Ошейник

      Когда ошейник начинает давить на горло, мешая вдохнуть, слезы непроизвольно текут по щекам. Чем он заслуживает такое отношение? Почему его до сих пор не отпускают?       Пауль чувствует себя отбитым от общества. Он сидит в четырех стенах уже третий месяц и никак не может справиться с возникшими на почве стресса паническими атаками. Ландерс не пускает в дом никого: друзья не понимают, что с ним творится, постоянно ломятся в дверь. Тилль раздражается обычно, пинает со всей дури бедный порог и уходит, в тот момент как Кристоф и Оливер могут часами сидеть на ступеньках. Флаке заходит тоже, стараясь хоть как-нибудь выманить ритм-гитариста, а Рихард не появляется вообще. Тем лучше. Пусть пытаются, пусть бесятся — Пауль все равно не пустит.       Настенные часы бьют полночь, когда Ландерс накидывает на плечи теплый плед и бессильно опускается на стул перед остывшей кружкой чая. Даже дурманящий запах ягод не беспокоит сознание, теряясь в мрачном потоке мыслей. Мужчина устал. Он просто хочет отдохнуть от всего и от всех. Тени сгущаются, клубятся по углам и медленно ползут к ритм-гитаристу, собираясь поглотить. Навсегда. Чтоб не возвращаться. Пауль не против.       Стерлась давно его детская улыбка, наполненная радостью и искренностью. Пропал живой блеск в глазах, оставив пустоту и холод.       Ничего. Ландерс справится. Он сильный. Он не позволит завять цветку души.       Тишину обрывает легкий скрежет, за ним — скрип входной двери. Пауль щурится, оборачиваясь, но никак не может понять, что происходит. Кто пришел и как? Может, галлюцинации начались?       Мужчина снова глядит в окно, прикрыв покрасневшие глаза. Ничего не хочется. Ни-че-го. Снова тишина. Она давит, прижимает к столу, и вскоре ритм-гитарист поддается, лбом утыкаясь в сложенные руки. Сигарета тлеет в пепельнице. На кухне стоит ее горький запах, неприятно забивающийся в легкие. Тяжело дышать.       — Продолжишь себя жалеть? — голос мелодичный, приятный, до боли знакомый.       Пауль не поднимает глаз на гостя, что застыл в дверном проеме, не отвечает и слова. Как же, Рихард, тебя не было три месяца, а сейчас ты объявился. Конечно-конечно, ты не виноват!       Круспе скрещивает руки на груди, хмурится, не добившись желаемого, и рассматривает сгорбленное тело друга. Он не знает, как поступать, что сказать в свое оправдание, потому молчит, подбирая слова.       — Откуда у тебя ключи от моей квартиры? — первым прерывает молчание Ландерс и потирает переносицу, только потом поворачивается лицом к другу. — Что тебе от меня надо?       — Ты почему от ребят отгородился? — Рихард делает пару уверенных шагов вперед, упирается руками в стол и чуть наклоняется, вглядываясь в побледневшее лицо, неузнаваемое, чужое. Он не отвечает на первый вопрос: это не важно. — Может чаю предложишь?       — Сам нальешь, — нехотя бросает Пауль, отводит глаза на стекло, по которому стучат первые капли дождя. В полумраке он кажется совершенно жалким, потерянным.       Круспе пожимает плечами и демонстративно забирает кружку из-под носа ритм-гитариста, выливает содержимое в раковину и ставит чайник, включая свет. Он ведет себя по-хозяйски: задвигает шторы, оставляя зазор для форточки, глядит в холодильник, покачивая головой, и вытаскивает пару яиц, отходит к плите. Ландерс следит за ним недовольно, но не мешает — пусть похозяйничает, хорошо. Все равно рано или поздно уйдет.       — Как давно ты ел? — Рихард разбивает яйца в глубокую тарелку и взмешивает их, иногда поглядывая на друга.       Пауль в свою очередь опять молчит, но незаметно глядит на крепкую спину Круспе, опускаясь то выше поясницы, то ниже. Вот он — мучитель больного сознания. Стоит здесь как ни в чем ни бывало и глупости какие-то спрашивает. Отчего раньше не пришел? Что мешало? Гордость? Нашелся самовлюбленный придурок!       