Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом! (Александр Грибоедов «Горе от ума»)
Папа Тиану молчал. Он молчал уже минуты две, но, не будь я драконом с абсолютным чувством времени, решила бы, что значительно дольше. Я тоже молчала и ждала. Папа пришел ко мне в комнату неожиданно и выглядел совсем замотанным, насколько вечно юные эльфы вообще могут выглядеть замотанными. – Па, что случилось? Мне вдруг пришло в голову, ведь он лечит Аскани. А если… – Нет, – отец попросту угадал мои мысли, поскольку я не почувствовала, чтобы он пытался сковырнуть щиты. – В Лариндейле все благополучно. Он еще немного помолчал и, наконец, признался: – Не знаю, с чего начать, милая. Мы так давно не говорили с тобой… как друзья. Я только горько усмехнулась. Ну да, назвать наши редкие в последнее время разговоры дружескими не решился бы и гоблин-людоед. – С чего вдруг? – сама удивилась тоскливой бесцветности своего голоса и тут же пожалела, что ляпнула это, потому что на лице папы Ти появилось выражение такой беспомощности, растерянности и вины, что я неожиданно почувствовала себя последней мерзавкой. От растерянности закусила губу и опустила глаза, не зная, что сказать. Конечно, я люблю маму и обоих отцов одинаково сильно, но папа Ти всегда был особенным для меня. В раннем детстве я даже изводила себя мыслью, почему мне не достались его глаза, почему я больше похожа на маму и на папу Ара, а точнее, на бабушку Виранель, которой я не знала. И волосы у меня не такие, и губы... Мама называла глаза папы Ти сапфировыми, но сапфир – довольно темный, мертвый камень, хоть и драгоценный, и сверкает он отраженным, неживым светом. А у папы глаза как сентябрьское небо, как лепестки незабудки, как воды Священного озера жизни, как... у одного лишь него во всем свете. В них столько доброты и понимания. С самого младенчества, когда надо было взять за руку кого-то из родителей, я брала его. Только он мог успокоить меня, и сказки на ночь я хотела слушать только от него. А потом все кончилось… Той страшной ночью, когда дед унес меня в Лариндейл, папа Ти тоже смотрел на меня с осуждением. Это было больнее всего, хуже любого предательства. И несколько дней назад, когда па забирал меня от деда, ничего не пожелав объяснить, это были два мрачно сверкающих сапфира. А я… Я с ужасом поняла, что нет на свете такой магии, которая вернула бы мне прежнего папу, их всех. Я могу сотворить любой фантом, и ауру сымитировать. Да что там – могу заставить цвести хоть черенок метлы, но вернуть прежнее счастье бессильна всякая магия. А любая, пусть не имеющая ни капли Дара, человеческая девочка может жить в мире самого настоящего волшебства любви и понимания, по сравнению с которым вся моя магия – жалкие балаганные фокусы. Так некромант может поднять мертвеца-зомби, но чудо подлинного воскрешения – тайна, не подвластная никакому заклинанию, и, наверное, только Сотворивший этот мир может явить такое чудо, если пожелает. Вот сейчас папа укоризненно покачает головой, сделает шаг к двери и исчезнет. Хлопнет дверь, как крышка домовины, и мне станет все равно… Но отец почему-то сделал совсем не то – молча шагнул вперед и порывисто обнял. Хотела брыкнуться, но вместо этого обхватила его, как падающий в пропасть обхватывает выступ скалы в последней надежде выжить. Даже не знаю, как долго мы вот так стояли, молчаливой скульптурной композицией, словно заключенные в стазис. Время текло мимо нас. Я просто сняла все щиты – пусть увидит и узнает всё-всё, мне не стыдно. А вместо этого сама вдруг увидела и поняла, как он любит меня, и боится, и не уверен, как устал, и что-то про гномов, и про Шона, и про дедушку – совсем неясно, да мне и не было дела до взрослых тайн. Значит, он пришел ко мне без щитов, а я так забаррикадировалась в своем панцире, что и не поняла. – Па-а… – выдыхаю потрясенно, потому что связных слов на ум не идет. – Знаю, девочка моя, я тоже, – и папа Ти целует меня в макушку. Нет, вот теперь мне совсем не хочется реветь. Я ведь дракон. – А то! – тихо посмеивается отец. – В этом наша сила и наша