honeymouthed and full of wildflowers

❃       Именно Юкхэй сообщает ему новость холодным и ароматным вечером ранней весны. Марк находится во дворе и лежит на земле. Пыль в его глазах, на бровях, под ногтями, неприятно щиплет в ноздрях и горле, поэтому Ли тяжело дышит с открытым ртом. Он прикасается рукой к своей груди, где горят его лёгкие, и просит пощады, просит большего, а другой рукой прикрывает синяк на бедре, который оставил мастер меча на нём во время тренировки.       Марк чувствует аромат Юкхэя — когда он в саду, его аромат затмевает застенчивый запах цветов. Юкхэй — это запах кожи и шуток у костра; запах лучшего друга Марка, запах второго напарника по команде, когда Марк станет королём. Однако сегодня это запах с перчинкой, с какой-то очень яркой перчинкой для Марка.       — Марк! — кричит Юкхэй, немного приглушая свой голос, — Ваше Величество! — добавляет он, когда видит, как смотрит на него мастер меча из-за отсутствия манер.       — Что? — выдыхает Марк. Он моргает, но даже ресницы болят от движения. Он едва ли может различить тонкую капельку пота на своём носу, как Чжоуми — мастер меча, первый рыцарь королевства и личный учитель фехтования принца — впивается взглядом в своего юного кузина.       — Юкхэй, принц тренируется, — начинает говорить мастер меча, очень неодобрительно, но Юкхэй пропускает мимо ушей эти слова, он делает то, чего никогда бы не сделал, если бы не чрезвычайная ситуация. Он смотрит на Марка с широко открытыми глазами, тяжело дыша ночным холодным воздухом.       — Вы должны прийти... Сейчас... — он едва может говорить, жадно хватая ртом воздух, — Что-то... Что-то случилось... Ваш отец... — должно быть, он бежал прямо из тронного зала. При упоминании отца Марк поднимается, несмотря на боль, несмотря на усталость, отягощающую его конечности. Его рука находит меч на земле, и он едва осознаёт, что Чжоуми тоже достаёт свой меч, готовясь защитить короля, но Юкхэй поднимает руку, чтобы остановить их.       — Нет, нет, никакой опасности нет, — говорит тот скрипучим голосом, — прибыл посланник с Юга.       Взгляд Марка на мгновение приходит в замешательство, прежде чем Юкхэй продолжает.       — Твоя невеста, она только что представилась... Марк, она альфа.       Глубокая тишина опускается на внутренний двор дворца, её нарушает только резкий звук меча Чжоуми, когда тот кладёт меч обратно в ножны. В голове Марка тоже тишина, на мгновение в ней пронёсся какой-то белый пустой звук, прежде чем его мысли ворвались обратно с достаточной силой, чтобы сломать плотину его ступора.       Альфа. Это значит, что она не сможет родить Марку наследника; означает расторжение брака и союза королевств. С Севером, который готов идти войной на свои же земли. Какая у них есть надежда на победу без альянса с Южными островами? У них нет будущего, если война придёт.       — Ты уверен? — спрашивает принц, затаив дыхание.       — Посланник прибыл прямо из дворца с королевской печатью семьи, в этом нет никаких сомнений.       Что теперь? Что же делать теперь? Значит, война действительно настанет? К нашему уничтожению, к нашему полному поражению. Сначала мы, а потом острова... Просто потому, что одна девушка не могла быть омегой или бетой.       — Нет, — говорит Юкхэй, качая головой, — Помолвка всё ещё в силе.       — Я не могу жениться на альфе, — отвечает Марк, — кто же тогда родит моих детей?       Он видит в глазах Юкхэя, что его ответ ему не понравится, но всё равно спрашивает. Это небольшое облегчение, которое оказали ему родители. По крайней мере он может узнать всё заранее от своего лучшего друга, будто этого будет достаточно, чтобы смягчить удар, а не слушать всё из уст дерзкого посланника с Юга, что будет с ним и его королевством.       — Её брат-близнец — наследный принц, представился в тот же день. Он омега.       