ГЭНС. Призраки коммунизма

Антоха. День … У Багдада зазвонил телефон. Я был далёк от мысли, что говорил слон, но уши на всякий случай всё-таки навострил. В первую очередь, чтобы услышать, как он поприветствует звонившего. Стандартным и одновременно нейтральным ответом было извещение о том, что «Багдад на линии», я и сам слышал сие неоднократно, когда звонил другу на рабочий телефон по каким-нибудь профессиональным вопросам. Даже зная, кто ему звонит, тот всегда отвечал, что «Багдад на линии». Исключение составляли две категории звонивших, обе из которых по умолчанию были ему известны. Тех, перед кем Багдад чувствовал какую-то обязанность, он встречал фразой «Чем я могу вам помочь?», а вот тех, к кому были какие-то претензии, он обычно приветствовал вопросом «Что за нужда заставила вас набрать мой номер?», явно намекая на то, что связываться с ним звонящего может заставлять только какая-то необходимость. На этот звонок он ответил именно этим, третьим вариантом приветствия. О чём говорила позвонившая ему, я не слышал, не мог разобрать слов, но что голос был женский, я понял совершенно точно. А ещё тембр голоса мне показался удивительно знакомым, но вовсе не это было главным. На лице Багдада со скоростью калейдоскопа менялись эмоции, они были настолько разнообразны и ярки, что я протянулся за его спиной к Горыне, который что-то увлечённо тыкал в своём телефоне, и толкнул того в плечо. Поймав его вопросительный взгляд, я так же глазами указал на Багдада. Тот посмотрел в лицо нашего вожака и в долю мгновения всё понял. К тому времени, когда Багдад переговорил и по очереди осмотрел каждого из нас, мы уже с ожиданием и, даже, наверное, с надеждой ждали, что же нам скажут. Тот закончил свой осмотр, весело улыбнулся и скомандовал: – Группа, подъём! Мы взлетели со стульев и расхватали сумки-рюкзаки в мгновение ока, а потом поспешили за Багдадом, который широкими шагами мерил аэропорт по направлению к кафе. Когда мы приземлились за стол, Багдад некоторое время молчал, скрестив руки на груди и чему-то хмурясь, изучал поверхность стола. Только когда нам принесли по кофе и немного закусок, тот начал говорить. – Значит так, мужики… Как вам обоим хорошо известно, наша работа нашей заказчицей была сочтена законченной. Я не присутствовал при этом, так что тут сам решает за себя, приказывать вам я не могу, призывать не буду принципиально, выражу только субъективно своё мнение. Мне звонила Ольга Дмитриевна. Когда мы подъезжали к городу, ей на стол легли два заявления об увольнении. По закону перед увольнением человек должен отработать две недели, но эти двое готовы понести любое наказание, выплатить любые неустойки, но возвращаться в лагерь они не хотят ни под каким соусом. – Если причина этого произошла в лагере, то нам о ней ничего не известно. – Причина этого произошла после окончания смены. Судя по всему, в ту самую ночь, которую мы провели на колёсах. Толком они ничего сказать не могут, понятно только то, что они напуганы до совершенно мокрых штанов, во-первых, а во-вторых… Во-вторых, к ним явилась парочка призраков. Из лагеря. – Так, помедленнее, кони… – я отнюдь не фигурально схватился за голову, – У нас было четыре призрака – раз. Прижизненные личности всех четверых установлены – два. Мы нашли, и следователи извлекли четыре скелета – три. Личности всех четырёх установила генетическая экспертиза – четыре. А вот дальше у меня просто в голове не укладывается. Если их всё-таки похоронили в освящённой земле, то какого хрена они творят? Если их не похоронили в освящённой земле, как мы в машине додумались, то какого хрена их двое? Если Ольга Дмитриевна двоих уложила в могилу, а двоих оставила для укладки обратно в подземелья старого лагеря, то какого хрена она, вообще, вытворяет??? – Или пропавших было не четыре, а шесть, что, учитывая стотысячный город, где всё у всех на виду, не подлежит даже включению в список вероятного, либо, ещё как вариант, лежащие в освещённой земле останки вовсе не то, что нужно для упокоения мятущимся душам этой парочки. – Что им тогда нужно? – поинтересовался я. – Ольга Дмитриевна предлагает нам вернуться, сходить и спросить. Ну, в общих чертах. Особенности общения люди, которых навестили призраки, припомнить не могут, а, может, рассказать не хотят именно потому, что могут и именно это приводит их в состояние мокрых штанов, но факт остаётся фактом – эти двое написали заявления об увольнении и в лагерь не хотят возвращаться даже под дулом пистолета. Как вы понимаете, Ольга Дмитриевна хочет получить нашу помощь даже несмотря на всё, что случилось в несколько крайних дней. Я пойду. Не спрашивайте меня почему – сам не знаю. Можете считать, что я просто полагаю, имею некоторое глубокое убеждение, что так будет правильно. Кто считает иначе – регистрация на наш рейс начинается через двадцать минут. Видимо, решив, что он сказал нам всё, что мог до нас довести, Багдад откинулся на спинку стула и вооружился кофейной чашечкой, прихлёбывая напиток и время от времени неэмоционально поглядывал на нас с Горыней. Багдад. День … Мужики перешли в режим размышления. Видимо, им тоже при расставании Ольга Дмитриевна наговорила всего того, что наговаривать не следовало бы. Особенно сильно это врезало по Горыне – учитывая его взаимоотношения с той златоволосой, как её Антоха назвал, Лорелеей, он мог оказаться на моём месте и без деятельной помощи Виолы. И, одновременно с этим, это же его и тащит обратно – что-то мне подсказывает, что это парочка явно не объяснилась друг с другом, и они явно не прочь сделать это. Нет, не потрахаться, хотя не исключаю, конечно, просто как-то расставить точки над «ё» и решить, что будет дальше. Действительно, Горыню я знаю очень недолго, о какой-то личной жизни мне и вовсе ничего не известно, впрочем, с личной жизнью у нас у всех всё очень не очень – такая профессия. Словом, если Горыня сейчас решит, что интернет и сотовая связь рулят, а лагерь этот он любил во всяких разных позах, то я его пойму. Пойму и ни в коем случае не буду таить на него никакой обиды, даже если второй поход в вотчину и обернётся трагедией, ведь первопричина такого его поведения вовсе не в нём. Антоха. А вот тут дело дрянь. В лагере он не был, с пионерками и старшими вожатыми шуры-муры не крутил, так что если Ольга Дмитриевна пыталась и его при окончательном расчёте как-то поддеть, то он мог легко и просто не принять это на свой счёт и сделал бы это с совершенно чистой совестью. В этот момент я даже практически пожалел, то вообще втянул его во всё это: во-первых, его умная голова гораздо ценнее наших четырёх бестолковок, а во-вторых, он ведь пойдёт, обязательно пойдёт и, кроме дружбы со мной и остальными ГЭНСами, его потащит туда то, что вернуло его в наш профессиональный мир, несмотря на то, что в первый раз столкнувшись с ним, он чуть не погиб – неизбывный зуд исследователя, простая неспособность жить спокойно, пока на планете имеется хоть одна неразгаданная тайна по его части, иными словами – вот такенное шило в заднице. – Я пойду, – ну, конечно, это первым вызвался Антоха. – Куда вы там без запасного ведущего? Шельмец. Но не отнять, что было – то было. – И я пойду, там, всё-таки, четверо фольклорных призраков, а это по моей части, при всём уважении к тебе, Багдад. – Ну, тогда сдаём билеты и ждём транспорт. Нашу-то машину мы закрыли, как договаривались, и теперь обратно не попасть. Горыня. День … – Мальчики! Мальчики обернулись – машина была всё та же, на которой мы катались, выезжая из аэропорта в первый раз, только вот за рулём теперь сидела другая персона. Маша. Ну, да, действительно, кого ещё Ольга Дмитриевна могла отправить за нами, учитывая, что ей самой по дороге, а то и прямо при встрече могли сказать много всякого разного интересного и нового, только самую малость цензурного. Впрочем, ломаться мы не собирались, закидали багаж в багажник и разместились втроём (учитывая Машу – вчетвером) в салоне. – Я так полагаю, расспрашивать тебя о подробностях произошедшего там у вас смысла нет, верно? – поинтересовался Багдад. – Частично, – ответила Маша, трогая машину с места, – с одной стороны, я, конечно, расскажу вам всё, что смогу рассказать, что мне разрешено рассказывать, но, с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что вопросов у вас огромное количество и дать на часть из них ответы лучше лично Ольге Дмитриевне. Поэтому спрашивайте, конечно, всё, что я смогу вам поведать – я изложу всенепременно, что не смогу – просто укажу на это. – Идёт. Когда появились эти призраки? Желательно с точностью до часа? – Минувшей ночью, между одним и двумя часами ночи. – Хм, нехарактерненько. Обычно либо они появляются в полночь, либо глухую полночь – три часа ночи. Это не непреложное правило, конечно же, но чаще всего случается именно так, а если не так, то на это должна иметься какая-то причина. Что они сказали? – Люди или явившиеся к ним призраки? – О, даже так. Давай начнём с живущих тогда. – Они пришли прямо с утра, с самого начала рабочего дня, но я подозреваю, что если бы в этом был какой-то смысл, то они заявились бы со своими заявлениями ещё ночью. А так они пришли с самого утра, подали свои заявления об увольнении. Старались держать себя, конечно же, но было видно, что они очень сильно напуганы. Ольга Дмитриевна даже не переполошилась сначала, а что: до начала новой смены меньше недели, сама смена неделя, а отработать они должны две, то есть следующая смена по умолчанию еще нормально проходит, а там уже и будет время что-то придумать. Но эти ребята наотрез отказались возвращаться в лагерь. То есть согласны потерять в зарплате, заплатить какие-то штрафы, но в лагерь – ни ногой. – И, собственно, именно поэтому вы и поняли, чьи уши торчат из-под этих заявлений об увольнении? – Можно и так сказать. Причём знаете… возможно, я что-то неправильно понимаю или не понимаю совсем, но что-то мне подсказывает, что призраки таким образом поставили свои запугивания, чтобы… как бы это сказать… – Чтобы на словах запугать живущих от рассказа об источниках страха, но сделать это так, чтобы они точно об этом рассказали? – Д-да, как-то так… Багдад повернулся к нам и мы с Антохой понимающе кивнули. – Итак, в том, что к вашим вознамерившимся уволиться людям явились призраки, мы разобрались. Как именно они их запугивали известно? Хотя бы в общих чертах? – Нет, – покачала аквамаринововолосой головой девушка, – нам они таких подробностей не поведали. Вам, возможно, удастся узнать об этом немного больше. – Описаний внешности призраков они не дали? – Нет, не дали, сказали, что не помнят. Хотя, судя по тому, как их корёжит при воспоминаниях об этом визите – допускаю, что действительно не помнят. – Знакомый почерк с сокрытием внешности, правда, раньше те, кто этим почерком пользовался, к запугиванию не прибегал. Шугание курильщиков всё-таки не в счёт. Антоха, запиши вариант пробить адреса этих ребят и посмотреть, как они стыкуются с жизненным циклом наших пионерок. – Никак не стыкуются, я тебе это сразу скажу, – ответила Маша, – оба живут в доме не совсем новом, конечно, начала двухтысячных годов постройки, но учитывая время исчезновения тех детей, хоть какая-то вероятность, что они побывали в тех квартирах во плоти даже не нулевая. – Ну, мало ли, – возразил я, – якоря призраков иногда путешествуют самыми причудливыми путями, Мария Ивановна. Помнишь, Антоха, как мы упыриху отваживали от бизнесмена? – Помню, – откликнулся Антоха. – Что там было? – немедленно поинтересовался я у Антона шёпотом. – Да ничего интересного. Увязалась упыриха за одним бизнесменом. Даже убить не пыталась, похоже, сама было не в курсе как так получилось. У того тоже квартира новострой, дача чистая, не привлекался, в порочащих связях незаменим, вся фигня. Мы уж начали грешить, что где-то у каких-то шарлатанов опять что-то хрен пойми непонятное случилось и те недругам этого мужика чего рабочее спроворили, а потом поняли, что когда эта упыриха ему яляется, то он либо в машине, либо недавно из неё вышел. Тряхнули мы машину и что ты думаешь? В багажнике, в числе прочих рыболовецких приблуд, сапоги эти рыбацкие, высокие, не помню, как там они называются, а в одном из них, за стелькой, волос. И этот волос, стало быть, той упырихи – якорь. Где он его цепанул, как – чёрт его знает, но вот что есть – то есть. – И что вы с ним сделали? – А что с ним сделаешь-то? Если бы мы умели по якорям останки находить, то у нас проблем на порядок, а то и на два меньше было, а сама упыриха ничего сказать о месте своего упокоения не может. Видно по ней, что и хочется, и упокоилась бы она окончательно с благодарностью да удовольствием, да не может никак нам в этом деле помочь. Мы сначала сжечь его хотели: нет якоря – нет проблемы, а потом Багдад пожалел – домой унёс. Теперь как ей невмоготу скучно становится, так она к этому якорю к Багдаду домой и прыгает, а там или сам Багдад или домовой его. Видел я её несколько раз и знаешь, а вроде бы оно работает! Когда мы её в первый раз увидели – такой комок тины