слабость. – Почему? – поднимаю взгляд и встречаюсь со взглядом родных синих-синих глаз. – Почему слабость? – Мы слишком старательно закрываемся даже от самых близких, а между тем нам легче, чем представителям иных рас, понять друг друга. Всего-то и надо – снять щиты. – А разве тебе мои щиты помеха? – даже не пытаюсь скрыть лукавство. – Да ты бы их мог сковырнуть одним махом! – И чем бы я тогда отличался от отца-насильника, которому по Уложению о наказаниях Империи одна кара – смерть? – он сказал это так, что я даже вздрогнула. Папа же погладил меня по голове и продолжил уже мягче: – Твоя свобода, неприкосновенность твоего внутреннего мира для меня важны, это нормально. Сейчас ты сама открылась передо мной, и я даже не знаю, как описать свое потрясение. Увы, я слишком долго не понимал, что ты уже взрослая девушка. Многое списывал на шалости да забавы. С родителями такое бывает, – он усмехнулся и развел руками. – Ну не было еще у меня взрослой дочери! Вот, учусь быть папенькой красавицы девицы. Я счастливо смеюсь, утыкаюсь отцу в грудь и затихаю. Мне хорошо. Конечно, тоска по Аскани еще ноет где-то в груди, как нарыв, готовый прорваться отчаяньем, и я не знаю, что со всем этим делать. Но, пока я вот так стою и папа обнимает меня, мне хорошо и спокойно. Он любит меня, и мама с папой Аром, наверное, тоже. – Конечно, любим, – отец очень серьезен. – Мы сглупили – не успели заметить, как ты выросла, не смогли понять, где кончаются шутки, детские капризы и начинаются серьезные, взрослые чувства. Прости нас. Пожалуйста. Он смолкает и напряженно ждет, как ждут приговора. Неужели мое прощение для него не просто важно, но и отнюдь не очевидно? – Па-а… – вглядываюсь в напряженное лицо отца. – Я же вся у тебя на ладони. Быть не может, чтобы ты не чувствовал, как я тебя люблю, как мне было плохо все эти месяцы без тебя. Без вас. Мне нечего прощать тебе, ты мне весь мир вернул. Я… – голос предательски срывается, и я не заканчиваю фразу, отцу и не требуется. – Спасибо, родная. Знаю, тебе надо это не только почувствовать, но и услышать. Так вот, я люблю тебя, я всегда на твоей стороне, что бы ни случилось. Ты просто это знай. Всегда. И мама с Аром тоже. В последние месяцы ты имела мало тому подтверждений, и это, несомненно, наша вина. Но, какого бы дурака мы ни сваляли, мы любим вас – тебя, Эла и Ри. Вы – самое дорогое, что у нас есть, и никакие интересы государства или отдельных его подданных не приоритетнее вашего счастья и благополучия. Может быть, это и не по-императорски, зато честно. Не-е-ет, я не буду реветь! Я – дракон! Драконы не шмыгают носами. Вот только что-то в глаз попало… И вдруг в голову приходит совсем левая мысль. Сначала я от нее отмахиваюсь: Ри, если узнает, меня на атомы расщепит и в Шонов перегонный аппарат засыплет. Потом все же решаюсь. Папе Ти можно, иначе ведь не додумается, что у него не одна, а две взрослых дочери. На Ринон же иногда просто жалко смотреть. Она-то думает, никто ничего не замечает. Родители и не замечают. Еще бы, Ри нет и одиннадцати, дитя дитем. Ага! – Па-а, я… Ну, я тебе хотела сказать, на всякий случай, у вас не одна, а две взрослых дочери. – Что-о? – отец озадаченно глядит на меня, и я понимаю, зря, ой, зря я это ляпнула. Но слово не воробей. Вздохнув, продолжаю: – Ты – папенька двух красавиц девиц. И у вас есть все шансы «свалять дурака» еще и в отношении Ринон. – В каком смысле? Я без щитов. Смотрю ему прямо в глаза. Прости, Ри, папе Тиану это нужно видеть. Отец ошалело смотрит на меня, потом растерянно моргает: – Она ж маленькая совсем… – Как видишь, не такая уж маленькая. И голова у нее варит как не у всякого ученого мужа, и магией владеет почти на уровне магистра Академии. Папа, я чувствую себя последней предательницей, поэтому прошу, сохрани это в тайне даже от мамы и папы Ардена. Ладно? – И ты туда же, – непонятно вздыхает отец. – Ладно уж. – Только ни в коем случае не вмешивайся и Шао ничего не говори! – спохватившись, торопливо наставляю «папеньку». – Сестренка сама разберется. Просто… ну… как-нибудь аккуратно