Nine months since I licked you clean And left with no complaints I jump blindly into your arms I'd never been so brave And each day brings a storm I'm simply not prepared to face
Мирон спал и впервые за долгое время не видел снов. Подсознание, очевидно предвкушающее волнительную встречу и ещё более увлекательные приключения, милостиво отключило функцию трансляции тревожащих мыслей и воспоминаний и уж тем более моделирования вероятностей будущего, давая мозгу спокойно отдохнуть. Мирон не знал, чем встретит его новое завтра и куда дальше свернёт кривая его жизнедеятельности. Он был расслаблен и спокоен впервые за долгое время, ведь, засыпая в густом алкогольном забытии, почему-то решил для себя, что новый день принесёт нечто важное и непременно хорошее, коль уж получилось и добраться до промежуточной цели, и завоевать локацию.Марк Аврелий, блядь.
— без хуйни —
Последняя неделя августа пригнала в Питер прохладный скандинавский циклон и заунывные дожди. С неба лило как из ведра, и, казалось бы, чего тут удивительного, стольный град Петербург никогда особо не отличался хорошей погодой, но буквально за двадцать километров от города в ленобласти упорно стояли ласковые солнечные денёчки, дразня близостью тепла и маня собрать манатки и рвануть потусить на залив. Ванька, счастливо профукавший возможность прошвырнуться в Пушкин, был этим одновременно расстроен и озабочен. Рудбой впервые пригласил его съездить к себе в дом, где он вырос, а не в стильную новенькую трёшку с дизайнерским ремонтом. Фаллену было приятно, хотя немного и смущало, ведь приглашение казалось настолько же милым, насколько несвоевременным. Прошедшие несколько дней Ваня провёл у Славки в палате, развлекая и подбадривая лучшего друга, как умел. Они сочиняли дебильные всратые тексты для очередного провокационного альбома «Еже», играли в шахматы, города, Уно и Элиас, и он чуть не сдох со смеху, угадывая пантомиму «Кошачий суп», потому что Славка изображал если только «суп с котом». Светло было тревожно уезжать, особенно теперь в свете последних носатых событий, но в златоглавой ждала очередная конфа по игровому проекту, куда он весело и бодро вписался ещё до известия о беременности Карелина, и соскакивать в середине было уже не только чревато финансовым провалом, но и просто не по-пацански. Тем более он сам уговорил Андрея и Юру взять наибольшую передышку, закинуть детей к Юриной маме и спокойно потрахаться без кормления котов, ночных звонков, внезапных кровотечений и стрёмных диагнозов. Ну, он не так сказал, естественно, а просто предложил передохнуть несколько денёчков, напоминая о своём близящемся отъезде, в результате которого всю следующую неделю они будут весьма загружены неусыпной опекой над «всеми тремя с половиной вашими детьми». Юра, ставший в последние недели особенно нервным, поначалу артачился, но тут вмешался Андрей, справедливо заметивший, что они никуда не уезжают и будут в случае чего на связи. Помимо прочего, надвигался сентябрь, а это значит, Аля пойдёт в школу, Данила — в садик, и привычная гонка всех родителей, в народе известная как учебный год, вновь возьмёт свой старт, будет не до расслабона. Это, пожалуй, и стало решающим аргументом, сломившим Юрино сопротивление. Сам Ванька, отказавшись от предложения Рудбоя провести выходные вдвоём, буквально вынудил того приехать к Славке домой уже в среду вечером, где после нескольких раундов хорошего секса и оставил его наслаждаться плойкой, обществом Фили, Гриши да тишиной пустующей днём квартиры. Как показывает практика, вообще не зря. Евстигнеев мало того, что сходил в магазин, сварил суп и пропылесосил, ещё оказался очень полезен вечером четверга, так как имел бесценный опыт взаимодействия с бухими Оксюморонами, внезапно почтившими визитом скромное Славкино жилище. Вынырнув из подъезда под мелкую промозглую морось, Фаллен недовольно зыркнул на небо и, надвинув капюшон до самого носа, бодро зашагал к стоящей у парадного машине. Рудбой, как и обещал, героически вылез из тёплой постели, чтобы отвезти его на самый ранний утренний «Сапсан». — Что такое «не везёт» и как против этого бороться, — с притворным огорчением вздыхает Светло, закидывая сумку на заднее сидение мазды. — Да ладно тебе, — миролюбиво тянет Евстигнеев, — нормально же вроде всё. Фаллен, наконец полностью загрузившись в машину, нарочито громко хлопает дверью, поворачивается к водителю и томно заводит: — Ты о тупой погоде этой моросящей или серьёзно не врубаешься, какой там будет цирк с конём? Да я бы с попкорном прям в коридоре сел, дожидаясь выхода Вифлеемской звезды из славкиной опочивальни! — Ты поэтому хочешь, чтобы я вернулся? Снять тебе видос, как Замай учит Мирона уму-разуму? — в той же манере, но с большей долей сарказма предлагает Евстигнеев. Они сейчас вдвоём, и между ними наконец-то нет чужих секретов, можно быть максимально беспринципными и маргинальными и, сохраняя искреннюю любовь к своим глупеньким дружочкам, оборжать всю фантастическую долбоебичность ситуации. И от этого у Вани Светло теплеет в груди. На одну миллисекунду, в этот самый момент, ему становится чуточку жаль, что у них с Рудбоем это временно и несерьёзно. Споры, сон, постель — всё как бы шутя, никаких высказанных вслух обязательств или претензий на эксклюзивность. Фаллен, кажется, хотел бы большего. Как знать, чем могли бы закончится абсолютно гармоничные по уровню стёба и угара, сдобренные крышесносным сексом и общностью интересов, но совершенно не подходящие ему ни по характеру, ни по мировоззрению отношения с Ваней Евстигнеевым. Они сошлись-то на любви к котикам, видеоиграм и, что греха таить, фантастическом Рудбоевом члене, который, в отличие от постоянно демонстрируемой Рудбоевой лояльности ко всяким Оксюморонам, Светло очень даже оценил. Они могли бы составить отличный тандем. Но жизнь идёт своим чередом, и сейчас уж точно не время вдаваться в мечтания и размазывать розовые сопли. Поэтому Фаллен берёт себя в руки, выныривает из грёз, закутываясь в привычный обоим сарказм и пофигизм. — Не, дядь, ты чё, забыл? Твоя основная задача: не допустить ребута Холокоста, а иначе удачи не нам ждать. Мёртвый Оксимирон — бесполезный в хозяйстве Оксимирон, а такой тут никому не нужен, помни об этом, — бодро вещает Ваня, думая при этом, что Мирон лично ему и так-то не всрался, лысым-лупатым-живым-здоровым, но есть Слава, чувства Славы, ребёнок Славы, точнее их с Мироном общий ребёнок и прочие насущные жизненные реалии. И даже если многострадальная и совершенно неосознанная обоими персонажами постановки вселенская большая любовь даст сбой на каком-то этапе, Ваня искренне полагает, что у каждого ребёнка должен быть какой-никакой отец. А в том, что у малышки его лучшего друга папкой будет Оксимирон, ну тут только сам Славка и виноват. Девчушке их легко уж точно не будет, самое главное, конечно, чтоб носик был Карелинский. Уж лучше очаровательная кнопка-картошка, чем орлиный профиль Императора. Автомобиль выруливает на площадь перед вокзалом, и, пока Ванька педантично паркует свою детку, Светло, на минуту задумавшись, отстёгивается и вытаскивает из кармана запасные ключи от славкиной квартиры. Перегнувшись через коробку передач, он легко бодает Рудбоя носом в щёку и, оставив на скуле лёгкий чмок, тянет за руку, вкладывает в ладонь свой комплект. — Держи вот, на всякий случай, забери там своего братана, если что-то пойдёт не так и Андрей его сразу пиздить начнёт. Верю тебе как себе. Но только, Ваня, без хуйни! Договор?! — и, легонько куснув Евстигнеева за кончик носа, отстраняется. Тот в свою очередь послушно кивает. Сказано без хуйни — значит без хуйни. Рудбой вообще считает, что Ванька перегибает палку, и не представляет, что такого страшного может произойти. Все взрослые люди, наверное как-то смогут договориться, по крайней мере без рукоприкладства. Он провожает взглядом удаляющегося под арку Ванечку и с тоской осознаёт, как хотел бы просто доспать ещё пару часов в компании любовника, вместо того, чтобы «отбивать» Мирона у Замая.– xxx –
Сквозь сон Фёдоров чувствует привычную тяжесть на груди, и звук тоже привычный и знакомый — мурчание. Единственный вопрос: откуда у него дома взяться коту? Ди вместе с питомцем осталась в столице, да и во время поездок она предпочитает поручать заботу о красавце бурминской породы профессионалам или Крис, не таская животное по городам и весям. Любимый общетаборный шалопай Хесус ещё осенью отбыл на ПМЖ в солнечную Португалию, под крылышко к заботливой миссис Виейра, а больше пушистиков в его окружении сейчас не водилось. Совершив над собой огромное усилие, Мирон приоткрывает один глаз, в результате чего видит сначала тёмный кошачий нос, а, скосив взгляд чуть в бок, замечает часть голубого глаза. Мурчание прерывается, и упомянутый нос бодро тянется к его собственному лицу. Кот по-хозяйски обнюхивает вверенную ему человеческую морду и, как привык делать с хозяином, трётся пушистой щёчкой о подбородок Окси, вновь начиная урчать. — Oh my fucking God, Филя! Ну привет, Мурчалочка, привет, — хрипло выдыхает Мирон, тянется потрепать зверюшку по загривку. Тот предсказуемо начинает мурчать ещё громче, благосклонно принимая почесульки от знакомого человека. Мирон гладит кота (Филя всегда был безобидным и ласковым, демонстрировал воистину собачьи повадки в играх с мячиком, не кусался, не царапался и охотно сидел на руках), давая себе несколько секунд на прохождение всех стадий принятия ситуации, ведь он мгновенно осознаёт, чей кот вольготно разместился на его грудной клетке, и, открыв уже оба глаза, оглядывает знакомую спальню. Серые стены, белая мебель, пушистый мягкий ковёр, яркий бирюзовый плед, брошенный в кресле, книги, сложенные там и тут на полках и стопками прямо на полу, рассеянный свет раннего утра, льющийся сквозь светлые шторы, макбук на прикроватной тумбочке — всё в этой комнате для него знакомо. За исключением простой белой кроватки-колыбели, стоящей сейчас в углу спальни. «Очевидно, собрали недавно, — думает Мирон, — ещё не выбрали место, куда поставить». И тут его, наконец-то, накрывает осознанием всего от начала до конца. Все эти встречи, начавшиеся как приятное времяпрепровождение, отличный секс, остроумные споры, совместные обеды-ужины, острое желание трахать именно конкретного человека, видеть конкретного человека, засыпать и просыпаться с одним конкретным человеком и даже новости, упорно задвигаемые им самим куда подальше, — всё это единовременно сошлось в одной точке и явило себя, приложив по темечку в разы крепче похмелья. Он пришёл сюда своими ногами по доброй воле. Сам. Потому что хотел увидеть Славу и лично убедиться, что всё, о чём он знает уже целых две недели, правда. Потому что он соскучился и нестерпимо хотел заглянуть в глаза, услышать голос и, если не прогонят, остаться на разговор. Хотя бы на разговор. Он сам в такой ситуации спустил бы себя с лестницы… В этот момент Мирон чувствует, как вновь тяжелеют смежаясь веки, и повторно проваливается в сон под аккомпанемент уютного мурчания Фильки. Если однажды спустя много лет кто-то спросит Фёдорова, когда он понял, что его жизнь не будет прежней, Мирон бы честно ответил: в то утро. Оказавшись в постели, пахнущей Славой, обнимая его кота и увидев колыбель для будущего ребёнка.Их. Общего. Ребёнка.
