///
Это снова прошлое; только не третий, а пятый день выздоровления. Душа почти не болит, но запястья, увенчанные синяками, и расцарапанные бедра раздражающе напоминают, что Киара никогда не будет свободна от агонии собственных решений и удушающих последствий. Девушка лежит на роскошной, широкой кровати, свесившись головой с края, и думает о том, возможно ли осветить будуар так, чтобы даже в самый тёмный предрассветный час ни одна тень не могла пробраться в помещение? Сколько свечей понадобится, чтобы вернуть себе саму себя? Зачем быть королевой, если собственный советник берет тебя силой, как крайнюю служку, уже вторую ночь подряд? — Ты опять грустна, — отрывается от сумеречной колонны фигура. Марк одет... Да неважно! Киара давно не интересуется нарядами; любовь к тканям сменяется ненавистью к тому, что иглой нельзя убить. — Зря... У меня для тебя подарок. Помнишь тот эскиз, который висел у тебя в мастерской? — Да, — равнодушно кидает королева. Она уже знает, что лежит в свертке, который Советник Тайн держит в ладонях. Киара не желает красивое платье; она хочет власти, которое не принесет дорогая одежда. — Оно красиво бы смотрелось на коронации. «Нет, оно смотрелось бы ужасно», — кричит между внутренностей ненависть. Королева смотрит на гадкий подарок и понимает, что готова разрыдаться. Киара мечтает о двух вещах: быть у власти и когда-нибудь надеть платье, которое придумала однажды, играясь с хлопковыми подушечками, которые приносил в поселение жаркий восточный ветер. Оба желания, ставшими явью, Марк портит тем, что существует невидимой, слепой угрозой. Как можно было думать, что если он убил, — убил ли вообще..? — Морен, то достоин доверия? Он же состоит из лжи и даже ночью никогда не перестаёт притворятся. Марко должен умереть, но как убить того, кто в любой миг может испарится в тенях? Гнев закипает, как и масла в хрустальных скляночках, стоящих на столиках; Киара еще плохо сдерживает чародейство войн и оно выходит из сжатых кулаков, гуляет по помещению чернящими туманами, касаясь жидкостей и стекол. Инстинкт самосохранения лопается, как и зеркало в высокой золотой рамке. — Скажи мне только одну вещь, Марк. Это Элеонор попросила тебя... упростить процесс восхождения на престол? Эллиот мешал Элеонор стать той, кому завидовала бы сама Богиня... Принцесса Совершенства... Ей бы пошло белоснежное платье больше, — выплёвывает королева. Она скатывается с кровати и быстрее, чем Советник успевает осмыслить сказанное, хватает с мраморных плит длинный острый зеркальный осколок. — Скажи мне, Марк, мертва ли Элеонор по-настоящему? Может быть, вероятность того, что она жива, и откладывает момент коронации? — Я могу сделать вид, что ничего не слышал. Списать временное помешательство на то, что ты путаешь собственные мысли со словами Разрухи, — спокойно произносит Советник Тайн. Он нервными движениями ослабляет галстук. — Если ты извинишься, Кьяра. — Меня зовут Киара! К-и-а-р-а! — взвизгивает королева. Она бросается вперед и с каждым движением черная магия плотнее обхватывает девичье тело, придавая решительность. Внезапная правда осеняет. — И ты никогда не собирался посадить на трон меня! Это свадьба, отравление... Ты бы убил меня и вывел Элеонор из теней в столь темный для государства час. Её бы посчитали Святой! Возвратившейся из мертвых, спасительницей королевства...! Ткань платья отравлена, Марк. Я знаю, как пахнет цианид, поверь мне. Скажи, я разгадала тебя? — Ты только сошла с ума, — говорит Советник Тайн и это бездарные последние слова. Зеркальный осколок, подхваченный чародействами войн, вырывается из ладони Киары, и на невероятной скорости вонзается Марко в глаз. Аквамарин крови брызгает топазовыми каплями. — И ничего больше. Предсмертный допрос провести не удается — волшебство сражений в миг съедает тело, из которого вырывается голубой дым. Королева ловит тяжелый синий сгусток рукой и запихивает в рот. Сумрак на вкус, как сладкая вата. Когда чародейство теней успокаивается и готово служить, Киара прыгает через сотни пространств в небольшой особняк, спрятанный глубоко в лесной чаще. Если честно, по россказням, гулявшим дворцовыми стенами, Элеонор должна была быть несколько красивее. Хотя, возможно, прекрасное лицо испортила смерть.///