и водорослей, что в ней человеческую-то фигуру с огромным трудом угадать можно было. А сейчас вроде и человеческого в ней побольше прорезалось. Нет, упыриха она и есть упыриха, этого не отнять и водяные эти приблуды никуда не делись, но всё равно как-то она больше внешне на человека походить стала. Да дело даже не во внешности, слова некоторые выучила, правда, перевирает произношение настолько безбожно, что не понять какой же язык у неё родной. Так глядишь, придёт время и сможет рассказать нам, где же её останки достать, да куда похоронить, ну или мы сами по якорям останки находить научимся. А пока вот так. Багдад. День … Пока Антоха и Горыня на заднем сиденье шёпотом обсуждали какую-то догадку, наш с Марией Ивановной разговор катился своим чередом. Строго говоря, ничего решительно нового или решительно проливающего свет познания на эту загадку она нам сказать не могла, всё чаще и чаще ссылаясь на запреты от Ольги Дмитриевны. По всему выходило, что ей позволили сообщить нам информацию лишь в объёме, позволяющем сделать однозначный вывод о том, что там действительно случилась какая-то непредвиденная беда, и эта беда явно сопряжена с призраками. Весьма вероятно, что с теми же самыми призраками, которые были так или иначе замешаны в непростых отношениях между новым лагерем и старым корпусом. Хотя, конечно, по большей части доказательства были весьма косвенные, по крайней мере те, что нам сочла возможным рассказать через Машу Ольга Дмитриевна. Поразмыслив, я решил, что на ловушку, предназначенную доставить меня в город, чтобы окончательно упечь за решётку, это не походило – для этого всё-таки были нужны какие-никакие, а доказательства, а при наличии оных полицейские структуры справились бы с задачей розыска и доставки меня обратно гораздо эффективнее и безо всяких этих призрачных вывертов. Поняв, что как хранилище информации Машу я вычерпал до дна, я вооружился блокнотом и попытался хоть в какой-то мере систематизировать новые, нежданно свалившиеся на нас факты. Моя ушастая интуиция, до этого придавленная проклятием суккуба, снова встряхнулась и принялась раскладывать детали мозаики. – Багдад. – А? – Ольга Дмитриевна попросила меня передать тебе ещё кое-что. Персонально – тебе. – Если она снова беспокоится по поводу оплаты, то в порядке её определения ничего не изменилось. Сначала попытаемся понять, что у нас тут за новые призрачные явления вылезли, а потом будем думать сколько всё это стоит. Если она хочет принести мне свои глубочайшие извинения… Я бы сказал, куда ей нужно их засунуть, но ты девушка, к тому же ни в чём не виноватая относительно того, что между мной и ей произошло, – наши догадки по пути в аэропорт всё-таки к моему пребыванию на нарах можно привязать лишь через то, что Маша меня не очень старательно соблазняла и произошло всё не между мной и ей, а между мной и Лерой – такая себе привязка, честно говоря, – так что говорить я этого не буду. – Ну, – Маша довольно легкомысленно хихикнула, – извинения, я думаю, она приберегла для того, чтобы принести их лично, мне же она сказала передать, что если то, о чём вы говорили на дискотеке, ещё в силе и если это является условием для вашего возвращения, то она согласна. Она сказала, что, кроме собственной жизни, ей нечего предложить ещё чего-то более ценного, чем деньги и при этом находящегося в её распоряжении. Мне потребовалось всё моё самообладание, чтобы совладать с лицом и рвущимися наружу репликами. – Маш… А что тебе самой известно о том, о чём мы с Ольгой Дмитриевной говорили на дискотеке? – Ровным счётом ничего. Припоминая кто, когда и где был во время дискотеки, я подозреваю, что этот разговор произошёл между вами, пока вы танцевали, но меня в тот момент рядом не было, поэтому о чём вы там говорили мне не известно. «Я ей не верю, – немедленно заявила интуиция и, скрестив руки на груди, показала в сторону Маши язык, – аквамаринововолосая лгунья!». Мне оставалось только полностью согласиться с выводами моей хвостатой помощницы, но, учитывая, что никаких доказательств, кроме нашего с ней единодушия, у меня на руках в этот момент не было, я решил замять разговор: – Некоторые события минувших дней подсказывают, что предмет того разговора, если он территориально находится в окрестностях вашего замечательного городка или не менее замечательного лагеря, будет интересовать меня далеко не в самую первую очередь ещё достаточно продолжительное время. Поэтому остановимся на варианте, что эту информацию я вполне себе понял, но она мне попросту никуда не упёрлась. Маша, соглашаясь, кивнула. Шаг за шагом, строчка за строчкой в блокноте рождался новый план действий. С одной стороны, у меня оставалось весьма много подозрений, что Антоха и Клинок качественно подчистили все хвосты, вряд ли это было попросту в человеческих силах, учитывая отдалённость событий, доступность информации и всего двух человек, которые этим занимались, надо было поднять все ниточки оттуда. С другой стороны, остался так и не реализованным наш план пошариться по останкам советского наследия, частью которого, судя по всему, являлся и этот самый старый корпус, будь он неладен. – Может, мы сможем вам чем-то помочь? – осведомилась Маша, правильно поняв мои задумчивые постукивания карандашом по блокноту, – я могла бы позвонить Ольге Дмитриевне, пока мы будем в дороге и она уже начала что-то реализовывать. Был, конечно, соблазн возгордится и этак презрительно через губу процедить, что ни в какой помощи таких людей, как Ольга Дмитриевна, мы не нуждаемся, но профессиональное отношение к делу всё-таки взяло верх: – Гитлер и Клинок, ну, это само собой разумеющееся. И те двое, к которым призраки заявились – мне нужны будут они сами и доступ в их квартиры. Никаких обысков, нам нужно будет просто там поприсутствовать некоторое время. Скорее всего, это хрен что нам даст, но лучше удостоверится в этом досконально. А потом... потом посмотрим, что нам это даст. – Может, вам принтер нужен, – предположила Маша, – а то я помню, что вы практически всё от руки пишете, на принтере же удобнее и распечатать можно в скольки угодно экземплярах… – Нет, не нужно. Я лучше по старой памяти вам в административном здании понадоедаю в случае необходимости, как тогда, когда карты распечатывал. Просто когда информацию пишешь от руки, она ещё раз в голове проигрывается и лучше усваивается. Некоторые говорят, что так и на компьютере можно, но у меня не получается – слишком стар. Клинок. День … Не знаю, чем руководствовался Багдад, возвращаясь, но в наших с Гитлером глазах его и без того высокий авторитет стал и вовсе заоблачным. Конечно, некоторое время после того, как его задержали и упрятали в тюрьму, я поддался всеобщим настроениям относительно того, что вот, гнусный мерзавец позарился на молоденькую девочку. Впрочем, та самая молоденькая девочка очень быстро показала, что она была вовсе не против, чтобы он на неё позарился и эта новость облетела город едва ли не быстрее, чем первая. Конечно, в глазах досужих кумушек Багдада это не оправдало, но ореол преступника с его персоны всё-таки исчез, а в обсуждениях стали мелькать фразы на предмет того, что любви все возрасты покорны, любовь зла и воспоминания о том, что «А вот у Василивны с осьмогу дому так бабушка на цельный десяток лет дедушки младше была, так и ничаво». Мне же, как ГЭНСу, хватило и вовсе только того факта, что он после нашей всеобщей вылазки в старый корпус на ноги поднялся в обмен на повисшее на нём проклятье суккуба. Знал ли он, на что шёл? Не думаю, что знал досконально, но то, что весьма обоснованно подозревал – совершенно точно. И всё равно предпочёл рискнуть, а не валяться себе в медпункте и поплёвывать в потолок, хотя сделай он так, никто ему ничего бы не сказал, да что сказал, никто даже не подумал бы о нём ничего худого. – Что-то вы быстро вернулись, – поприветствовал я выбиравшегося из машины Антоху, – как там в Сибири? – Сибирь стоит, стояла и стоять собирается, а куда ей деваться? А вы тут что, сибиряков домой, а сами во все тяжкие? – Да, скушно стало, надо бы веселья добавить. – Ага, добавили, вон двое уже повеселели. – Мальчики! Мальчики! – обратила на себя наше внимание Мария Ивановна, – я прошу вас проследовать за мной! – Ну, давайте проследуем, раз уж надо, – ответил за всех Багдад и махнул рукой, призывая нас следом за собой. Полагаю, что из всех, кто следовал сейчас по коридорам мимо административных кабинетов, я, если не считать Марии Ивановны, был единственным, кто понимал, куда лежит наш путь: в личный кабинет Ольги Дмитриевны. Антоха сюда не ходил, а вот я, когда ребята были в лагере, бывал регулярно, когда, конечно, сам не был в лагере. Женщина встретила нас, привстав с кресла во главе большого Т-образного стола. – Здравствуйте, – она кивнула на стоящие вдоль краёв «ножки» стулья, – садитесь. – Спасибо, – откликнулся Багдад, – насиделся вашими стараниями, я постою. Только если бы Багдад подошёл к Ольге Дмитриевне и закатил ей звонкую пощёчину, то только в этом случае он бы умудрился произвести более громоподобный эффект, да и то настолько навряд ли, что никакое вскрытие не покажет. По крайней мере, мы все, едва-едва успевшие войти в кабинет, застыли, как громом поражённые. – Обиду таи… те… – правильно поняла реплику Багдада Ольга Дмитриевна. – Не имею пока что никаких оснований принимать ваши извинения, Ольга Дмитриевна, но всё-таки давайте сюда вашу проблему, постараемся решить её в первую очередь, а уже потом будем думать обо всём остальном. – Не могу не признать вашу правоту, – поникла головой Ольга Дмитриевна, – однако, проблема есть и она вот. На стол перед ней легли два стандартных листа А4. Гитлер. День … – Гитлер, ты успел? – в то время как Багдад и Антоха шагнули к столу Ольги Дмитриевны, Горыня остался рядом с нами и шёпотом задал мне вопрос. – Таки нет. Как ты понимаешь, нас подняли телефонными звонками с самого утра и вот мы тут. Но это, наверное, даже к лучшему? – С чего бы это? – Встретимся с ними в лагере и обеспечим их безопасность самостоятельно. Я краем уха услышал, что Ольга Дмитриевна перепугана настолько, что решилась повторить операцию «ГЭНСы в лагере» – Если встретимся. И чего бы это ради Ольга Дмитриевна так расщедрилась? – Ну, а если не встретимся – значит, их там в эту смену и не будет? А не этого ли мы хотели добиться? Что же касаемо нашей нанимательницы – а таки какие у неё ещё варианты, Горыня? Спешно искать новую команду, так как в одиночку тут делать категорически нечего? Очень сомневаюсь, что найдутся бедовые головы, которые рискнут сюда сунуться, зная, что тут не так давно был Багдад и теперь его почему-то нет, а проблема всё ещё есть. – А кто потенциальным носителям этих голов о факте того, что Багдад был, а теперь нет, в отличие от проблемы, расскажет? – Ну, кто-кто, мы. И Ольга Дмитриевна это таки понимает. Смотри как она проблемы свои на Багдада вываливает – как думаешь, хвастается или жалуется, в надежде, что наш главный сейчас простит, как она попыталась его из-за Лерки подставить, и всё затащит? – Что-то мне подсказывает, что ты глубочайшим образом прав и вариантов у Ольги Дмитриевны как раз не густо. Багдад. День … – Вожатый из третьего отряда и воспитательница из первого. Мы с Антохой сначала вооружились каждый своим листом, внимательным образом проштудировали достаточно стандартно написанные заявления об увольнении по собственному желанию (если не считать страха, сквозившего в каждой строчке), потом поменялись документами. – Совершенно верно. – Есть какие-то догадки, почему именно они? – Ни малейших. – Плохо. Ладно, будем играть теми картами, которые нам сдали. Интуиция отчаянно копалась в деталях головоломки, хватала их целыми горстями и, бегло осмотрев, швыряла через плечо, явно стараясь припомнить что-то срочное и важное и сердито подёргивая хвостом при этом. Наконец, наверное, отчаявшись, она выудила откуда-то маленький тортик на не менее маленьком блюдце и, сделав буквально два раза «кусь!» оставила от него только увенчивавшую его ранее вишенку. Вишенка… тортик… Вишенка на торт! – Антоха, ты как самый молодой из нас и потому пригодный на роль вожатого, возьмёшь на себя уволившегося из третьего отряда. А я, так и быть, стану воспитателем отряда номер раз. Выражение вселенского изумления на лице Ольги Дмитриевны было настолько ярким, что я счёл необходимым пуститься в объяснения: – В третьем отряде, если мне ничего не изменяет, дети что-то в районе четырнадцати лет и если я там окажусь вожатым, то вас неправильно поймут. Да и староват я для вожатого, а вот в первом отряде всем девочкам уже шестнадцать полных лет, так что они вполне могут давать информированное согласие, как Лера. Так что тут вас вряд ли кто-то упрекнёт, тем более что и закон, сказав своё веское слово, заявил, что ничего уголовно наказуемого я с девушкой не сделал. – Да я… как бы… – Хотите попытаться найти им замену, не прибегая к нашей помощи? Учитывая, что весь город говорит обо мне и не далее, чем сегодня до обеда, будет судачить ещё и об этих двоих? Ну, удачи… Ольга Дмитриевна поникла, будто из неё разом воздух выпустили: – Но… как же я… – Объясните эти кадровые перестановки? Не имею ни малейшего понятия. Я могу вам подсказать, что делать с воздействием на вашу жизнь или ваш бизнес со стороны призраков и даже собственноручно могу претворить эти советы в жизнь, в подавляющем большинстве случаев, а вот все те оплеухи, что они получают со стороны ваших необдуманных поступков, Ольга Дмитриевна, это уже исключительно на вашей совести, выкручивайтесь сами, тут я вам не помощник. «...