— ооо —
Юра делает французские тосты, поглядывая на таймер мультиварки, где ожидая своего часа томится пшенная каша. Готовить он никогда особенно не любил, но как-то исторически сложилось, что поднаторел в этом деле только в путь. Они с Андреем всегда делят домашние обязанности пополам, в том числе и готовку, а наличие двоих детей является очень большим подспорьем в деле совершенствования кулинарных навыков. Тут нужно принять во внимание, что одного из них порой не бывает дома неделями, поэтому кто в наличии — тот и молодец. На столе спрятанный под прозрачный пластиковый колпак уже остывает пышный омлет, и теперь осталось только закончить с гренками и засыпать зёрна в кофемашину. И дождаться приезда Андрея, и возвращения Вани, и пробуждения Мирона, и он искренне надеется, что эти события произойдут в перечисленном выше порядке. Потому что Юра категорически не готов сейчас один на один вести беседы с Окси. Никто, конечно, не обольщался, после фееричной встречи Дена и Славы в кафешке с Геной изначально было понятно: порог секретности изрядно снизился, а появление Мирона в квартире Карелина стало скорее вопросом времени. Дудь прикинул разные варианты ещё несколько дней назад, усиленно готовясь держать глухую оборону, но шоу, описанное Фалленом, не лезло ни в какие ворота. Вчера, когда ближе к часу ночи позвонил Ваня, они с Андреем уже легли в постель. Юра, пристроившись под боком у читавшего мужа, ваял на планшете обзор на один из матчей стартовавшего совсем недавно сезона РПЛ и, увидев, кто звонит в такое позднее время, немного струхнул, опасаясь скверных вестей о Славке, поэтому-то не особо поначалу понял, о чём вещает Светло. Совсем как в меме, где «сначала Юра ничего не пАймёт, а потом как заАрёт». При этом орал Дудь от души, немало удивив Андрея. Тот по окончании словесной истерики сообщил мужу, как он рад, что дети гостят у мамы Юры и их лексикон сегодня не обогатился десятком витиеватых ругательств. — А ты ещё отпускать их среди недели не хотел, боялся, что Аля растеряет настрой перед школой, — спокойно замечает Андрей, поглаживая разбушевавшегося Юру по спине. Замай по природе своей человек очень внимательный, всегда серьёзно относившийся к своим близким. Вот и сейчас помимо общего градуса нервного возбуждения замечает, как Юра в последнее время всё более эмоционально реагирует на различные раздражители и очень своеобразно подходит к своему питанию. Конечно, он волнуется за Славу, с которым успел подружиться, да и дедлайны рабочие никуда не делись, однако, всё несколько сложнее. Симптомы очень знакомые, но не сказать, чтобы сильно тревожные. Замай молчит о них уже с месяц, наблюдая, но пока не анализируя, что значат участившиеся истерики и картофельные дольки из Мака, примостившиеся на полке холодильника рядом с банкой Нутеллы. Таких деликатесов у них дома с самого рождения Данилы не водилось. Но он не спешит делать выводы, просто берёт на заметку. — Ничего-ничего, у нас в спальне шумоизоляция нормальная, а мелких, кстати, надо будет с утра в субботу забрать. Мама звонила, сказала, вызвали на работу в субботу, долго извинялась, — возвращая Андрея из его размышлений, уже гораздо спокойнее оповещает Юра. — Я съезжу, не проблема, могу даже завтра, если хочешь. С утра это прям в девять или можно попозже? — уточняет Андрей. — Да не, в субботу и забирай, к двенадцати будет в самый раз, но ты зубы-то мне не заговаривай! Нас завтра ждут великие дела. Я один с Мироном беседовать не хочу, боюсь как бы ебло ему не поправить. Нет, ну какой мудак всё-таки, просто пиздец, насколько он конченый. Мне тупо стрёмно, Дюш, как подумаю, что могло бы произойти со Славой, открой он этому алкашу дверь! Андрею по-хорошему добавить нечего, ведь он тоже считает, что Мирон облажался, впрочем, как всегда. Но зная Юру и отчасти на собственном опыте понимая, насколько сложно было Окси в принципе собраться с мыслями, чтобы примириться с новой реальностью, где у него, возможно, скоро родится ребенок, прийти и увидеть всё (Славу) своими глазами, он решает напомнить супругу, как тот в течение прошедших шести с половиной месяцев топил за Мирона. — Ты на самом деле так не думаешь. Не считаешь Мирона алкашом и неудачником, наоборот, даже симпатизируешь ему и респектуешь в глубине души. — Не исключено. Но это не значит, что я вывезу разговор в одиночку, — угрюмо настаивает на своём Юра. — Учитывая, насколько он накидался, сомневаюсь, что Мирон проснётся раньше, чем я приеду с этой треклятой фермерской редиской. К тому же там стопроцентно будет Рудбой, они же сейчас тусуются с Ванькой в квартире Славы, а Евстигнеев вовсе не такой поверхностный олух, каким хочет казаться, всё прекрасно понимает. Мы все очень волнуемся за Славу, и ты прекрасно знаешь, как много он для меня значит, но даже я не думаю о рукоприкладстве. — Дюш, ну это было максимально безответственно. Вот вроде внешне я мужик, и менталитет у меня мужской, но эволюция наградила меня двойным набором репродуктивных органов и гормонов напихала только в путь. И не такой-то я уже и мужик, когда условный пролактин творит чудеса. Я знаю, что ты меня поймёшь и поддержишь, даже если я ору не по делу, и всегда будешь рядом, если нужно. Но это сейчас. А когда мы с Алей были одни, это было очень сложно. Ты понимаешь, что ответственность за ребёнка на тебе, и дочь… Сохранить её — одно из лучших решений в моей жизни, но мне было страшно, грустно, одиноко, сложно. Я не ждал чуда, как и Слава, впахивая до конца срока беременности, но даже меня так не разматывало. Будь он сегодня дома, открой дверь Мирону, это всё могло очень плохо закончиться. Ты же знаешь, минимально проблемная беременность Славы на данном этапе — череда счастливых случайностей и результат работы отличного врача. Замай хмурится, кивает. Он наравне с мужем прекрасно осознаёт, что за внешним спокойствием и видимостью нормальности (совсем не подтвержденной очередными анализами) скрывается не только очень тонкая эмоциональная настройка, но и шаткое физиологическое состояние. Слава функционирует и держит лицо, стараясь не подавать вида, но они всё замечают. В начале шестого месяца, в прекрасный и тёплый июльский день, как раз перед тем, как они всей когортой собрались выйти пообедать, Слава внезапно ойкнул, схватился за живот и начал орать благим матом. В тот раз случилось небольшое маточное кровотечение, напугавшее всех до чертей. Бледный Карелин лежал на перепачканном диване, шепча склонившемуся над ним Замаю на ухо, что он еблан и согласен на все предложенные ранее меры предосторожности и договоры с репродуктивным центром, а Юра сам стуча зубами капал спавшей с лица Дашке в стакан валерьянку. Скорая ехала к ним целых семь минут, но каждый из присутствующих, Замай готов был поклясться собственной жизнью, едва не отъехал кукухой от ожидания. Именно с тех самых пор все трясутся над будущим отцом в четыре раза интенсивнее и подпрыгивают при каждом неловком «ой», будь то слишком горячий суп, которым Слава обжёг язык, или чересчур бодрый пинок по печени от Поли. Тогда виной всеобщего переполоха стало неполное предлежание плаценты, неопасная, но неприятная аномалия, способная спровоцировать внутриматочное кровотечение. Приступ купировали, и это стало дополнительной медикаментозной нагрузкой к имеющемуся гипертонусу, анемии и мелким недомоганиям. Лечащий врач не только за хорошие деньги, но и в силу своего истинного профессионализма и человеколюбия Славика особенно критичными прогнозами не пугает, бодрит наоборот, подбирает поддерживающую терапию, обещает, что всё будет хорошо. Оно, несомненно, будет, но молодому папаше и так в больнице ещё минимум недели две загорать, пребывая в частичном неведении, а вот Андрей, Юра и Ваня знают ситуацию в полном объёме. Мирон, как пить дать, изволит сейчас спрашивать, узнавать, качать права, даром что ли припёрся. Что вообще ему рассказывать и чем запугивать? Славке нужны положительные эмоции, но не сделает ли появление Мирона только хуже?! — Так-то Окси нужно навтыкать и запретить вообще приближаться к Славке, — говорит Замай задумчиво. Юра смотрит на него настороженно, ждёт продолжения мысли. — Но ты был прав всё это время, если Слава узнает, что мы не пустили к нему Мирона, нам всем настанет атомный пиздец. — Когда узнает, Дюш. Не если, а когда. И непонятно, что