Три врага юного Иккинга

Все, кто знал Иккинга, также знали и то, что он всю жизнь был таким: тощим как рыбья кость. И если в детстве он был и вправду хилым, то в эпоху драконьего края в его видимой хрупкости скрылась яркая юношеская сила. Все, кто мог приглядется, могли бы заметить, что его худоба обратилась в жилистость. В любом случае, большую часть ближних боев Иккинг все же выигрывал на собственной ловкости. Дагур еще в детстве отметил для себя щуплость "брата". Ему было приятно топить его, ощущая под ладонями чужие волосы и смотря на выныривающие на поверхность пузырьки воздуха из чужих легких. Ему было приятно ощущать чужую слабость и свою силу и власть, но самое главное - свою возможность причинить другому боль и то, что он может ей воспользоваться, а может и нет. Когда Дагур встретил Иккинга на Олухе во время своей охоты на ночную фурию, он впервые за многие годы кого-то обнял, если эти тиски можно так назвать. На следующий день, когда ярость спала, берсерк осознал, что никого и никогда, кроме раннего детства, не обнимал. Он назвал это связью и несколько часов вспоминал ощущение силы, от которого он испытал невероятное наслаждение. Оказалось, всю жизнь он гонялся лишь за жалкими отголосками того, что может дать ему юный наследник Олуха. И Дагур действительно был озабочен им. Его волновало состояние Иккинга во время сражений, и вместе с тем он смотрел на тонкое тело, почти слившееся с драконом, и думал о том, как легко, должно быть, можно сломать чужое запястье, наступив на него, и как приятно будет заполучить эту возможность, но не воспользоваться ей. Не то, чтобы Дагур много думал о природе своего отношения к Иккингу, но о самом мальчишке - да. Часто перед сном берсерк представлял, как однажды Иккинг позволит ему прикоснуться к себе, подарит возможность ощутить власть и контролировать, доверит сделать правильный выбор. А потом Дагуру снилось, как он исступленно гладит чужие хрупкие запястья с нежной кожей, боясь их оцарапать собственными мозолями и шрамами. При следующей встрече с драконьим всадником Дагур не сдерживает в себе слова о "нежных ручонках" юного викинга. Воспоминания о каждом прикосновении к Иккингу возвращаются к Дагуру снова и снова. Хрупкое тело навещает во снах, и Дагур ждет не дождется, когда навестит наяву, пусть и в сражении. Он хочет присвоить мальчишку себе и обязательно сломать ему что-нибудь, приковать, чтобы всегда был под рукой. Такие желания берсерк не осознает, но чувствует нечто, что может выразить в одном лишь "хочу Иккинга", под которое входит и желание видеть, и желание касаться, и говорить с ним, смотреть и видеть отражение себя в зеленых глазах. Но самое главное - хочется, чтобы ему, Дагуру, Иккинг доверял. Времена меняются, и дороги Дагура Остервенелого и Вигго Гримборна расходятся. И, когда Иккинг с его драконом попадают в беду, берсерк не может не помочь. Особенно, если пришедшие за всадником охотники - люди врага. Берсерк смотрит на Иккинга украдкой: пока разводит костер, пока ищут олеандр, пока варится противоядие. И когда на прощанье они жмут друг другу руки, Дагур на мгновение прикрывает глаза, стремясь запомнить ощущение узкой ладони в руке как можно полнее. Дагур позволяет себе немного безрассудства и берет вторую ладонь Иккинга. Тот смотрит с непониманием, но без испуга и рук не отбирает. Они у него и вправду нежные, думает Дагур, а еще прохладные и слегка влажные. Ободряюще улыбнувшись, всадник все таки мягко вынимает ладони из чужих рук и забирается на Беззубика. Берсерк молит всех Богов, чтобы однажды он снова мог прикоснуться к Иккингу так, как захочет, и Иккинг позволил бы ему. Быть нормальным - очень тяжело. Дагур то и дело срывается в смех, дергает на себе волосы. Но он старается. Для отсутствующих рядом сестры и Иккинга - самых