Агрессивно зависимый

      С каждой новой раскрытой для общественности деталью о боях — общественность вскипала сильнее. Люди буквально бунтовали, если власти даже просто выдвигали предположение о необходимости заключать участников и зрителей под стражу на какой-то большой срок. На улицах не было прохода от граждан с плакатами, на которых можно было прочесть надписи вроде «мой папа не преступник», «плата свободой за слепоту закона», «если каждый второй преступник — проблема не в людях». Происходили забастовки, да и без них работа многих предприятий затормозила из-за большого количества работников, которые либо были задержаны на боях, либо имели сложности с тем, чтобы просто добраться на работу из-за беспокойств на улице.       Под давлением народа профессиональные герои выступили с речью о том, что согласны с необходимостью пересмотреть подход к боям. Не как к явлению — несомненно, это ужасно и неправильно — но больше разобраться в психологии жертв азарта и просто жертв. Радикальность закона сыграла против народа, против его безопасности, в итоге породила больше жертв, чем могло бы быть. Радикальность закона поддержала бои своим существованием. Люди, которые живут в страхе, которые не ищут спасения у справедливости, установленной законом, больше шансов утонуть и опуститься ниже на дно. А те, кто спасения и не ждет, только разогреют свой азарт суровостью запрета. Признали, что суровыми стальными методами только спутали себе же следы, ведь теперь в куче разбирательств с огромной толпой людей будет сложно выбраться на действительно важный путь и пробираться к голове организации.       Зрителей начали отпускать из мест заключения, сначала тех, у кого семья и важные рабочие должности. Каждый был обязан к общественным работам и штрафам, но свободу у них в итоге не отняли. Участников держали, выслушивая историю каждого и по требованию общества транслируя в СМИ. Из-за гигантского количества показаний, сбивчивости и отрывочности, общая картина складывалась медленно и нечетко. Находились и те, кто посещал бои, повинуясь своей слепой жажде азарта и крови, кто даже особо не шли на контакт с полицией. Находились действительно грязные люди, которых можно было бы назвать плохими, которые и до боев были осуждены, которые подходили под категорию тех, кого изначально и хотели клеймить преступниками, но под эту гребенку до подробных разбирательств и общественных волнений попали все. Многие прямо и признались, что просто не видели смысла переставать посещать бои, так как уже запятнаны, и если они уже считаются нарушителями, то носить в себе это молча казалось уже сложнее, чем хотя бы себе компенсировать это клеймо продолжением «незаконной» деятельности и получением от нее хоть какого-то удовольствия и азарта, а не просто чувствовать давления из-за страха.       Студентов геройских академий опрашивали в первую очередь, их же первыми и отпускали, конечно, под присмотр учителей и опекунов. Действие затянулось очень надолго, что еще раз продемонстрировало, какое огромное количество людей попало под раздачу, что даже просто выглядело неправильно и несправедливо. В процессе в качестве поддержки общественного бунта приходили с признаниями новые зрители и даже участники.       Полиция пообещала, что весь напор с простых людей перенесет на поиск организаторов. К ним находилось очень мало зацепок, но с помощью дилеров и других работников, найденных среди задержанных, можно было надеяться на след. Из властей вытянули публичное заявление, что преследование избежавших задержания обычных жертв (зрителей и вынужденных и не совершавших никаких иных преступлений участников) боев прекратится, и максимум, что светит тем, за кем вскроется прошлая причастность к боям — штраф (в зависимости от степени содействия).       Имя Кацуки Бакуго так и не было обнародовано, раскрытие местоположения арены полностью повесили на покойного Риккибу, Кацуки же обязали к принудительным сеансам у психотерапевта, а также общественные работы. Его не стали хвалить, однако кратко поблагодарили за содействие и приказали больше никогда не прибегать к подобной самодеятельности, иначе возможности и дальше учиться на профессионального героя у него никогда не будет.       