сейчас хуже для него. Подсунуть-таки к нему Окси или оградить от возможной встречи. — Я думаю, будем решать по обстоятельствам. Сначала поговорим с Мироном, спросим, какого хрена ему вообще нужно. Может он и не захочет вообще ничего делать. — Андрей, ну ты блядь как маленький! Не захочет он, держи карман шире! Раз Оксимирон уже пришёл, теперь будет ковать железо не отходя от кассы, так сказать. — Ок, согласен, я наивный казахский парень, — на это заявление Юра хмыкает довольно, а Замай продолжает, — и я надеюсь, по своей наивности, что мы закончим обсуждать насущные дела нашего близкого друга и его Оксюмирона, и у меня сегодня будет секс с неким журналистом, уже сохранившим все правки в своём планшете. Я сам видел, ты сохранил статью уже, даже не пизди мне тут! — Вот это ты дерзкий, прям так, без объявления войны решил? А если у меня голова болит или критические дни? — поддразнивая Замая, нагло ухмыляется Юра. — Я человек приличный, как могу заставлять? Скажи мне, Юра, не болит ли у тебя голова, например? — спрашивает Андрей, осторожно подтягивая Юрку ближе к себе, оставляет мимолетный поцелуй на плече, скрытом за тканью майки. Сам Юра только шире ухмыляется в ответ и, перекинув ногу через Замая, усаживается ему на бёдра, медленно ёрзает, протирается промежностью о его живот, склоняясь к уху супруга серьёзно и жарко выдыхает: — Рискни проверить. Получив весьма не двусмысленное разрешение, Андрей мягко проводит руками по бёдрам сидящего на нём Юры, ведёт выше, оглаживает талию и плоский живот, поддевает и стягивает майку. Он осторожно наклоняет Юру к себе, зарываясь ладонью в его короткие волосы, ласково целует в губы, а затем, обвив мужа руками, ловко подминает его под себя, поменяв их местами. Разрывает поцелуй и прежде чем опуститься ниже, чтобы стянуть с них обоих бельё и полностью перевести дискуссию в иного рода оральную активность, внезапно говорит то, что обоим известно, но никогда не потеряет смысл: — Юр, я тебя очень люблю. Спасибо за всё, что ты принёс в мою жизнь. Взгляд, которым одаривает его муж, стоит тысячи слов. Юра переплетает их пальцы и не отпускает ладонь Андрея ни во время минета, ни во время последующего секса, ни потом, когда, завернувшись в его объятия, как в одеяло, крепко засыпает уткнувшись носом в излучину Андреева плеча. Замай, в отличии от Юры, очень долго лежит без сна, целуя вихрастую макушку и нежно оглаживая пальцами длинную узкую полоску рубца, оставленного внизу юриного живота после рождения младшего сына, и более блеклый, но грубый след, от появления на свет их старшей дочери. Он чувствует себя виноватым, понимая, что сам не уследил, расслабился и в общем-то мысленно готов принять любое решение мужа, здоровье, в конце-концов, несоизмеримо важнее, но он всё же надеется, что Юра, когда узнает, согласится на ещё один шрам.— xxx –
Во второй раз Мирон просыпается ближе к полудню, услышав отдалённый хлопок входной двери и приглушённый говор. Он медленно принимает сидячее положение, в то время как Филя, свернувшийся на соседней подушке, муркнув, в противовес Окси, с места не двигается, лишь, прислушиваясь к шорохам, ставит торчком очаровательные пушистые уши. Мирон, возможно, тоже хотел бы так сделать и подслушать, о чём говорят люди, находящиеся за пределами комнаты, но у него, к сожалению, нет таких роскошных, покрытых тёмной гладкой шёрсткой локаторов на макушке. Слава богу. Фёдоров неспешно потягивается, хрустит шеей и спиной, пытается понять, насколько по десятибалльной шкале ему херово после вчерашних возлияний, но неожиданно для себя осознаёт, что помимо умеренно гудящей головы и средней степени интенсивности сушняка особенных симптомов похмелья не наблюдалось. Нужно отдать должное бутылке марочной конины, утащенной из сокровищницы Яна: действительно хорошая алкашка не доставляет на утро особых хлопот. Действовать можно прямо как в рекламе некогда популярного растворимого Юппи: хочешь прийти в себя — просто добавь воды. Оглядевшись Мирон примечает бутылку минералки, красующуюся прямо перед стопкой чистой его собственной одежды, аккуратно сложенной на комоде. Он осторожно подниматся, выпивает одним залпом половину поллитровой бутылки воды, натягивает майку и спортивные штаны, отдающие знакомым кондиционером для белья. На минуту он припоминает этот запах, не осознанно, просто узнавание, крутящееся на периферии сознания, но сейчас этот фактор его волнует меньше, чем надо бы. Он не может удержаться, переполняемый желанием подойти к колыбели. Мирон ведёт рукой по деревянному корпусу, оглаживает каркас, к которому, судя по всему, будет прикреплён полог, пробует качнуть люльку, и она, подчиняясь бесшумной работе хитро спрятанного механизма, движется из стороны в сторону, размеренно покачиваясь. Деревянная, простая, но добротно сделанная вещь. Он никогда не был сентиментальным — не с его образом жизни и деятельностью предаваться эмоциям, но сейчас, ласково оглаживая резные бортики, может легко представить, как в этой кроватке будет лежать укутанный в одеялко с весёленьким принтом малыш. Его ребёнок. Маленький мальчик или девочка. Господи, он и не думал никогда, что подобное в его жизни вообще произойдёт. Ни с его мировоззрением, ни с его диагнозом, ни с его распиздяйством и склонностью к саморазрушению. Все надежды на продление рода Фёдоровых уже с десяток лет возлагались на подрастающую красавицу-умницу Ольку. Сестра, впрочем, тоже особо не спешила, но разница в тринадцать лет давала ей неоспоримую фору. Если, конечно, она захочет детей в принципе. Мирон недавно об этом задумался: а он сам когда-нибудь хотел? Его первая жена слишком быстро стала бывшей, что называется не прошло и года. Они были молоды, полны смелых планов и амбиций. После скоропалительной свадьбы поговорили и решили, что для рождения детей рановато, сначала музыка, карьера, путешествия, целый огромный мир у их ног. Он ещё не был популярен, но уже определённо имел известность в узких кругах, активно пользуясь положением модного персонажа, и изменял законной супруге направо и налево. Почему и сам не очень понимал, ведь в неё, свою прекрасную английскую девочку, был влюблён искренне, нежно и можно сказать, по самые уши. Но этого на том этапе его жизни, видимо, было не достаточно. Сейчас с высоты прожитых лет и опыта дорогостоящей психотерапии можно смело утверждать, что низкая самооценка и неуверенность в себе очень долгое время являлись своеобразными катализаторами, активизирующимися каждый раз при принятии сомнительных решений. Стальной каркас, стержень или посредственный хребет его характера, ныне непробиваемого и циничного, окончательно формировался именно в те годы. Он с а м о у т в е р ж д а л с я. Супруга, поймав его на измене, подобное разумно терпеть не стала. Доброжелательно выпроводила поклонницу из спальни и спокойно, но безапелляционно сообщила, что она либо единственная женщина в его жизни, либо пошёл он нахуй. Итогом болезненного и утомительного развода стали вновь подорванная самооценка и смещение традиционных семейных ценностей с ведущих позиций. Он больше не заводил серьёзных отношений, несколько лет болтаясь от девушки к девушке, исправно натягивал гондон и учился пресекать любые намёки на что-то большее, чем секс. Потом в его жизни был период Димы, с которым они работали, собачились и ебались с фантастичной продуктивностью, а детей в этих отношениях заводить было невозможно биологически и в целом безрассудно, с какой стороны не посмотри. Постепенно мысли о семье в классическом её понимании вовсе сошли на нет, вытесненные другими вещами, ставшими более приоритетными. Музыкальная карьера, туры, контракты, большие деньги, большие соблазны, больше чем семья, статус, Reebok, агентство, где он — CEO, овердохуя ответственности, но ещё больше пафоса. Мирон был очень и очень занят строительством империи, поддержанием западного уровня звучания и ведения дел, имел всё и всех, кого ему хотелось, за редким исключением не ведая отказов. Был период, когда он настолько безбожно долбил, что ему казалось, за очередной дорожкой кокса точно стоит костлявая старуха с косой. В тот год он не то что об умеренно далёком будущем, о завтрашнем дне думать не хотел, и если бы не Женя, взявшая на себя сложную роль жёсткого куратора всех проявлений его бесоёбства, возможно дело бы