и не имею ни малейшего желания им быть, даже если бы мог», – я не сказал, но, судя по всему, Ольга Дмитриевна услышала это и так. Неловкую ситуацию разрешил запиликавший мобильник нанимательницы. Извинившись, она ответила на звонок, выслушала краткий доклад и сообщила нам, что авторы тех заявлений, что мы с Антохой всё ещё держали в руках, пришли и ожидают на улице. Решив не терять времени, мы отправились к ним, оставив Машу и Ольгу Дмитриевну утрясать формальную часть нашего с Антохой трудоустройства. Горыня. День … На улице нас ожидали двое. Я, хоть и провёл в лагере полноценную неделю, этих двоих не знал. Да, знакомые физиономии, память сработала на узнавание, но на этом и всё. Разве что припомнил, что воспитательницу пионеры прозвали «Бабулей». В знак приветствия пожали друг другу руки. – Ну, что ж, ведите. По пути рассказывайте что у вас там случилось. Если нужно – отойдём поодаль от остальных. Те покивали. Я, Багдад и Гитлер, на правах тех, кто с ними был хоть как-то знаком, пошли впереди, Антоха и Клинок послушно чуть приотстали. Со слов подвергшихся визиту призраков людей картина выходила ещё страньше и страньше. Призраки явно постарались их напугать. Ну, это и понятно – не на чай же с плюшками они к ним заглянули, однако конкретных угроз никто из них припомнить так и не смог – кровь там высосу, шкуру живьём сдеру или хотя б банальное «убью». Нет – просто страх, совершенно безосновательный, но от того не менее эффективный и напрочь парализующий волю. Некоторое время мы потратили на то, чтобы помучить и без того натерпевшихся от призраков людей, но каких-то конкретных угроз они нам так и не сообщили. Багдад нацарапал что-то на листке из блокнота и, вырвав его, протянул Гитлеру. Тот прочитал, кивнул и передал его мне. «Это послание, – прочёл я на листе, – привет из верхнего наблюдательного пункта старого бомбаря. Персонально для нас.» Поймав взгляд нашего вожака, я кивнул. У меня до сих пор при воспоминании о нашей встрече с леденящим душу безликим ужасом в коридоре за второй дверью по спине холодный пот струится. И не узнать весьма схожий почерк я попросту не мог. Тем временем мы пришли – типичный пятиэтажный многоквартирный дом, да ещё и даже близко не находящийся к адресам, где при жизни обитали пропавшие пионерки. Мы переглянулись. Антоха. День… Классика нашей работы, так сказать. Опять в собираемой нами картине вотчины призраков возникло нечто такое, что к ней со всей очевидностью относится, но в логику происходящего категорически не укладывается. Дом, в котором жили мой и Багдадов предшественники, был достаточно новой постройки и никак не мог иметь прямого отношения к призракам лагеря Ольги Дмитриевны. Хотя, говоря строго, город сам по себе был категорически небольшой и вряд ли можно было совершенно точно сказать, что здесь оказаться девушки не могли ни под каким соусом. Сюрпризы заканчиваться даже не планировали – оказалось, что оба наших свидетеля живут в крайних подъездах – с разных сторон пятиподъездного дома. – Каждый мужик должен иметь право налево! Вот слева и начнём, – провозгласил Багдад. – Версии, Антоха? – Могу предложить только предположение в порядке бреда. – Излагай. – Каждый из них, отдельно друг от друга, повторил сценарий того бизнесмена, что на рыбалке упыриху цепанул, помнишь? В конце концов, они были в том же лагере, возможно, жили в тех же домиках, ходили по тем же тропинкам и всё такое прочее. – Сам в это веришь? – Ну, как тебе сказать, да ещё и так, чтобы не обидеть и не послать… Есть у меня ещё один вариант. Если якоря тут ни при чём, то он остаётся единственным. – Не хочу, чтобы он оказался правильным. Именно поэтому мы его досконально проверим и, – Багдад вздохнул, – имеется у меня крайне нехорошее предчувствие, что именно он и окажется правильным. – Интуиция? – поинтересовался я. – Она самая. Багдад. День … Первая подлежащая нашему осмотру квартира ничем особенным не отличалась – типичная холостятская берлога, однокомнатная. – Горыня, глянь зеркала. – Угум. – Клинок, пройдись по квартире, попробуй якорь нащупать, если он тут вдруг какими-то судьбами оказался. – Всё проверю. – Где она стояла? – А? – Девушка эта призрачная, где она стояла, откуда куда перемещалась и что происходило в её присутствии? – Э-э-э… лампы мигали, но как бы не в полную силу, а так, как бы вполнакала и потом снова гасли. Она никуда не перемещалась, стояла на одном месте, вот тут. – Гитлер. – Таки понял, таки работаю. – А ты, Антоха, со мной. Пытать нашего подопечного будем. Ну, это я, конечно, фигурально выразился. На самом деле, оказавшись в том же месте, где он встретился с призраком, в той же позе, человек, как правило, начинал цепляться взглядом за какие-то привычные предметы, память срабатывала на узнавание и начинала выдавать информацию, которую раньше никто не говорил. Мне же оставалось только старательно фиксировать всё это в блокноте. Антоха мне помогал, так как я постоянно отвлекался на производство записей, он держал нить разговора, предугадывал места, которые я хотел прояснить и задавал именно те вопросы, которые я и сам бы задал, если бы не занимался писаниной. Итак, парень проснулся явно не сам – так бывает, когда человека целенаправленно будит призрак, то есть сон прерывается не от того, что потусторонняя сущность рядом, а оттого, что эта самая сущность целенаправленно хочет, чтобы человек проснулся и её лицезрел. На момент пробуждения она стояла посередине комнаты в виде слабо детализированного, искажающего пространство силуэта. Не просто так стояла – что-то говорила, но что именно несчастный вожатый припомнить так и не смог. Зато что у него в памяти отпечаталось точно и совершенно отчётливо – ему ни в коем случае нельзя приезжать в лагерь. Что случится в таком случае он сказать не мог, но совершенно железобетонно был уверен, что произойдёт нечто феерически страшное. – Конечно, более или менее внятного описания внешности ты нам сказать не сможешь. – Нет, не смогу. – Оно, конечно, пальцем в небо, Багдад, но ну-ка дай-ка я попробую. Где она стояла, здесь? Антоха встал и подошёл к тому месту, где совсем недавно видели призрака. – Гитлер, я тебе тут ничего не сломаю? – Не, я всё закончил, место чистое аки агнец божий, только пыльное. – Заберитесь, пожалуйста, на диван и займите ту позу, в которой вы оцепенели при виде этого всего светопреставления, по возможности – максимально точно. Спасибо. А теперь смотрите на меня и на всё, что меня окружает, ориентируйтесь по окружающим меня предметам. Каким она была ростом? Таким? Таким? Антоха показывал рукой рост, а экс-вожатый корректировал его выше или ниже. Когда результат был признан им удовлетворительным, ладонь ГЭНСа застыла примерно в полутора метрах над полом. – Если она не схитрила, провалившись сантиметров на десять-двадцать под пол, что сильно вряд ли, так как глаза она морочить не перестала и особой детализацией облик её не отличался, то это явно не девушка среднего роста сантиметров в сто шестьдесят или сто семьдесят. Скорее, девочка-подросток лет четырнадцати. Как и стоило ожидать, ни зеркала, ни квартира целиком никаких сюрпризов нам не принесли. – Если вдруг она явится вторично, вряд ли, конечно, но если такое случится, не сочтите за труд – поставьте нас в известность. – А… о вас мне ей… – Если спрашивать не будет, то лучше ей не рассказывать об этом, не провоцируйте лишний раз. Но если она напрямую спросит – то запираться смысла нет, скорее всего, она нас и так почувствует. К уволившейся с должности воспитателя первого отряда женщине призрак явился тоже глубокой ночью, но в ванной комнате. Она засиделась за педагогическими разработками, готовясь к предстоящей смене и собралась спать примерно в половине первого ночи. Зашла в ванную, чтобы умыться, посмотрелась в зеркало и… от её вопля проснулись все, кто были в этой ведомственной квартире, и как бы не во всех соседних. Мы привычно разбежались по своим задачам, Горыня то самое зеркало, в котором отразился призрак, чуть не по миллиметрам обнюхал, но только сокрушённо покачал головой – на этот раз гладкая отражающая поверхность в происках потусторонних сил была совершенно ни при чём. – Она ничего не говорила мне, – тем временем делилась с нами экс-воспитательница, – лицо… обычное, спокойное, она не скалилась, рожи никакие не крючила, просто смотрела на меня из-за плеча. И ещё словно холодом мне в спину, с её стороны то есть, дунуло. И страх ещё, даже ужас я бы сказала. И я закричала тогда. Закричала так, что сама себя не помню. А когда меня соседки более или менее в чувство привели, то одна мысль в голове, одна-единственная: в лагерь мне теперь нельзя, совершенно нельзя и если я туда поеду, то случится что-то такое, что я даже вообразить не могу. – Неизящно, зато безотказно. Коротко и ясно, как удар ножом. – А ещё опасно, причём не в последнюю очередь для желающего оказаться неузнанным призрака – эмоциональная перегрузка часто проламывает их ухищрения с морокой глаз и всем таким прочим – может что-то и запасть в память. Напрягите память, уважемая, припомните, что вам врезалось в неё, вместе с этой мыслью о том, что в лагерь вам теперь нельзя. Это может быть не деталь внешности, но какое-то ощущение, звук, даже запах. – Волосы. Волосы у неё какого-то неестественного цвета. Не помню какого, но точно неестественного. Не редкого, а… ну, вообще, никак такого не может быть, понимаете? – Если честно, пока не очень, но мы приложим все усилия, чтобы разобраться, что же всё-таки тут произошло, почему именно с вами и что такое нужно сделать, чтобы такого больше не было. Я повторил рекомендации относительно того, стоит или не стоит говорить призраку о нас, если она вдруг явится повторно, а потом скомандовал ребятам на выход. Антоха. День… – Есть у кого-нибудь какие-нибудь варианты? – осведомился Багдад, когда мы снова оказались на улице. – Места, на которых они стояли, нам таки ничего не дадут. – Зеркала чисты. – И в квартирах никаких якорей тоже не обнаружилось, – подытожил Клинок. – Варианты? – Только в порядке бреда, – откликнулся я, видя, что остальные помалкивают. – Излагай. На безрыбье, да ещё и в вотчине, сам знаешь, что угодно, лишь бы раком не встать. – Якорь был на одежде. На подошве обуви, как вариант. Волос пристал в лагере, например, да мало ли что. На момент явления призраков якорь оставался в квартире, но пока они сегодня утром бегали со своими заявлениями и всем таким прочим, он отвалился и сейчас валяется где-то на том маршруте, который они с утра преодолевали. Причём у каждого из них. – Город на якоря чесать будем? – уныло поинтересовался Горыня. – Вероятность того, что мы в результате найдём хоть что-то полезное в данном конкретном случае примерно на том же уровне, где болтается вероятность того, что Антохин вариант является истиной. – Да ладно, ребят, я ж реально не всерьёз предположил. В этой версии дырок больше, чем в дуршлаге. Почему призраки возникли в комнатах, а не на якорях, какого хрена они пугать полезли и почему пугалки были связаны именно с лагерем? Ведь в лагере от этих людей гораздо больше толку с точки зрения пищи. Так какого хрена? И без ответа на этот вопрос нам, боюсь, делать в лагере нечего. – Возьмём аксиому по минимуму, Антоха. Что у нас категорически не поддаётся сомнению? – Призраки пришли к этим людям не случайно, а по какой-то причине. – Согласен. Однако причина эта нам пока категорически неизвестна. Но мы всё равно попробуем её нащупать. Багдад достал телефон и натыкал номер. – Добрый день, Мария Ивановна. Я вам пока просто вопрос задам, а вы мне на него ответьте, только честно. – Выслушав ответ, Багдад продолжил, – у вас есть какая-нибудь картотека на сотрудников, биографические данные там, ещё что-нибудь полезное? Да я понимаю, что у вас нет полномочий, чтобы раскрывать перед моей нескромной персоной биографию персонала лагеря, меня просто пока интересует вопрос: есть ли у вас такое хотя бы на персонал минувшей смены. Есть? Хорошо. Ольга Дмитриевна там далеко? Раз у неё совещание прямо сейчас я её тревожить не буду, прогуляемся пока с ребятами по вашему замечательному городу, да пораскинем мозгами. А после обеда припрёмся к вам и притащим с собой свои резоны на подобное непотребство. Пока мы гуляли да раскидывали, кто-то из ребят предложил зайти в выделенную нам квартиру и пообедать, заодно привести нашу пробковую доску в исходное состояние, может, чего интересное выкопается. Багдад в ответ неопределённо хмыкнул, но план