И если снишься ты в моих объятиях, Так значит, так оно и есть... (Джон Донн)
Дни тянулись, сплетаясь в недели. Шон, за кого бы я его ни принимала, оказался выше всех ожиданий и предкам меня не сдал. Может, недосуг было, а может, по зрелому размышлению осознав, что все обошлось, не стал гнать волну. Им там и без того забот хватает. Но первые дни я ходила сама не своя, ожидая гневного письма, внепланового визита маменьки со всеми вытекающими, срочного отзыва или еще чего-то в том же роде, чему, конечно, не подчинилась бы ни за что и никогда — это я о себе твердо знала. А значит... Что это могло означать, додумывать не хотелось. И так в живот будто кусок льда уронили, и он там не тает. Медитации не помогали. Точнее после той роковой медитации на крыше, когда я невольно стала свидетелем встречи лорда директора с незнакомкой, погрузиться в транс не выходило два дня кряду. Как ни странно, взять себя в руки помогли страх и злость. Страх быть разоблаченной Элом, Шэйрри, Сашкой наконец. И злость на себя, на дурную свою натуру, что повадилась наступать на те же грабли. Родной луг не отпускал долго, словно кобыла у жеребенка из гривы выгрызал репьи обиды и отчаянья, зализывал раны больного самолюбия и всего, в чем и не признаешься, потому что не разберешься. Из медитации я вышла если не исцеленной, то цельной, не разбитой на куски. Рука сама сжала потеплевший кусок янтаря, по форме напоминавший сердце. Папа Ти нашел его когда-то на берегу Западного океана. Волны выбросили его с приливом под ноги молодому отцу. Он принес его мне на счастье — окаменевшую слезу Первых Драконов, с которыми связано столько легенд, прекрасных и грустных. Мне тогда нездоровилось — одна из многих младенческих болезней, которые обычных людей нередко сводят в могилу, а драконятам доставляют немало неприятных часов. Говорят, когда папа протянул мне находку, я вцепилась в нее мертвой хваткой и сутки проспала, не разжимая кулачок, слишком маленький, чтобы обхватить такой крупный кусок янтаря. А когда янтарное сердце удалось извлечь, оно выглядело словно отполированное и горело на солнце, сохранив корочку лишь на одном месте — там, где от него давным-давно отломилась часть. Папа Ти выяснил, что у этого камня, как у многих видов янтаря, универсальные свойства индивидуального накопителя и что-то еще, сам закрепил в ажурную, но крепкую рамку из тончайших нитей голубого серебра, призванных лишь удержать, а не оправить, и повесил мне на шею. С тех пор прошло почти тринадцать лет. С годами мягкую ленту сменила цепочка. А после инцидента на алхимии странные искры вспыхивали внутри камня, и порой чудилось, волна света пробегает в глубине, где причудливые наплывы образовывали подобие картины, которая, казалось, меняется, чем дольше в нее всматриваешься. Накопитель был полон. Нет, полноценным накопителеи кусочек янтаря не считался, но мне казалось, был. Я сжала ладонью теплую поверхность камня, ощутив привычную уже пульсацию Силы. Надо жить дальше. Что бы ни случилось, оно не сможет меня сломать. Мои химеры — я с ними справлюсь. Мысль не показалась убедительной, но я мотнула головой, как упрямая кобылка, и согласное ржание стало мне ответом. Лорд Дюрройль нет-нет и приглашал на осмотр. Усаживал напротив и долго, вдумчиво смотрел не на меня — скорее в меня. Но личного не касался, ограничиваясь исключительно диагностикой. Хотя я все же держалась настороже, отмечая, как губы целителя временами трогает мимолетная усмешка. Казалось, эта игра с недолеткой его забавляет. А значит, ничего критически непоправимого со мной не произошло. Вроде даже наоборот: целитель выглядел чрезвычайно заинтересованным и довольным, как будто результаты какого-то особенно трудного и рискованного эксперимента его несказанно радовали. Изредка задавал вопросы о самочувствии, хотя ответы на них знал и без того. А чего он не знал, то и мне хотелось забыть. Труднее дело обстояло с боевой магией, на которой приходилось встречаться с лордом директором лицом к лицу и это самое лицо держать. Вот когда пригодилась дедова школа. В разведку меня бы не взяли, но делать «драконью морду»/«эльфийский покерфейс» могу с дорогой душой. Даже когда в этой самой душе волки воют. Было время научиться. Лорд Дишандр и сам держал дистанцию. А зачем ему было лишний раз подходить к нашему трио? Мы с братом щиты ставили и держали давно на хорошем взрослом уровне, причем многослойные, физические и ментальные. Шэйрри тоже имела неплохую дошкольную подготовку, иначе не попала бы сразу на второй курс. К тому