Видимо, взгляд ритм-гитариста чувствуется, потому что Рихард нервно поводит плечом, опускает руки и на пару секунд застывает, вслушиваясь в окружение. Тихое нездоровое сопение Пауля, громкое шкворчание яичницы, барабанный стук дождя. Рядом остывает чайник, щелкнувший пару секунд назад. Круспе шарит глазами по полкам, стараясь вспомнить, где обычно у Ландерса лежит заварка. Память услужливо подсказывает местонахождение чая, и вскоре Рихард ставит перед Паулем горячий напиток. Ландерс непроизвольно тянется к кружке, обхватывает ладонями и притягивает ближе, грея холодные пальцы. Съезжает немного плед с плеч, оголяя шею.       — Что это? — Круспе наклоняется к другу и пальцами цепляет кожаный ошейник. Он не верит, нет не верит! Как же... Почему? — Пауль? Почему ты его не снял..?       Пауль хватает друга за запястье, оттягивая его руку, отчего ошейник на короткий промежуток времени больно давит на глотку. Ландерс чувствует прилив неожиданной паники, судорожно глотает ртом воздух и сжимается. Сквозь пелену прорывается нервный истерический смех. Рихард ошарашенно глядит на друга, который бьется в истерике, и не может с места сдвинуться.       — Пауль?..       Смех, резко начавшийся, также резко переходит на рыдания. Пауль утыкается в плечо Круспе, обливаясь слезами, и закрывает лицо руками. Его бьет мелкая дрожь, сердце рвется из груди. Почему... Почему Рихард пришел? Зачем? Из-за него вся эта белиберда в голове! Из-за него столько страданий! Это он виноват! Виноват! Без него было лучше!       Круспе озабоченно прижимает ритм-гитариста, успокаивающе гладит по голове, но внутри у него все сжимается в паническом страхе.       — Пауль! Пауль, успокойся, пожалуйста! Все хорошо! О господи... — он силой воли заставляет себя стать грубее и берет лицо Ландерса в ладони, глядит в заплаканные глаза, тихо повторяя: — Все хорошо, слышишь? Хорошо. Успокойся!       — Хорошо... — всхлипывая, глухо повторяет Пауль и трет тыльной стороной ладони глаза. Сорвался... Ладно, бывает.       И снова, и снова, и снова... В душе пустота, в голове кавардак. Что-то больно скребет на сердце. Наступившее молчание прижимает все ниже и ниже. Ритм-гитарист сгибается, прячет лицо в ладонях, вырвавшись из крепкой хватки Круспе.       Рихард встает и отходит к плите, выключает ее и невольно сдавленно вздыхает. От напряжения трясет.       — Пауль, п-прости меня, — он закрывает глаза, судорожно глотает и складывает руки на груди, стараясь сдержать внутренний порыв. — Я поступил тогда... Отвратительно. Я сбежал. Просто сбежал. Но я действительно не знал, что мне сделать! И позорно сбежал!       — Ты кретин, Рихард, — бурчит Ландерс и поворачивается к кружке с чаем, делая большой жадный глоток. — Кретин. По-другому я тебя не назову.       Рихард спорить не собирается. Губы расплываются в виноватой улыбке, чуть пристыженной, и Круспе боится поворачиваться лицом к Ландерсу, хоть тот в его сторону и не смотрит. Как-то внутри пустеет с каждой секундой. Этот бег секунд не замедлить, и Цвену нестерпимо хочется кричать из-за этого.       Да, Рихард кретин. Он признает это, стараясь больше от правды не бежать.       — В общем-то, я сам виноват, — выдавливает из себя улыбку Пауль. Выходит криво и неестественно, но это не заботит особо. — Нужно быть сдержаннее и не ляпать всякую ерунду без повода. Кхм... Точнее, с поводом тоже язык за зубами держать.       — На что ты надеялся? — горестно вздыхает Круспе и все же оборачивается, изучая опустевшим взглядом ритм-гитариста.       Ландерс молчит. Он аккуратно ставит кружку и очень долго сосредоточенно ее крутит, чтоб ручка была параллельна краю стола. На самом деле, ему просто нужно время, чтоб собрать мысли в кучку, правильно подобрать слова. Пауль невольно поднимает руку, скользя пальцами по коже ошейника и задевая металлическую бляшку, и взор его мутнеет все сильнее с каждым новым движением. Еще немного и новая паническая атака выбьет силы из тела...       