разрушить этот мир

yuki hayashi — hahano byouki

Джемину просыпаться не хочется, но солнечные лучи настойчиво его будят, лаская ему веки, щеки, шею, ключицы. Он нехотя приоткрывает глаза лишь затем, чтобы удостовериться, что Джено рядом, и все это — не сон. Но сном ничего не оказывается: вот он — во сне ровно дышит, ресницы его слегка подрагивают, и весь сияет. И все равно не верится, что это реальность. Не верится уже далеко не в первый раз. Хотелось бы Джемину вот так целую вечность: наблюдать за мирно посапывающим Джено, лежа с ним рядышком под одним одеялом, целовать кончики пальцев легонечко, чтобы не потревожить чересчур чуткий сон — на пальцах этих еще заметные шрамы, но уже без бинтов и пластырей. И затем вновь тихонечко рассматривать: растрепавшиеся темные пряди, родинки, звездочки. Поправлять отросшие волосы. Беззвучно молиться. Джемин надевает разбросанную по комнате одежду и выглядывает в окно, где белоснежными сугробами лежит снег. Картина слепит, и ему приходится щуриться. До крохотных слез в уголках глаз. По пути через комнату он хватает лежащий на тумбочке сверкающий серебристый браслет и еще несколько секунд рассматривает его с улыбкой, вспоминая все то, что было так давно, хотя лишь только полгода назад. К хорошему быстро привыкаешь. До ближайшего магазинчика Джемин по привычке идет через двор. Тут тоже покачиваются качели, на которых от времени уже облупливается краска. Но они все равно сияют, покрытые тонкой коркой льда — хрусталем. И почему-то совсем ненамеренно у Джемина — улыбка. Может, потому, что августовские вечера все еще горят своими закатами у него под ребрами? Снег хрустит под подошвой совсем не зимних джеминовых кроссовок, надетых наспех, чтобы успеть приготовить завтрак, пока Джено еще не проснулся. Он носом пытается поглубже зарыться в ворот куртки, потому что мороз колет и режет кожу на контрасте с теплой кроватью, одеялом и Джено под боком, прячет руки в карманы и всем телом крупно дрожит от резко наставших холодов — непривычных и неожиданных. В магазинчике Джемин покупает все необходимое, чтобы приготовить самый вкусный завтрак, сдачу оставляет милой улыбающейся старушке за кассой, которая запомнила его уже по имени, и поскорее топает домой, иногда прыгая в небольшие сугробы по бокам от расчищенной узкой дорожки. Снег липнет к обуви и пропитывается сквозь тонкую ткань летней обуви, насквозь ее промачивая. Но Джемину как-то немного все равно, потому что когда же еще? Просто вот так беззаботно. Без всяких волнений и переживаний — просто потому, что хочется. Джемину хочется любить. Хотя он с трудом понимает это чертово чувство, которое раздирает внутренности, но дарит тепло и уют. Укутывает нежностью. Защищает надежностью. Джемин никогда не понимал, откуда она — эта любовь — вообще берется. Может, из сигареты, выкуренной на двоих? Может, из заботливо наклеенных пластырей? А может, из боли пережитой на двоих? Когда Джемин возвращается в их квартирку, которая скорее крохотная комнатушка да кухонька, то обнаруживает потерянного и побледневшего Джено, растерянно смотрящего на него. Он сразу же подрывается с места и бросается в джеминовы объятия. Почти сбивает с ног, и у Джемина из рук выпадает сумка, громким шлепком разбиваясь о пол вместе с продуктами, которые катятся в стороны. Джено утыкается ему в шею и дышит сбивчиво, судорожно. Джемину кажется, что тот сейчас расплачется — впервые за все долгое время, что они знакомы. Джемину почему-то становится страшно и потому крепче прижимает к себе Ли. — Я испугался, что ты ушел. Джемин поглаживает тому волосы на макушке, успокаивает и шепчет: — Ты же знаешь, что никуда я от тебя не уйду. И он говорит абсолютную правду. Джемин бы просто не смог, как и Джено, — друг без друга стали бы они никем. Вновь потерялись бы, не видя самого обычного солнца над головой, прячась от теплых и ярких лучей, игнорируя любые добрые знамения, потому что это все становится чем-то бессмысленным. Потому что до Джемина у Джено все было просто так — будто бы он существовал. Не жил вовсе. И без него теперь, кажется, тоже все вновь станет черно-белым, прокуренным, холодным, как твердый асфальт, стены старой съемной квартиры и улицы огромного, но неживого города. И единственное, что спасало Джено от забвения — боль ударов, растекающийся в крови адреналин и ноющие еще неделями кости, синяки, все тело целиком. А Джемин его спасал, а Джено признавать это было страшно, потому что впервые за долгое время чувствовал хотя бы что-то. И это пугало больше любых драк. Но теперь — ни сломанных костей, ни синяков, ни кровоточащих ран. Единственное, чем истекает Джено, — это любовью к Джемину. Любовью такой, от которой по телу пробегаются мурашки, а затем тепло наполняет изнутри. Любовью такой, о которой пишут в глупых подростковых книжках, которую показывают в романтических фильмах, о которой мечтают школьницы лет четырнадцати отроду. Но Джено о таком даже не мечтал. «Потому что нашел что-то намного большее». — Ты меня спас. Звучит из уст Джено как-то пафосно, но это то, что у него сейчас в голове — иных слов не подобрать. Ему рядом с Джемином тепло и уютно. Вот сейчас — в этот момент, застывший посреди долгих-долгих лет, посреди крохотной квартиры, за оплату которой они еле наскребают деньги, посреди морозных январских дней и августовских душных вечеров под звездами. И в любой другой момент, который болит ему шрамами, и в любой — когда сердце бьется быстро-быстро от одного лишь джеминового присутствия рядом. Джено никогда не боялся боли, крови, синяков — даже смерти не боялся — но боится потерять то, что чувствует сейчас к Джемину. Боится в какой-то момент остаться один без теплых ладоней, которые сейчас покоятся у него на затылке, и губ, тянущихся к макушке, чтобы оставить аккуратный поцелуй. Джено чувствует себя в безопасности, как за неприступными стенами крепости, где никогда не произойдет ничего страшного или грустного: там не будет ни слез, ни печали — только одни улыбки и вечное лето. Маленький собственный мир только для двоих, который они безмолвно пообещали друг другу построить. Впервые в жизни Джемин чувствует такое неописуемое чувство спокойствия, будто бы ничего в мире, кроме них двоих, больше не существуют, потому что Джено вот прямо тут — рядышком — спокойно дышит и излучается тепло, которое проникает даже сквозь плотную куртку. Они вдвоем, все такие же потерянные и одинокие в целом мире, существуют друг для друга только затем, чтобы любить. Любить без слов, потому что в их случае все другое говорит громче всяких слов. — У нас все получилось, — Джемин говорит это не задумываясь, а Джено сначала хмыкает непонимающе и поднимает взгляд, чтобы разобрать, что же получилось. А затем ныряет обратно в прошедшие уже так давно августовские дни и улыбается, потому что: «Да, действительно, все получилось. Так, как и обещали. Как и хотели».