Лазурь

Когда Киара просыпается, единственное, что она ощущает — это гнев, который разрывает внутренности. В краткий миг пробуждения королева различает у изголовья кровати размытый силуэт Эмили. Леди Правосудия выкручивает сухими пальцами-веточками махровое полотенце, пронзительно пахнущее тропическими дождями, в серебряный таз, воды которого алеют бурыми разводами. Внезапно постаревшее лицо Эмили изуродовано волнениями и болями, которые сжимают не плоть, а эмоции. Между серыми узкими глазами, обесцвеченными усталостью, дрожит голубая венка. Советница Правосудия впервые кажется живой, увлеченной и сосредоточенной на чем-то, что разительно и великолепно далеко от пыльных судебных заседаний, в которых она растворилась. Эмили светится изнутри, пока руководит служками и фрейлинами, и хриплый монотонный голос вспыхивает зловещей силой, пока озвучивает распоряжения. Комната кружится в языческой, демонической пляске под звучание мраморной двери, громко хлопающей, когда прислуга, путаясь в ногах, бежит выполнять приказ. Крик и ругань, — в ослепительностям сияние витражей нервно курит Ллойд, смахивая пепел зловонного благовония на бархатный ковер, в зловещих зубастых тенях у колон беспокойно прячется Марк, и голоса мужчин смешиваются в какофонический дуэт, — отяжеляют воздух, пахнущий железными слезами. Киара вскидывает ладонь, — с какой-то глупой, отчаянной нежностью желая убрать с одухотворенного лица Эмили пшеничную прядь жёстких волос, выпавшую из идеальной прически, — и замечает, как между паутинками кожи проступают ртутные капли. Она потеет кровью. Животный ужас в момент отключает сознание. Рассудок заволакивает приятная, спокойная тьма, сквозь которую щебечут восточные соловьи и тихо, неясно, успокаивающе что-то шепчет Марк. Забытие прохладно и уютно, и ощущается, как дом, где принц Эллиот не похоронен в бриллиантовой гробнице; где бойкая портная продолжает шить платья и не стремится захватить власть; где нет никаких дворцовых интриг, надоедливых фрейлин и неуёмных слуг. Может быть, в прекрасной, невозможной вселенной есть Эмили, — Киара не против, — или Марк. Она сама не знает, кто лучше. Сердце одинаково тревожно бьется, чье бы имя не разбивалось неловкими шажками языка между десен. Внезапно, в тело врывается ярость и дугой выгибает позвонок. Крик, застрявший в легких подавленной нуждой, давит на грудь, разрывает солнечное сплетение и пускает ядовитые, отравленные корни между кишок. Гнев, который невозможно сдерживать, заставляет сжимать ладони в кулаки и ногтями впиваться в запястья. Голова болит и пульсирует, пропуская сквозь себя невозможное, невероятное раздражение, причина которого никогда не закончится и не угаснет. Шум, шум, барабанный плеск крови в ушах, сердцебиение, — быстро, быстро, быстрее...! — безумный ритм которого пробивает в ребрах брешь. Тошнотворное послевкусие, занявшее горло, ядовитой массой заполняет рот. Глаза пекут прикосновениями зыбучих пустынных ветров, переполнившись кровью. Так ощущается война, пытающаяся сломать сосуд, в который оказалась заключена, чтобы разлиться рубиновыми реками. Алая вода унесет жизнь и младых, и старых; бойня не различает святых и греховных — она забирает всех. Если Киара умрет, чародейство сражений вырвется отравленными туманными в мир и накроет государство, от которого останется пепелище. Боль уходит неожиданно; так, как и пришла, и королева погружается в неспокойный, поверхностный сон, в изумрудных мечтаниях которого она путешествует на Восток. Она думает о тканях, шелках и эскизах, и медленно опускается в ладони Морфей. Сознание возвращается, когда последний закатный луч проигрывает бой ночи. Киара открывает глаза и лениво, неспешно обводит будуар. Комната могла бы оказаться пуста, — это был бы приятный сюрприз, —но королева встречает омерзительное лицо Санти, сидящей на кровати. Дряхлая и бледная, как старая меховая накидка, фрейлина широко улыбается и молитвенно хлопает в ладони. — Госпожа! Вы очнулись! Невероятно! Богиня благословила дворец! Я так рада, — отвратительный запах тяжелых