всё-таки одобрил. Горыня. День… Багаж наш так и остался упакованным для обратного перелёта в Забайкалье, поэтому мы принялись его распаковывать. Антоха, кроме того, принялся развешивать по пробковой доске наши информационные бумажки. Сначала ему помогали Клинок и Гитлер. Закончив с распаковкой собственного багажа, к ним присоединился и я. К этому моменту невосстановленной остался только сектор Славяны Добренко. – Кушать подано, – донеслось из кухни, – садитесь жрать, пожалуйста! – Один момент, Багдад! – Откликнулся Антоха. – Ты не мог бы подойти? – Чего там? К нам тоже заявился призрак? – И принёс губозакатывательную машинку, ага. Смотри. Вот она Славяна, сто семьдесят сантиметров примерно. Вот Алиса, почти такая же ростом, может, самую чуть поменьше. Лена, сто шестьдесят сантиметров или около того. А вот у нас Ульяна. Как раз полтора метра примерно. – Намекаешь, что к вожатому заявилась именно она? – Если призрак не схитрил с ростом, то она – единственная подходящая кандидатура. Если, конечно, не принимать в расчёт вариант, что их на самом деле не четверо, а больше. – Хм, а предположение имеет смысл. Пойдём, пообедаем, после обеда нас Ольга Дмитриевна ждёт. Пока мы ели, осенило Клинка. – Ребят, ребят, а помните, что сказала та воспитательница, к которой второй призрак явился? Волосы у неё какого-то неестественного цвета, да? – Да и что? – И вот смотрите. Добренко – соломенноволосая блондинка, вполне естественный цвет волос, верно? Лебединская – рыжая, тоже вполне себе встречаемый цвет волос, не придерёшься. Быстрова – медно-красная. Такой цвет от природы тоже встречается, пусть это исчезающе малые доли процента, но всё же не совсем неестественный цвет волос, просто очень редкий. – На Янусову намекаешь? – А какие ещё варианты, Багдад? Ты знаешь хоть одну девушку, у которой волосы фиолетового цвета от природы? – Знаю одну аквамаринововолосую, но испытываю здоровый скептицизм, что это у неё свои такие, скорее всего – крашенная. Итого, на правах рабочей гипотезы имеем, что к вожатому наведалась Ульяна Быстрова, а к воспитательнице – Елена Янусова. Осталось только разобраться, почему именно они, почему именно к ним и зачем они их так запугали. – То есть ты всё же считаешь, что Ольга Дмитриевна обманула нас с похоронами? – Я обязательно поинтересуюсь у неё этим, но для начала поработаем в архивах. А то если я ещё в её грязное бельё полезу, нас, боюсь, опять попрут отсюда нафиг ко всем чертям. Меня мне, как вы догадываетесь, не жалко, а вот участи тех, кто останется без нашего прикрытия в лагере, вряд ли можно будет позавидовать. Так что я лучше придержу язык за зубами и вам того же советую. Гитлер. День… – Добрый день, удалось что-нибудь прояснить? – Отсутствие результата тоже результат, Ольга Дмитриевна, но мы с парнями не собираемся мириться с таким положением вещей. Однако тут наступают как раз те самые обстоятельства, в которых мы вынуждены просить у вас доступ к тому, к чему вы нас можете и не допустить. – Ну, пугайте уж, куда деваться. – Я хотел бы посмотреть личные дела или иные аналогичные кадровые материалы на воспитательницу первого отряда и вожатого третьего с прошедшей смены. – Интересно. Я понимаю, почему вам нужна информация именно на этих людей, но что вы хотите найти в кадровых материалах на моих работников? Указание на то, что они по ночам становятся полупрозрачными? – Крайне не хотелось бы обнаружить этот факт – это породит большое количество совершенно ненужных вопросов. Однако нам нужно разобраться или, по крайней мере, попытаться разобраться, почему призраки явились именно к ним, и какую цель они преследовали, пугая их до такой степени. Пока что это выглядит крайне нелогично, однако нелогично призраки не действуют, значит, в каком-то месте мы чего-то не понимаем. Вот и попробуем разобраться в этом при помощи ваших кадровых материалов. Некоторое время хозяйка лагеря колебалась, но потом таки решилась. – Хорошо. Но есть несколько обстоятельств, которые мне хотелось бы предварительно обсудить. – Мы все во внимание, Ольга Дмитриевна. – Во-первых, все материалы по минувшей смене уже упакованы и помещены в архив к материалам по всем остальным минувшим сменам. Так что работать вам придётся там. – Никаких проблем. – Во-вторых, в результате работы в наших архивах вам может стать известна информация конфиденциального характера, о тех, кто у нас работает или работал. – Эта информация не уйдёт дальше здесь присутствующих, если иного нам не подскажет наша совесть и Уголовный кодекс. С этой точки зрения ничего не изменилось. По меньшей мере, постараюсь ничего не распространять, не посоветовавшись с вами или, как минимум, не поставив вас в известность. – Хорошо. И, в-третьих, что вы думаете об этом? Хозяйка лагеря передала Багдаду лист факсимильной бумаги и тот на несколько секунд погрузился в чтение, всё больше и больше хмурясь. – Заявление об эксгумации? – Да. Получили сегодня. Родители Славяны Добренко хотят эксгумировать останки дочери. – Хм… А мы тут причём? Лопатой орудовать некому? – Ну, всё-таки их как бы похоронили, а теперь их выкапывают. И… ну… вдруг они… ну… Все присутствующие без лишних пояснений поняли про каких «оних» говорит Ольга Дмитриевна. Мы переглянулись. – Может… имеет смысл как-нибудь в мягкой форме отказать им? – предположила Ольга Дмитриевна. – Не думаю, – усомнился наш вожак, – они тогда потеряли дочь, а теперь она похоронена, они мчатся через хрен его знает сколько километров, чтобы проститься с ней, а тут бац – два метра земли между ними. Вы хотите увидеть зрелище как они роют могильную землю руками? – Конечно же, нет, но… Это разве не может быть небезопасно? – Хм… Поставьте меня в известность, когда спланируете эксгумацию. Уложите это в промежуток между сменами, а я дам вам одного из своих людей. На всякий случай. – Э-э-э… А почему одного? – Понимаете, Ольга Дмитриевна… кладбище… они ведь захоронены на кладбище, верно? – Дождавшись утвердительного кивка от Ольги Дмитриевны, Багдад продолжил. – Кладбище – это сосредоточие потусторонней силы, но она как бы сама по себе и если на кладбище возникнет конфликт между ими и нами, то вовсе не факт, что в этом конфликте эта сила встанет на их сторону, она может оказаться и на нашей стороне. Вероятность того, что она окажется на нейтральной позиции исчезающе мала, так что я ей пренебрегаю. В первом случае, со взбесившемся кладбищем мы все впятером не справимся, честно говоря, история знает примеры взбесившихся кладбищ, к счастью, считаные по пальцам одной руки единицы. И выкапывать останки тут вовсе не обязательно. А вот истории о том, что это кладбище удалось как-то утихомирить, не устроив на его месте выжженную пустыню, как бы отсутствуют. В случае же, если сила кладбища будет противодействовать силам наших призраков, то там и одного ГЭНСа – с головой. Ещё что-нибудь? Больше у хозяйки лагеря к нам вопросов не было, Багдад напомнил ей о необходимости поставить нас в известность о дате эксгумации, после чего мы все таки последовали за Марией Ивановной в подвальные помещения, в архивы. Клинок. День… – Хм… внушает... Действительно, выглядело… впечатляюще. Подвешенные под потолком тусклые лампы давали света ровно столько, чтобы не натыкаться на шкафы при перемещении по огромному подвалу, сплошь этими самыми шкафами заставленному. – Маш, а тут есть место, где можно без помощи фонариков читать, а? – Конечно, место архивариуса, идёмте. Место архивариуса оказалось большим и на вид довольно старым столом, правда, не шатающимся и нескрипучим. – Хм, пыли практически нет… – сказал Багдад, задумчиво проведя подушечкой пальца по поверхности стола. – Так откуда же ей тут взяться? – пожала плечами старшая вожатая. – Минимум раз в неделю все тщательно протирают, когда происходит укладка в архив очередной партии документов по минувшей смене. – И то верно. А насколько давно тут еженедельно стол протирают? – Хотите узнать, насколько давние документы тут можно, при желании, найти? За всё то время, что лагерь функционирует под руководством Ольги Дмитриевны и при моём непосредственном участии – тут точно есть, с самого начала. Скорее всего, есть и данные по крайним годам советского пионерского лагеря. За архив лагеря, когда он располагался в старом корпусе, правда, не поручусь. – Клинок, читни материалы по воспитательнице, хорошо? Я возьму на себя вожатого, а вы, Антоха, особенно ты, пошарьтесь между стеллажами да посуйте аккуратненько свои гляделки-щупалки в эти самые папки-коробки. Ты же не против, Маш? – Э-э-э… ну, вы же с Ольгой Дмитриевной договорились, так что, думаю. Я не против. Только не переворошите тут ничего, чтобы систему хранения не нарушить. – Ясно, парни? Взяли, посмотрели, положили где росло, уяснили? ГЭНСы покивали и ушли расходящимся веером в три стороны, Мария Ивановна ушла в четвёртую, а мы с Багдадом остались тут. – Хочешь попробовать найти тут ещё что-нибудь про потерявшихся пионерок, Багдад? – А почему нет? Где ещё информации о них быть, кроме как тут, правда, её надо будет ещё выкопать отсюда, ведь упомянутая Машей система хранения тут распространяется только на то время, с которого лагерь начал работать под руководством Ольги Дмитриевны, а до этого момента чёрт знает как тут оно всё было и не менее чёрт знает как это всё сложили после того, как перевезли. Но все равно пусть походят, может, чего полезное к рукам прилипнет, особенно Антохе. Пока мы разговаривали, к столу подошла Мария Ивановна с двумя большими жёсткими папками на руках. – Вот это про вожатого, а это про «Бабулю», ну, воспитательницу то есть. Не знаю, как у Багдада, а у меня вскрытие ровным счётом ничего толком не показало: типичная воспитательница в детском лагере, учительница музыки в одной из городских школ, не замечена, не привлекалась, без вэ пэ, с че ю, конфликтов ни по месту работы, ни в лагере не отмечено, кто, как и зачем мог натравить на неё призрака категорически непонятно, не за прозвище же её попытались потусторонней силой уконтрапупить. – Хм… – донёсся из-за стеллажей голос Антона, – Горыня, ты не мог бы подойти сюда? – Чего нашёл, Антоха? – немедленно насторожился Багдад. – Не знаю, насколько оно относится к нашему делу, но выглядит странно… – Чё тут? – судя по звуку шагов, Горыня подошёл к Антохе и сейчас они вдвоём рассматривали находку. – А, это же… В этот момент Горыня перешёл на шёпот, явно не желая озвучивать на всех суть Антохиной находки. – Надо её Багдаду показать, – наконец, решил самый молодой член нашей команды. Антоха. День… Попадавшие ко мне в руки напечатанные на машинках и принтерах и написанные от руки текстовые документы я проглядывал строго по диагонали – читать их внимательно времени попросту не было, но и при таком беглом ознакомлении ни за что мой взгляд не зацепился. Споткнулся я на фотографиях, которых в соответствующих папках было предостаточно. Вернее, на одной из них, запечатлевшей молодого парня, по-видимому, вожатого и девушку, которая была зримо его моложе лет на пять-шесть. Но даже не за них я в первую очередь зацепился – уж больно знакомой мне показалась висящая на плечах девушки конструкция из яркого пластика, напоминавшая ранцевый огнемёт. И только во вторую очередь я заметил, что девушка, которая и носила эту самую конструкцию на своей спине, странно мне знакома и как бы не она сама собственноручно поливала водой группу следователей, приехавших вместе со мной в лагерь Ольги Дмитриевны для извлечения из подвалов старого корпуса обнаруженных нами там останков. Окончательно же меня убедила, что это «ж-ж-ж» неспроста, дата, написанная на обороте фотографии – судя по ней, фотография была сделана семь лет назад, однако девушка, насколько я её помнил, совсем не изменилась. Подошедший Горыня пояснил мне, что девушка на фотографии – местная водянная, так что в том, что она практически не изменилась, не было ничего удивительного. А вот надпись на обороте фотографии заинтересовала и его – из неё выходило, что этот переносной водомёт был подарен вот этим парнем вот этой девушке, а Горыня добавил, что в результате такого щедрого подарка даритель получил от одаряемой, так сказать, доступ к телу. – Надо её Багдаду показать, – решил в итоге я, руководствуясь скорее подспудными ощущениями, чем соображениями из области реальной логики. – Смотри, Багдад, – сказал я, протягивая ему фотографию, – интересный аппарат? – Очень интересный, – оценил тот, – смотрите, Мария Ивановна, ничего вам на этой фотографии знакомым не кажется? Старшая вожатая взяла фотографию в руку, изящно наклонилась к источнику света в виде стоящей на столе архивариуса лампе и принялась внимательно рассматривать снимок. – Ну, этого вожатого я помню, правда, плохо, давно это было. А вот пионерка… нет, навскидку не припоминаю, ну так пионеров перед моими глазами прошло гораздо больше, чем вожатых. От меня не укрылось ни то, что Багдад, откинувшись на спинку стула и тем самым ускользнув в тень, внимательно смотрел на Марию Ивановну, скорее не слушая её ответ, а наблюдая за выражением её