же Эл так решительно взялся ее натаскивать, что я только диву давалась: прежде учительских порывов и способностей за братцем не водилось. Так что повода корректировать работу мы не давали. А учителю и без нас было кем заняться. К чему-то более серьезному переходить не имело смысла, пока все до единого не освоят навык постановки защиты на автомате и в кратчайшее время. Не скажу, что мне это было интересно — раз за разом отрабатывать давно отработанное. И факт, что в таких делах ориентируются по последнему успевающему, не радовал. Тем более, что я видела, как работает наш третий курс на своих занятиях. Вот это была уже настоящая боевая подготовка. Даже Сашка, невысокий и хрупкий на вид, в поединке вытворял такое... Он был абсолютно неуязвим, каким-то чутьем предугадывая направление удара, мастерски уходя и нанося ответный из самых немыслимых положений. И уже противнику, более крупному, приходилось с трудом уходить или парировать. Признаюсь, иной раз я даже не успевала заметить, как это происходит — зрение раскладывало на фрактал, и только. Сам момент ускользал. Разумеется, долго выдержать пытку соблазном я не смогла. Однако, когда подкатила к Сашке с просьбой позаниматься боевой магией, он ответил мягким, но решительным отказом. Я и сама знала, что прошу о запретном. Но так уж мы, драконы, устроены, что нарушать правила и границы у нас в крови, иначе бы мы не были прирожденными исследователями. Три дня Сашка честно боролся с моим и своим соблазном, а потом сдался. Возможно, он полагал, что, потерпев неудачу, я отступлюсь. Но родители и Шон не зря нас когда-то учили азам боевой магии: первый же прием мне удался, убедив нас обоих, что дело небезнадежно. Мы встречались на полигоне тайно, контролируя в сети, чтобы правонарушение не стало достоянием чужих глаз. И какое-то время оно нам сходило с рук. До того самого рокового дня... Это был с виду несложный, но довольно травмоопасный прием с подсечкой. Рингаррон — «разящий меч» в переводе с драконьего. Он мог использоваться как отдельный, так и в качестве составляющей в десятках сложных боевых связок, которыми владели маги нашей расы. Причем точное число таких связок неизвестно, поскольку каждый боевой маг творил их по собственному разумению, в соответствии с индивидуальным стилем борьбы и конкретной ситуацией. Опасность состояла в том, что использовать рингаррон в щитах не представлялось возможным: терялась свобода маневра, а значит, и смысл самого приема. Поначалу мы осторожничали, к тому же оба по привычке держали контрольную сеть, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Но потом увлеклись. Постепенно, по мере освоения, Сашка переставал играть в поддавки, все более усложняя мне задачу и радуясь, когда видел, что у меня получается. Так и не могу до конца понять, что произошло. То ли мой напарник расслабился, поверил в мои способности больше, чем следовало, то ли мы оба просто устали, а неопытность и азарт не позволяли остановиться и передохнуть, а еще лучше закончить это занятие, чтобы закрепить навыки на следующем, но в какой-то момент все пошло не так. Я поняла, что просто не успеваю уйти из-под удара (а бил Сашка уже в полную силу), сгруппировалась, как могла, чтобы все же избежать травмы, ушла, но потеряла равновесие. Последнее, что я помню, прежде чем Сашка успел подхватить, испуг в бирюзово-синих глазах — и мы, сцепившись, катимся вниз по склону, повинуясь силе инерции. Все произошло так быстро, я даже осознать не успела, как это странно: мембрана невидимого батута приняла мягко, и захотелось расхохотаться от щекочущего чувства в животе... Как захотелось, так и расхотелось. Причем резко. Над нами, переводя дыхание, возвышался лорд Дишандр. И взгляд его не выражал ровным счетом ничего. Такой я видела у Шона минувшей зимой, когда он вернулся из далекой северной школы, которую едва не разгромили викинги. Ойё... – Что здесь происходит? – ровный, ничего не выражающий голос, и в оцепеневшем мозгу перепуганной белкой мелькнуло: ни за что и ни при каких обстоятельствах ни одно разумное существо не согласилось бы оказаться с ним по разные стороны противостояния. Неразумное, кстати, тоже. Тем более отрезвляющим контрапунктом прозвучал твердый и даже как будто спокойный голос Сашки: — Отрабатывали прием «разящий меч» с подсечкой, лорд директор. Он, не примериваясь, брал вину на себя, как если бы это было естественно, как будто не я три дня канючила и приставала, а он не соглашался. Потому что согласие для него означало именно это — полную и