мускатных духов забивается в нос и пока Санти говорит, Киара выворачивается под простынями, свешивается с кровати и тошнит на пол. — Ох... Я позову служку. — Позови, — устало откидывается на подушки королева. Тело кажется непосильно тяжелой ношей. Движения пульсируют мышцами и дыхание заставляет кряхтеть от боли, но Киара выжила, и победная улыбка расползается губами. — Я разрешаю. Умиротворено, спокойно вздохнув, проверяя, насколько глубокий вдох не приносит судорог агонии, королева прикрывает глаза. Доселе незнакомое чувство облегчения нежными прикосновениями ложится на ладонь, обрисовывает теплыми пальцами бурые полумесяцы ссадин, замирает на запястье, недолго, небрежно считая сдвоенный пульс, и наконец сплетает руки. — Я знаю, что ты пришла в себя, Кьяра, — тихо звучит голос, что прячется в тенях. Мягкий мужской баритон сладок, как плод райского дерева. — Санти подняла дворец на уши, неся благую весть. — Дверь не хлопала. Как ты вошел? — интересуется девушка. Она нехотя поднимает веки и следит за комнатой сквозь полуопущенные реснички; за свечами, горящими на подоконниках, за бесконечными скляночками с лекарствами, занявшими туалетный стол, и за Марко, на коленях стоящих у изголовья кровати. Он в красивой, шелковой рубахе, что переливается от рассветных лучей и до закатной ночи. Киара сшила такую для почившего короля. Она не считает себя неправой в подозрении, что Советник Тайн носит не такую же, а конкретно ту самую, украденную из царской гардеробной; украденную так же, как и волшебное кольцо, которое определяет, отравлена ли еда. — Чародейство, — усмехается Марк. — Я путешествую в тенях; бегаю за тобой, словно преданный пес, и наслаждаюсь, что ты меня не замечаешь, — заметив алеющий румянец, заполняющие бледные, впавшие щеки, мужчина добавляет: — Шучу. У меня полно более важных дел, — снова пауза, и тишина становится зловещей и испытывающей. Марк тщательно осматривает витраж, изображающий падение Божеств, попытавшихся бросить вызов Богине. — Шучу. Во вселенной нет ничего важнее тебя. — Чародейство... — тянет Киара, словно эхо. Она затрудняется думать и мыслить, слова нелепо вяжутся в неразборчивый текст. — Я никогда не интересовалась, как работает совет... Расскажи мне. — Шестьсот лет назад... — начинает Советник Тайн. Он отнимает прикосновение, распуская рукопожатие, и взмахивает ладонью, выпуская промеж пальцев мелкие, блеклые искорки. — Шесть столетий назад, когда магия была велика, король Люцерн, наделенный невероятной мощью, перед смертью разделил себя на четыре волшебных осколка: чародейство теней, магия войн, волшебство празднеств и заклинания правосудия. Старый король боялся, что наследник не справится с правлением, и потому разделил особые, невероятные чары между четырьмя верными соратниками. Так был создан совет, помогающий царствованию государя и процветанию королевства. Магия иссыхала и превращалась в пепел, но волшебные осколки оставались сильны через века. Они передавались, как титул или наследие. Чаще всего, Советник брал себе несколько учеников, и выбирал достойнейшего, когда приходило время. — Чаще всего? Я слышала, что ты не дождался, когда время придет, и убил Госпожу Тайн, которая воспитала тебя, — сдержанно улыбается Киара. Она кутается в простынь и садится, опираясь на подушки. Комната кружится, как юла. — Я хочу узнать больше о силах, заключённых в чародействах. — Любопытство — опасный порок, принцесса, — оговаривает Марк и внезапно, стремительно мрачнеет. Каменная маска затягивает подвижное лицо. Какая-то древняя, соленная печаль заползает в холодные, колючие предложения. Киара неуютно ежится. Она знает, почему Советник Тайн перепутал титул, и отчаянно, исключительно сильно не хочет думать, почему Марк думает о Элеонор, пока считает живой, сбивающийся пульс. Между мыслей заползает насмешливый голос Разрухи: «Да потому что он и был тем, кто задрал Элеонор, как барашка. Доказывал так верность будущему королевичу, идиот! Он неделями сидел в подземелье... Принцесса каждый час награждалась новыми порезами. Как только