близких людей. Однако Хедер будто растворилась, а драконьему всаднику можно написать. И даже навестить. Берсерк замечает, насколько неудобен его визит к Иккингу. Он сразу понимает, что его здесь не ждут, а викинг не рассказал и не собирается своим друзьям о госте на Драконьем Крае. Дагура спешно отправляют на самую дальнюю часть острова - подальше от глаз других всадников. И Дагур всё понимает. В некоторой степени он даже рад, что будет с Иккингом вдвоем, не считая драконов. Это может дать некую иллюзию власти. Деревья вокруг шумят от ветра и дальнего прибоя, заглушая шаги охотника. Он успевает собрать костер и палатку, пока ждет своего юного наставника. Дагур напоминает себе, что все это ради сестры, но откуда-то из подсознания звучит ехидное, старое, то, что Дагур старается упрятать как можно глубже "хочу Иккинга". Морда дракона большая и твердая. Одним ударом эта махина может переломать все кости. Хотя берсерк рассчитывал на кого-то более серьезного и опасного, он не может винить Иккинга за предосторожность и недоверие. Хотя последнее вызывает тень былой ярости. Но Дагур действительно старается. Он улыбается, стараясь, чтобы улыбка поменьше напоминала оскал, не делает резких движений, будто Иккинг дикий зверек, которого Дагур боится спугнуть. И юный всадник всё видит. Дагур перестал вызывать страх и ненависть еще на острове, где он впервые помог дракону. Голос разума (почему-то звучащий как Астрид) советует придерживаться определенных границ вроде дракона попроще и постоянной готовности. Однако после тренировки, когда солнце уже скрылось и небосвод залила темная синь, у костра Иккинг садится рядом с берсерком, а не напротив, через огонь. Бревно, на котором двое сидят, узкое, и их колени соприкасаются при неосторожных движениях. Дагур считает это первой ступенью и победой. Искры от костра взлетают куда-то ввысь, смешиваясь с сияющими звездами, на фоне которых и теряются. Пахнет топленой смолой и ветром с волос обоих всадников. В какой-то момент разговор о драконах сменяется воспоминаниями о детстве. И Иккинг спрашивает, опершись локтем о колено и устремив расслабленный взгляд в огненных пляшущих человечков: почему, Дагур, ты делал мне больно? И берсерк теряется. Он замирает и, кажется, даже дыхание задерживает, силясь найти подходящий "нормальный" ответ, который не будет откровенной ложью и не сдвинет сложившиеся отношения с Иккингом на шаг назад. - Возможно, я просто делал то, что хотел, но выбирал неправильный способ. Иккинг слегка хмурится, пытаясь понять, что можно хотеть, топя его в холодной воде или используя вместо мишени. - Ты ведь не цеплялся к другим ребятам так, как ко мне. Я единственный был такой.. слабый, - парень поворачивается к Дагуру, садясь полубоком, так, что его колено теперь плотно утыкается в чужое бедро. - Иккинг... - Нет, я признаю это. Это все знают: я был тощим и не мог за себя постоять. Так вот тебе нравилось как раз это. То, что я не мог ответить, что не мог изменить ситуацию и как-то повлиять на то, что ты делал. Тебе нравился контроль и мое подчинение, ведь мало того, что я не мог ответить, я еще боялся разочаровать отца, который рассчитывал на мирный договор с Освальдом. Юноша рядом с Дагуром хмурился и был сосредоточен, анализируя моменты прошлого, которые раньше пытался забыть. - Иккинг, я изменился. Я так больше не делаю, - Дагур действительно взволнован происходящим, потому что не знает, какой глубины раны, нанесенные берсерком Иккингу, но больше всего на свете в данную секунду он хочет, чтобы Иккинг поверил в нового Дагура. - А, - всадник будто выныривает из какого-то вязкого сна, сфокусированно смотрит на Дагура, уже не хмурясь и кладет руку на чужое крепкое плечо. - Да, Дагур, я знаю. Прости, я не хотел вспоминать это, я вижу, как тебе сложно, и очень