Поиграй для меня

«Дань, привет! Мне Паша фотки показал, которые ты ему сделал — оч крутые! Прям профессиональные! Обработка — огонь! Я подумал, вдруг ты захочешь нам с Хэттерсами замутить фотосет?) С меня тогда простава в Семнашке: D» Даня прожигает монитор своего компа вместе с этим дурацким сообщением уже последние минут десять и никак не может решить: он пиздец как не хочет этим заниматься или, наоборот, пиздец как хочет… Аргумент к первому варианту: фотосет Хэттерс — это стопроцентное пересечение с Кикиром. Аргумент ко второму варианту: да, собственно, тот же самый. Все просто и сложно одновременно. После того случая с недопоцелуем они оба нашли в себе силы, чтобы кое-как это все обсудить. Саша выбрал версию собственного пьянства и заразительности Юриного и Пашиного гейства, а Даня сделал вид, что во все это верит и вообще не то чтобы против чужих экспериментов, просто не ожидал. Было дико неловко, но с наименьшими потерями. Первое время им даже удавалось поддерживать на общих тусовках видимость какого-то общения, которому, почему-то, особенно радовался Личадеев. Но потом лето закончился, у Анисимова начался первый курс, у Дани — одиннадцатый класс, и всё общение естественным образом сошло на нет. Даня не то, чтобы совсем не вспоминал ту летнюю ночь на даче. Чужие сухие губы то и дело врывались в его подсознание нежданным флэшбэком, но это не было чем-то разрушительным, гнетущим или стрёмным. Неожиданным, немного странным и чуть-чуть колким, как колит внутри уязвимость упущенного нечто. Но все эти эмоции проходили редкими, размытыми, совсем тусклыми мазками. Где-то на периферии. На грани слышимости собственного я. Краски стали набирать силу после Нового года. В ту ночь, уже после курантов, Саша впервые ему позвонил. Почему-то раньше им ни разу не доводилось говорить по телефону, хотя до дачи они плотно общались — всё это было в сети. Но самым странным было не столько услышать голос Анисимова в собственном телефоне, сколько осознать, что именно к нему Даня мысленно возвращался вот уже несколько раз за эту ночь. Мустаев вспоминал прошлый Новый год на площади, Пашину днюху с твистером, когда они еще толком не общались, репу, на которую его позвал Личадеев. Даня думал о том, как Кикир на него смотрел в студии… Да и на ёлке у Дворцовой тоже как будто… Даня точно помнил, что ему было почему-то приятно. А еще с Сашей как-то сразу было очень легко… Мало с кем Даня чувствовал такое… Думать обо всем этом сейчас — глупо, Мустаев это понимает, как никто. Саша теперь смотрит только на свою девушку. Дане достается скользящий взгляд при встрече, сухое рукопожатие, общая на всех улыбка. А чужая девушка для Дани теперь отдельный повод для садомазохистских мыслей. Какая-то дебильная, жгучая ревность, прострелившая солнечное сплетение в тот момент, когда Даня впервые увидел их вместе на концерте в «Семнашке», с каждым новым днем концентрируется только сильнее. Мустаев сам на себя бесится, но перестать думать все равно не может. Это маразм и недоебит, который не получилось перекрыть даже демонстративным случайным перепихом. Это какой-то каприз перегруженной психики. Это наёб системы. Несмешная шутка. Этого просто не может быть.

«Привет, Юр! Конечно поснимаю, не вопрос) Ты хочешь на той же крыше на Арсенальной? Я могу попробовать снова договориться»

*** Даня договаривается насчет ключей еще до того, как ему ответит Юра, и все оставшиеся дни сомневается и психует. Сам же сет проходит весело, быстро и немного в тумане. Юра тащит на съемку двух Ань, и у них получается целый цыганский табор: шумный, цветастый и живой. Девчонки улыбаются в камеру синими губами, потому что Музыченко заставляет их напялить платья с открытыми плечами в плюс шесть. Сам скрипач рассекает по крыше в шелковой рубашке и при каждом удобном случае недвусмысленно мацает за жопу Личадеева. Тот, кстати, совсем не против — это невооруженным глазом видно по фотографиям с его довольной рожей. Анисимов тоже выглядит бодрым. Ему специально для съемок кто-то подогнал балалайку и зеленый бархатный пиджак. Даня совершенно иррационально радуется, что на съемку Кикир взял это, а не свою девушку. Он специально не наводит камеру персонально на басиста, зато после сидит и несколько часов подряд скрупулезно приближает каждый кадр, на котором есть кудрявая Санина шевелюра. И вот это уже абсолютно точно похоже на шизу, блядь! *** — Пиздец, неужели Музыченко уснул?! — охуевающе-восторженно говорит Даня, выходя на площадку между этажами общаги и придерживая дверь для Кикира. — Он же в дрова — я был уверен, что он сразу вырубится, как только до комнаты дойдет… — Не, Юра, когда сильно пьяный, спать не особо любит, — Саша ухмыляется, доставая из толстовки пачку и выбивая сигарету для себя и Дани. — Если бы его Паша не завалил — он бы дождался открытия ближайшего магаза и за пивом сто пудово поперся бы ещё, — прикуривает обоим и довольно жмурится, глядя на поднимающееся солнце. Рассвет и правда красивый — заливает мягким теплым светом стены соседних домов и верхушки ближайших деревьев, но Даня залипает не на него… У Кикира чуть вздернутый нос и острые скулы, а еще у него просто невозможно-длинные пальцы, и мягкая улыбка, и щурится он как-то по-доброму, — Ты бы видел его на Новый год в девятом классе! — Анисимов продолжает полушепотом, все также щурясь и улыбаясь. — Мы у меня дома отмечали: Юрец умудрился насинячиться еще до курантов, но спать ни в какую не хотел. Мы его за ночь раз двадцать укладывали, потому что он ни ходить, ни стоять, ни сидеть толком не мог, зато постоянно норовил открывать бутылки из-под шампанского и чокаться, — Саша хрипло посмеивается, и у Дани от этого мурашки разбегаются по спине. Они стоят совсем близко друг к другу, высунувшись из окна навстречу теплому, почти летнему утреннему ветру, и едва ощутимо касаются плечами. Город только просыпается после собственных именин. Даже отсюда, из окон Юркиного общежития, Питер кажется слегка потрепанным и нетрезвым после бессонной ночи, но каким-то умиротворенным и счастливым. Примерно то же творится внутри у Мустаева. Последние несколько часов проведенные рядом с Сашей будто плавят остатки здравого смысла. Даня уже не помнит, почему должен себя сдерживать и должен ли вообще. За эту ночь он уже столько раз специально и не очень коснулся Анисимова, что еще одно прикосновение ничего не изменит. Тем более, что его губы — они ведь так близко. Со следующей секунды Данино время начинает идти по-другому. Он много раз будет прокручивать в голове этот момент, и придет к выводу, что время сломалось. Потому что те несколько секунд, в которых его губы прижимаются к Сашиным, начнут очень скоро казаться бесконечно короткими и такими же бесконечно длинными одновременно. Их можно будет раскладывать в голове на сотые доли, пытаясь вспомнить каждую мельчайшую деталь, а иногда будет казаться, что всего этого вообще не было. Зато всё, что после, совершенно точно будет. Да еще с такой бешеной скоростью, что стрелки часов перестанут успевать. Широко распахнутые Сашины глаза, его растерянный взгляд, гром хлопнувшей двери в тишине этажей и Юрин не вовремя проснувшийся голос, зазывающий за пивом, вибрация телефона и мамины недовольные нотки, вынужденный побег домой по пустому городу и нетрезвые мысли под бой собственного сердца. Мустаев уже тогда понимает, что испугался. Опять. И правда хочет сразу написать, позвонить, сделать хоть что-то, но раз за разом спотыкается о неуместные мысли, о тот растерянный взгляд, о Сашину страницу, усеянную постами его девушки… А потом часы в Даниной голове и вовсе сходят с ума, и он уже с трудом отделяет один день от другого. «Последний звонок», подготовка к экзамену-экзамен-пьянка и так пять раз по кругу. И всё это бегом и кубарем под аккомпанемент родительских нотаций, под бесконечное волнение и страх, под ожидание результатов и напускной пофигизм. Внутри всего этого Мустаев часто хватается за телефон, но также часто не находит ни сил, ни слов. Появляется стойкое ощущение, что пора бы уже попить каких-нибудь успокоительных или хотя бы приложиться головой о какую-нибудь сильно немягкую поверхность. А еще не помешало бы прямо сейчас отрастить яйца и признаться в своих чувствах хотя бы самому себе, раз уж он не может просто взять и на всё это забить. *** — Привет! — они впервые встречаются спустя почти три недели. На той же самой крыше, где у Хэттерсов был фотосет. Смотреть здесь салют в честь «Алых парусов» — Данина идея. Он сильно заранее договаривается с батиным другом, чтобы тот снова пустил их на территорию практически заброшенных помещений «с шикарным видом». Эти квадратные метры достались владельцу почти даром. Сначала была мысль — замутить полноценные офисные помещения и рубить бабло с аренды, но что-то пошло не так с документами, и серьезных арендаторов найти не удалось, а с несерьезными неохота было заморачиваться. Даня вообще не очень внимательно всю эту историю слушает — ему главное раздобыть разрешение и заветные ключи. Где-то внутри он надеется, что точно также отмечающий выпускной Личадеев захочет смотреть салют с крыши и позовет