Подземелье — это дурацкий прямой коридор, и Киара уверена, что давно бы увидела помост, на котором хранится корона, если бы не высокая серая фигура, загораживающая приход. — Проваливай, — вырывает из горла хрип. Киара исчезает в тени подземелья и появляется уже за натянутой, как струна, спиной Эмили. — Уйди с дороги. — Или что? Ты убьешь и меня тоже? Что потом? Ты останешься одна, ненавидеть себя и мир. — Мне нужна корона, Эмили. Я не прошу ничего, что ты бы не могла мне дать. Если ты коронуешь меня... мы могли бы править вместе. — Ты предложила то же самое Марко? И что он ответил? — сухо смеется Госпожа Правосудия, разворачиваясь на каблуках. Портная и судья стоят лицом к лицу с собственными смертями; одна горит болотными огнями, другая — морозит острой ледяной метелью. Еще одно перемещение в тенях. Острый рубиновый кинжал вырывается из сумерек факельных огней и замирает у груди Эмили. — Как ты думаешь? — спрашивает Киара. — Тебя Разруха надоумила? Ты всегда так легко поддавалась дурному влиянию, Киара, — не дрогнув ни единой мышцей, Эмили наклоняется и достает из голенища серебряных сапог пистолет. Резная мраморная ручка удобно ложится в ладонь, спрятанную за нитями кольчуги. Дуло, выплавленное из лазури, уверенно смотрит вперед. — Ты думаешь, что я не знаю, что ты сделала, чтобы попасть во дворец? Скажи мне, Киара. Ты убила короля? — Нет. Серый взгляд Эмили вспыхивает красными бумажными фонариками. Щелкает затвор оружия и тонкий палец, дрожа, нажимает на курок. — Ты лжешь. Суд объявляет теб... Кинжал рассекает звенья кольчуги, как горячий нож — масло. Лезвие входит глубоко, до самой рукоятки, а когда замирает, Киара прокручивает ладонь несколько раз. Голубая кровь озаряет серое платье искрящимися кобальтовыми каплями. Первое и последнее украшение, которое Эмили когда-нибудь носить. — Суд распущен, — задыхается королева. Госпожа Правосудия не успевает упасть на колени; только пистолет пикирует на каменный пол подземелья, а когда черное чародейство войн окутывает сухое, тщедушное тело, падать оказывается уже нечему. Киара ждет, пока магия Правосудия, — серая и скучная, — уляжется внутри и смотрится в мутное отражение отполированного кинжального лезвия. — Соври мне, — улыбается она рыжеволосой девушке. — Ты знаешь, кто убил бедняжку леди Правосудия? — Нет, — поджимает пухлые губки рыжеволосая девушка и зеленый взгляд в отражение вспыхивает алыми молниями. — Хорошо. Магия работает. Теперь же, — Киара срывается в одержимый хохот, хотя хочет плакать: волшебство празднеств заглушает печали и горечи. Она показывает язык самой себе и понижает голос до холодной, бесчувственной речи. Так говорила Эмили, сухо и без чувств, сжигая деревни и заказывая блинчики с одинаковой эмоциональной вовлечённостью. — Суд приговаривает тебя к смерти. Скрестив из пальцев пистолет, королева прикладывает конструкцию к груди, и стреляет, заливаясь смешками.///
Корона находится на расстояние вытянутой руки, спрятанная за толстыми хрустальными стеклами. Битый звон осколками заполняет подземелье. Киара коронует себя сама. Волшебный бриллиант наливается красной кровью. Голубая магия, заключённая в короне, сдается перед напором четырех чародейств.///
— Да здравствует императрица Циара!