После этой новости такое ощущение, что его кровь похолодела; она такая холодная, что кажется, будто она вообще перестала течь, а в его жилах просто лёд, и, если кто-то прикоснётся к нему, он расколется на тысячи маленьких кусочков. Марк плохо осознаёт, что Юкхэй и Чжоуми отходят назад, давая ему больше пространства, чтобы собрать все свои мысли воедино, прежде чем они взорвутся.       — Честно говоря, — произносит Марк, когда ему наконец-то удаётся успокоиться, — проигрыш в войне не такой уж и плохой вариант, чем это. ❃       Дело в том — думает Марк, позволяя своей матери заплетать цветы в свои волосы: традиционные цветы, красные, белые, для процветания, для удачи, для нового начала; цветы, которые можно носить всего один раз в жизни — в день супружеской клятвы, — он даже не уверен, что является тем, кто больше всех пострадает от этой договоренности.       Конечно, он ненавидит Донхёка, но Донхёк ненавидит его с такой силой, что Марк не уверен, что это можно сравнивать (хотя он пытается, ох, он пытается). Но, по крайней мере, у Марка всё ещё есть его королевство, его люди, его семья. Его жизнь.       Донхёк был воспитан, чтобы унаследовать трон и стать королём. Никто никогда не думал, что он мог быть кем-то другим, а не альфой, никто не учил его покорности. Марк не уверен, что кто-то когда-то пробовал учить его покорности, и это действительно огорчает, учитывая, что этот неудобный долг теперь ложится на него. Потому что, если он позволит Донхёку плохо себя вести, если он позволит Донхёку неуважительно обращаться к себе, из-за мелочности, из-за невежества или просто из-за отчаяния, если он не сможет даже контролировать собственного мужа, свою омегу, то как он сможет управлять королевством? Марк знает, он прекрасно понимает, что Донхёк неподготовленный, что он не приручен и, возможно, неукротим, что его нельзя контролировать.       — Донхёк согласился на это, понимаешь?       Марк резко поворачивается, чтобы встретить нежное лицо брата, избегая нежного прикосновения рук матери к его волосам.       — Не расстраивай его слишком сильно, — говорит она, заплетая последнюю маленькую ромашку в волосы Марка, прежде чем оставить двух своих мальчиков вдвоём.       Сонмин садится на стул, скрещивая ноги, и смотрит на Марка так же, как он смотрел на маленьких птиц в клетке, когда был ребёнком. Со смесью жалости и изумления.       — Я вчера ходил разговаривать с Донсун, — говорит он, глядя на макушку с цветами на голове Марка, — она сказала мне, что её брат вызвался занять её место.       Сердце Марка мучительно сжалось при мысли о Донсун, разговаривающей с его братом, а не с самим Марком. Они никогда не были особенно близки, но она ему нравилась. Ли представлял своё будущее с ней. А не с… её братом-мудаком, который всегда говорил Марку, что он никогда не позволит ему жениться на своей сестре, когда им было шесть и семь лет, и когда Донхёк был выше него.       — Он не должен был это делать, его родители не заставили бы его жениться, так как он никогда не готовился к такой жизни. Они бы подождали, пока представится один из молодых принцев.       Тем не менее, они оба могли быть представлены, как беты — думает Марк. И этот брак не будет действительным без ребёнка — сына или дочери, разделяющих кровь их двух королевских семей. Более того, Марк подозревает, что Донхёк просто не хотел, чтобы кто-то из его братьев и сестер женился на Марке. Возможно, он даже думал, что спасает их. От Марка. Что за чертов мученик — думает Марк, щёлкая языком.       — Будь добр к нему, Минхён, — говорит Сонмин, используя имя Марка, имя, которое он должен был оставить, когда представился и был выбран наследным принцем за право крови. Сонмин — единственный, кто все еще использует это имя, единственный, кто имеет право. Представившись альфой, Марк забрал у старшего сына — беты — право на престол. Между ними нет никакой вражды, но Сонмин иногда использует это старое имя, чтобы напомнить Марку, что он альфа, что он всё ещё младший.       — А он когда-нибудь был добр ко мне?       — Просто, — повторяет Сонмин, сузив глаза, — Не будь грубым. У него ничего не осталось.       Каким-то образом мысль о том, что другие люди — даже собственная семья Марка — действительно видят Донхёка мучеником, что они уже на его стороне, а не с Марком в воображаемой войне, которая даже не началась, заставляет кровь Марка запотеть в жилах.       Он так сильно качает головой, что несколько лепестков падают, как маленькие красные и белые снежинки, на холодную каменную землю. Марк поворачивается спиной к брату, чтобы покинуть комнату, на мгновение улавливая свое отражение в окне. Красный и белый с примесью золота. Корона на его голове никогда не была лёгкой, но и никогда не была настолько тяжёлой. ❃       Донхёк стоит украшенный золотом, но Марк слабо осознаёт это, когда они стоят рядом перед каменным алтарем, чтобы произнести клятвы под солнцем и облаками, перед богиней неба.       Они не видели друг друга много лет; в последний раз они виделись перед тем, как кто-то из них представился, и Донхёк, должно быть, изменился точно так же, как и Марк из долговязого и неуклюжего ребёнка в подростковом возрасте. Тем не менее, Марк не хочет смотреть на Донхёка. Он не знает, может быть, это тонкий страх внезапно найти его привлекательным, обнаружить, что представление изменило его таким образом, что люди — даже Марк — могут найти его восхитительным вместо большой занозы в заднице, которой он всегда был. Или, может быть, он просто пытается отсрочить неизбежное. Необходимость смотреть в глаза человека, который будет стоять рядом с вами всю оставшуюся жизнь, и найти только ненависть, которая упадёт тяжёлым бременем во время свадьбы.       Донхёк шевелится, и Марк чувствует неосязаемую ласку шелка на своих лодыжках, трепетание туники Донхёка вторит его беспокойству. Краем глаза Марк видит лишь слабое мерцание золота. Он не может уловить запах Донхёка сквозь аромат цветов, которые несёт мальчик; те же самые цветы, горящие в жаровнях и лежащие, прижатые и связанные вместе в маленьких корзинках, разбросанных по всему залу: жасмин, лимонник и фрезия, свежая жимолость.       Это старая традиция — практика держать двух супругов от влечения друг к другу до окончания церемонии. Марк слышал, как двое слуг во дворце говорили, что это романтичный способ построить их отношения. Все началось из предосторожности, на случай, если супруги не будут совместимы и решат разорвать помолвку при первой же встрече. Теперь, в настоящее время, большинство обрученных встречаются друг с другом хотя бы один раз, чтобы подтвердить свою близость, но оба родителя Донхёка, а также Марка решили, что в этом нет необходимости. Близость или нет, им все равно придется жениться — они все равно женятся прямо сейчас, потому что союз — это менее болезненный, самый быстрый, действительно единственный способ предотвратить войну. Ну, по крайней мере Марк уже знает, что он и Донхёк несовместимы, хотя он не может найти утешения в этом конкретном знании.       Марк не чувствует запаха. Донхёк упрямо отказывается смотреть на него, но нет никакого способа избежать звука его голоса, когда Донхёк произносит свои клятвы. Раньше он был высоким и раздражающим с голосом ребёнка, который говорил слишком много и всегда о неправильных вещах и в неправильном направлении. От этого у Марка начинались самые сильные головные боли. Теперь его голос мягкий, вьющийся по краям, как нектар, стекающий по ранам деревьев летом, как ленивый солнечный день, который можно провести, лежа на траве, слушая гудение цикад, как…       — Я согласен.       — Теперь вы можете обменяться кольцами. Донхёк оборачивается первым, и первое, что видит Марк — это золотая пудра на его щеках, лбу, дуге Купидона, размазанная по верхней губе. Она легка и неосязаема, захватывает весь угасающий свет дня и заставляет его сиять на своей коже, как золотая Радуга.       