намекни маме, что не надо рассказывать в присутствии кронпринца, как именно Ри картавила, ползала, пускала пузыри, выливала на себя флаконы чернил или пачкала подгузники «совсем недавно», а потом хором удивляться, куда это «наша малышка» исчезла так внезапно. Она… – помедлив, я решила, что, взяв слово с отца, скажу уж без утайки: – Она плакала в библиотеке. – Но она же… – Вполне взрослая. И да, любит Шаоррана. Как давно, не знаю, но за четыре года могу поручиться. Папа Ти медленно опускается на стул возле письменного стола и озадаченно скребет в затылке: – Но он же взрослый мужчина, а она… – У папы Ара с мамой разница в возрасте гораздо больше. А отец Шао старше его матери вообще на пятьсот с лишним лет. В чем проблема-то? Еще каких-нибудь лет восемь, и Ри станет полноценным драконом и очень красивой девушкой. А что такое восемь лет для дракона? Миг. Папа устало подпирает лоб ладонью и смотрит на меня снизу вверх как-то совсем по-новому. Кажется, именно сейчас он и понял окончательно: его дети не такие уж дети. А что со всем этим делать, кто бы подсказал? Потом вдруг фыркает, подавившись смешком. – Па-а, ты что? – Да так… Он не стал объяснять мне, но щитов-то не поднял. Впрочем, ничего нового для себя я не узнала. Шаорран когда-то всерьез намеревался войти в гнездо моих родителей. Аршисса даже хлопотала об этом. Ну, так у него есть реальный шанс стать членом нашей семьи. И папа Ти почти уверен, что против него как зятя папа Ар возражать не будет. А впрочем, поживем – увидим. – Скажи, милая, ты действительно хочешь вернуться в Мириндиэль? Я замерла от неожиданности, и в груди болезненно ёкнуло. К чему он это? Проверяет? Нет. Смотрит на меня с грустной укоризной. Прости, па, я по привычке. – Хочу, – отвечаю тихо, но твердо, и это правда. – Только ты не думай, что я тут же ринусь… – Я ничего такого не думаю. Просто мне казалось, тебе самой будет тяжело такое соседство. Что-то определенно в его словах есть. Но я не пойду в целительское крыло. Мне сказали, что Аскани поправится совершенно. У него есть любимая, а теперь и дракон. С ним все будет хорошо. А я... Я просто отрежу часть души, где прочно обосновалась страсть к черноглазому красавцу, отращу ее заново и буду жить дальше. И еще стану счастливой. С кем-то другим. Когда-нибудь. Как бы дико это ни звучало теперь. – Я хочу в Лариндейл не ради Аскани, – спокойно гляжу в глаза папе, это почти правда. – Просто устала здесь, – а вот это совершенная правда. – Хорошо, – отец легко поднимается и целует меня, осеняя эльфийским знаком благословения. – Портал Шона работает. Дедушка вернется домой сегодня вечером, после итогового заседания военного совета. Впрочем, няня всегда ждет тебя. И мы – тоже.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Вдыхая знакомый аромат лесных трав, я какое-то время просто стояла, глядя на солнце сквозь ажурную прорезь листвы, а потом направилась к дому. Няня Тари всплеснула руками, бросившись ко мне, будто не видела меня не шесть дней, а шесть лет. И пришлось уверять, что я не сбежала, что у меня все хорошо, папа Ти сам отпустил меня, и я вовсе не устала и не голодная, а портал даже с натяжкой не назовешь «дальней дорогой». Нейли няня не видела. Возможно, он еще не вернулся из Ларрана, а может, давно прибыл и сидит в гостиной Дома-на-пригорке, под самым потолком, на верхней ступеньке стремянки, и листает какой-нибудь пудовый фолиант, забыв обо всем. Быстро закинув суму с вещами в комнату тети Мили, я, не заморачиваясь контрольной сетью, бросилась к дедову дому. Ура! Дверь оказалась приоткрыта. Нейли всегда держал ее такой, когда был у себя: дом Владыки и целителя должен быть открыт для любого. Я легко взбежала на пригорок, радостно вдыхая горьковатый аромат жасмина, и тут услышала голос… Пела женщина. Необыкновенно полное грудное меццо-сопрано завораживало, будто обливало упругой теплой волной, очаровывало и покоряло. Она пела старинный романс, негромко, для себя, как поют за работой простолюдинки. Словно околдованная, я тихо поднялась на крыльцо и толкнула приоткрытую дверь…