лица, ни то, что он с Горыней весьма глубокомысленно переглянулся. – Горыня, возьми себе Гитлера и пробейте мне несколько вопросов по персонажам этой фотографии, хорошо? Я вам сейчас эти вопросы запишу, чтобы вы не потерялись. Антоха, тебе тоже будет персональное, так сказать, задание. Мы получили свои персональные задания и разошлись их выполнять, а Клинок и Багдад остались за столом архивариуса искать зацепки по личным делам воспитательницы и вожатого. Гитлер. День… – Насколько я понимаю, на сегодня таки всё, будем ужинать? – Чё, устамши? Хрен тебе, Гитлер, пойдём, напросимся кое к кому на ужин, думаю, если нас и не покормят, то точно нафиг не пошлют, а, может быть, ещё и помогут. – Пошлют – не пошлют? Интересная игра, я таки в деле. Багдад натыкал на экранчике телефона номер и поднял аппарат к уху. – Вечер добрый, уважаемый, это Багдад вас беспокоит. Не поверите, я сам в шоке от подобного разворота событий, но получилось то, что получилось. Вся наша команда тоже в сборе. Да, и заказчица у нас тоже, внезапно, не изменилась. А вот на этот вопрос, если вы не против, я бы предпочёл ответить вам лично. Могу и прямо сейчас, а что, мне пять вёрст не крюк, только перехвачу чего-нибудь из области фаст-фуда по пути. Да, они тоже со мной, именно поэтому мне и неудобно навещать вас такой оравой и наносить непоправимый ущерб вашим продовольственным запасам. Ладно, остановимся на таком варианте: вы мне сейчас скинете чем нас собираетесь покормить, мы это дело закупим вместо съеденного и к вам придём, ну а там поговорим. Вот и отлично, ждите нас, мы скоро. – Это нам сюда таки зачем? – поинтересовался я, когда уразумел, где мы выгрузились с пакетами с продуктами. Не то, чтобы район был совершенно мне незнаком, находился он на окраине нашего города, но Багдад, судя по его поведению и той уверенности, с которой он выдавал указания водителю, если и не ориентировался тут хорошо, то точно знал, куда мы едем, не говоря уж о том, что зачем. – Живёт тут один интересный мужичок, – ответил наш вожак, – он принимал непосредственное участие в расследовании дела о пропавших пионерках, да и в извлечении их останков принимал непосредственное участие, хотя под землю и не лазил, что, в общем-то, простительно, в его-то годы. Насколько я понимаю, в соответствующих органах он в авторитете, так что к нему тут прислушаются, а мы самым бессовестным образом постараемся этим делом попользоваться, дабы разобраться, наконец, что же тут происходит. Поставив один из пакетов на чисто выметенную площадку перед калиткой, Багдад постучался и через несколько минут всю нашу компанию запустили в ограду. – Да что же вы… Да куда ж вы столько-то набрали-то? Вы же столько не съедите, даже все вместе! – А это, хозяин, наше, так сказать, предварительное участие, ибо разговор нам предстоит серьёзный, а если мы договоримся, то забегать мы к вам будем частенько информацией обменяться да и перехватить чего съестного. Если же договориться нам не суждено, то это, так сказать, наше извинение за доставленное неудобство и, возможно, неуместные предложения. – Значит, вы мне пришли рассказать не только о том, зачем вы вернулись в наш город, который едва не стал для вас отправной точкой для тюремного заключения, но и о том, на что вы хотите меня подтолкнуть. Что тут скажешь, проходите, рассаживайтесь на веранде, я пока пакеты ваши приберу. – Да мы поможем, а потом все вместе и присядем. Багдад. День… Разговор действительно обещал быть преинтересным и достаточно тяжёлым. Нет, за первую его часть я не переживал – мотивы, побудившие меня вернуться сюда после того, как меня едва не законопатили за решётку, были чисты, понятны и прозрачны, никакого второго дна в них не было. А вот в той помощи, о которой я собирался его просить, старый следователь мог мне и отказать и, по существу, он вполне был бы в своём праве. Хозяин вполне спокойно воспринял вольный пересказ моих соображений, которыми я делился с Антохой и Горыней в кафешке в аэропорту, но по завершении этого рассказа он недвусмысленно ткнул в мою сторону тыльной стороной вилки: – Темните, молодой человек. – Темню, – согласился я, – но лишь потому, что не уверен, что вы меня правильно поймёте в этой части моей мотивировки. Понимаете… Я крайне плохо отношусь к недоделанным делам, это раз, а два – это тот крайне немаловажный факт, что я так до конца и не смог разобраться в происхождении этой вотчины. Я попробую подобрать аналогию и заранее прошу прощения, если сделаю это слишком коряво. В общем и целом – словно вы расследуете какую-то серию преступлений, но там газорезом решётку спилили, там болгаркой, а там автогеном. И вот вы арестовали преступника, может быть даже прямо на месте преступления, может быть даже прямо с болгаркой в руках. Но вот незадача – никакого даже теоретического доступа у него к автогену нету, а за газорез он вообще не знает с какой стороны браться. Вот примерно то же самое в лагере и получается: останки извлекли, даже идентифицировали, захоронили, вроде бы, всё нормально, и я должен успокоиться уже, но я убеждён, что эти призраки были не единственными призраками этого места и те, что остались, могут быть опасны. Смертельно. Более того, те, что были извлечены, похоронены и тем упокоены, во-первых, могли играть роль своеобразной прокладки безопасности между теми, что остались и обитателями лагеря Ольги Дмитриевны, а во-вторых, нифига они не упокоились. И вот поэтому я тут. И, в том числе, поэтому, имею наглость просить у вас помощи. – Ну, наглость, наглость… Старый следователь задумался на несколько минут, а потом заговорил: – Помнишь наш разговор перед твоим неудачным отъездом? Да не так уж и давно он был, вчера всего, помнишь, конечно. Поэтому я не буду повторяться, просто скажу, что помочь тебе… Как бы это объяснить-то… Словом, у тебя-то есть возможность уехать отсюда, когда всё закончится, а мне-то куда с места обжитого сниматься, в мои-то годы? – Я это понимаю, поэтому имею, что сказать на эту тему. Мы вот тут все, кто с этой опасностью будет работать и будет рисковать при этом жизнью. Ну, по крайней мере, те, кто будут делать это осознанно, понимая при этом, с чем они имеют дело. Поэтому, я думаю, не возьму на себя слишком много, если скажу от всех: то, что мы узнаем от вас, без вашего разрешения, никто не расскажет, откуда он это узнал. Да и вообще постараемся, чтобы дальше нас полученная от вас информация не уходила, без вашего разрешения или, как минимум, уведомления. Правильно я говорю, мужики? Мужики правильность моих слов подтвердили нестройным хором. Старый следователь откинулся на спинку кресла, в котором он сидел за столом, несколько минут думал, прихлёбывая чай. – Вашим коллегам, Багдад, не свойственно тратить время попусту. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вы пришли ко мне не только с продуктами, но и с перечнем вопросов? – Не ошибётесь. Антоха, доставай. – Это что? – Это перечень людей. Они все связаны с лагерем Ольги Дмитриевны, работали в нём вожатыми или воспитателями в разные годы. Я прошу вас проверить их. Ничего особо персонального или личного, просто мне нужно узнать об их судьбе, живы ли они и, если вдруг нет, по возможности, как умерли, где похоронены. Сильно в подробности лезть не нужно, если только вам самому чего чуйка не подскажет, но в общем и целом – гляньте, пожалуйста. – Хорошо, я завтра с утра займусь. На близкий результат не рассчитывайте, но постараюсь вам найти какой-нибудь информации. – И на том спасибо. Клинок. День… – Предлагаюсь пройтись пешком, пройдёмся по пригороду, пораскинем мозгами, порассуждаем о делах наших скорбных, прикинем планы, а потом и такси вызовем. Заодно и денег сэкономим. Возражений не нашлось и мы впятером зашагали по улицам и переулкам, выдерживая общее направление на центр города. – Горыня, отчитывайся. – Тот парень, что с Юлькой стоит на фотографии – это тот же парень, что подарил ей её водомёт – это из записи на обороте фотографии следует. По совместительству – он её любовник, как минимум разок она его соблазнила, это я с её слов знаю, как и то, что в этот момент она строила из себя пятнадцатилетнюю девочку. – У-у-у… – практически синхронно протянули все. – Хочешь заложить парня? – поинтересовался я. – С одной стороны, надо было бы, чтобы другим неповадно было, с другой – сам не безгрешен, хоть Лера и постарше, чем Юлька тогда из себя изображала. Да и, насколько мне поведал Горыня со слов всё той же водяной, своё он от этого приключения отхватил, вернее, Юлька у него отхватила. Плюс возраста у хозяйки озера явно не пятнадцать лет, да и арсенала, чтобы соблазнить паренька у неё столько, что в переложении на неопытную пятнадцатилетнюю девочку её на сотню таких хватит, да не на одну. Словом, пусть живёт. Если только Антоха не обнаружит ещё каких-нибудь следов его аналогичных подвигов, тогда и будем думать. Меня больше интересует другой вопрос: помните, при знакомстве Ольга Дмитриевна сказала, что Мария Ивановна – студентка пединститута? По признанию Марии Ивановны, этого вожатого она помнит. Судя по записи на оборотной стороне фотографии – ей 7 лет. Внимание, вопрос! В каком пединституте срок обучения 7 лет? – Может, она отдыхать ездила и с позиции пионерки этого вожатого запомнила? – Не думаю. Помнишь, она сказала, что вожатого она помнит потому, что вожатых было много, но недостаточно много, чтобы они слились в одну массу? А пионеров, как Юлька, наоборот – было огромное количество и одну из них вспомнить достаточно проблематично, слишком большая толпа. Сильно похоже на точку зрения пионерки? Скорее похоже на точку зрения старшей вожатой, наместницы Ольги Дмитриевны в лагере. Отсюда повторяю вопрос – в каком пединституте у нас по семь лет учатся? – Считаешь, что заказчица нам врёт? – Я бы остановился на следующей формулировке: что-то тут явно не так, как нам пытаются показать, но, на первый взгляд, с вотчиной и обитающими там призраками это вроде не связано. – Не опасаешься, что Ольга Дмитриевна разобидится на тебя за попытку вывести её на чистую воду? – После того, что уже случилось? Не, не думаю. Но на всякий сначала постараемся собрать побольше фактажа, а только потом ненавязчиво поинтересуемся у Ольги Дмитриевны, что сие означает. В целях этого завтра работаем следующим образом: Антоха – ты завтра с утра спускаешься в архив Ольги Дмитриевны – постарайся надыбать данных на мужчин-воспитателей и парней-вожатых, ничего особо персонального – фамилия, имя, отчество, дата рождения, годы работы в лагере. Горыня, ты пойдёшь с Антохой, твоя задача – пошариться по архиву начиная от сегодня и в глубину веков, так сказать, посмотри следы наших фольклорных призраков, может, кто в отчёте странные вещи в домике или бане отметит, может, по поводу водяной или медсестры кто чего напишет. Ты, Гитлер и ты, Клинок, будете вместе со мной – пройдёмся по городским архивам и посмотрим, что это за «Агропром» с «МедПрибором», хотя бы примерно прикинем, как нам туда добраться и что нас там ждёт. Завтракаем у нас, не опаздывать! Антоха. День… Я проснулся на несколько минут раньше всех остальных и в первый момент хотел ещё немного покемарить, но посмотрел на часы и быстро понял, что за оставшееся время я не то, что ещё поспать – даже уснуть не смогу. Пришлось вставать и идти умываться. Заглянувший через несколько минут на кухню едва проснувшийся Багдад явно был удивлён и закипающим чайником, и греющейся сковородкой, и, что самое главное, проснувшимся мной: – Ты чего подскочил с утра пораньше? – Да хрен его знает… Проснулся вот чего-то за несколько минут до общего подъёма. И, знаешь, вместе с пробуждением такое отличное чувство, будто мы с тобой на совершенно правильном пути и абсолютно верно делаем, что решили вернуться и поехать в лагерь. – Знаешь, Антоха, – мой друг присел за стол и задумчиво посмотрел в окно, – я, честно говоря, сам не до конца уверен, что мы правильно сделали, что вернулись сюда. И это всё несмотря на то, что я сам первый высказался за возвращение. Ведь, по сути, в лагере была какая-никакая система взаимодействия между призраками и живущими, все как-то получали кто что хотел – кто-то питался, кто-то отдыхал и развлекался, а четверо фольклорных призраков обеспечивали этому лагерю защиту от разных неприятностей и служили как бы превентивной защитой на всякий случай. И все были довольны. А тут мы грязными сапогами по чистым и светлым чувствам, по беззаботному детству, по лагерным потрахушкам да со свинным рылом в калашный ряд. – А останки? – А что останки? Сколько они там лежали в этих своих бетонных могилах? И после того как мы их пошевелили, уж не знаю, закопали их или нет, но они вон чего учудили. И чего сейчас от них ждать – я ума не приложу. И, что самое худшее – я ума не приложу, какие ещё сюрпризы нам преподнесёт Ольга Дмитриевна. А она может. – Вариант, как всегда, один, Багдад? – Ну так ото ж! Делаем, что можем и будь что будет. Я первый умываться! За завтраком вся команда собралась воедино. Багдад безжалостно обзвонил напуганных ранее