Misty

Nothing in this world is for real Except you are for me and I am so yours Marilyn Manson * На выходе из редакции «Вестей Окмонта» я шагаю прямо в густое молоко вечернего тумана. Белёсые испарения заполняют улицы, поднимаясь вместе с тошнотворным запахом канализации из люков и воруя остатки искуственного освещения. А стоит мне остановиться, потирая воспалившиеся от просмотра сотен типографских строчек глаза, проникают в черепную коробку, замедляя и без того неторопливый от усталости ход мыслей. Редкие тёмные людские фигуры появляются на тротуаре, выплывая из тумана и растворяясь в нём. Равнодушно или покорно ожидая, пока город целиком не уйдет под воду, они словно декоративные рыбки в аквариуме: могут двигаться в любом направлении, но за пределы невидимых стен им не выбраться. Я похож на такую рыбку. Но плавать всё же лучше, чем толкаться среди других овощей положенную пару часов в общей комнате отдыха, куда тебя, принудительно отупив, отпускают из забитой под завязку палаты для буйных. Эти воспоминания отвратительны. По сравнению с ними моя нынешняя жизнь в аквариуме – мечта, в которой я могу самостоятельно выбирать направление шагов. Мне необходимо продолжать отвлечённые рассуждения, по возможности растягивая светлую полосу рассудочности, да и лицезреть ставшими такими родными черты Виктора ещё слишком рано. Я знаю, куда направлюсь. * Я разгуливаю меж книжных шкафов, обходя тихих немногочисленных посетителей библиотеки, пока мой взгляд не цепляется за золочёную вязь на широком синем корешке – «Иллюстрированный справочник Окмонта». Довольный возможностью занять мозг не требующими усилий картинками, я хлопаю тяжёлую книгу на читательский стол, кладу рядом дневник, на случай если мне понадобятся заметки, и, включив лампу под зелёным абажуром, начинаю перелистывать плотные мелованные страницы. Прошлого у этого города больше, чем будущего. Одна фотография привлекает моё внимание, я невольно усмехаюсь: «Риф дьявола» действительно был когда-то неплохой гостиницей, пока не попал в лапы Виктору. Солидный фасад из кирпича призван располагать к себе гостей, полосатые новенькие маркизы прикрывают окна, летние кофейные столики расположились у входа, только лёгкие штрихи морского орнамента вызывают ассоциации с Иннсмутом. Может, Йоханнес выбирал отель, руководствуясь этим каталогом, а не тем, во что превратилась гостиница после Потопа? По крайней мере, теперь она оправдывает своё пиратское название. Печально, впрочем, осознавать, что окажись я в Окмонте раньше, то мог бы наслаждаться её провинциальным уютом. – Простите, закрываемся. Джой стоит рядом с книгой в руке, засунув указательный палец между страниц. Сегодня на ней скромное синее платье с белым кружевным воротничком. – Возьмите домой. Оформим читательский билет позже. Я могу ошибаться, но ко мне она обращается особенно ласково. Том настолько большой, что им можно убить стигийца. Я не предполагал, что так зачитаюсь, однако хочу оставить книгу здесь как ещё один повод посетить библиотеку между делом. Поэтому с некоторым усилием возвращаю «Справочник» обратно на верхнюю полку, пока в соседнем помещении щёлкают выключатели. Джой не знает, но я не ухожу, жду её на скамье рядом со входом. Там же расположился джентльмен в цилиндре, с газетой в руках. Моросящий дождь и тусклое уличное освещение совсем не мешают ему читать. Он настолько ярко одет, что мне невольно хочется поинтересоваться, на какую вечеринку он собрался и не берёт ли чужаков за компанию. Вскоре Джой появляется на пороге, запирает тяжёлую дверь, спускается по ступенькам и поворачивает налево, нечего не замечая вокруг. Её походка по-старушечьи вялая и медленная, плечи приподняты, словно над ней до сих пор довлеет проклятье. Зонта при ней нет, шляпки тоже – у местных вообще принято подчиняться судьбе – но именно эту девушку хочется укрыть от непогоды. Нелепость её наказания будит во мне злость, так что мне приходится преодолевать желание освободить её губы самостоятельно. В её спасении нет свободы. Меня останавливает мысль, что воля этого хрупкого существа сломлена и без моих благих намерений. Однажды Джой умрёт, я тоже, а Ткачиха вновь возьмётся за старое. И где справедливость? Догнав девушку, я прикасаюсь к её плечу, о чём тут же жалею: Джой оглядывается с таким ужасом, что её страх, замешанный на гнилом вековом колдовстве, насилии на конце швейной иглы и натянутых в тишине нервах, тут же передаётся мне. Пока я справляюсь с этой внезапной вспышкой эмпатии, Джой признаёт меня и успокаивается. – Позволите вас проводить, – я стараюсь обращаться с ней бережно, как с ребёнком, – Шеллз – не самое безопасное место. – Пока всё обходилось. Её слова не слишком похожи на согласие, но и не звучат отказом, поэтому я следую за ней до лодочной пристани. Часть пути мы преодолеваем на моторке: видимость из-за тумана паршивая, поэтому я управляю обветшалым