закончилось триппером, СПИДом или передозом. Какие уже тут вопросы продолжения рода… Он уже полгода регулярно трахался со Славой, когда познакомился с Ди. Мирон понимал, даже при отлично налаженной коммуникации с Гнойным они едва ли смогут хотя бы официально деанонить отношения, не говоря уж как бы построить что-то серьёзное, а вот с интересной девушкой-дизайнером — вполне, и он решился. Диляра покорила его своей независимостью и неординарностью, яркой харизмой, талантом и креативом. В отличии от огромного количества женщин, когда-либо имевших с ним различные контакты, Диляра не смотрела на него как на идола или икону, не была навязчивой, не искала встреч. Одна из немногих, она з а с т а в и л а себя добиваться. Красивая, знающая себе цену молодая женщина. Самостоятельная цельная личность, концептуальная, энергичная, целеустремлённая, она запала ему в душу настолько, что он заказал кольцо, собираясь сделать предложение и второй раз попробовать засунуть голову в ту же петлю. Но в этих, казалось бы, серьёзнейших отношениях ни разу не было сказано о детях, даже мельком. Тот же Слава каждый раз буквально заставлял его цеплять гондон, а официальная девушка любила секс без защиты и особых требований не выдвигала. В причины такого подхода Мирон предпочитал не углубляться, аллергия ли там на латекс, применяются оральные контрацептивы или ещё что. Разумно рассудив, что при необходимости внести изменения в эту часть их коммуникации девушка сама даст ему знать, он просто наслаждался полученными возможностями. Осечек у них с Ди, насколько ему было известно, за год отношений не последовало ни одной. Тем интереснее было осознавать, что Слава, всегда щепетильный и острожный, забеременел буквально с одного раза, того самого, случившегося незадолго до разрыва. Слава, который сам предпочитал контролировать в какой разъём и когда можно кончать Мирону, Слава, который вел себя нахально и отдавался как умелая дешёвая блядь, Слава, который сам поднял планку душевного стриптиза выше некуда и сам же предложил ему расстаться, Слава, без которого под боком Питер, кажется, стал для Мирона на градус холоднее. Интересный, самобытный, талантливый, что ни говори, дерзкий, бойкий и ласковый, оставивший под сердцем случайно зачатого ребёнка от мужика, который имел большие шансы и не узнать ни о чём. Зачем было скрывать беременность, Мирон откровенно не понимал. Карелин не тянул на шантажиста, желавшего срубить денег, ведь он вообще не хотел сообщать факт наличия ребёнка второму отцу. Второй отец. Поговаривая эти два слова про себя, Мирон ощущал, как щемящая нежность то и дело перехватывала ему горло, пока он вёл с собой внутренние диалоги в течении прошедших двух недель. Это было весьма характерным симптомом. Мирон осознал, принял и понял две вещи: во-первых, он не настолько трус и ублюдок, чтобы не взять свою часть ответственности за происходящее, им со Славой нужно встретиться и поговорить наедине, без посредников, без хуйни, а во-вторых, он безбожно сильно хочет Славу увидеть, потрогать, понюхать, обнять, узнать как его дела и просто х о ч е т.Откуда что взялось…
– xxx –
Услышав хлопок входной двери, Юра хотел было высунуться из кухни, посмотреть кто пришёл, но в этот самый момент мультиварка сообщила об окончании программы, и он замешкался, устанавливая подогрев ещё на полчаса. Польза — пользой, а есть дохуя питательную овсянку холодной, ну такое, очень на любителя. Впрочем, ждать в неведении осталось недолго. Спустя несколько минут в кухне появился Ваня, принесший с собой запах дождя, отдушки автомобильного ароматизатора и большой пакет из Мака. — Доброе утро, — вежливо здоровается Рудбой, размещая свои длинные ноги под столом. — Мог бы ты сделать мне кофе, а то я никак не запомню алгоритм коммуникации с этим зверем, — просит он, косясь на кофемашину, и смущённо улыбается. — Да, без проблем, — кивает Юра, которому совсем не сложно, всё равно торчит у плиты. — Тут на самом деле простейший механизм, но ты прав, нужно приноровиться. Он берёт из сушки чашку, ставит под сопло, спрашивает: "Капучино же?" Ванька улыбается и кивает в ответ. Думает, что Дудь, без всех кривляний и острых вопросов на актуальные темы в обычной жизни оказался удивительно не плохим, приятным в общении парнем. Ему хочется озвучить эту мысль, но из глубины квартиры слышится звук открывающейся двери, и они оба, Юра и Ваня, моментально подбираются. — Honey, I’m home. Did you miss me? — отчетливо слышится со стороны Славиной спальни хриплый голос Мирона. Юра протягивает Ване чашку с кофе, максимально закатив глаза, Ваня в свою очередь улыбается, качая головой. Какие же они все ебанутые подобрались, ну просто клуб по интересам. Очевидно же, этот перформанс-экспромт, рассчитанный скорее на всех присутствующих в квартире, нежели конкретно на Славу. Или это как раз часть их личных тематических игрищ, о которых никто из присутствующих не желает знать? Мирон тем временем входит на кухню и, обозрев мизансцену, удивлённо поднимает брови. — Неожиданная компания, — спокойно произносит он, поочерёдно протягивая руку присутствующим. В этой квартире, на этой кухне, даже в этих сомнительных обстоятельствах он чувствует себя достаточно свободно и уверенно. — Ну с Ваней всё ясно, у него тут зазнобушка живёт, а ты, Юр, какими судьбами? Дудь смеряет Окси скептическим взглядом, но отвечает покладисто, без вызова в голосе. — Мы с парнями и Дашей по очереди ездим к Славе в больницу, развлекаем как можем, чтобы ему не было одиноко, гуляем с ним, общаемся. Ещё кормим Филю и Гришу, когда Ванька в отъезде. Я с утра посвободнее, заехал за вещами, заодно завтрак приготовил, Замай чуть позже подъедет. Ты кашу будешь? Есть ещё омлет-пулляр и французские тосты. Мирону очень сложно смолчать, он внезапно злится и на дохуя заботливого Замая, и на всезнающего Дудя, и даже на своего родного Ваньку Евстигнеева. Все они своей «маленькой тёплой компашкой» тут чувствуют себя как дома, один ебётся с Фалленом, второй, видимо, с их этим Ханом киргизским, или откуда там он, и все всё знают, блядь, только Мирон Яныч ни сном ни духом. Ни про беременность, ни про больницу! Известный журналист держал язык за зубами, ладно хули, дружба превыше денег, брат моего мужика — мой брат, а Рудбой? Ванька его! Сидит здесь кофеек попивает, жмурится, вкусно ему. Суки. — Ваня, дай сигарету, — цедит сквозь зубы Окси, поворачиваясь к Рудбою. — Здесь теперь не курят, давай на балкон, — доброжелательно просит Юра, протягивая Мирону большую чашку эспрессо, предварительно положив туда две ложки сахара. Его чашку, из которой он тут всегда пьёт. С чёрным крепким кофе и двумя ложками сахара, как он любит! Это что ещё за аттракцион невиданной эмпатии? Окси теперь злится больше, словно Дудь влез во что-то очень личное, поднимает на него глаза и высокомерно выплёвывает: — Покомандуй мной ещё, — однако, покорно поднимает жопу и, взяв в руки предложенный напиток, уходит на кухонный балкон. Понятно и без слов, что беременный Слава не курит дома сейчас и остальным незачем. Юра качает головой и, проводив глазами сатанеющего Мирона, устало произносит: — И думать тут нечего, нахуй забирай его, и пусть пиздует, куда хочет. Я не пущу его к Славке, не с таким гонором. Там, блядь, Ваня, и так пиздец, если что-то случится по вине этого еблана, я... я просто не знаю, что сам лично с ним сотворю. — Подожди, — миролюбиво просит Ванька, — сейчас отойдёт. Он просто не понимает пока ничего, злится от незнания. Мирон привык контролировать свою жизнь, даже если это эпизод. Он две недели переваривал сам факт отцовства, бухал каждый вечер и работал, как ненормальный. И смотри, считаю, результат на лицо, он не убежал, не засунул голову в песок, пришел поговорить… — Бухой в слюни. Чемпион — умница — молодец, — «хвалит» Юра. — Эй вы, пидоры, тут на балконе вообще-то всё прекрасно слышно, — не выдерживает Мирон. — И об этом мы тоже знаем, завязывай дымить, иди пожри хоть с похмелуги, я тебе бургер принёс, еблан, — орёт Рудбой. Его почему-то весь этот ненатуральный саспенс прикалывает. Видеть, как его братишка ведёт внутренние баталии сам с собой, и понимать, что Окси уже выбрал свой дальнейший путь, Ваньку успокаивает. Мирон молча возвращается на место, тут же получая чистую тарелку и упаковку с ещё тёплым Биг Тейсти, в подставленную