призраками людей, уяснил, что новых визитов те им не нанесли, а потом не менее безжалостно позвонил нанимательнице и тоном, который самим своим тембром не подразумевал каких-либо возражений, поставил её в известность, что я и Горыня будем работать в архивах лагеря. Несчастной Ольге Дмитриевне не осталось ничего, как обречённо согласиться. Клинок. День… – С чего начнём наши исследования относительно НИИ «Агропром»? – поинтересовался я, когда мы остановились на остановке в ожидании раннего автобуса. – С того же, с чего начинается любое подобное исследование, – ответил Багдад, смотря вслед удалявшимся пешком Горыне и Антохе, – с городского архива. Как показывает практика – там либо находится интересующая нас информация, либо ссылки на те места, где ее можно накопытить. Город у вас тут не очень большой, но и не маленький, мне в Сибири приходилось в городах бывать и в два, и в пять раз поменьше, так что я не исключаю наличие у вас какого-нибудь специализированного архива, куда прячут информацию относительно вот таких вот мутных объектов. У меня есть ключик, которым можно попытаться приоткрыть крышку и такого сундука, но давайте попытаемся пока без больших калибров обойтись – на крайняк – скатаемся туда и осмотримся на местности, понюхаем воздух, так сказать. В архив нас запустили без лишних вопросов – наши с Антохой рожи тут за ту неделю, что Гитлер, Багдад и Горыня провели в лагере, примелькались. Архивариус, сегодня дежурила женщина, поинтересовалась, за какой информацией мы сюда сегодня пожаловали. Я совсем было хотел заговорить про заброшенный научно-исследовательский институт, но Багдад незаметно пихнул меня локтем и попросил показать нам пальцем, где у нас лежат материалы относительно дорожного строительства вокруг города, в ту сторону, где находился лагерь Ольги Дмитриевны. Впрочем, сам лагерь он по наименованию не назвал – ограничился указанием сектора по сторонам света. В первый момент я даже не обратил на это внимания, но очередной кусочек головоломки появился именно оттуда: оказалось, что старая дорога не была самой старой дорогой. Буквально через час после начала поисков мы уже обступили обнаружившего фотокопию Багдада и поверх его плеч читали сообщение начальника землеустроительной партии о том, что при прокладке дороги, которую мы теперь именовали старой, были обнаружены следы дороги ещё более древней, уходившей примерно от нахождения возводимых корпусов НИИ «Агропром»в направлении того места, где через несколько десятков лет появятся домики пионерского лагеря, который ещё через несколько десятков лет мы будем называть лагерем Ольги Дмитриевны. – Интересно, куда вела эта ещё более старая дорога? – Давайте посмотрим, тут есть ссылка на работу археологов по этой самой дороге. При помощи архивариуса мы быстро нашли отчёт по работе археологической партии, Багдад пролистал несколько страниц и немедленно вооружился телефоном. Быстро поняв, зачем он воровато оглядывается по сторонам, мы закрыли нашего вожака от отошедшего в сторону входа архивариуса, и тот быстро сфотографировал несколько по одному ему известным признакам отобранных страниц. – Отложим это пока немного в сторону, – прошептал Багдад, – у меня нет с собой нужных материалов, давайте разберёмся по старой дороге. Кроме упомянутой уже ещё более старой, скорее даже древней дороги, ничего при постройке старой дороги не произошло – никаких внезапно выкопанных останков, эха войны в виде неразорвавшихся снарядов и авиабомб, практически полная идиллия. Ни при постройке собственно дороги, ни при возведении корпусов НИИ «Агропром», ни при строительстве детского садика ничего страшного не произошло, никто не траванулся антифризом, не придавился некстати сорвавшейся бетонной плитой и даже под колёса грузовика не угодил. – Ну, ладно, от города до собственно «Агропрома» этого – понятно: подвоз строительных материалов, доставка рабочей силы и вывоз её в город поразвлечься, понятно, словом. А куда дорога ведёт дальше, если сам лабораторный комплекс и экспериментальные теплицы находились на территории института? – Может быть, какие-нибудь экспериментальные участки лесоводства? Дорога уходит в сторону лесных массивов, а там на опушках есть несколько сел – Чистогаловка, Старые Щепеличи, вон в Куповатом вообще можно было целый опытный колхоз разместить – крупное село. Там и озеро есть неподалёку – чем не место для рыбоводческого или звероводческого хозяйства, а то и два в одном. – Поинтересуемся у Юльки при случае, настропалим Горыню. Давайте пока посмотрим чем всё же занимался этот их «Агропром». Гитлер. День… «Агропром» занимался таки агропромом. После того как война скаталась по весьма весомой части европейской половины страны туда-сюда, в земле осталось огромное количество железа, в том числе того, которое должно было в соответствии со своим назначением взорваться, но своевременно это не сделало и теперь могло бабахнуть от любого чиха. Одновременно с этим частично разрушенная, а частично эвакуированная промышленность не могла выдавать ни нужного количества сельскохозяйственной техники, ни достаточного количества удобрений. Дороги, по которым всё это надо было доставить от места производства к месту применения, находились примерно в том же состоянии, в котором были автомобильный, железнодорожный и речной транспорт в стране – то есть был основательно разрушен или работал на износ. Словом, работающие в НИИ «Агропром» люди вовсю старались выжать из наполовину разваленного сельского хозяйства максимум для голодающей после разрушительной войны страны Советов. Старались, судя по всему, небезрезультатно – настолько небезрезультатно, что даже после того, как страна выскреблась из послевоенной разрухи, НИИ «Агропром» не был распущен – он продолжал свою работу до… До несчастного случая в ведомственном детском садике. Подробностей о нём в находящихся в архиве документах не нашлось, однако, как и говорил Антоха, имелась крайне маловразумительная отсылка на уголовное дело, надо бы его тоже пихнуть старому следователю – авось накопытит подробностей. А вот за сменивший «Агропром» в производственных и исследовательских корпусах «МедПрибор» архивные документы ничего пояснить не могли. Причём не могли настолько, что даже не пытались. Всё, что касалось «МедПрибора», отличалось настолько общими и топорными формулировками, словно те, кто всё это сочиняли, таки не утруждали себя производством хоть мало-мальски убедительной лжи. – Интересно, таки почему? Багдад. День... – Потому что в тот момент, когда всё это сочинялось, никто и представить не мог, что кто-то будет на полном серьёзе искать достоверную информацию о том, чем реально занимается «МедПрибор». Они были абсолютно уверены в том, что тем, кому хватит глупости или смелости на подобное, вездесущий КэГэБэ намекнёт, почём партийная тайна и те вдруг свято уверуют, что всё тут написанное – есть истина чистой воды и в последней инстанции. – На наш-то век этого самого КэГэБэ не хватило. Может, имеет смысл копнуть поглубже? Вдруг что вскрытие покажет? – КаГэБэ на наш век не хватило, однако наследники у оной милой конторы имеются, и в случае особой на то необходимости устроят они нам небо с овчинку с превеликой лёгкостью. – Таки начальство имеет, что предложить? – Таки начальство имеет, Гитлер, имеет. И что сказать – тоже имеет. – Таки внемлю, что скажешь? – Сами пойдём и глазками посмотрим. – Так, подожди, то есть вот про то, что кто-то интересуется непосредственно «МедПрибором» в архиве эти твои кагэбэшные наследники разнюхают в момент, а про то, что мы приехали и решили посмотреть своими глазами – нет? – Тут, братцы, весь вопрос в том, как да на какой кобыле к этой проблеме подъехать. Пошли, мужики, сообразим чего пожрать вместо обеда, а потом берите меня и показывайте где тут у вас парни и не парни, но те, что попредприимчивее, организовали приём металлолома. Антоха. День… – Антон, я тут подумал… – Чего? – Ты ведь только вожатых и воспитателей выбираешь, верно? – Ну да, Багдад же так сказал… – Возьми ещё парней из старших отрядов. Мария Ивановна говорила, что старшей возрастной категории у них обычно два отряда. Бери первый, второй, третий и четвёртые отряды, для полноты выборки, так сказать. – А с чего такая догадка, Горыня? – Допёр, зачем Багдаду эта выборка. Ведь началось всё с той фотки с Юлькой и тем вожатым, он за неё уцепился. А ты выбираешь только мужчин. Какая связь между мужчинами и фотографией с фольклорным призраком, которая изображала молодую девчонку и соблазнила вожатого? Да очевидная же. А у меня тут регулярно в отчётах проскакивает, что медперсонал лагеря бурление семенной жидкости у половозрелых особей массово вызывает. Вот я и подумал – выбери-ка ты ещё парней, по крайней мере, той возрастной категории, которые соображают, зачем противоположный пол надо в горизонтальное положение переводить или в колено-локтевую позу ставить. Папки со списками я тебе пометил. Жги. – Спасибо, Горыня. Чтоб мы без тебя делали. Багдад. День… Я ни разу не удивился, когда нужные знакомства среди запрошенной категории людей оказались у главного еврея моей команды – Гитлера. Он совершил несколько телефонных звонков, с кем-то переговорив, а с кем-то чисто конкретно перетерев и, наконец, скомандовал идти за ним. – Народ там, – просвящал он нас по пути, – специфичный, суровый, но, преимущественно, с понятием. Законов они особо не чтут, но справедливость и трудолюбие таки чуют, кроме того, есть там кое у кого кое-какие должки передо мной. Поэтому нас сейчас как минимум выслушают, может, чего посоветуют, впрочем, не исключено, что валить подобру-поздорову. – Ладно, доберёмся – разберёмся. В приспособленный под пункт приёма металлолома гараж нас не пустили, даже более того – двери с отчётливым лязгом захлопнулись почти сразу после того, как Гитлер позвонил и сообщил, что «мы подходим». Однако сквозь едва приоткрытую щель между воротинами с нами разговаривали с явно ощущаемой настороженностью, но без враждебности. – Чего надобно? – НИИ «МедПрибор» знаешь? – Ну. – Расскажи. – Чаво? – Что знаешь – то и расскажи. – А тебе что за интерес? Полицейский? – А что, похож? – Да нет, непохож… – Ну вот и не пори чушь – ей больно. Имею я интерес там за забором, да только вот место там какое-то… мутное. Было бы мне всё по части тех корпусов ясно – я бы сегодня уже был там, а завтра – где-нибудь подальше отсюда. Но я, как видишь, с тобой тут разговоры разговариваю. – Странное там место – это ты точно подметил. Вроде как и охрана там имеется, да только не понять, что они там охраняют. Что мы, что жители сёл там неподалёку, время от времени наведываемся туда за железом, пилим на запчасти разные металлоконструкции и понемногу вывозим их, сдаём на лом. Конфликтов между нами нету – железа там ещё навалом, а шум лишний нам разводить не с руки – нечего охрану лишний раз провоцировать. – Заброшенный НИИ охраняется? – Охрана как бы бдит, но в реальности не очень препятствует разделке и вывозу железа, смотрит, только чтобы особо не наглели, с крупногабаритной техникой туда не совались. Но если, допустим, идут охранники обходом, то охотникам за металлом достаточно побросать работу и прикинуться окурками, чтобы сторожей вдруг обуял внезапный приступ слепоты, и припаркованный тут же «УАЗик» с прицепом эти ребята зевнули. Разве что могут подойти, металл в кузове поворошить, да по салону пошариться, но даже ключи из замка зажигания не забирают, хотя перевернуть могут все вверх дном. – Интересный расклад. Что же они там охраняют, если они нихрена не охраняют? – А мне это неинтересно, знаешь. У меня интерес там строго ограниченный и они особо не мешают. Мы им, судя по их поведению, тоже не мешаем. А если всё так складывается, то зачем нарушать существующий порядок вещей? – Согласен. Резона нет. А что там за железо такое? Чем оно было, когда работало по прямому назначению? – Металлоконструкции всякие, ангары, нечто вроде больших гаражей, машины, в основном грузовые и сельскохозяйственного назначения – трактора и комбайны. А уж сколько там запчастей… Целые горы! Рабочие, правда, практически не встречаются, но нам, металлистам как-то по шестерёнке. – По шестерёнке, забавный оборот, я его запомню, если вы не против. – Да пожалуйста. Ещё вопросы? – Есть, как не быть. Мне ведь нужно попасть на территорию института, помнишь? И желательно так, чтобы мне было достаточно прикинуться окурком, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. – А мне какой с того интерес? – Скажем, самолёт. Сохран у него, конечно, такой себе, но если память мне не изменяет – на сухую он в своё время весил почти три тонны. Учитывая то, что свалился он с неба, да в озеро и лежит там с войны, правда, довольно большим одним куском, чисто железа ты с него поимеешь, ну, дай бог тонну, полторы, две. Зато всяких там военных артефактов для коллекционеров можно будет набрать прилично. Что скажешь? – И где он этот твой самолёт? – Я же говорю – в озере. На территории одного детского оздоровительного лагеря в автобусной