судёнышком, а Джой устраивается в носовой части, похожая на взъерошенную птичку. Разглядывая её, я пытаюсь вообразить, чем она наполняет свои дни вне работы, куда ходит, с кем общается. Приходящие на ум ответы рождают во мне печаль и сочувствие. На лодочной пристани в Шеллз Джой ловко выбирается из моторки, и, пока я креплю трос к береговому кольцу, её силуэт теряется в тумане. – Через два года, когда ваше… наказание закончится, – я нагоняю её и осторожно беру под руку, – вы будете снова петь? Она замирает в удивлении. – Я бы хотел послушать. Джой выскальзывает и, сделав шаг назад, вступает в круг фонарного света. Её глаза искрятся в искусственном освещении и по волосам растекается тусклое золото, отчего мне начинает казаться, что она не здесь, одетая в скромное пальто, с залегшими под глазами тенями, обнимает себя за плечи среди полуразрушенных домов и шатающихся по чавкающим лужам бродяг, а в свете софитов на сцене, в чёрном бархате, соблазнительная и нежная, с белой лилией в волосах и красной помадой вместо крови на губах, не знавших жестокости. Её голос ласкает слух, как если бы шёлк и атлас скользили по голой коже. Должно быть, вид у меня делается совсем глупый, потому что Джой хмурится и отступает в сумрак. Остаток пути мы проделываем молча. Она останавливается на верхней ступеньке крыльца, так что может смотреть мне прямо в глаза, однако старательного этого избегает, и сдержанно благодарит. И без тонкого чутья понятно: мою жажду здесь не утолят. По крайней мере, не сегодня. – Я могу проверить подвал, – это моя последняя попытка. – Новый сосед проверяет, – Джой словно извиняется. Хотя в этой новости нет ничего необычного, она неприятно удивляет. Мысленно заношу в расписание на неделю проверку помимо подвала ещё и соседа. Я не хочу смущать Джой сверх того, что уже тяготит нас, невысказанное: я стану настаивать, пытаясь вскрыть её раковину, а она, испуганная, спасётся молчанием. Будто только под защитой монументальных библиотечных стен, в незримом присутствии Трогмортона она чувствует себя в относительной безопасности, а чужаки на ночь глядя и не входили в её планы. Ветер треплет мягкие женские волосы, и мне хочется хотя бы убрать прядь с её лба, раз она не разрешает дотрагиваться до губ, но я сдерживаюсь. Всё же до чего ровные, точные стежки – ювелирная работа. Небось, старая карга Энн испытывала немалое удовольствие, как следует затягивая толстую нитку перед тем, как заново, властно и мастерски, воткнуть острие иглы в фарфоровую кожу. Сколько ещё романтических песен и девичьего смеха заточено в плотно сомкнутых ртах, лишенных мужской ласки? Но даже изувеченные, губы Джой стоят того, чтобы ждать. Когда дверной замок щёлкает с другой стороны, я поднимаю голову, ожидая разглядеть её силуэт в пыльных пожелтевших окнах, но стёкла заштопаны шторами, как рты нитями. Её имя – обещание радости, весенний поцелуй, однако Джой поражена той же беззащитностью перед лишённой сострадания нечеловеческой силой, что и я, и так же сторонится чужой нежности, оберегая своё заспиртованное в одиночестве сердце. Становится так тоскливо, что я не знаю, куда деть себя на остаток вечера. Должно быть, стоило получше объяснять свои намерения, они вполне невинны – чашка кофе да разговор, как у нормальных людей. Жаль, но сегодня мне не суждено заякориться. Я закуриваю и сажусь на сырое каменное крыльцо, не общая внимания на ругающихся рядом иннсмутцев. Каким-то образом я оказался своим среди этих рыбоголовых отщепенцев, поэтому они игнорируют меня, занятые гортанной перебранкой. Ноги гудят от усталости, а последнюю пару ночей я был обречен на бессонницу, забываясь недолгим поверхностным сном под утро. Оранжевый огонёк сигареты покачивается в сером тумане, как маленький фонарь. На последней затяжке меня одолевает приступ кашля. Думаю, после кошмаров лёгочные заболевания занимают среди окмонтских недугов почётное второе место. Иннсмутцы мирятся и начинают обсуждать что-то с третьим подошедшим. Постепенно своеобразный говор рыболюдей превращается для меня в убаюкивающую колыбельную. Но я начеку, поджигаю второй никотиновый фонарик и не покину свой пост, пока не смогу убедиться, что иннсмутцы не собираются вломиться к Джой. Верная собачка Чарли. Когда троица скрывается из виду, я задаюсь вопросом, почему бы не нанести визит вежливости мистеру Карпентеру. Формального повода у меня больше нет, хотя можно явиться и без приглашения. Однако уже поздно, ворота наверняка заперты, автоматчики на контрольных точках, да и в нашу последнюю встречу я убрался так глупо и быстро, будто набил карманы его фамильным серебром. Если я обнаружу, что в особняке после такого прощания мне не рады, как и в доме Джой, – что за печальная ночь мне ждёт. Но я не теряю оптимизма: всегда можно обернуться газетами и ворочаться на скамье под низким лишённым звёзд небом. Окмонт – город возможностей.