безоговорочную ответственность. Они оба это понимали. — И с каких пор в финале следует на пару с противником убиться об дерево? — скучным тоном осведомился учитель. — Простите, лорд директор, это моя вина. Я не справился. Ну уж дудки! — Это моя вина! Это я припоздала, — не в моей власти смотреть ничего не выражающим взглядом. Да и какого тролля! Пусть казнит. О том, что пережить позорное исключение будет потруднее, чем все, что прежде приходилось по вине глупого сердца, в тот момент было скорее чувством, чем оформленной мыслью. Но Сашку он не посмеет тронуть. Не смей, слышишь, ты!!! Что-то дрогнуло в лице директора. Или просто показалось? Но, прежде чем я успела понять и испугаться или вознадеяться, он развернулся и — ушел, предоставив мне возможность буравить взглядом спину. Внезапно тело окатило горячей волной, ладони, подушечки пальцев вспомнили, как в ту роковую ночь под этой самой рубашкой перекатывались сильные мышцы. Память тела у эльфа так же сильна, как память ума и память сердца, с этим ничего не поделаешь. Он уходил той же пружинистой походкой тренированного воина, но горечь обреченности вдруг стала невыносимой, как вкус под языком. В тот же вечер лорд Дишандр исчез. Справки, осторожно наведенные через брата, который вместе со старшеклассниками посещал спецкурс по высшей математике у лорда Дарреша, отчасти прояснили дело. Нашему директору предстояло принять участие в какой-то военной кампании, так что занятия боевой магией на время откладывались. Казнь, видимо, тоже. Хотя перед далекой угрозой, ждавшей его где-то на востоке, померкли, стали глупыми и незначительными и та незнакомка, и мои эльфийские стадалки, и угроза дисциплинарных санкций. Война уже идет. Там, на этой войне, родители, Шон и он — Эшли ал'Дишшандрр тер Аргваррин. И сейчас, глядя в темнеющее небо, я упрямо заклинаю звезду Астейлиэль в созвездии Семерых сохранить их всех и его, хотя бы для той не знакомой мне счастливой женщины, его возлюбленной.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Меня сморило перед закатом. Это был один из тех снов, о которых точно знаешь, что он сон. Накануне я долго медитировала и совсем не удивилась, когда обнаружила себя все на том же лугу, напоенном ароматами разнотравья. Утреннее солнце то там, то тут вспыхивало алмазами в последних каплях росы, и легкий ветерок ласково перебирал волосы, качал венчики цветов. Где-то в небе пел жаворонок, а вдалеке за ясенями, должно быть, раскинулось зеркалом Священное озеро. Весь прошлый день и большую часть ночи я провела в тяжелых предчувствиях, причин которым вроде и не было: с голубиной почтой пришло письмо от мамы, нарочито бодрое, чтобы за ним не угадать старательно скрытой заботы и усталости. Но все наши были живы и здоровы. Все ли?.. Не было смысла врать себе, что «наши» и «мои» с некоторых пор не совсем одно и то же. Разница существенная — на одного дракона, которому такая «честь», может, и не нужна вовсе. Только чем дольше разлука, тем беспокойнее на душе. Если бы только знать, что с ним не случилось беды! Простая логика требовала довериться опыту и везению боевого мага, но сердце эти требования упрямо игнорировало. Где ты сейчас? Здоров ли? На восточных рубежах Империи ночь только начинается. Будет ли она спокойной для тебя? Смежив веки, я представила: он обнимает меня, как в ночь нашего знакомства, и внезапно так остро почувствовала знакомый запах грозового неба. А в следующий момент уже не могла отпустить воспоминание, потому что оно стало сном. Я вижу эти глаза близко-близко, боюсь вздохнуть, сморгнуть слезы, которые уже катятся по щекам, коснуться... И все же касаюсь небритой щеки. Эшли не исчезает, я чувствую щекой шершавое тепло ладони — пытается утереть мне слезы, бормочет что-то растерянно-нежное, будто застигнутый врасплох на самом сокровенном. «Это ты... Ты... Любимый...» Во сне можно всё — я обнимаю и успеваю только вздрогнуть, когда сухие твердые губы касаются моих губ. «Я. Это так же верно, как и то, что я люблю тебя». И слова уже не нужны — у тела другой язык, и ему учишься быстрее, чем любому другому. А когда голову сносит окончательно, Эшли прерывает поцелуй. Но смотрит так, что под этим взглядом я вспыхиваю и замираю, ловя волну, которая прокатывается по телу и стихает сладко тая где-то внизу живота, словно пена прибоя. А с ней меркнет дивный сон, и я вновь лежу в закатных сумерках. Дуновение ветра из форточки холодит мокрые щеки. Но я улыбаюсь, как если бы кто-то всесильный пообещал мне персональное «долго и счастливо».