ценю, что ты стараешься. Берсерк тронут, а чужая, когда-то бывшая прохладной ладонь, сейчас обжигает его плечо сквозь ткань. И он снова отпускает безумие внутри себя, позволяя ему ворваться в реальность. Дагур медленно отнимает чужую руку от своего плеча, и, не отрывая взгляд от лица мальчишки напротив, прикасается губами к нежной коже. Глаза Иккинга расширяются, он действительно удивлен и взят врасплох, не предпринимает ни попытки изменить положение. Берсерку на секунду напоминает замершего зверька перед большой змеей, но тот отгоняет лишние мысли, ожидая обвинений или удара и стараясь запомнить ощущения от поцелуя как можно больше, пока Иккинг п о з в о л я е т ему это делать. Но Иккинг молчит и не двигается. Дагур успевает не спеша пройтись поцелуями по костяшкам и фалангам пальцев, когда всадник прикасается свободной рукой к чужой щетинистой скуле и улыбается Дагуру такой безмятежной и всепрощающей искренней улыбкой. И здесь Дагура разрывает от щемящей нежности и бесконечно тяжелого груза вины перед Иккингом. Берсерк опускается колени прямо на землю у ног всадника и начинает просить прощения. Он говорит, что ему жаль и что он виноват, "так сильно виноват, братишка", порой срываясь в неразборчивое бормотание. Иккинг же немного пугается резкого движения, но затем понимает, в чем дело. Он слушает своего бывшего врага, сидящего в этой глуши прямо у его ног, и гладит его по голове, как матери обычно гладят виноватых сыновей. В череде стенаний Иккинг улавливает горькое "я просто.. хотел.. тебя; никого другого так, как тебя", понимание разбивается об голову как бушующая волна об камень. Всадник не дает себе размышлять об этом сейчас, когда перед ним расстроенный Дагур, явно не в совсем адекватном состоянии. Иккинг опускается на землю перед Дагуром и пытается что-то сказать, но слова не подбираются и юноша просто обнимает его, совсем легко, уткнувшись лицом в чужую грудь. Боковым зрением он подмечает, как нелепо на мгновение зависли руки берсерка, а затем тот обнял Иккинга в ответ. Юноша отчетливо чувствовал по почти незаметным дерганьям, как Дагур старается не сжимать руки, но наружу рвется его настоящая личность. И тогда Иккинг говорит: - Ты можешь обнять меня так, как хочешь, Дагур. И Дагур сжимает его до хруста в плечах, подтягивая чужое тело к себе, так, что Иккингу приходиться подобраться коленями поближе. Иккингу одновременно и больно, и приятно, потому что сейчас он уверен, что плохо Дагур ему не сделает, ему уютно и тепло: с боку подлизывается пламя костра, а спереди сквозь тонкую, хоть и грубую, ткань греет чужая кожа. - Иккинг, я хочу кое-что тебе рассказать, - говорит Дагур, когда наконец отпускает юношу и они возвращаются на бревно, - Но мне нужно, чтобы ты поклялся, что никому об этом не скажешь и ничего не сделаешь, чем бы сказанное мной не оказалось. - Иккинг, подумав с мгновение, уверенно кивает. - Я не убивал своего отца. Хочу, чтобы ты это знал. Он пропал и я просто соврал. Глаза Иккинга расширяются, и он так не к месту вдруг напоминает Дагуру совенка. Спустя минуты молчания, когда, казалось, было слышно мыслительные процессы в голове юного викинга, он говорит, повернувшись к Дагуру: - Я думаю, ты достойная замена отцу. И берсерк жалеет, что Иккинг не может представить, насколько, оказывается, нужны были ему такие слова. Они сидят вдвоем, вслушиваясь в окружающие звуки. Беседа не клеится и, когда костер потухает, оставляя на своем месте лишь тлеющие угольки, оба поднимаются на ноги. Когда Иккинг отходит подальше, собираясь звать Беззубика, Дагур не может сдержать своего "Может, ты останешься со мной? Палатка большая" в чужую спину, и юноша замирает. - Да, - звуки снова возобновляются. - Да, я останусь с тобой. Когда они оказываются в палатке, где можно перемещаться лишь на