чашку Юра шустро доливает порцию кофе. Ваня просит кашу, и Дудь спокойно, очень по-хозяйски накладывает ему овсянку, кидает сверху ягоды и миндальные лепестки, добавляет немного мёда. Себе он берет тосты и джем. Мирон мимолетно удивляется, насколько органично Юра справляется с домашними делами и как он в этом похож на Славку. Несколько минут все молча работают челюстями, пока Окси не стонет довольно, отложив половину бургера на тарелку. — Бля, Вано, спасибо тебе большое человеческое, даже если похмелье не зверствует, трансжиры и глутамат отпускают всегда на ура. Ваня пожимает плечами. Ему, как ни странно, было несложно сначала смотаться к Мирону домой, чтобы привезти чистые шмотки, потом заехать в Макдак за антипохмельным бутером. Он действительно любит Фёдорова, как брата, и всегда старается поддержать, облегчить ему жизнь, если может. — Юр, ты меня извини, ладно? — гораздо более спокойно просит Мирон. — Вспылил. Я вчера наебенился, сам не помню как. Гена этот тупой ещё под руку попался, пиздел там что-то, какой я хуёвый человек, бросил беременного Славку. Да я и не рассчитывал здесь встретить кого-то кроме самого Славы, если честно. А тут ты, и Ванька, и кроватка детская в спальне, блядь, и его тут нет, — говорит Мирон, и Дудь молча кивает. Он хороший журналист и прекрасно знает, когда нужно задавать вопросы, а когда достаточно просто молчать и слушать, и этим добиться гораздо большей искренности и отдачи. Этот прием ещё никогда не подводил, срабатывает и на сей раз отлично. — Его же не было дома вечером, да? Он же не от меня убежал? Да хули вы молчите?! — Ешь спокойно, пожалуйста, я пока всё расскажу. Давай только без хуйни, хорошо? Не надо орать и делать вид, что жертва обстоятельств тут ты. Мы все взрослые люди, и я хочу, чтобы ты понимал всю серьёзность ситуации, — говорит Юра и, отложив недоеденный тост на тарелку, пристально смотрит на Окси через стол. Тот кивает. — Вчера ты приехал сюда бухой, заебал Фаллена, истискал и поцеловал кота, хорошо, что Филю, потому как Гриша бы рожу тебе за такое когтями расхерачил, потом заявил, что будешь дожидаться Славу. Разулся, снял куртку, пошёл в спальню, лёг на постель и отрубился. Конец истории. Отвечая на твой вопрос, нет, никто от тебя никуда не убежал. Славка уже неделю в больнице, что в контексте твоего неоднозначного появления даже к лучшему. У него достаточно сложная беременность, тонус и анемия, бывают маточные кровотечения. Это связано с особенностями строения организма, и требует постоянного медицинского надзора. Естественно, мы помогаем как можем, присматриваем. Славку нормально так долбят гормоны, он бывает то поесть забудет, то спит весь день, то точит как не в себя, то плачет, то тошнит. Но самое главное, он очень переживет, что не доносит до срока. Перечитал гору литературы, диагностировал у себя всё, что мог, страдал, устал сидеть дома безвылазно… Тебе ли не знать, какой Славочка умненький, но только сейчас стало понятно, что иногда он становится потрясающим дурачком, трогательным и потерянным. В общем, Гнойный временно отъехал, прихватив все остальные сценические образы, остался только уязвимый, немного напуганный, эмоционально нестабильный, но всё тот же бойкий и ласковый Вячеслав Карелин, лишний стресс которому строго противопоказан. Когда Ванька Светло уезжает по работе в Москву, как сейчас, со Славой живёт его сестра Даша, я или Андрей. Мы гуляем, помогаем по дому, что-то обсуждаем, я хожу с ним на дыхательную гимнастику в школу будущих родителей. — Почему он промолчал? — глухо выдыхает Мирон. Юре не нужно озвучивать продолжение вопроса, повисшее в воздухе. — Я считаю, что не хотел навязываться и не хотел скандала. Вы же расстались вроде. Ну вот. — А они и не встречались, ебались просто, без обязательств, правда, Мирон Яныч? — спокойно говорит вошедший на кухню Андрей. Все сидящие тут же поворачивают голову в его сторону, совсем не ожидая его появления. Удивительно, насколько они увлеклись беседой, что не услышали, как открывалась входная дверь. Юра мгновенно светлеет лицом, увидев мужа, улыбается уголками губ, просит: — Андрей, давай тоже поспокойнее, будь добр, у нас наметился конструктивный диалог. Замай вперивается тяжёлым взглядом в Мирона, обходит стол и становится за спину Юры, укладывает ему ладони на плечи, мягко сжимает. Юра знает, что так муж успокаивается. — А я ведь ничего кроме правды не скажу, ретроспектива, буквально. Загибайте пальцы. После баттла Мирон Яныч подкатил к Славе, но тот постеснялся лезть в койку к кумиру, все знали, что у Окси есть девочка, может непостоянная, а Слава очень щепетилен, он не заводит отношения в отношениях. Позже вы пересеклись, прибухнули где-то, предполагаю, что там было полное погружение между вами, ведь в тур он уехал объёбаными серотонином только в путь. Слава долго молчал, но трудно скрыть счастливые улыбки и постоянные переписки. Потом был Новый год, вы пиздели два часа по телефону, ты забрал его в шесть утра, и мы потеряли его до Рождества. После праздников он писал альбом, ты так его разукрасил, что засосы и следы от укусов неделю красовались на шее. Всё ведь на виду, пусть Слава особо не рассказывал никому, с кем тусуется, но и не скрывал, что у него кто-то появился. А весной, в апреле, в Москве ты познакомился с ней и, если был в мире человек, который мог закрыть глаза на мгновенно поднявший уровень инфоповодов, мы все знаем как его зовут. Ты же понимаешь, почему он поступил так, как поступил? Ну, давай не будем лукавить, вытащи уже голову из песка. Слава пошёл против своих принципов, предпочитая игнорировать, и предложил тебе расстаться, только когда ваши с девушкой нежные поцелуи облетели все фанатские паблики и жёлтую прессу. Окончательно осознал, что пока есть прекрасная и официальная пассия, он остаётся просто постельной грелкой, игрушкой, ласковым ветерком, обдувающим твоё раздутое эго! Для простого парня из Хабары это было недопустимо, ведь он же влюбился в тебя, Мирон, ёб твою мать, ты соображаешь? Не говори мне, что ты не знал, этого невозможно было не заметить. И как прийти к тебе, рассказывать о беременности? Ты бы ведь начал орать, докапываться, спрашивать. А ему было бы стыдно, понимаешь?! Стыдно, Мирон! Что лезет к тебе в отношения со своими разговорами, и больно от того, что окажется высмеянным, использованным и ненужным. Воспитание не пропить, не выкурить шишками, не спустить на грайм и баттл-рэп. Он просто принял решение, и мы, семья, друзья, поддержали как могли. — Да почему вы все решили, что я бы его послал? Он не имел права решать один, он должен был мне сказать! Это и мой ребенок тоже! — наконец орёт Мирон и дергается в порыве бессильной злобы, когда Ванька предостерегающе кладёт ладонь на его плечо. Юра вздрагивает, откидывает голову на живот стоящему за его спиной Андрею. Он буквально кожей чувствует, как тот сдерживает ярость. — Ну, что и требовалось доказать. Прямо ты бы не вёл себя вот как сейчас? Ещё бы небось спросил, точно ли от тебя и про аборт спизданул в горячке. Поэтому о чём вы, Мирон Яныч, какие долги? Птички с петличками принесли на крылышках, что вы вроде как женитесь? Вот и вперёд, империю построил — построй любовь и счастливую семью, и оставь Славку в покое! Он родит, восстановится и будет воспитывать ребенка, никто ничего не узнает, и у всех всё будет прекрасно! Без тебя и твоего участия. У него есть семья и близкие люди, мы все для него сделаем, что можем, он адаптируется, встретит хорошего человека, забудет ваш военно-полевой роман. — Нихуя, это не тебе решать. Это мой ребёнок и Слава тоже мой, хули ты тут командуешь?! — дёргается корпусом вперед Окси. Пальцы Андрея на юриных плечах напрягаются точно также, как и руки Мирона, кажется, еще минуту и они пойдут в рукопашную. Ваня смотрит на Дудя расширенными глазами и мимикой всячески сигнализирует, что нужно что-то делать. Тот вздыхает и произносит: — Дюша, подожди, попустись. Я изначально говорил, что шило в мешке не утаишь, тем более Мирон сам хочет знать, — вздыхает Юра, поведя плечами, и, обращаясь уже к Мирону, продолжает: — Слава сейчас в порядке, он находится в отличной клинике под наблюдением одного из лучших андрологов Питера. Мы на связи постоянно, ребёнок полностью здоров и развивается по возрасту, в соответствии со всеми положенными