доступности отсюда. А я – тот человек, который может поспособствовать, чтобы владелица этого лагеря приняла правильное решение. – А откуда я узнаю, что ты не врёшь? – А ты ей сам позвони, – я продиктовал в щель между воротинами общественный телефон Ольги Дмитриевны, – если она скажет, что ей нужно посоветоваться с городом, значит – со мной. Только не звони ей прямо сейчас, совещание у неё. – А как я тебя потом найду? – А я сам тебя найду, через того же человека, через которого сейчас нашёл. У меня тоже, знаешь ли, есть обязательства не прыгать через головы друзей. Стоило нам только отойти подальше от пункта приёма металлолома, я позвонил нашей нанимательнице сам. – Вечер добрый, Ольга Дмитриевна, мне снова нужна ваша помощь. Нет, на этот раз без Марии Ивановны обойдёмся, а вот вам придётся поработать, лично. – Мне пора пугаться? – Нет, что вы, во-первых, это бессмысленно, во-вторых, поздно, в-третьих, категорически неконструктивно. У вас какие планы относительно найденного в лагерном озере самолёта? – Э-э-э… – Понятно. Вам позвонят по его поводу. Не знаю как и от кого, но ваша задача ответить, что самолет действительно существует, действительно в озере, но ничего определенного по его поводу сказать вы не можете, вам нужно посоветоваться со мной по этому вопросу. – Но я… – Так по прозвищу и назовите – «мне с Багдадом, мол, посоветоваться надо». – Я могу узнать подробности? – Вполне. Я сменял информацию о вашем самолёте на возможность подобраться поближе к источнику ваших призраков. Скорее всего, её ещё раз несколько перепродадут, так что вы сможете с окончательным покупателем устроить сотрудничество на своих условиях. – Хорошо. Ты просил поставить тебя в известность о дате эксгумации. – Есть новости? – Да, я отправляю машину за родителями сегодня в ночь. Они настаивают на скорейшей эксгумации, так что думаю назначить её на завтра, с утра. – Хорошо, я отправлю вам Горыню. Антон будет завтра так же работать у вас в архивах, а от меня, Клинка и Гитлера завтра на связи большую часть дня не будет. Если вы все сделаете правильно, когда вам позвонят по части самолёта, то завтра мы отправимся в окрестности лагеря. – Хорошо. Горыня. День… – Багдад, таки как это у тебя получается, вот скажи мне на милость? – Что именно? – Когда я сегодня позвонил нашему теперь общему металлическому другу, у меня сложилось полное впечатление, что он всю ночь неотрывно смотрел на телефон в ожидании моего звонка. – Надеюсь, не для того, чтобы послать тебя нахрен? – Представь себе, нет. Выезд в любое время дня и ночи. Неужели этот самолёт действительно того стоит? – Металлисты и сувенирщики часто неплохо знают друг друга, а приёмщики знают металлистов. Самому ему эти три тонны никуда не упёрлись, а вот сувенирщики смогут его крутануть так, будто он состоит целиком если не из золота, то пополам с серебром точно. Думаю, понимают это и те, кому он эту инфу загнал. Так что ему есть из-за чего ягодичные мышцы рвать, куш слишком велик. Так что едем. Ты, Антоха, работаешь в архиве дальше, вчерашние результаты следователю занёс? – Конечно, а почему сегодня один? – Не целиком, Горыня с утра идёт на кладбище, на эксгумацию. А потом составит тебе компанию. А мы с Гитлером и Клинком скатаемся в район лагеря и глянем что и как там с этими «Агропромами» и «МедПриборами». Я кивнул в знак того, что задачу понял. Сегодняшнее небо явно намеревалось разразиться дождём, а то и настоящей грозой. Но только собиралось – когда я вышел из подъезда, попрощался с коллегами и отправился на кладбище, капли вниз ещё не падали. Шёл я туда с тяжёлым сердцем. И дело даже не в том, что ходить на кладбище в приподнятом настроении могут только маньяки и патологические извращенцы. Имелось у меня некоторое сосущее под ложечкой ощущение, что эта эксгумация имеет ко мне гораздо большее отношение, чем просто «прийти и постоять, что-то там обеспечивая». Но это только одна причина. Второй причиной являлось то, что если при эксгумации родители потребуют открыть гроб, то на этом месте разом станет очевидным обман, который устроила Ольга Дмитриевна – вряд ли её влияния хватило бы на то, чтобы устроить в ночь эксгумацию гроба, укладку туда останков и приведение могилы Славяны Добренко в исходное состояние. На кладбище было ожидаемо немноголюдно. Я посмотрел на часы и убедился, что это точно не я всё пропустил, а пришёл с огромным запасом. Помощь сторожа или схемы кладбища мне была не нужна – слишком недавно я тут был, когда комья земли стучали по крышкам их гробов. И всё же я не был первым посетителем, который пришёл к могилам пионерок в этот беспокойный для них день. – Доброе утро, Мария Ивановна. Аквамариновые хвосты ненатурально вздрогнули, но выражение удивления от моего неожиданного появления на не лишённом симпатичности личике выглядело вполне на уровне. – Доброе утро, Горыня. Вас Багдад отправил участвовать в эксгумации? – Да. Без особой на то причины я стараюсь не появляться на кладбищах. Думаю, вполне достаточно моих с ним не слишком тёплых отношений по профессии. – Боитесь смерти? – Это нехарактерно для людей нашей профессии. Мы, как никто понимаем, что как бы человек ни пытался, пока у него просто нет никакой возможности избежать смерти, кроме, разве что, посмертного существования, но это формально, не способ избежать смерти, а лишь её последствие. Но наша работа… как бы это вам сказать… крайне скупа на хэппи энды и гораздо теснее, чем хотелось бы, связана с подобными вот… местами. Поэтому моё отношение с условным единым кладбищем примерно укладывается в формулу «кладбище делает вид, что довольствуется нашими более тесными по сравнению с другими людьми, общением, а я делаю вид, что оно не давит мне на нервы и не понимаю, что все едино в моей жизни конечная точка будет вот тут. На кладбище. В лучшем случае.» – В лучшем случае? – Да. Редко, но случаются такие ситуации, когда ГЭНС гибнет в вотчине, а его товарищи просто не имеют возможности вытащить его останки, чтобы похоронить по-людски. Впрочем, это и бесполезно – в большей части случаев душа всё равно останется там, в вотчине. И если стоит выбор между гибелью в вотчине и смерти вне её с погребением на кладбище в обоих случаях, то я выбору второй. – Так спокойно рассуждаешь на тему смерти… Даже выражение глаз ни на чуть-чуть не изменилось, ни один мускул на лице не дрогнул. – Что поделать, Мария Ивановна, человек смертен. Но это бы полбеды, ведь он ещё и неизбежно смертен, а ещё иногда бывает и внезапно смертен. И изменение этого положения вещей, увы, мне не подвластно. – А если бы ты мог? Ну, сделать людей бессмертными? Хотя бы выборочно, некоторых? Сделал бы? – Вот так, безальтернативно? – Ну да. – Нет, Мария Ивановна, не сделал бы. Бессмертие рано или поздно съедает всю остроту от чувства жизни, это порождает скуку. Скука же требует для своего устранения всё более и более эмоционально насыщенных развлечений, которые рано или поздно становятся попросту опасными для жизни тех, кто такой роскошью не обладает. – А если давать бессмертие только хорошим людям? Только тем, кто никогда не будет так развлекаться? – А кто будет судить достоин ли человек бессмертия и осмелиться предположить, что оно с ним сделает через пару тысячелетий? Вы? Или я? Ответить Мария Ивановна не успела. За нашими спинами раздались голоса и, узнав в одном из них Голос Ольги Дмитриевны, мы с Марией Ивановной дружно подскочили со скамейки. – До… Здоровья вам, уважаемые. Доброе утро, Ольга Дмитриевна. Пожелать доброго утра людям, которые пришли на могилу пропавшей десятки лет назад дочери, язык у меня не повернулся. – Это родители Славяны Добренко, это Мария, она моя помощница и заместитель, это Горыня, он принимал участие в обнаружении и захоронении… Ольга Дмитриевна тоже не смогла сказать слова «останки». Пока мы здоровались-знакомились подошла ещё пара мужиков. Лопаты в их руках недвусмысленно намекали, зачем они тут нужны. – Не будем тянуть с нашими скорбными обязанностями. Давайте приступим. Я помог могильщикам снять памятник (не дрянной синтетический камень, настоящий мрамор, тяжеленный, не поскупилась Ольга Дмитриевна). Сменяя друг друга, мы в две лопаты и три пары рук довольно быстро раскопали могилу. Глубина тоже оказалась нормальной, не едва-едва закидали землёй, как обычно хоронят невостребованных покойников. – Откройте гроб, – попросила мать. И тут начался цирк. – М-м-может всё-таки не нужно? Она похоронена как положено, мы все сделали чтобы… – Откройте гроб. – Горыня, ну хоть ты скажи… – Откройте гроб, Ольга Дмитриевна. Если всё пойдёт не так, то закрыт он или открыт будет не столь определяющим фактором. А родителям это важно. Вне зависимости от того, что там лежит. «...и лежит ли там что-нибудь вообще.» – додумал я недосказанное вслух. Ещё несколько секунд хозяйка лагеря решалась и колебалась, а потом кивнула паре ожидавших её решения могильщиков. У тех, как по волшебству, появились в руках выдерги. Атмосфера ощутимо наэлектризовалась – Ольга Дмитриевна видимо нервничала, напряглась и старшая вожатая, мать достала из сумочки что-то, что я с первого взгляда не разглядел и только отец Славяны являл собой образец олимпийского спокойствия, хоть это ему и непросто давалось. Могильщики же просто работали – у них, как у всех сотрудников в этой сфере, здоровый цинизм давно задавил эмпатию. Но это, наверное, и правильно – принимать всё это близко к сердцу – крыша уедет задолго до маразма. Наконец, гвозди покинули свои места и могильщики сняли крышку гроба. Кости лежали на месте. Было видно, что перед тем, как заколотить крышку, их уложили в гроб в относительном порядке. Конечно, они смешались, пока гроб то закапывали, то выкапывали, но всё же порядок прослеживался. Вряд ли кто-либо из присутствующих (кроме, разве что, Ольги Дмитриевны и, с некоторой степенью вероятности, Марии Ивановны) мог сказать, те ли это кости, что были найдены нами в подвалах старого корпуса, но эксперта у меня с собой не было. Мать подошла к открытому гробу и, сдерживая рыдания, положила рядом с костями пальцев то, что держала в руках. Теперь я смог это рассмотреть – наполовину оконченная вышивка на пяльцах. «Рукодельница», – припомнил я. – Она… она… она её перед отъездом закончить не… не успела… Сказала, что вернётся и… и дошьёт… о, боже мой… Сдерживаемые рыдания, наконец, нашли выход в судорожных всхлипах. Отец обнял мать за вздрагивающие плечи. – Мне вряд ли удастся подобрать нужные слова, но… в произошедшем нет ни грамма вашей вины. И её, скорее всего, тоже нет. И… чтобы там не произошло… Оно уже кончилось, трагически, но кончилось, и назад уже ничего не вернуть. А теперь… Теперь Славяна, наконец, упокоилась с миром. «Надеюсь» – Пусть земля ей будет пухом. – Царство тебе небесное, доченька… – Справитесь вдвоём без меня, мужики? – Закапывать – не откапывать, иди. – Я провожу вас, вы не против? Ну, вдруг что. – Конечно, спасибо вам большое. Я предложил матери Славяны руку и, с благодарностью оперевшись на неё, старушка пошла рядом со мной. – Как… как вы её нашли, молодой человек? – У меня такая работа… не то, чтобы я специально занимался поисками пропавших без вести людей или того, что от них осталось, но при исполнении мной основных обязанностей мне часто приходится сталкиваться с обнаружением человеческих останков. Мне искренне жаль, что в этот раз это оказались останки человека, которого было кому любить и ждать, но я рад, что жуткая находка обрела своё имя и упокоилась с миром. К несчастью, это случается гораздо реже, чем хотелось бы. А вот обнаружение того, что нужно потом хоронить, к несчастью, случается чаще, чем было бы правильно. – Зайдёте? Я хотела бы выслушать как и где её нашли. – Я стараюсь не причинять людям боли, мне и по работе таких моментов хватает. Но, учитывая то, что это та боль, которую вам нужно пережить, чтобы принять трагедию и если вы настаиваете, то я пройду. – Я... мы настаиваем. Клинок. День… – Ты мне только одно скажи, где ты такого индивида откопал? – спросил пожимающий руку Гитлеру мужик. – Ой-вей, Александер, ви таки делаете мне смешно! Кто ж подобную информацию выдаёт в наш жестокий, меркантильный век, да ещё и бесплатно? – Да ладно тебе, старина, ломаешься так, будто у него там не самолёт, а три! – На самом деле не три, а целая эскадрилья. – Как так? – А вот так, – вдохновенно вешал наш друг лапшу на уши собеседника, – была в немецких люфтваффе одна разведывательная эскадрилья, а командовал ей, внезапно, еврей. Только вот летал он ещё в первую мировую. А его неарийское происхождение выяснилось только тогда, когда ему железный крест пришла пора вручать за то, что он польской кавалерии чуть не по киверам пузом своей птички елозил. В итоге в концлагерь его решили всё-таки не отправлять, но по службе зажимали изо всех сил, самолёты новые и опытные лётчики в эскадрилью поступали крайне неохотно и в итоге, к началу сорок пятого, она существовала только на бумаге и в лице горстки военнослужащих, из которых войну не пережил никто. А окончательно в забвение подразделение