коленях, тишина снова накрывает пространство. Дагур готовит спальное место, а Иккинг снимает рукава костюма и все остальные отягчающие детали. В темноте почти ничего не видно, и они постоянно соприкасаются чем-либо, но в итоге все же укладываются рядом. Иккинг лежит на спине, сложив руки над ребрами, а Дагур - на боку, не отрывая взгляда от чужого лица. - Дагур. - Иккинг. - Дагур, почему ты смотришь? - Иккинг наконец поворачивает голову к берсерку. - Иккинг, я хочу твои руки. - Экхм, что? Мои руки? - всадник давиться воздухом, но быстро приходит в себя. - Эм, ну хорошо, вот. Иккинг поворачивается на бок, лицом к Дагуру и кладет перед чужой грудью свои руки. Берсерк тут же накрывает их ладонью. Она кажется Иккингу большой и теплой, хоть и немного шершавой. Все происходящее - одна из самых странных ситуаций в жизни юного Иккинга, но он не хочет что-либо менять. Дагур сжимает чужие ладони, а потом подносит их ближе к лицу, привставая на локоть, и вновь целует костяшки. Он сгибает и разгибает тонкие пальцы, и ему даже кажется, что он может слышать движение суставов. Берсерк думает о том, как беззащитен сейчас Иккинг и как ломко его тело, лежащее рядом без малейшей брони, и наслаждается тем, как юноша ему доверяет. Иккинг зачарованно следит за тем, как суровый берсерк ласкает его руки и иногда поглядывает на викинга. В какой-то момент юноша включается в происходящее и легко проводит мизинцем по рту Дагура. Тот тут же берет кончик пальца внутрь и обводит фалангу языком. Дыхание у обоих сбивается, и Дагуру снова хочется зажать Иккинга в объятьях, так, чтобы услышать хруст. - Я хочу, чтобы ты разделся для меня, - сообщает берсерк, отпустив руки Иккинга. Иккинг смотрит в глаза напротив и окончательно доверяется Дагуру. Юноша садится и медленно снимает с себя верх костюма, откладывая его в тот же угол, где оставил остальные вещи. Дагур наблюдает, и у него перехватывает дыхание, а сердце давно сбилось с ритма. Он видит полную открытость и доверие в лице Иккинга и хочет навсегда запереть себя в этом моменте. Тело Иккинга выглядит еще тоньше без одежды. Дагур смотрит на ключицы и в солнечное сплетение и думает о том, как легко мог бы первое сломать, а во второе ударить так, чтобы мальчишку согнуло от боли. Ему хочется провести кончиками пальцев по бледной груди и спуститься по ребрам, но в сознании все еще плещется нелепый страх поцарапать тонкую кожу мозолями. Когда Иккинг снимает низ, он, недолго думая, ложится рядом с берсерком, снова на спину, он немного покраснел, потому что ему неловко делать подобные вещи перед Дагуром, потому что он никогда не делал ничего подобного ни с кем. Даже с Астрид: с ней не было ничего серьезнее двухсекундного прикосновения губ. Как тут не смущаться? Дагур подбирается к нему поближе, так, что узкое плечо греет ему грудь, и обнимает желанное тело. Иккинг чувствует теплое дыхание в области виска и чужую ногу, перекинутую через его. Берсерк не верит, что все это правда происходит, потому что Иккинг никогда никого не слушал, а сейчас делает все, что ему говорит Дагур. Он остался с ним на ночь, совсем один, позволил трогать его прекрасные руки и даже разделся для него. Дагур укрывает их обоих большой шкурой и продолжает оглаживать молодое тело и оставлять поцелуи везде, куда дотянется: висок, шея, надплечье, плечо, руки, лоб; пока Лунный Мани меняет местами звезды на небосводе. И Иккинг позволяет. Берсерк берет мочку уха Иккинга в рот, и обводит изгиб языком. Юноша шумно выдыхает. Он совершенно потерял контроль над телом, его не хватает на большее, чем просто выгибаться рядом с Дагуром, иногда прихватывая его руки в попытке то ли отстранить, то ли направить. В какой-то момент Иккинг просит. И Дагура как гром поражает это его тихое "Дагур, пожалуйста". Юный наследник Олуха просит его, но