параметрами. Скриннинги хорошие, малышка стабильно прибавляет в весе, сердечко бьётся чётко, она активно толкается, «заставила» Славку опять начать есть мясо. Всё ещё считаю, надо дать Мирону шанс цивилизованно поговорить с его Славой. Кстати, поздравляю тебя дружище, у тебя будет дочка. Мирон мгновенно сдувается, как тогда в Москве после фестиваля. Он расслабляет плечи, ставит локти на стол и закрывает глаза ладонями. Его ладони начинают мелко дрожать, и Ванька, не найдя ничего более действенного, притягивает друга к себе. — Мир, давай выйдем покурить, остынешь? — предлагает Рудбой, но Фёдоров отрицательно качает головой, дышит глубоко. — Нет, Вано, не сейчас, — скривившись отвечает Мирон и тут же обращается к Замаю, — Мне нужно его увидеть. Пусть он сам скажет, что не хочет меня в своей жизни. Вы не имеете права, ни ты Андрей, ни кто-либо другой, лишать меня этой возможности! Если не скажете, где он, сам найду, я теперь этого так не оставлю. — Ты можешь увидеться с ним в ноябре, когда он родит дочь, — гнёт своё Замай. — Это будет безопаснее, и Слава будет адекватнее, чем сейчас. — Нет, я сказал! Блядь, как ты не поймёшь, мне н у ж н о увидеть его, просто поговорить, глазами своими на него посмотреть. Необходимо теперь. Я гарантирую свою адекватность, что тебе ещё надо. Есть у тебя самого человек, выносивший твоего ребёнка, Андрей?! — Двоих, — отвечает вместо него Юра. — У нас с Андреем двое детей, Алёна и Даня, девять и пять лет. Мирон ловит очередной этап охуевания и неверяще смотрит на Юру. Он однозначно слишком трезв для этого сюрреалистичного утра, потому что его всё-таки начинает трясти целиком, из груди вырывается хриплый смех. Кажется, ему пора посетить своего психотерапевта, попить может таблеток каких. — У Вас. Двое детей. У тебя, — показывает он на Замая, — и у тебя, — в этот раз палец упирается в Юру. Они синхронно кивают. — Пиздец, — резюмирует Мирон. — Да, факт конечно шокирующий: два человека встретились, захотели быть вместе, создали семью и растят детей, без измен, мозгоёбства и драм. Шоккк-контент! Никогда ж такого не было, и вот опять. А ещё мы состоим в гражданском партнерстве, замужем то есть. Ну, друг за другом, — как для тупых поясняет Юра, растягивая улыбку. — И я, как биологический отец этих детей, всё ещё считаю, что ты имеешь право поговорить со Славой. И вы вместе можете решить, какую долю участия ты будешь принимать в воспитании дочери, захочешь ли признать её и согласится ли Слава вписать тебя в свидетельство о рождении. — Юр, я очень дорожу твоим мнением, конечно, — перебивает мужа Андрей, — но заявляю официально: считаю их встречу сейчас очень плохой идеей. Даже если у Славы эмоции сейчас улеглись, понимать, что твой некогда любимый человек связан с кем-то другим даже на начальном этапе травмирующий опыт, а мы тут уже доползли до двадцать восьмой недели. Славе нужны только позитивные эмоции, угроза выкидыша ещё остаётся и, прежде чем решать кто и какое участие в воспитании будет принимать, девочку эту маленькую нужно родить. И если визит Мирона Яновича раскачает эмоциональную лодку и Славку вывернет изнутри заново, это будет и наша ответственность. Я серьёзно, Слава отъедет, это факт. Мы говорили с ним совсем недавно, и он просил меня, если что-то пойдёт не так, пустить его в расход, но сохранить дочь. Он очень хочет родить эту девочку, потому что она его и твоя, общая, ваша. Ребёнок от любимого человека, врубаешься? Поэтому говорю при тебе, Юра, отце моих детей, и при Ване Евстигнееве, лучшем друге господина Фёдорова, пусть звучит пиздец как пафосно, но если всё пойдёт по пизде, тебе, Окси, не сносить головы. Ты ляжешь там же и в тот же день, где будет лежать Слава. Не важно, будет ли это больница или кладбище. Я тебе обещаю. Мирон переваривает услышанное и всё больше проникается уважением к Андрею. Далеко не каждый смог бы настолько отважно и безрассудно защищать своего друга, опускаясь до прямых некрасивых угроз, которые вполне могли бы быть исполнены. — По рукам, — спокойно говорит Мирон и, впервые открыто и с уважением глядя на Андрея, протягивает руку. Тот пожимает, думая, что, возможно, не всё потеряно. Всех как будто немного отпускает, Ваня заметно расслабляется, Андрей цепляет себе тост и включает кофемашину. — Так, ну раз всё решили, давайте, кто-то будет добавку? Вань, ты на ночь приедешь или с котами мы остаёмся? Мирон Яныч, доедайте и чешите в душ, приёмные часы с одиннадцати до часа. Дюша, ты пирожки привёз? — начинает тараторить Юра, включая хозяюшку, и от этого у всех присутствующих становится значительно легче на душе. Всё-таки с любой неведомой дичью справляться легче, когда ты не один.— ххх —
Нагруженный вкусностями, шмотками и ценными указаниями по самую макушку Мирон садится в машину, всю дорогу пытаясь собрать мысли в кучу. Ванька ведёт молча, давая другу время переварить новую порцию информации, не доёбывает с душевными разговорами, хотя как раз таки побеседовать с лучшим другом очень бы хотелось. До прошлого вечера Мирон старательно предпочитал игнорировать противный внутренний голос, задававший массу вопросов. В основном все они начинались с наречия «когда»?! И все их можно было свести к одному общему знаменателю: «Когда всё пошло по пизде»?! До того, как ему стало неистребимо хотеться свалить со съёмок под бок тёплого и безотказного Славки, или уже через несколько недель после того, как его путь под этот бок был заказан. Мирону Славы не хватало, он скучал. И тем сильнее, чем дольше они не общались. Отчаянно и очень глубоко внутри, напиваясь видел за смежёнными веками весёлые порнографические картинки, где в главной роли была вовсе не прекрасная Ди. Просыпался с ней рядом и замаливал свои ночные пьяные фантазии искусными ласками и дорогими подарками, оплачивал поездки, исправно носил вещи с лого Аутло, создавая рекламу молодому бренду каждую минуту своего рабочего дня. Мирон купил ей квартиру, машину, дарил украшения, был щедрым и внимательным к мелочам, его девушка выглядела более чем довольной таким положением вещей. И вот теперь он сидит в машине Рудбоя на парковке перед центром акушерства и гинекологии имени Алмазова, курит третью сигарету и не представляет, что дальше. Он хорошо помнит слова Дудя и выражение лица Андрея. Понятно, что этот раунд он бы без поддержки Юры не вытянул. Мирон не может сейчас поныть Ваньке и даже позвонить Жене, чтобы отчаянно спросить: «Что мне делать теперь?», ведь он сам отказался обсуждать вопрос Славиной беременности и своего отцовства с друзьями. — Вань, ты сможешь меня подождать? — спрашивает Фёдоров у притихшего Евстигнеева. — Конечно, какие вопросы, Мир. Я сегодня полностью свободен. — Отлично. А позвони тогда Жене, давайте вместе пообедаем где-нибудь, я хочу с вами обсудить сложившуюся ситуацию и прикинуть, какие перспективы могут быть. Ваня понятливо кивает и, хлопнув Мирона по плечу, обещает заняться насущными вопросами. «Кто-то обязательно узнает и докопается. Не так быстро, как мог бы я, но всё-таки. Предупреди Женю, и подумайте вместе об этом. Может, лучше будет, если рассказать самому, сделать заявление? Стоит ли имидж Оксимирона ребёнка Мирона Фёдорова?», — напоследок бросил ему Дудь, и эти вопросы теперь тоже не дают покоя. Потому что Оксимирон — творческая личность, пафосное хуйло, маска, прочно сросшаяся с Мироном Фёдоровым. И если продавать одно, то второе автоматически должно идти комплектом. Но сейчас он не хочет тянуть в палату с номером его года рождения рэпера, артиста, шоумена. Туда пойдёт просто Мирон Фёдоров и узнает у просто Славы Карелина, как он жил последние шесть месяцев, что чувствовал, о чём думал, какие у него планы на ближайшее обозримое будущее и может ли быть в этом будущем место для Мирона. Он докуривает сигарету, сует в рот кофейную жвачку, единственную, нашедшуюся у них с Ванькой в карманах, выходит из тачки и направляется ко входу в здание центра. Зная неприхотливость Славки, он ожидает всего чего угодно от пальм и райских птиц до весьма суровых бытовых условий, в конце концов, сложно сразу оценить, насколько сейчас Карелин состоятелен финансово. Зайдя внутрь, Мирон понимает: весьма. По крайней мере на здоровье и ведении беременности Славка не экономит. Намётанным взглядом он отмечает хороший свежий ремонт, живые растения в кадках и крепкого