звон крови о серебряное ведро прекращался, Марк вставал и проверял пульс. Пока сердце билось, пытка продолжалась. Десять дней, восемнадцать часов и тринадцать минут! Ох, прости, дорогая, я тебя напугала? Не беспокойся, я не буду мешать. Скоро война растворит меня окончательно, переварит и выплюнет, и тогда старая старушка не будет доставать тебя». — Ты меня слушаешь? — щелкает пальцами перед туманными зелёными глазами Марк. Киара вздрагивает и кивает. Она напугана. — Еще раз и помедленнее, специально для портняжки: Эмили абсолютно точно и верно знает, когда человек врет, Ллойд не способен испытывать иных эмоций, как эйфория и радость, что ужасно, потому что когда король умер, он смеялся трое суток напролет. Разруха пробуждала в людях низменную, первобытную агрессивность. Думаю, теперь и ты тоже так можешь. Прикажи Санти что-нибудь, когда она вернется. Не знаю как, но ты почувствуешь верный способ. Я, покорный слуга королевской династии, могу прятаться в тенях и перемещаться через мрак. Так я узнаю секретики и тайны. Значит, Марк видит куда больше, чем следует. Киара бы залилась румянами, если бы не ощущала проклятый шепот старухи промеж висков. Разруха веселая и забавная, но слушать престарелый лепет... Нет, увольте. Должен же быть способ ускорить процесс «переваривания». Будуар вновь наполняется отвратительными мускатными ароматами. Мраморные двери пропускают Санти и двух служек. Прислуга бросается вытирать пол, а фрейлина усаживается в кресло и, игнорируя Марко так старательно, как только может, заводит разговор: — Как вы себя чувствуете, королева? Я так надеюсь, что вы не поседели! Было бы ужасно отыскать в ваших прекрасных рыжих волосах серебряную паутинку! — заливается синичкой блеклая, бесцветная женщина. Она размахивает тонкими, как спички, руками, волнительно заикаясь. — Бедная, несчастная королева! Сначала умирает муж, а потом и она сама чуть не отдает себя во власть Богини! Дурная, гадкая Разруха! Киара встречается глазами с Марко. Одними губами она произносит длинную, гневную речь; он незаметно улыбается в ворот рубахи и медленно, согласно кивает. Время понять, как использовать чародейство войн; как пробуждать инстинкт убивать, надежно спрятанный за напускной, наученной моральностью. Нужно лишь отыскать осечку, трещинку, через которую сражение войдет в тело и заставит кровь закипеть. Да, именно так. Магия лениво расползается по помещению, с шипением змей обминая ареал таинственности, окружающий Марко тенями и туманными, и заползает Санти на колени. Ядовитая, опасная сила заползает под напудренную, алебастровую плоть, и растекается венами и артериями. Чародейство ищет: проверяет сердце, но оно пусто, обыскивает таз и ничего не находит, касается рук и попадает впросак. Злясь, волшебство поднимается наверх и победно взвизгивает — третий шейный позвонок расшатан и рассечен посередине глубокой трещиной. Ненависть устремляется в щель и заполняет, переполняет, разрывает... Если человек носит гнев в шее, он чувствует, что достоин, заслуживает лучшей жизни; он завистлив и полнится ревностью, жадностью до чужих удач. Под простынями Киара чувствует, как Марк, одобряя и наставляя, сжимает её холодную ладонь. Санти поднимается с кресла и хватает со шкафчика кинжал с рубиновой рукояткой. Голубые, как два айсберга, глаза вспыхивают злостью, с какой смотрят вслед уходящему солнцу в темнеющей опасностями сумеречной лесной чаще. Тело, худое и бесхребетное, безвольно затянутое в узкий траурный корсет, приобретает зловещие, острые очертания. Пронзительно зарычав, Санти бросается, выставив вперед лезвие ножа, на кровать. Фрейлина, задыхающаяся в громкий, омерзительных оскорблениях, кромсает простыни и судорожно путается в ногах, пытаясь забраться на постель. Киара испуганно прижимается к изголовью лежбища, подтягивая колени к груди. Служки, побросав метлы и ведра, хватают Санти за плечи и пытаются оттащить, но женщина, полная невероятной силой, раскидывает служанок, как деревянных шахматных фигур. Марк весело хохочет. — Как это остановить? — шипит