Второе, что видит Марк — это твердость в глазах Донхёка, резкий контраст с мягкостью его черт, со светом, лепящим его скулы. В этих глазах ярость, страх и поражение, а в поражении — вызов, сопротивление, и за всем этим — усталость, беспомощность, которую Марк признает, потому что он тоже видел это в своих собственных глазах. Они здесь, потому что это их долг. Первый долг Марка, как будущего короля, последний долг Донхёка, как будущего короля. Они здесь из-за надежды. Но они не хотят быть здесь, ни один из них, и нет пути назад.       Третье, что видит Марк — это золотая цепочка его матери, та самая, что была на ней в день её собственной свадьбы, слабо поблескивающая на ключицах Донхёка. Он не сразу понимает, почему при виде этого у него возникает неприятное чувство. Что-то не так, что-то, что он не может уловить.       Это традиция для омеги — носить такого рода золотые безделушки, цепи, медальоны и обручи, сияющие на их шее и запястьях, чтобы указать путь спаривания укуса, как драгоценный компас. Затем он понимает, что это не цепь. Это Донхёк, который когда-то был наследным принцем, и наследный принц никогда не будет носить цепь, такой мощный символ принуждения на своем теле. Но это тоже Донхёк, и он омега, его шея обнажена под цепями, как предложение, и Марк никогда раньше не видел, чтобы он показывал так много кожи, и он не может не следить за мерцанием золота, размазанного по горлу Донхёка, будто загипнотизированный.       Затем Марк осознает, что он слишком долго смотрел, что все ждут, что Донхёк перестал дышать, его тело напряглось, как тетива лука, вытянулось и застыло в позиции, готовое выстрелить. Стрельба из лука Донхёка всегда была лучше, чем у Марка, она всегда была идеальной. В том, как он протягивает к Марку кулак и медленно разжимает его, показывая простое золотое кольцо, нет ни малейшего колебания. Марк держался так крепко, что удивился, как у него не идет кровь.       Их руки слегка соприкасаются, когда Донхёк надевает кольцо на Марка, а Марк делает то же самое с Донхёком. Пальцы у Донхёка горячие и липкие, у Марка же холодные и нервные. Марк на мгновение закрывает глаза, заставляя себя успокоиться, когда с первой попытки промахивается мимо пальца Донхёка. Они не отпускают, они не могут отпустить, пока церемония не закончится. Крик цикад заглушает радостные возгласы гостей, но не слова священника.       — Теперь вы можете поцеловаться.       Марк делает шаг вперед, его глаза находят Донхёка. Он красив, красивее, чем Донсун, когда-либо смотревшая в глаза Марка, но он был воспитан, чтобы стать королем, когда она не была. Она будет королевой, и она будет красивой королевой, но Донхёк был ухожен, чтобы выглядеть самой драгоценной, самой сильной, самой яркой звездой на небесах. Он был воспитан, чтобы быть королем, и теперь ему придется провести остаток своей жизни, служа другому королю. Королю, которого он ненавидит.       Марк не целует Донхёка в губы. Он медленно поднимает руку — которая все еще сжимала руку Донхёка, а их парные кольца тихо целовались, когда они двигались друг к другу — и подносит запястье Донхёка к своим губам. Донхёк пахнет полевыми цветами, свадебными цветами, медом, сладким вином, которое он пил перед церемонией, и под всеми этими духами, шелком и страхом; он пахнет руинами.       Марк теперь понимает все, что другие говорят об омегах, о том, как они пахнут, о том, каковы они на вкус. Заманчиво, слишком хорошо, чтобы быть правдой. На мгновение он забывает, где находится, на мгновение ему хочется проследить за венами Донхёка, как по тайному пути, ведущему к его пахучей железе, где он мог бы вдыхать его в себя, не нарушая аромата, а затем дальше, к его устам, попробовать их на вкус у источника и увидеть, действительно ли он так сладок. Он омега, молодожен полон полевых цветов.       