молодого охранника на посту. В холле приятно пахнет свежесваренным кофе и чем-то цветочным, за информационной стойкой, заменяющей здесь ресепшен, сидят на высоких стульях несколько девушек - администраторов в персиковой форме, являя собой образец вежливости и желания быть полезной каждому вошедшему. Здесь нет суеты, запаха тряпок, лекарств и хлорки, тем не менее пол вымыт до блеска, а окна и цветные витражи сверкают чистотой. Мирон делает себе пометку перетереть вопрос денег с Замаем, узнать по деталям, параллельно с этими мыслями приходит понимание связей внутри окружения Карелина, и кажется, они с Андреем теперь в принципе будут частенько общаться. «Принять как наказание за прошлые грехи и не пиздеть. И Жеке об этом нюансе надо сказать, она, как и Ванька, должна знать». Одна из сотрудниц расположившихся за стойкой, ухоженная блондинка чуть за тридцать, в ответ на приветствие и просьбу помочь охотно указывает ему этаж и подсказывает, как пройти к лифтам. Уточняет, нужна ли ему какая-то дополнительная информация, желает ли он побеседовать с лечащим врачом. На её лице застыла дружелюбная улыбка профессионала, получающего хорошие деньги за работу, связанную с перепуганными тупящими от гормонов и заморочек беременными и их некомпетентными, частенько неадекватными родственниками. Елена, при ближайшем рассмотрении бейджика, оказывается старшей медицинской сестрой и дважды уточняет, всё ли Мирон понял. Так дотошно его не допрашивает даже мама. На его лице, очевидно, отсвечивает полное отсутствие работы головного мозга, и сжалившись сотрудница центра советует ему поспешить, ведь распорядок дня одинаков для всех пациентов, и даже у вип-палат существуют режим посещения, время для процедур и часы отдыха. Фёдоров кивает, благодарит, направляется к лифту, отсчитывает девять этажей и, выдохнув, ступает в вестибюль. Здесь также стерильно чисто, на стенах фисташкового оттенка обои уютно перемежаются с замысловатыми мозаичными панно, те же цветущие растения в кадках и орхидеи на низких столиках, там и тут расставлены мягкие обитые плюшем диванчики и плетёные кресла с множеством подушек. Никаких плакатов и информационных стендов, только план эвакуации, несколько хороших копий Ван Гога и канал Animal Planet в развешанных вдоль коридора плазменных телевизорах. Воздух отдает лёгким цитрусовым ароматом, на полу лежит пёстрый и яркий зелёный ковёр, в оформленной в виде маленького грота нише размеренно журчит фонтанчик. Всё это выглядит, как коридор в элитном загородном клубе или отеле класса люкс, никак не место, где находятся люди с угрозой выкидыша или патологией беременности. Из глубины коридора к нему на встречу движется фигура в белом халате. Пожилой, но очень бодрый доктор, поравнявшись с ним, уточняет: — Должно быть Мирон Янович? — Фёдоров кивает, и врач продолжает: — Юра очень верно Вас описал. Он звонил мне сегодня, предупредил, что к Вячеславу придёт коллега. Мирон согласно кивает, протягивает руку. «Охуеть, коллега», — думает он. Эскулап, если и замечает его минутное недоумение, вида не показывает. Даже наоборот, награждает его скупой улыбкой и неожиданно крепким, добротным рукопожатием, поясняет: — Я лечащий врач Вячеслава Валерьевича, дежурю сегодня по отделению. Вот Вам, голубчик, моя визитка, на случай, если захотите когда справиться о здоровье пациента. В целом сейчас всё лучше, чем могло бы быть, дефицит железа незначительный, отец и ребёнок чувствуют себя хорошо. Одна просьба: не очень долго и постарайтесь на позитиве. Слава очень активный молодой человек, сейчас он немного грустит из-за вынужденной изоляции, а его скачущий гормональный фон радости тоже не добавляет. Это, конечно, не моё дело, но, если я правильно понял, Вы имеете большое влияние на эмоциональный настрой нашего пациента. Постарайтесь поспокойнее, поласковее, без разговоров на неприятные темы. Ошарашенный Мирон впервые за долгое время не представляет, что нужно на данное заявление ответить, выдавливает: «Благодарю» и, кивнув, направляется в строну нужной палаты. Поласковее. Как будто он когда-то не был. Поначалу, конечно, может быть они жёстко троллили друг друга в общении и немного боролись за право верховодить в постели. Слава доводил Мирона до исступления своими лидерскими замашками, заставляя становиться на колени раз за разом, ртом зарабатывая право быть сверху, но спустя несколько месяцев их немногочисленные встречи переросли в нечто большее, чем обмен колкостями и жидкостями. Мирон помнит, как в прошлом сентябре, необычно тёплом и солнечном, они провели вместе целые выходные, не вылезая из постели почти двое суток. Между короткими передышками на сон, душ и еду Карелин, пребывая в необычайно игривом настроении, буквально не отлипал от него, ластился, оплетал длиннющими конечностями, словно соскучившаяся осьминожка. Буквально требовал целовать себя всего, особенно уделяя внимание лодыжкам и внутренней стороне бёдер. При этом смешно фыркал и заливисто хохотал, когда Окси щекотал в нежных местечках под коленками, а потом и вовсе сладко постанывал от удовольствия и возбуждения, подставляя рёбра под укусы, засосы и мазки влажного языка. Чем больше он раскрывался, отпуская себя, чем больше позволял, чем дальше пускал Мирона в изучение границ чувствительности своего тела, тем ласковее становится Мирон, в конце их отношений и вовсе скатившийся с четкой последовательности действий к небывалым экспериментам по получению обоюдного удовольствия. Если бы Слава не поставил точку, кто знает, чем бы это всё закончилось и закончилась ли бы вообще. «Но, — думает Мирон, — из любой точки можно вывести запятую. Главное начать.» И берётся за ручку, открывающую дверь в палату номер девятнадцать восемьдесят пять.— девочка, Мирон, не пиздец –
В это утро во время обхода Пётр Семёнович обещает Славе выписать его домой через неделю, если динамика показателей железа в крови будет расти также уверенно, как в последние дни. Слава кивает, благодарит доктора за внимание и покладисто соглашается пить ещё три кучи витаминов. Ему тут, конечно, скучновато, но ради здоровья малышки он готов потерпеть. В конце-концов, это меньшее из возможных зол, ведь его вполне могли бы оставить тут на месяц или вообще до конца срока. Проторчать десять недель в комфортабельной отдельной палате под чутким надзором врачей он желанием не горит. Слава поворачивается на бок, лицом к окну, заматывается в плед, как гусеничка, и, подложив под бок подушку, думает подремать до обеда. Планшет надоел, телевизор он не смотрит, гулять не хочется, да и одного его никто не отпустит. Лечащий врач в общем-то очень хороший спец и просто отличный дядька, и он всё ещё несколько опасается за сохранность Славкиной тушки. Учитывая ответственность за жизнь своего ребёнка, будущий отец сидит на жопе ровно и особенно не выпендривается. Поспать — отличное решение, ведь сон лучшее лекарство. Полина, видимо, тоже поддерживает родителя: ещё недавно крутившаяся в животе волчком, она успокоилась и перестала толкаться. «Устала, Кис?», — шёпотом спрашивает Слава, проглаживая живот, и расслабившись прикрывает глаза. Он почти проваливается в дрёму, когда слышит тихий щелчок открывающейся двери и, думая, что вошла медсестра с очередной капельницей, продолжает лежать с закрытыми глазами. Ему дадут подремать ещё немного, точного времени индивидуальных процедур не установлено — здесь очень лояльный персонал, максимум комфорта, минимум проблем для пациента. Но обострённое в последние месяцы обоняние доносит до мозга хорошо знакомую смесь запахов: нагретая теплом тела кожа куртки, нишевый парфюм с древесными нотами, кофе, крепкие сигареты. Сердце пропускает удар, мозг спешно тараторит этогонеможетбыть. Прежде чем он успевает заставить себя заткнуться и прикусить язык, Слава, приоткрыв глаза, смотрит сквозь ресницы на вошедшего в палату человека. Смотрит и не верит тому, что видит. Он говорит: «Мирон», — и улыбается, робко и с надеждой, как малолетняя фанатка, которую на сцену тянет кумир. А Мирон, не Окси, не Окс, не МиронЯныч, МИРОН бросает шуршащий пакет на стоящее по ходу кресло и тремя широкими шагами подходит к кровати, нависнув сверху, молча смотрит ему в глаза. Запускает ладонь в зелёные, чуть отросшие волосы, оглаживает пальцем худую скулу и целует его в губы, сначала просто прикасается, ни