королева, скатываясь с постели на мраморный пол. Вовремя — Санти, победоносно крича, бросается вперед, и нож вонзается в дубовый скелет кровати. Лезвие застревает в древесной ловушке. — Она прикончит меня, как это остановить? Раздается оглушительный выстрел и пороховое облако заполняет помещение. Звон заполняет слух. Когда дым исчезает через открытое витражное окно, а колокола стихают, Киара высовывается из-под кровати. Марк, зажимающий ладонью левое ухо, подает руку и помогает встать. Если бы не мужская поддержка, королева упала бы навзничь. Организм еще слаб, и не выдерживает обыкновенных нагрузок. Посреди распахнутых мраморных дверей стоит Эмили. Она, одетая в чистое простое серое платье, поверх которого блестит тонкая серебряная кольчуга, с колосьями пшеничных волос, собранных в аккуратный пучок, напоминает греческое божество. Леди Правосудия прячет пистолет в ворот кожаных сапог и неодобрительно осматривает будуар. Труп Санти, занимающий уродливой, разорванной массой кровать, дымит голубой кровью. Почившая фрейлина — истинная аристократка, но война не знает отличий между бедными и богатыми: черное облако вырывается из-под ног напуганной, дрожащей королевны и накрывает собой тело. Спустя миг постель оказывается чиста и пуста. Разруха в глубинах сознания пронзительно смеется, пока не замолкает. Киара почему-то знает, что навсегда. — Я смотрю, ты уже испробовала свои чары, дорогая, — едко замечает Эмили. Она разворачивается на пятках и закрывает за собой двери. — Дай угадаю — это была идея Марко? Киара кивает, как нашкодивший ребенок, и смущённо прячет взгляд. — Позвольте леди побыть немного наедине, Советник Тайн, — требовательно произносит госпожа Правосудия. Марк вежливо кланяется и помогает Киа сесть перед тем, как растворится в тени колон. Он, может быть, и уходит, но тяжелый взгляд из сумерек, подмечающий детали, остается. Когда комната становится пуста, настолько, насколько только может, — служки заканчивают вытирать пол и суетливо выходят, — Эмили нетерпеливо кидается к кровати и сгребает королевну в объятия. Сухое поцелуй ложится на рыжие волосы. Холодные, шершавые ладони путешествует по шелковой ткани пеньюара, не веря в реальность прикосновений. — Я думала, что ты умрешь... Мне было так, — серый голос вспыхивает розами, — страшно остаться снова одной. Неловкая, неуместная дружба-сорняк обращается на удивительное, прекрасное растение. Эмили была первой, кого Киара обшивала; именно на скучных, однотипных шерстяных серых платьях портная набивала руку. Эмили была первой, кто спонсировал экспедицию на Восток; именно так Киара вырвалась в люди из грязной вонючей черни, живущей на хлопковой плантации. Эмили была первой, кого Киара встретила в дворцовых коридорах, когда Эллиот умер; именно так удалось избежать раскрытия преступления, сделавшего из портняжки королевну. Эмили была первой, кто научил ценить себя; кто протянул ладонь и предложил помощь; кто рассказал о том, как несправедлив мир, где голубая кровь правит алой из-за древней традиции, которая давно должна была почить. Эмили была первой; и Киара была первой для Эмили; первой и единственной, кому высокая, высушенная годами ученичества девушка подарила любовь и нежность — девушка, которая встретила напуганную девчонку на хлопковой плантации, прячущаяся от бед и горечи, и от царской инспекции, нагрянувшей внезапно. Пока Эмили пробиралась сквозь заросли, она порвала новенькую судейскую мантию, и бойкий ребенок, Киара, в миг залатала плащ аккуратными стежками; так зародилась дружба, разделенная десятью годами жизни, и она могла закончиться, завершиться и оборваться из-за нелепой чреды событий. Киара понимает, что плачет. Она крепко обнимает Эмили в ответ. — Я никогда не оставлю тебя одну, — тихо всхлипывает королева. — Это было бы предательство..! Без тебя — я никто, и я... обязана тебе за то, что у меня было, есть и будет. Это не рыдания, это смех; отрываясь на миг от плеча Эмили, Киара различает в мрачных тенях холодный внимательный взгляд серых глаз и удовлетворенно, кровожадно улыбается.