Вместо этого Марк прижимает свои губы к внутренней стороне запястья Донхёка, где кожа гладкая и тонкая, как розовая бумага, натянутая на вену, где каждый поцелуй подобен молитве, шепчущей пульсу Донхёка, его запах настолько густой, что почти твердеет на кончике языка Марка.       Донхёк замирает, и его невероятно сладкий запах вспыхивает. Он выглядит так, будто хочет убрать руку, но не осмеливается.       Наступает момент тишины, как будто вся Вселенная стоит на краю расщелины, готовая опрокинуться в темноту или стать достаточно светлой, чтобы летать, где тишина сгущает мир в пространство кожи, где губы Марка целуют сердцебиение Донхёка. Затем все встают и начинают хлопать, бросая цветы и монеты к ногам молодоженов. Только тогда Марк отпускает запястье Донхёка, а затем мальчик отдергивает руку и поспешно прячет ее под золотой рукав своей туники.       Дело сделано. Почти. ❃       Позже, когда Юкхэй спрашивает его, почему он не поцеловал своего мужа, Марк пожимает плечами и говорит, что на самом деле ему не хотелось этого делать. «Он просто Донхёк, понимаешь? Он невыносимый ребенок, омега он или нет. Зачем мне его целовать?»       Юкхэй моргает, и неясно, пил ли он из чаши лжи Марка или нет, но он не спрашивает дальше, за что Марк молча благодарит его. На все остальные вопросы о поцелуе Марк просто отвечает, что он не хотел подавлять Донхёка, который даже не должен был быть омегой, утверждая его перед всеми. Подданные Марка хвалят его за то, что он был внимательным супругом перед наследным принцем. Его родители улыбаются, гордые и немного эмоциональные. Его брат одобрительно кивает. Только Донхёк хмурится, невпечатленный и даже немного обиженный; начало недоверчивой усмешки пробивается на его тщательно накрашенном лице. «Ты мог бы попытаться, — говорят его темные глаза, — несмотря на все это презрение». Вы должны были попытаться, Ваше Величество. Марк представляет себе, как Донхёк говорит это воздушным, хриплым голосом (это заставляет его кровь кипеть, и не только из-за ярости).       Честно говоря, Марк хотел бы попробовать. Честно говоря, на мгновение Марку ничего так не хотелось, как попытаться, даже просто поставить эту омегу – именно эту омегу – на свое место перед всеми. Судя по убийственному выражению лица Донхёка, он не уверен, что его губы остались бы целыми, если бы он действительно попытался поцеловать.       Марк вздыхает, оборачивается и просит Юкхэя найти ему немного цветочного вина, густого и сладкого. Брови Юкхэя удивленно взлетают вверх.       — Ты не должен пить, — шепчет он, но все равно уходит, чтобы выполнить просьбу, навсегда лучший друг Марка и единственный союзник, даже когда Марк делает то, что он не должен делать, особенно когда Марк делает то, что он не должен делать.       Он прав. Марк не должен пить, не тогда, когда банкет почти закончился и скоро будет время для первой брачной ночи. Марк даже не уверен, что он переживет ночь, поэтому он берет кубок, который Юкхэй протягивает ему, и делает пробный глоток.       Вино теплое, только что взятое из огня, и после первого сильного вкуса алкоголя, обжигающего горло, оно оставляет после себя послевкусие меда и цветов. Марк встречает взгляд Донхёка на другом конце комнаты и, прежде чем кто-то, кто угодно, может остановить его, он идет к своему новому мужу, скользнув на стул рядом с Донхёком и слегка повернувшись, пока их бедра не соприкоснутся.       Донхёк один. Его сестра танцует где-то с братом Марка, его родители ведут небольшую беседу с Господом, который контролирует прибрежную линию перед их царством. Даже Джено, лучшего друга Донхёка и его советника (если бы Донхёк был королем, конечно) нигде не найти. Тем не менее, Донхёк не кажется неуместным за столом. Марк выглядел бы неловко, сидя там без дела, почти забытый, но Донхёк просто выглядит пугающим и слишком королевским, чтобы смешиваться с толпой.       — Пьешь перед первой брачной ночью? — спрашивает он, не глядя на Марка. «А ты не боишься, что промахнешься?»       