Три врага юного Иккинга

Мелкий храбрый паршивец так отчаянно приблизился ко мне и смотрел, будто действительно верил, что сможет меня переубедить и спасти всех вокруг. Он был меньше и тоньше меня более, чем в два раза. Совсем молодой, но уже такой смелый. Что я мог сказать ему? Разве что показать свою руку, а точнее, ее отсутствие; скормить байку про клятву избавить людей от драконьей напасти; и лишь усмехнуться, скрыв этим удивление от проницательности мальчонки, в ответ на идею о покорении народов с помощью драконьей армии. Я смотрел в его глаза и поражался тому, что видел в них. Сын Стоика правда считал, что кто-то в этом мире может быть счастлив! Ага, а все люди вокруг добрые. Но, когда он протянул мне свою руку ладонью вверх и я увидел эти тонкие голубые прожилки вен на узком запястье, мне захотелось разорвать его в клочья, так, чтобы никакие боги не склеили его хрупкую отвагу и щуплую благость обратно. Мальчишка передо мной дышал своей молодостью и силой. Он верил в то во мне, о чем никто и никогда не задумывался. Он сказал, что покажет. И часть меня действительно захотела пойти с ним к его дракону, который настороженно поглядывал из-за спины. Но, то ли по старой привычке, то ли просто потому, что суть моя не меняется, то ли из-за уверенности, что никакими дорогами я не смогу стать тем, кому такие люди, как Иккинг, захотят улыбаться, другая часть обратила всю свою ярость и гнев, скопившийся за многие годы, и то недоумение и неуверенность, которые испытал я при встрече с молодым всадником, в движения посохом над головой, обращая внимание Злобного Смутьяна на мальчишку и его дракона, который в сравнении с левиафаном напоминал скорее ящерицу. Чувствовал ли я, Драго Блудвист, угрызения или сомнения, оставляя юного наследника Олуха наедине с хотевшим его убить драконом, которого мальчишка называл братом? Что же, я обещал себе подумать об этом после. Потому что всё шло по плану, и я испытывал пьянящее пламя победы в своей руке. Смерть Стоика, заслонившего мальчишку от удара, заставила усмехнуться. Я чувствовал себя способным раздавить эту славную и даже умиляющую уверенность в добре у Иккинга. И мне нравилось это чувство. Но где-то в глубине души мне также нравилось и то, что он все еще жив. На долю секунды, когда я представил, что было бы, если б Стоик не успел, меня посетило пробирающее до мурашек чувство ошибки и непоправимости, которое я, впрочем, сразу же упрятал глубоко под кожу. Я ощущал себя сжимающим кулак победителем, в руке которого лежало израненное существо. И боль этого существа отражалась во мне словно солнечное тепло. Хотелось еще и еще, но не слишком много, чтобы не обжечься - не убить источник этого блага. *** Когда я теряю под ногами опору и лечу вниз, в холодные воды моря, с огромного тела сдающего позиции Смутьяна, я думаю, что, умирая сейчас, впервые в жизни делаю что-то правильно. И Иккинг, стоящий на обрыве мальчишка, действительно стоит того, чтобы так поступать.