Запястья касаются холодные пальцы. Рихард отводит руку Ландерса чуть в сторону, зажимает в своих ладонях и медленно опускается на колени. Он все еще ждет ответа, хоть и знает, что ритм-гитарист скажет. Все слишком очевидно. Мирок Пауля открыт и прозрачен, и Круспе очень хочет спасти беднягу от краха этого самого внутреннего мира, но он не знает, способен ли на такой огроменный шаг.       — Хорошо, — Цвен сдается, моргая и отводя взгляд. — Хорошо... Я и так знаю, что бы ты ответил. Только, Пауль, позволь, я... — Рихард дотрагивается до застежки ошейника, бережно расстегивая своего рода удавку.       Ландерс не сопротивляется, смотрит на руки, перебирая пальцами по чему-то несуществующему. Он вообще сейчас не способен на какое-то сопротивление.       — Я как дурак желал взаимности...       Рихард застывает, глядя мимо Ландерса, и прикусывает нижнюю губу, прикрывает глаза. В мыслях наступает такой кавардак, что все просто мешается, а самое простейшее теряется где-то в глубине. Круспе сам не понимает, как такое выходит, но он с неожиданным порывом прижимает к себе ритм-гитариста и утыкается ему в шею, освобожденную от гнета ошейника.       Пауль вздрагивает, не сразу соображает. В глазах вспыхивает и погасает паника. Ландерс неумело приобнимает Цвена и прижимается щекой. Секунды хватает, чтоб внутри проснулась новая надежда. Ритм-гитарист озаряется привычной лучистой улыбкой, словно до этого ошейник запирал все настоящие чувства внутри.       — Ты правильно говорил, — шепчет Рихард, — я кретин. Кретин, влюбившийся по уши. Прости меня, Пауль.       Круспе вздыхает тяжко и наконец отрывается от Ландерса, садится на пол и краснеет, отводя взор. Окрыленный новой мечтой Пауль подается вперед, неловко замирает. Улыбка стирается вновь, глаза мутнеют, и Ландерс, обрывая слова, задает самый страшный вопрос:       — Это не я..?       — Дурак, — бормочет Цвен, опуская голову.       Напряжение как нить. Его можно порвать. Словом, жестом. Но в данный момент Пауль считает, что лучше умереть, чем пытаться все исправить. Эти попытки не приведут ни к чему, приведут к новому океану боли, поранят только больше.       Ландерс выцветает на глазах, с каждой новой секундой сереет. Мир вокруг тоже теряет краски. Черно-белые тона мешаются в гадкую палитру. Это не он...       — Пауль, п-прости... — шепчет Рихард.       Ритм-гитарист не слушает. Встает на ватные ноги, все больше кутаясь в плед, и шаткой походкой идет прочь с кухни, в самую темноту дома, где свет прячется от тени, впервые не собираясь сражаться.       Круспе вздрагивает, болезненно косится, а потом подрывается с места, догоняет и сбивает с ног. Пауль падает на пол, путается в пледе и старается отбиться, но издает странный удивленный вопль, когда на губах появляется привкус сигарет. Цвен прижимает Ландерса, нависая над ним, и со всем раскаянием и стыдом касается губами его губ.       — Ты это! Дурак! — срываясь, в истерике шепчет Рихард. — Тебя я люблю. ТЕ-БЯ!       Тишины нет. По стеклам бьет дождь, стараясь ворваться в дом, где уют смешан с теплом.       Два мужчины сидят в кромешной тьме, прижавшись друг к другу. Пауль сопит, упираясь головой в плечо Круспе, а тот и пошевелиться боится. Его взгляд слепо направлен на ошейник, зажатый в руках. Может поспешил? Не разобрался? Цвен не знает. Он не чувствует ничего. Совершенно.       Нет, Пауля Рихард любит. Всей душой, всем сердцем. Но доказать этого он не сможет, покуда жизнь не оборвется.       Как жаль, что это произойдет так скоро...       Ошейник мешает дышать. Ошейник скрывает эмоции. И Пауль знает, что ничего уже не спасет его от предназначенного пути. Его убивают чувства, но он не способен победить, пусть борьба и кажется выигрышной. Это все равно проигрыш.       Ошейник, сколько раз его не снимай, все равно останется. Он продолжит врезаться в глотку.       Потому что нет в мире большей лжи, чем ложь человека, в котором души не чаешь.