Его волосы распустились, должно быть, он слишком часто проводил по ним рукой. Он выглядит нежным и хрупким, неопрятным, как смятый лепесток, готовый упасть на землю при первом шепоте летнего дождя.       «Тебе бы это не понравилось? Чтобы я был слишком пьян для нашей брачной ночи?»       Вопрос танцует на губах Марка. Он забрасывает эти слова подальше в свои мысли, чтобы слова не выплеснулись наружу и не опрокинули Донхёка, и молча ставит кубок на стол между ними двумя. Донхёк изучает его мгновение, его лицо непроницаемо. Запах вина почти сильнее, чем его запах, и они оба такие сладкие, что даже нос альфы Марка едва может их различить.       — Для меня? — спрашивает в конце концов Донхёк, наконец подняв глаза и взглянув на Марка. Это может быть признаком доверия, но каким-то образом Донхёк превращает его в акт неповиновения. — Ты думаешь, будет легче, если я напьюсь? Так вот каким ты меня хочешь? Податливым?       — Податливым и тихим, если это возможно, — отвечает Марк, и на этот раз он не может остановиться, слова срываются с его губ, как овраг.       Это чертовски приятно, но только на мгновение. Марк учуял запах прежде, чем увидел, как ярость прожигает собственный запах Донхёка. Он не закисает, просто делает его сильнее, глубже, как добавление чистого пигмента в окрашенную воду и наблюдение за тем, как она темнеет в ленивых, вздымающихся венках.       — Тогда ты женился не на том человеке, - цедит сквозь зубы Донхёк. — Я не буду ни сговорчивым, ни тихим, я не а…       — Так и есть, — обрывает его Марк. Он ловит запястье Донхёка, игнорируя возмущение на его лице от того, что его трогают без разрешения. Он держится крепче. — Сейчас ты успокоишься. Здесь есть люди.       Донхёк тут же успокаивается.       Здесь действительно есть люди: торговцы, дворяне, послы из других стран. Молодой принц Северной Империи, вероятно, посланный проверить, насколько сильным будет этот союз после возможного марша на Юг, хотя он, кажется, больше заинтересован в флирте с винными мальчиками. Есть люди, и они делают вид, что не смотрят, но они все видят, они все ждут, чтобы проскользнула или треснула, чтобы прорвалась плотина. И Марк, и Донхёк, они должны выглядеть нерушимыми, они должны выглядеть непобедимыми, и Донхёк знает это. То, как он впивается ногтями в запястье Марка, не соответствует тому, как он откидывается назад и улыбается, веселье никогда не достигнет его глаз.       Они сидят вместе в тишине, и Марк может винить только себя за неловкое напряжение. Он не жалеет о том, что сказал, Донхёк все-таки заслужил это, но Марк все равно толкает к нему Кубок.       — Выпей, — говорит он, — будет не так больно.       — Я бы скорее причинил боль, чем наслаждался этим, — отвечает Донхёк сквозь стиснутые зубы, и Марк на мгновение слишком долго испытывает искушение ответить, поставить Донхёка на колени и научить его говорить с альфой, но он просто встает, стряхивает воображаемую пыль со своей краски и одаряет Донхёка фальшивой, блестящей улыбкой.       — Все будет так, как ты пожелаешь, дорогой, — говорит он, прежде чем отправиться танцевать с матерью. Нахуй Донхёка. Действительно, трахни его, ты же должен когда-нибудь это сделать. ❃       Но не этой ночью. Сегодня ночью Марк не может это сделать, но он следует за Донхёком в комнату, в их комнату. (Не в комнату Марка, где он родился, вырос, где он был представлен, где у него был первый поцелуй с девушкой, которая пахла рекой и мятой, где у него был второй поцелуй с принцессой южных островов, губы которой на вкус были, как медовое и цветочное вино, но Марк бы никогда не женился на ней. Комната Марка пахнет им, кем он был, кем он стал и кем он будет в будущем. Он бы привёл в эту комнату любимого человека со словами: «Это был мой мир, но теперь он наш».       