с собой Музыченко, а Музыченко позовет остальных. — Привет! — не надо быть тонким психологом, чтобы заметить, как напрягается только что разговаривавший с Юрой Анисимов. Он, вопреки Даниным опасениям, пришел. Да еще и без своей девушки. — Саш, можно с тобой поговорить? Не дождавшись ответа, Мустаев делает шаг в сторону выхода, проходит четыре ступеньки, по коридору и оказывается в основном помещении, в котором из мебели — только старый пыльный стол, сломанная полка, сейф без дверцы и офисное кресло с обломанной спинкой. Ламп на потолке нет, собственно, как и электричества, но есть большие арочные окна, сквозь пыльное подобие штор которых упорно пробивается свет. На часах почти половина первого, но в Питере, один хер, самый разгар белых ночей, так что Дане хорошо видно нахмурившееся Сашино лицо и позу человека, который то ли злится, то ли не понимает, что должен делать. — Ты сегодня один? — Даня решает сначала прощупать почву, потому что до сих пор не слишком уверен в морально-этической стороне своих намерений. — Да, — Саша явно не планирует ему помогать, запихивает руки в передние карманы и подходит ближе к окну. — Саш… — Бля, Дань, я не думаю, что нам стоит что-то обсуждать… — он так резко разворачивается, что Мустает вздрагивает. — Почему?.. — получается обиженно, хотя Даня старается не показывать, с каким грохотом у него внутри все рушится и разваливается. — Дань, вот зачем ты меня вообще поцеловал?! — Кикир говорит это почти истерично, и единственное, что Дане хочется сделать — это выйти сейчас из этого помещения, а еще лучше — из этого здания или даже нахуй с этой планеты. Но лучшая стратегия не показать себя слабым — нападать. — Ты хочешь сказать, что я это первый начал? — предъявляет он то, что кажется ему в этот момент самым весомым. — Нет, блядь! Я! Я это начал! — вот сейчас Анисимов и правда истерит. — Но ты меня тогда оттолкнул! Тебе это было не нужно! Это никому было не нужно! Сука!.. — он начинает ходить по комнате, оставляя на пыльном полу смазанные следы. — Ты мне тогда дал понять, что тебя это не интересует… Мы оба сделали вид, что ничего не было. Что это все херня, и никому это нахуй не упало… А потом… — Саша вдруг останавливается, и Даня поднимает глаза от его ног к лицу. — Спустя целый ёбаный год. Год, блядь! Ты берешь и целуешь меня?! По-пьяни! А потом сваливаешь. Опять! — не дав себе возразить, Анисимов снова начинает двигаться. — Да, я знаю, у тебя выпускные экзамены и всё такое… Но тебе это ничего не стоит, а я потом с ума схожу! Я даже с девушкой расстался, потому что не мог перестать о тебе думать! — от этих слов Мустаева будто молнией прошибает. — Я чуть сессию не завалил, потому что тупо не мог сосредоточиться! А еще я теперь не представляю, как мы сделаем вид, что ничего не было. Блядь, давай ты меня просто с крыши скинешь и всё, мы закончим на этом, а? — с этими словами Кикир отходит в дальний угол, взглядом утыкаясь в белую стену. Кажется, он сейчас вывалил всё, о чем реально парился последние дни, а может даже месяцы. Дане больно об этом думать и, в то же время, радостно. Больно от того, что столько времени и нервов они оба потратили зря. А радостно… Да от того, что нет на самом деле никакой проблемы. Дане просто нужно было время, а Саша, оказывается, вполне мог его ему дать. — Саш, подойди сюда… — вкрадчиво просит Мустаев, ощущая, как губы расползаются в улыбке. — Зачем? Чтобы ты сказал, что поцеловал меня из жалости? Или что это было ошибкой, и ты вообще пьяный был? — он спрашивает надтреснутым голосом, так и не поворачиваясь от стены. — Или что это Паша с Юрой тебя заразили, и ты тоже решил поэкспериментировать? — Саш, подойди, пожалуйста, сюда… — Даня просит ещё раз, уже серьезно, и сам делает несколько шагов. — Я тебя поцеловал, потому что мне пиздец как этого хотелось. Не только тогда, а вообще. Кикир поворачивается медленно. Лицо его всё еще хмурится, и это сомнение во взгляде — дополнительный толчок. Мустаев быстро шагает вплотную и, притягивая за шею, целует искусанные губы. И это очень сильно. Выбивает воздух, но совсем не страшно. Просто как будто внутри тебя фейерверк. — Блядь! — Кикир вздрагивает от первого хлопка, и Даня видит его улыбающееся лицо, озаренное красным всполохом. — Блядь! — рефлекторно повторяет на вторую вспышку салюта, продолжая улыбаться, и притягивает Даню к себе, чтобы снова поцеловать. Именно этот фейерверк Даня сейчас чувствует внутри: яркий и мощный. Он позволяет чувствовать себя и мир вокруг. Он заставляет голову кружиться, а сердце — сжиматься от радости.