Каминари Денки так же остался неизвестным по просьбе Юэй, к нему применены те же меры. Также он еще какое-то время обязан был находиться в заключении, точнее, под опекой правоохранительных органов. В момент его пребывания в камере временного заключения, на его дом было совершено нападение в виде поджога. Что, по мнению полиции, было глупостью, ведь появились новые улики для поиска верхушки боев, которые наверняка стояли за этим, и поэтому тиски простых посетителей боев ослабились еще пуще. Пострадавших, к счастью, не оказалось, но стало понятно, что на Каминари точат зуб его «начальники» (и еще очевиднее, когда несколько поджогов произошло в домах тех, кто пришел с признаниями и показаниями о прошлом сотрудничестве с боями во времена общественных волнений), а потому Денки и все его приближенные люди, то есть, одноклассники (чтобы сократить риски), вынуждены были перебраться в охраняемое общежитие.       Студенты класса А были осведомлены о действиях своих одноклассников, Каминари и Бакуго, так как принятые к ним меры так или иначе все равно не остались бы незамеченными. Очевиднее всех эта информация ударила по Момо Яойорозу, но она отказалась комментировать свою реакцию, отмахиваясь просто неприятной неожиданностью и переживаниями. Имя Эйджиро Киришимы не прозвучало ни разу, хотя Шота Айзава заметно пристальнее начал за ним присматривать.       Новые имена всплывали все реже и затем перестали появляться вовсе. Как и ожидалось, следы были слишком спутаны массовостью, так что те, кто отмолчался и затаился во время бури, избежали поимки и теперь на них укажет только если случайность. К тому же, как и было обещано, поиски подобных обычных личностей прекратились, чтобы больше сил направить на зародыш проблемы и избавить общественность от необходимости бороться с столь деструктивным страхом перед суровостью закона. Единственное, о чем полиция еще беседовала с Кацуки и Денки — о слухах, что целью боев было привлечь двух студентов геройских академий одновременно, и что некоторые зрители говорили об «особенных гостях» в ту ночь. Однако показания расходились, как Бакуго смог понять, из-за сумбурности, паники и смены цвета его волос, далеко не все, кто говорил об этом, могли уверенно сказать, что знают участников той ночи как студентов-героев. По большей части для зрителей участники были просто безликими, акцент на личности делали именно организаторы. Но из-за уже сделанных заявлений, из-за проделанной работы с бушующим обществом и по просьбе руководства Юэй, пообещали к ребятам больше не возвращаться и не копать под них и их друзей (ведь для общего дела это уже бесполезно) — только если вдруг у них возможно будет узнать информацию, напрямую помогающую продвинуться в поиске главных шишек, а не ради удушения несчастных жертв.       Общество со временем успокаивалось, жизнь возвращалось в прежнее русло, хотя бои, несомненно, стали чем-то переломным и почти что исторически важным по ощущениям. Разговоры про них не умолкали, проводились бесконечные любительские и профессиональные анализы, это явление стало нарицательным.       — Когда я был среди толпы, мне казалось, что абсолютно каждый, кто там находится, грязный вонючий мерзавец, — сказал Кацуки, тыльной стороной ладони вытирая пот со лба и оперевшись на граблю. — А оказывается, там было столько совершенно обычных людей. Я мечтал плюнуть каждому в лицо, а как увидел многих, так аж неловко стало, вполне себе нормальные, не так уж и провоцируют плюнуть. Хотя я бы все равно плюнул.       Эйджиро усмехнулся:       — Нас все вокруг убеждало, что весь мир против нас и что мы одни. Мы ведь в это искренне верили. Да и толпа, ослепленная азартом и адреналином, очень плохо поддается контролю, все сливается. Мы тоже для окружающих выглядели как животные, даже если просто стояли в стороне от арены.       — Ты принял таблетку сегодня?       — Закончились. Но ведь последний образец, что тебе выдали, финальный, да? Я уже хорошо себя чувствую, думаю, мне и не надо, оставь себе.       Едва Эйджиро успел договорить, как его заткнули горячие губы и как-то слишком грубо пробирающийся в рот язык. Киришима растерялся и лишь спустя секунд пять смог сориентироваться и легко оттолкнуть Бакуго, чтобы одарить его ошеломленным взгядом. Не то чтобы ему не понравилось, но так-то они в процессе общественных работ, и если их заметят за подобным действом, вряд ли уже получится оправдать желание Киришимы присоединиться к работам тем, что он просто хочет помочь и поддержать друга. Его выгонят взашей, потому что он как раз будет считаться отвлекающим, причем настолько непотребно.       — Не подавись только, — сказал Кацуки.       — Э? — и только сейчас Эйджиро почувствовал что-то у себя под языком. — Ты дурак? Мог в руки отдать, если так уж принципиально, чтобы я все равно принял, — и раскусил таблетку.       Кацуки лишь самодовольно ухмыльнулся, продолжая рыхлить землю граблями как ни в чем ни бывало:       — Курс надо пропить до конца. Мне все равно выдают в два раза больше, чем необходимо.       Про наркотики у Кацуки был отдельный разговор с врачами и полицией. Они чертовски сильно усугубили его ситуацию. И если бы никто не вступился за Бакуго, если бы он не оказался для полиции тем самым спасительным, пусть и нелегальным, шпионом, который стал ключом к прекращению боев, который остался один перед лицом столь большой ответственности и опасности, он бы не отделался так просто. И потому у Эйджиро каждый раз, когда он получал лекарства, кружилась голова и подкашивались ноги, ведь если кто-то обнаружит, что Кацуки ворует таблетки от последствий запрещенного вещества для кого-то, это точно привело бы к концу света.       Некоторые тайны им придется тащить на себе вечно.       Эйджиро было слишком тяжело и он еще не раз думал о том, чтобы признаться во всем, но чем больше времени проходило, тем бессмысленнее такой поступок становился. Как только Кацуки отпустили, Эйджиро практически ни на секунду от него не отходил и принимал на себя большинство мер, которые были применены к нему. Так было легче переживать и давить в себе чувство вины и несправедливости. Травма, оставленная боями и которая стала жестоким лекарством от адреналиновой зависимости (некоторое время Эйджиро приходилось бороться с комом в горле и дрожью во всем теле лишь при упоминании насилия и опасности, но и это ему приходилось скрывать, если он хотел и дальше продолжать путь к становлению героя), очень влияла на моральное состояние, и в отличии от остальных, Киришима не мог получить профессиональную поддержку психологов. Но они очень много разговаривали с Кацуки. И это помогало выживать. Им обоим.       Хитоши Шинсо все свободное время и многие ночи проводил в комнате Каминари, которого мучили панические атаки и кошмары. При любой возможности с ним проводили время и Тодороки, Мидория и Бакуго с Киришимой. По словам Денки, он пока не хотел много разговаривать с кем-то еще, но обещал, что идет на поправку.       Как только волнения стихли, дело о боях начали постепенно засекречивать. Конечно, дело продолжалось и продвигалось, но больше никого об этом не уведомляли, ведь открытое афиширование успехов здорово мешало бы расследованию. И во благо пострадавших, ведь все студенты пытались убедить себя, что это был лишь страшный сон, хоть и прекрасно понимали, что сон такую трещину на ментальном (да и физическом) здоровье не оставил бы. Тем не менее, пусть и с трещинами, но им приходилось жить дальше, пытаясь залатать свои травмы и ошибки.       — Прости меня, — Киришима не мог бороться с собой, не мог перестать повторять это каждую ночь, уткнувшись носом в шею Бакуго.       Кацуки не отвечал словами, но всегда давал понять, что если Эйджиро рядом, если они все еще принадлежат друг другу, то он, даже если бы они остались в руинах мира, черт возьми, ни о чем не посмел бы жалеть.