Но Марк не любит Донхёка, так что у них новая комната, где они могут оставить свой запах равномерно, чтобы Донхёк не чувствовал себя незваным гостем. Неважно, как пахнет комната, Донхёк всё равно чужак: от него веет разрухой, слепящим жаром, отпечатком солнца на веках в полдень, и чем сильнее ты щуришься, чтобы избавиться от него, тем жарче он горит в твоем сознании. И Марк не может сопротивляться, не хочет, не будет.       Это то, что он решает для себя, когда видит напряжённую линию спины Донхёка. Он сжимает свои мускулы, как животное, пойманное в ловушку, которое в любой момент готово броситься в поисках путей для побега. В этой комнате их много, и ни один из них не сработает, потому что в жизни нет дороги для спасения. Потому что Марк не даст ему шанс на спасение. Марк рос, чтобы быть победителем, он вырос, чтобы стать королём (так же, как и его муж).       Донхёк даже не пытается сбежать, Марк сам должен предоставить ему шанс на свободу. Он слишком горд для игр, он сделан из золота, света и славы, а слава никогда не отступает назад. Марк чует в нем запах страха, но Донхёк носит его, как свадебную фату, он закутывается в нее, подходит к кровати и садится на нее, затем смотрит вверх, в глаза Марку. Марк все еще чувствует запах страха, но Донхёк показывает ему только решимость и вызов.       Никто из них не говорит ни слова, когда Донхёк избавляется от своей туники, которая застряла в золотой цепочке, и рвёт её на куски.       Марк хочет отвести взгляд, но не может. Есть столько вещей, на которые стоит взглянуть. Ключицы Донхёка, изгиб его бёдер, шелковистая и загорелая кожа, его шея, обрамленная золотыми звеньями цепи – Донхёку не разрешается снимать ее до конца ночи, но Марк хочет, чтобы она исчезла, он хочет вырвать ее зубами.       — Разве ты не хочешь подойти ближе? — манит к себе Донхёк. — Взять то, что принадлежит Вам, Ваше Величество?       Его обращение звучит как оскорбление, но Марк рад, что он не зовёт его по имени. Марку вероятно такое понравится, но это будет ошибкой.       За дверью стоят люди, шесть обученных охранников, горничные и жрица, которые слушают и ждут, но Донхёк не спешит раздвигать свои ноги. Он кусает свою нижнюю губу и краснеет от стыда или гнева.       — Я должен лечь на живот, чтобы тебе было легче?       — Нет, — говорит Марк слишком быстро и сухо.       Брови Донхёка поднимаются вверх. Он позволяет себе упасть на середину большой кровати, выгнув шею, чтобы продолжать смотреть на Марка. У него стояк и Марк — у него чёрт возьми не стоит, он напрягается и пытается не кричать на него, пытается сдержаться, чтобы просто подойти к нему и не позволить векам инстинкта взять верх, потому за дверью стоят десять человек, которые ждут, чтобы услышать, как они трахаются, и Донхёк ненавидит это.       — Ты думаешь, что сможешь сделать это, глядя на моё лицо? Я не моя сестра.       Марк истерически смеётся в своей голове. Лицо Донхёка — последняя из его проблем. Марк действительно хочет поцеловать его, поцеловать эти губы в форме сердца. Он хочет кусать их до крови, Марк хочет дразнить Донхёка, пока тот не заплачет, пока его голос не станет сухим, сломанным и хриплым, пока он будет дрожать в приглушённых вздохах.       Это было бы действительно легко, потому что именно этого и хочет Донхёк. Он пристально смотрит на Марка. Донхёк хочет разозлить его, издеваться всю ночь. Он хотел, чтобы Марк злился, был поглощён яростью, он хотел, чтобы их первый раз был беспощадным и грубым, он хотел чувствовать эту боль в своём теле в течении нескольких дней, чтобы каждый день служил напоминанием, что Марк сделал с ним. Он хотел, чтобы Марк потерял контроль и стал злым, потому что так ему будет легче ненавидеть его.       Марк только смотрит на него, видит нервозность и нетерпение, стекающие по броне смелости Донхёка, его пальцы незаметно сильнее впиваются в кожу бедер, чтобы не сомкнуть ноги, прячась от взгляда Марка.       — Ты собираешься это сделать? У нас нет всей ночи на это.       — О, мы сделаем, — говорит Марк низким голосом. Он делает шаг ближе, наблюдает, как глаза Донхёка застывают, все его тело напрягается, когда он перестает дышать и... — Но я не могу этого сделать. Я не буду этого делать.       Он наблюдает за яростью в глазах Донхёка только на мгновение, зная, что позже она будет гореть еще ярче.       — Что значит не будешь?       — Я имею в виду, что не буду заниматься с тобой сексом, если ты будешь продолжать вести себя так, будто это худшее наказание в мире. Прикройся, я не хочу тебя видеть.       Это выходит жестче, чем он предполагал, и он ни капли не сожалеет, что это разрушает самообладание Донхёка.       — Ты с ума сошел? — Донхёк говорит шепотом, глаза сверкают, его лицо искажено таким возмущенным выражением, что Марку было бы смешно, если бы его муж не выглядел убийственно. — За этой дверью есть люди, которые ждут, когда мы завершим нашу брачную ночь!       — Тогда пусть они подождут всю ночь, я укушу тебя, а потом пойду спать.       Донхёк спрыгивает с кровати, весь золотой блеск и голая кожа, слишком много кожи.       — Ты не можешь просто... — начинает он, пытаясь толкнуть Марка, но Марк ловит его запястья прежде, чем Донхёк ударит его в грудь.       — Нет, сейчас я не могу трахнуть тебя, — говорит он очень тихо, и если бы Донхёк не был так разъярен, то, возможно, понял бы, что Марк делает это для него, для его чести, потому что он не хочет, чтобы люди снаружи знали, как резко он отвергает Донхёка. Это отказ, и он суров, и он того стоит, унижение на лице Донхёка после всех времен, когда он унижал Марка. Оно того стоит. — Я не могу и не буду спать с невольным партнером.       — Я готов исполнить свой долг, — шипит Донхёк, пытаясь вырваться из объятий Марка, но Марк крепче сжимает его, наклоняется и шепчет на ухо Донхёку, задевая носом медные кудри.       — Но мне не нужен долг. В тот день, когда я тебя трахну, это будет не по долгу службы.       — Никогда. Донхёк дергается назад, и на этот раз Марк недостаточно быстр, чтобы остановить его. Кулак Донхёка врезается в его лицо, достаточно сильно, чтобы заставить его пошатнуться, возможно, чтобы ушибить, но не поранить кожу. Облегчение, потому что это было бы неловко объяснять завтра утром. Тем не менее, ушиб болит, когда Марк подносит руку к щеке, чтобы проверить повреждения. Он вздрагивает от внезапного укола. Никогда — говорит Донхёк. О, никогда было бы хорошо, но ни один из них не может себе этого позволить. Марку нужен наследник престола, а Донхёк... Донхёк будет нужен Марку, когда придет его жар, и Марк не будет настолько жесток, чтобы отказать ему. Сегодня, правда, сегодня он хочет быть жестоким.       — Все будет так, как ты пожелаешь, дорогой, — повторяет он те же слова, что и во время пира, и наконец что-то похожее на боль появляется на лице Донхёка. Так что он может пострадать. Он может истекать кровью и плакать – сейчас он так близок к тому, чтобы заплакать, и Марк был тем, кто это сделал. Какое ебаное бесполезное достижение.       — Мне все еще нужно пометить тебя, — говорит Марк, когда Донхёк хватает простыню, чтобы прикрыться. Ему может сойти с рук то, что он сегодня не трахнул Донхёка — люди будут говорить об этом, но он может заставить их замолчать, они должны выйти из этой комнаты, как друзья. Это будет больно, так как они не занимались сексом до укуса. Марк хотел бы, чтобы Донхёк принял цветочное вино. Он сожалеет, что не выпил больше сам, когда Донхёк наклоняет голову набок, обнажая изящный изгиб шеи, смотря созвездия родинок, которые усеивают его кожу. Его сладкий, летний запах заставляет рот Марка наполниться слюной.       Марк закрывает глаза, вдыхая его запах. Ненависть, унижение, гнев. Страх. Под всем этим Донхёк все еще пахнет чем-то, к чему Марку нельзя прикасаться, например золотом и славой. Его кожа на вкус, как гибель, сладкая, изысканная гибель. Марк кусает, и это больно, как и хотел Донхёк.