам велел привезти. Два часа клад искали в лесополосе, я в кроссах, все ноги в снегу промочила. Менты на входе стояли, я молилась, чтобы без собаки и чтобы не остановили документы проверить! А ему все смехуечки да пиздихаханьки, «Ягу» прямо на глазах у них вытащил, «ну не остановили же, так чего ты ссышь»… Она с яростью вкрутила окурок в подоконник. — Не могу его видеть, опять сидит там, язык как помело. Как начнет свое: «Я с телками старше пятнадцати вообще не ебался никогда», так врезать ему хочется. Чувствую себя и старой, и жирной, хотя сорок килограмм вешу. Обслуживаю его, обстирываю, борщи готовлю, а слышу все одно… Я с изумлением смотрел на нее. — Вик, но тебе же всего шестнадцать… — Да мы уже два года как вместе живем, Юр, — она подняла на меня измученный, нездорово блестящий взгляд. — На спидах я четыре. Сестра старшая приучила. Я из дома-то к Кире жить перебралась, потому что дома невозможно. Сестра сейчас на более тяжелые наркотики перешла. Мать за нее трясется, ей не до меня. Деньги все ей отдает на дозу, схроны ее прячет, когда опера с отдела приходят — на контроль ее уже взяли… Сегодня вот ходили в клинику аборт делать, залетела она хер знает от кого. А мне на зубы надо, зубы ни к черту, протезы уже нужны… Ты имей в виду, кстати, от пороха зубы портятся сильно… Она кисло усмехнулась и продемонстрировала почерневшие пародонтозные десны. Затем лицо ее искривилось, и она коротко всхлипнула. — Денег нет, нихуя нет, что дальше, без понятия. Кира в жизни ни дня не работал, не учится, только в игрушки дома рубится на компе. Мамка ему по пятихатке пару раз в неделю на спиды дает, вот и все деньги. А я что, я несовершеннолетняя… еще и не на всякую подработку берут… листовки разве что раздавать… Я даже не знал, от чего я больше был в шоке: от подробностей отношений Вики и Киры, от ужасной истории ее семьи или от того, что родители в этих семьях знали о том, что их дети принимают наркотики, но никак не пытались этому препятствовать. По сравнению с этой безнадегой моя собственная история была просто волшебной сказкой. — Неужели ты не хочешь выбраться из этого ада? Вести нормальную жизнь? Зачем тебе парень, который ни помочь, не поддержать не хочет? Вика вздохнула: — Да куда он денется. Он без меня и шагу ступить не может… На словах только такой дерзкий, а на самом деле — беспомощный, как ребенок. Мамка его мне постоянно твердит: «Как хорошо, Викуся, что ты с нами живешь, он бы без тебя совсем сторчался, а ты его хотя бы контролируешь»… Она вздернула подбородок и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Потом достала сигарету и ободряюще улыбнулась. — Спасибо, Юрочка, что выслушал. Не бери в голову. Справимся, как по-другому. Ты иди. Если будут спрашивать, то я сейчас покурю последнюю и приду, хорошо? долби мой лед и полыхни как мотылек обожгись холодным огнем Было уже шесть часов утра, когда Лютый, в очередной раз выскочив на улицу в круглосуточный, притащил за собой личность, видеть которую никто не горел желанием. Все сразу сникли и уныло сидели по углам, отмалчиваясь. Это был местный авторитет, крупный барыга, снабжавший чуть ли не весь район: жирный, бритый наголо мужик под сорок, одетый в стиле девяностых, с золотыми кольцами на пальцах-сардельках и цепью на складчатой шее. От него прямо-таки за километр несло агрессивным быдлячеством и самоуверенностью. Едва войдя, он потребовал себе вискаря со льдом и теперь заседал на кухне, по-барски развалившись в углу и громогласно комментируя все вокруг. Ему вежливо поддакивали, но не слушали. Костя отвел Лютого в сторону и вполголоса, но жестко устроил тому взбучку. Лютый вяло оправдывался: — Да я-то чего… он сам увязался… пойдем да пойдем к твоим дружкам… бля, Костян, я даже не удивлюсь, если у него ствол… Мною владело странное равнодушие. Ни страха, ни раздражения, ни скуки. Просто стоял, опершись на кухонную раковину, рассматривая барыгу в упор. Тот наконец обратил на меня внимание. — Эй ты! Пацан или девчонка, понять не могу. Я молча продолжал смотреть на него, не реагируя. Барыга прищурился, вгляделся. — На кого-то похож, говорили тебе? О, бля… на фигуриста, тоже блондинчик такой. Как его там… Плисецкий, что ли? Вот тебе на. Первый человек, который знает обо мне. Не выдержал и усмехнулся: — Я и есть Плисецкий. Знакомство вышло сумбурное и вряд ли полезное, но на меня теперь смотрели с благодарностью (за то, что весь огонь перевел на себя) и завистью (за то, что с легкой руки попал в кореша к уважаемому человеку). Барыга пригласил сесть рядом, угостил алкоголем. Приобняв за плечи, вещал что-то о своей криминальной жизни: видимо, посчитал меня стоящим с ним на одной ступени. Мне было глубоко похер, почти не слушал, просто сидел, без конца перебирая в руках брошенные на столе игральные карты. И все же в чем-то мы были схожи, несмотря на пропасть, лежавшую между нами: два одиночества, пытающиеся камнем утопить свою боль на самое глубокое дно. Наконец авторитет встал и начал собираться. — Кто со мной кататься? — неожиданно предложил он. — У меня тачка новая, вчера купил. Все деликатно молчали. А почему, собственно, нет? — Я поеду. Кроме меня, согласились еще двое пацанов. Одевшись, спустились вниз. Автомобиль был припаркован на соседней улице, пока дошли, меня начал бить озноб на начинающихся отходосах — а может, просто на холоде после теплой квартиры. Забрался на переднее сиденье «Ленд Крузера», пристегнулся. Когда мотор уже зарычал, хлопнула дверь, и на заднее сиденье третьим втиснулся Кира. — Я с вами. релиз как лед размельчен на диски раздули пятнадцать дорог на пару с близким Во мне к этому моменту было уже восемь. Девятая пошла в виде «колпака», тут же в машине. Барыга топил педаль газа в пол, на скользкой дороге заносило. Через неопределенное время выехали на МКАД и устремились в неизвестном мне направлении. Начинало светать, небо слегка розовело. Я сидел, прислонившись головой к боковому стеклу, глядя в одну точку: тело сковывала странная усталость, язык беспрестанно ощупывал горький, пересохший рот, но глаза не закрывались, будто в них вставили спички. Мимо с бешеной скоростью мелькали фонари, деревья, заснеженные поля, развязки: наверное, гнали под двести. — Такие дела, Юрочка, — барыга никак не мог заткнуться. — Главное, живи свою жизнь, плюй на других. Вот я свою жизнь сам сделал. Может, хуево вышло, неправильно — зато свою, а не чужую. Если за мной придут завтра — я готов. Ни о чем не жалею… За спиной хохотал Кира, отпуская скабрезные шутки, но я помнил слова Вики о том, что он — маленький ребенок, и становились прозрачными все его попытки казаться крутым и беспринципным мудаком. Обернувшись назад, я увидел, как он, откинувшись, забивает себе обе ноздри остатками пороха: из носа эмобоя текла кровь, и бордовые капли, смешиваясь с белым порошком, падали на кожаную обивку новенькой «Тойоты». долби мой лед но не замерзай сколько не завязывай не завязать это намерзает на твоих мозгах вечная мерзлота на жестких минусах