на чём не настаивая, но когда его без сопротивления впускают внутрь жадно присасывается, буквально тараня влажный Славкин язык своим. Отстраняется лишь на несколько секунд, только когда заканчивается воздух, и, не встретив какого-либо сопротивления, вновь прикасается к мягким припухшим губам. Слава плавится, наслаждаясь своими собственными ощущениями и вкусом чужого языка, жмётся ближе, закидывает руки на шею Мирона. Он никогда не мог дать достойный отпор Окси, если дело доходило до поцелуев: тот отлично умел жадно и жарко, без разрешения и разговоров затыкать его рот своим. Какое-то время Мирон с ощущением максимально возможного удовлетворения продолжает целовать Славу по-французски, мягко придерживая его затылок, массируя голову пальцами и слушая тихие гортанные порыкивания, напоминающие урчание довольного котика. Карелин пофыркивает в рот бывшего любовника, прикусывает его губы, слегка поворачивает голову, привычным движением подставляет под ласки горло. Внутри у Мирона всё переворачивается от вида доверчиво подставленной шеи, и он с удовольствием терзает зубами нежную кожу, влажно мажет языком под линией челюсти. Когда гортанный «хнык» Славы перерастает в чувственный стон, Мирон одновременно понимает множество разных вещей: он скучал настолько, что просто близкого контакта не хватает, хочется гладить, трогать везде, целовать тёплую кожу, щекотать, говорить, спрашивать, молча смотреть в зелёные глазища, хочется вытянуться на этой кровати, прямо здесь и валяться рядом, оберегая его сон. Он не возбуждён в привычном понимании этого слова: у него стандартно привстал, как и всегда при мыслях о возможном сексе со Славкой, но нет потребности заняться им прямо сейчас. Желание быть максимально близко не сопровождается желанием обладать физически. Ошарашенный собственными ощущениями он отрывается от такого же осоловевшего Славки и, напоследок чмокнув его в губы, присаживается на край достаточно широкой кровати. — Окс, ну ты куда, эй, верни свой язык обратно, где был! Такой ты вкусный. Я сейчас больше всего на свете хочу литр эспрессо и выкурить пачку твоих вишнёвых Кэпитан Блэк, — мечтательно тянет Слава, задрав подбородок вверх. Мирон криво улыбается, понимая, что Карелин справился с первыми, искренними эмоциями и сейчас уже входит в стандартный режим их обычного взаимодействия. — Я старался. Кстати о твоих хотелках, Юра передал редиску, на ней почему-то особенно настаивал, большой термос какао с кокосовыми сливками и мёдом, он говорит, ты сейчас так любишь. Есть ещё пирожки с печенью, кешью и фруктовый салат, как ты просил. Хочешь чего-нибудь? — спокойно уточняет Мирон. Слава смотрит на него долгим взглядом, и в его лице проскальзывает что-то такое, открытое и уязвимое, что у Фёдорова сжимается сердце. Как долго Слава прятал от мира и всех окружающих его посторонних людей эти эмоции. Насколько плохо нужно было смотреть Мирону, чтобы не видеть? — Какао? Может позже. Продолжи с того места, где остановился, пока мы не договорились до очередного раунда, — просит Слава, и как может Мирон ему отказать. Он осторожно подтягивает Славу к себе, мягко обнимает, целует нос, скулы, губы. — Мы ведь можем спокойно поговорить? Обсудить всё? — спрашивает Мирон, и Слава кивает, тянется ладонью к его лицу, проводит кончиками пальцев по горбинке носа, — Конечно, мы же взрослые и адекватные люди. Потом. — А из ЧС меня вытащишь, взрослый адекватный человек? — Посмотрим, насколько хорошо ты попросишь. Кам хиар, Мон Ами. — Злишься на меня небось? — Не о том болеешь, Мирон. Просто лови момент, я второй раз предлагать не буду, учти. Слава приподнимается, плавно смещаясь ближе к краю кровати, освобождает место и жестом приглашает Мирона присоединиться. Тот не выёбывается и, пока зовут, стягивает толстовку, кроссы, устраивается так, чтобы Славка мог прилечь поудобнее, внимательно следит, как Карелин подкатывается к нему под бок, упираясь тугим округлыми животом в его, поджарый и плоский, кладёт голову ему на грудь. Расстояние между их лицами пару сантиметров, и Мирон чувствует чужое дыхание на своей щеке. Достаточно просто слегка опустить голову, чтобы вновь поймать мягкие губы, в чём он себе и не отказывает. Они лениво целуются ещё какое-то время, пока Слава не вздрагивает, отстраняясь. — Мне кажется, кое-кто намекает, что не прочь познакомиться с тобой, Оксимирон Яныч, — ласково говорит он, берёт Мирона за руку и прикладывает ладонь с колесом Сансары к своему животу. Несколько мгновений ничего не происходит, но потом изнутри ощущается весьма чёткий пинок, и у Фёдорова сердце замирает, а потом вновь начинает биться, только в два раза быстрее (а на глазах, кажется, выступают слёзы, но это не точно). — Господи, какой же пиздец, — бормочет Мирон не в силах взять эмоции под контроль. — Давай тут без жемчужин русского языка, малышня всё слышит своими пусть крошечными, но уже сформировавшимися ушками. Это же ваша первая встреча, будь вежливым! Да и не пиздец, Мирон, а просто девочка, зовут Полина, шесть с половиной месяцев внутриутробного развития, полёт нормальный, — весело говорит Слава и продолжает проглаживать живот ладонью Мирона. — Спасибо тебе, Славушка, — выдавливает Фёдоров, целуя того в висок. Ему хочется стиснуть Славку изо всех сил, выразив этим объятием все переполняющие эмоции: облегчение, радость, благодарность. А ещё навалиться сверху, запустить руку под тёплую худи, чтобы соприкоснуться ладонью с голой кожей живота, скользнуть вниз, огладить, приласкать, как Славка любит, опуститься ниже и вылизать каждую складочку. Но Мирон разумно осознаёт, что сейчас не время и не место, и теперь так сделать в принципе не получится, однако, его стояку это вообще не мешает. Выводы не утешительны: он, старый дурак, не просто ведёт себя, как подросток в пубертате, но к тому же вполне может получить от ворот поворот. Мирон всё также хочет Славу, как выясняется, любого, хоть беременного, хоть нет. В то же время он примерно понимает, как может отреагировать Карелин на предложение заняться с ним сексом прямо в больничной палате после полугода игнора и блокировки во всех мессенджерах. Можно сразу смело выходить в окно. Приходится прикладывать все силы, сдерживая похоть, и устроиться таким образом, чтобы окрепший член не привлекал лишнего внимания. — Уж не знаю, за что именно ты меня благодаришь, но так и быть, пожалуйста. — Давай начистоту, мы ведь оба не дураки, почему ты оставил ребёнка? — спрашивает Мирон, мысленно готовясь к тому, что сейчас его точно пошлют на хуй, выпрут из постели, палаты и отдадут на растерзание Замаю. Но Слава, и правда видимо находясь под влиянием гормонов, демонстрирует воистину спартанское спокойствие, отвечает просто: — Потому что я могу. Сам решать, как поступать с моим телом и моим ребёнком. Мирон выдыхает, испытывать судьбу, конечно, не стоит, но он не уверен, что, переварив нынешнюю встречу, Слава позволит прийти в следующий раз, поэтому всё-таки произносит: — Это и мой ребёнок тоже. — Ага. И твой. Тоже. Знаешь, пока ты что-то искал у меня во рту и не задавал банальных в этой ситуации вопросов, мне наше общение больше заходило, — лукаво тянет Слава и смотрит с хитринкой. Всё, чем к их обоюдному удовольствию, в следующие полчаса занят его рот, — это язык Мирона. Разлепиться их заставляет лишь медсестра, пришедшая ставить Славке положенное инфузионное вливание. Женщина не ругается, увидев развалившегося в кровати пациента незнакомого ей мужчину, лишь понимающе улыбается краешком губ, осторожно прикрепляет конец силиконовой трубки, идущей от капельницы, к катетеру и просит нажать на кнопку, расположенную в изголовье кровати, когда весь раствор закончится. Слава снова возится, прижимается ближе и, устроившись максимально удобно, зевает, утыкается лицом в шею Мирона, пробормотав: «Я подремлю немного, ты кнопочку нажми, когда докапает», и спустя пару минут начинает размеренно сопеть носом. Фёдоров, прильнув губами к его макушке, одной рукой обнимает Славу за плечи, второй поглаживает живот и чувствует себя парадоксально счастливым и как никогда на своём месте. Он смотрит на часы, понимая, что у них в запасе есть еще около часа, и, внезапно успокоившись, блаженно прикрывает глаза. За окном, прорезав низкие свинцовые тучи, выглядывает робкий и несмелый лучик сентябрьского солнышка.—