берсерку нужно больше: - Что, Иккинг? Что "пожалуйста? - произносит Дагур в перерывах между поцелуями молодой кожи перед ним. Иккинг издает нечто, похожее на всхлип, и, вновь накрывая большую ладонь на своем теле собственной, ведет ее по коже вниз, к паху. Но Дагур не шевелится и его ладонь просто лежит на выпирающей тазовой кости. Вновь шепотом это громкое "пожалуйста, Дагур!" Тогда Дагур накрывает чужой член ладонью, обхватывая почти всю длину. Иккинг издает стон и выгибается спиной, подаваясь вверх. Дагур водит вверх и вниз рукой, не отрывая взгляда от лица Иккинга. Тот раскрасневшийся, юный и совершенный во всем лежит перед ним, скуля-постанывая. Его глаза прикрыты, но Дагур хотел бы, чтобы мальчишка смотрел на него. Поэтому он тыкается носом в чужую щеку, обращая на себя внимание. Иккинг поворачивает голову и смотрит на Дагура тем самым взглядом: открытым и доверяющим. П о з в о л я ю щ и м. Дагур подносит к лицу напротив руку, немного мокрую из-за выделений, и ведет по скуле, а затем целует Иккинга, проводя языком по нижней губе, но не заходя дальше. На этом моменте Иккинг содрогается и будто разом расслабляется, слегка приоткрывая рот. Дагур щепчет что-то утешительно-поощрительное и стирает с чужого живота сперму. Затем приобнимает Иккинга и советует ему засыпать. Иккинг смотрит с минуту ошалелым немигающим взглядом, после чего слегка приближается к лицу Дагура и трется кончиком носа о нос Дагура. Берсерку отчего-то очень больно в груди. Ему кажется, что Иккинг, отвлекая этим трогательным жестом, просунул руку и раздавил его жалкое ожесточившееся сердце. Но юный викинг просто отворачивается, вжавшись спиной в тело позади и, кажется, засыпает. А Дагур до утренних сумерек лежит, впитывая запах чужих волос, иногда отпуская себя, трется о них щекой и крепко обнимает тело перед ним. Каким бы Иккинг не казался сильным и умным, он уставший мальчишка, который вынужден постоянно сражаться и каждую секунду быть настороже. И Дагур счастлив понимать, что в эту ночь Иккинг действительно отпустил себя, доверив происходящее берсерку. Дагур счастлив от того, что сейчас именно он лежит рядом с Иккингом, и до конца не может поверить в то, что юноша это п о з в о л и л. Солнце уже взошло, и Дагур просыпается один. Иккинг сидит у костра и что-то чистит. Услышав чужие шаги, он поворачивается и улыбается Дагуру той самой улыбкой, которая будто говорит "все в порядке, дружище, с добрым утром", и это заменяет все слова. Иккинг ведет себя, будто не произошло ничего необычного, будто ничего не было, и берсерк думает, что это хорошая идея. Все в порядке. * Когда Дагур Остервенелый исчезает в грохоте взрывов и пыли, Иккинг крепко сжимает дракона под собой и утыкается лбом в твердую чешую. Он пытается взять себя в руки и, когда у него это получается, уводит всадников подальше от ловушки. * Внезапная встреча с Дагуром в компании охотников выбивает его сестру и Иккинга из колеи. Наследник Олуха чувствует одновременно и радость с облегчением, и горечь обиды с непониманием. Но все образуется, и Остервенелый ближе и ближе подходит к компании драконьих всадников. Ничего во взаимоотношениях Дагура и Иккинга не намекает на произошедшее одной ночью. * Дагур слышит «брат» от Иккинга, и ему вновь хочется заплакать. * Помолвка Дагура с Малой искренне радует драконьих всадников и Иккинга в том числе. Он редко вспоминал произошедшее с Дагуром в ночь незадолго до его "гибели", но, когда вспоминал, порою боялся, что могут быть какие-то неприятные последствия. Он пытался проанализировать интерес Дагура к нему, но каждый раз упирался в неосязаемый тупик. Когда Дагур просит Иккинга стать его шафером, он опускается на колено, и, честно, оба они, не сговариваясь, понимают, что ни перед кем Дагур еще не преклонял колено добровольно.