ввергла американская авиабомба, угодившая в архив – в результате пожара все документы были обращены в пепел. Ну, как все, подавляющее их большинство. За исключением тех, что оказались разбросаны по всевозможным архивам и лишь недавно были собраны воедино. – И что, много самолётов из этой эскадрильи по озёрам да болотам валяется? – Александер, это таки коммерческая тайна! Давайте разберёмся с этим этапом нашего сотрудничества, а потом подумаем о получении дальнейшей выгоды. – А ты не врёшь случаем? – Ну, таки Ольга Дмитриевна подтвердила не только наличие самолёта, но и его нахождение именно там, где было написано, разве не так? Так что мы, русские, не обманываем друг друга! Выдвигались на двух машинах. Трое сборщиков металлолома, которые представились прозвищами и не слишком удивились тому, что мы поступили аналогично: я, Гитлер и Багдад. Мы с нашим еврейским другом забрались в салон УАЗика-буханки, впереди с главным из металлистов уселся Багдад, а двое других ехали в японском микрогрузовичке со стрелой-погрузчиком, в народе именуемом «воровайкой». – Всего я гарантировать, как ты понимаешь, не могу, – шёл разговор между сидящими в кабине мужчинами, – всё, что я знаю о заброшенном институте, я знаю только со своей колокольни. Меня интересует только железо, которого там немерено, охрану интересует, чтобы мы не лезли в институт на слишком больших и заметных машинах и хотя бы делали вид, что прячемся. Мы удовлетворяем друг друга и всем от этого хорошо. – То есть если брать территорию института, то вы бываете только там, где лежит железо – гаражи, ангары, всякие металлоконструкции, верно? – Ну да. А зачем нам туда лезть, если нам и тут работы хватает, а охрану мы там особо не интересуем. Что там на других территориях может быть такого интересного, чтобы рисковать сложившимся порядком вещей? – Определённая логика, конечно же, есть… А сейчас вы как хотите всё организовать? Нам-то нужно будет побродить по всей территории института. – Тут уж сами решайте. Мы заедем через самый дальний и самый скрытный въезд на территорию, о том, что мы приехали туда некоторое время ещё никто не будет знать. Вас мы высадим там, где вы скажете, а потом на этом же месте и заберём в условленное время, если вы не попадётесь. Ну, а если попадётесь, то вы приехали не с нами, а зачем мы на двух машинах? Чтобы железа побольше за одну ходку вывезти. Нам мягко намекнут, чтобы мы как-нибудь поаккуратнее борзели, и мы будем ездить одной машиной примерно месяц, а потом опять приедем на двух, нам опять намекнут и так далее. Сам-то не боишься, что вас в случае чего больно за жабры возьмут? – Максимум, что нам светит – это административный штраф за проникновение на охраняемый объект без цели шпионажа, диверсии или ещё чего уголовно наказуемого. Мозги поканифолят, нервы помотают, но ничего особо страшного не произойдёт. За несколько километров до «Агропрома» машины свернули сначала на достаточно хорошую гравийку, потом на неплохо укатанную грунтовую дорогу. Ещё несколько поворотов и вот колея уже едва-едва угадывается в подлеске, а ветви скрипят по кузовам машин практически непрерывно. – Сейчас забор будет, смотрите внимательно. Мы послушно прилипли к окнам, но забор скорее угадывался, чем что-то от кого-то защищал или скрывал. – Разруха… – Однако строили в то время на века. Что это слева, теплица гигантская? – Да, судя по останкам оборудования там. – Её конструкции резать пытались, судя по их состоянию? – Да, было такое. – А чего не дорезали? – А зачем? Тут для старых тракторных и других сельскохозяйственных машин запчастей навалом лежит, причём свободно – подходи, бери и грузи. А оборудование для резки арендуй, привези, да оно ещё и место железа на обратном пути займёт, а оно надо? – Не надо, действительно. – Смотри. Если на этой развилке свернуть не влево, а вправо, там внизу низинка, с огромной лужей на колее. «Японец» там пройдёт? – Стандартный – нет, а наш – да. – Езжайте там, как выберешься из лужи, скинь скорость, типа перед подъёмом заранее передачу пониже воткнул. Парни, а мы десантируемся на ходу! – Обратно мы по этому маршруту гружёные не проедем. – Подберёте нас на той развилке, где вы свернули не туда. Готовы, парни? Вперёд! Гитлер. День… Наш УАЗик как заправский катер рассёк водную гладь лужи, и как только грязь под колёсами стала достаточно мелкой, чтобы можно было спрыгнуть в неё и не рисковать утонуть по колено, я по примеру Багдада распахнул дверь и выскочил на дорогу. Клинок спрыгнул из машины следом за мной, пробежал пару шагов рядом с ней и захлопнул дверь. Багдад со своей дверью справился самостоятельно. – Багдад, при всём моём к тебе уважении, таки что это только что было? Ты в детстве в десантников не наигрался? – Это место охраняется гораздо серьёзнее, чем тут хотят всем показать. Та дыра в заборе, через которую мы заехали прикрыта объектной системой охранения. Думаю, не ошибусь, если предположу, что такая штука стоит тут на каждом проломе в заборе. – А что она делает, эта система? Не перепугается ли охрана, увидев, что тут количество людей приехавших за металлом резко уменьшилось в два раза? – Вряд ли эта штука посчитала нас по головам – больно дорого на каждую дырку в заборе видеокамеру или термосканер вешать, а вот о количестве въехавших машин они точно уже в курсе. Здесь маршрут неудобный, вряд ли он контролируется. Двигаем, нам нужно попасть в административный корпус института – посмотрим, что тут делали на самом деле. Багдад. День… – Если кому-то интересно, то с этого момента мы официально совершаем административное правонарушение, – сообщил я коллегам тихим шёпотом, когда мы тщательно прикидывались окурками в кустах, а пара ЧОПовцев не торопясь и особо не напрягаясь наблюдением за окрестностями, шла вдоль стены какого-то здания весьма малопрезентабельного вида. – Охрана солидная, технические средства охраны в изобилии, но разгильдяйство – мама не горюй. – Привыкли, что сюда только местные наведаются, да и то только за металлом. Скорее всего, сами их и приучили, не удивлюсь, если энную часть вывезенных отсюда запчастей наниматели охраны завозят сюда обратно. Потому и не разрешают на больших машинах вывозить, а только на мелких, чтобы не палевно было, что тут железо от сырости вырастает, как грибы после дождя. – И теперь ЧОПовцы таки делают вид, что что-то тут охраняют, причём дважды: для охотников за металлоломом – что охраняют всю территорию, а для тех, кто их оплачивает – что то, что должны охранять по сюжету. – А на первый взгляд и не скажешь, что тут осталось что-то, что следует охранять. – За тридцать лет, что прошли с развала Союза, можно разворовать, перевезти или на худой конец продать всё, что угодно. Значит, то, что находится здесь не представляет ценности в отрыве от каких-то специфических знаний или механизмов, не транспортабельно и не может быть в свободном обороте, пусть даже и на самом чёрном из всех чёрных рынков. – Что же это? – Не знаю, но интуиция мне подсказывает, что всё это имеет непосредственное отношение к лагерю Ольги Дмитриевны в частности и к тому, чем мы занимаемся в целом. Гитлер. День… Разгильдяйство охраны оказалось не настолько фундаментальным, каким изначально показалось Клинку – мы уже полчаса валялись возле здания административного корпуса, но выгадать момент для проникновения внутрь не могли. Патрули таки ходили с равными и очень короткими интервалами, и прорваться в здание можно было либо бесшумно, либо быстро. – Вот бы отвлёк их кто… Багдад едва-едва успел договорить. Из-за угла, откуда только что появилась очередная пара патрульных охранников, раздался громкий и отчётливый шорох. Те остановились, переглянулись и стали крадучись подбираться к углу. Оттуда снова что-то прошуршало, и в следующий момент пара охранников рванула туда. – Эй, стой! – донёсся до нас крик одновременно со звуком удаляющихся бегущих шагов, – сообщи старшему! – Не знаю, кто там и что делал, но это наш шанс, вперёд! Под звуки начавшихся переговоров по рации о каком-то нарушителе, мы стремительным броском добрались до стены административного корпуса бывшего НИИ «Агропром» и, помогая друг другу, влезли в одно из окон первого этажа. Некоторое время мы замерли под обращённой на улицу стеной и опасались слишком громко дышать, особенно когда охранники остановились возле использованного нами в качестве входа окна и стали разговаривать. – Да девчонка какая-то, что-то возле самой стены делала. Белая рубашка, юбка синяя вроде и что-то красное на шее. Мы место осмотрели, где она была, но там ничего нет, ни закладки, ничего. Да и рассмотреть, что она делала, не смогли – мы только из-за угла, она бежать – в лесопосадку забежала и как в воду канула. – Прочёсывание территории организовали? – Уже, но пока никаких результатов. Продолжение разговора было практически неразборчивым – в его процессе охранники стали уходить. Мы тоже, стараясь не маячть в проеме окна проскользнули в дверь и оказались в коридоре. – Передвигаемся осторожно и по возможности бесшумно, – шёпотом предупредил нас Багдад, – держитесь подальше от окон. – Что ищем? – Что-то, что расскажет нам о реальной деятельности бывшего НИИ. – Весьма расплывчатая формулировка. – Другой нет, извини. – Ладно, вскрытие покажет, вперёд, – подытожил Клинок. Первый этаж мы успели осмотреть только бегло – комнаты, в некоторых из которых ещё сохранились остатки мебели в состоянии разломанности различной степени тяжести. По коридору кто-то прошёл, мы сначала затаились в помещениях, кто где был, а потом высунулись в пустой коридор с недоумением глядя друг на друга. Ещё пару секунд спустя прорезались охранники снаружи: – Ты слышал? Кажется, там внутри кто-то ходит. – Нужно заглянуть и проверить. Вдруг та девчонка была не одна? Времени для того, чтобы выяснять насколько свободны пути экстренного отступления, у нас не было, поэтому мгновенно просчитавший ситуацию Багдад шёпотом скомандовал: – Наверх, на второй этаж, живо! Мы быстро и достаточно бесшумно взлетели на второй этаж и затаились. По крайней мере, зашедшие на первый этаж охранники сразу же не бросились за нежданными гостями, а начали прочёсывать помещения и коридоры под нами. Я даже начал надеяться, что охранники удовольствуются осмотром первого этажа и уберутся восвояси, а мы таки сможем продолжить наши поиски. Но кто-то там внизу считал иначе – торопливые шаги простучали по центральному коридору первого этажа в сторону лестницы. Охранники тут же стали перекликаться, чтобы выяснить кто это прошёл по коридору. Не дожидаясь, пока охранники поднимутся за неизвестным для обоих сторон источником шагов и обнаружат нас, Багдад ткнул пальцем вверх, и мы помчались ещё на этаж выше. Когда мы при аналогичных обстоятельствах поднялись на третий и крайний этаж в административном корпусе бывшего научно-исследовательского института, Багдад не стал дожидаться момента, когда нас окончательно загонят в угол и махнул нам рукой. Мы с Клинком послушно стали красться следом за ним, стараясь не потревожить обыскивающих второй этаж охранников. Поэтому, когда раздались шаги, идущие на третий этаж, мы находились в противоположном конце главного коридора, где обнаружилась дверь ещё на одну лестницу. Вспомнив конфигурацию стен административного корпуса, я прошептал Багдаду: – Похоже, эта лестница тоже проходит через все этажи, только с другого края здания. Если спуститься по ней в самый низ, то мы сможем оказаться прямо под охранниками и тем, кто ходит между нами и ими, и затаиться или удрать. Багдад кивнул и ткнул пальцем в лестницу, мы начали спуск. С первых же шагов эта лестница оказалась гораздо более заброшенной, чем та, по которой мы поднимались. Причина этого проявилась почти сразу же, на втором этаже – дверь в коридор была закрыта и, возможно, заколочена, но в любом случае открыть её достаточно бесшумно не было никакой возможности. Да ещё и по коридору третьего этажа простучали шаги в сторону нашей лестницы. – Ещё ниже, вперёд! Однако на первом этаже дверь тоже оказалась непреодолимой (по крайней мере, бесшумно) преградой. Однако тут, на первом этаже, оказалось нечто, чего на первом этаже в приведшей нас вверх лестницы не было – ещё один короткий пролёт и дверь в конце – таки наш последний шанс, иначе придётся либо сдаваться, либо шуметь и уповать на удачу. Дверь таки оказалась запертой на замок, только вот замок этот был ровесником двери и теперь при некоторой сноровке его можно было открыть даже отвёрткой. Сноровка у меня, к счастью, была, а складной ножик оказался у Багдада. Остальось только припомнить опыт, приложить старания и замок, щёлкнув, капитулировал. Я толкнул дверь. – Давай-давай ребят, живее! Ощущая загривками погоню, мы проскользнули в открывшуюся дверь. На обратной её стороне на замке обнаружилась крутилка, которая позволила быстро закрыть замок. – Ну-ка, парни, взяли! В шесть рук мы в мгновение ока подняли оказавшийся поблизости стол и подпёрли им дверь на тот случай, если у преследователей окажется с собой ключ или хороший медвежатник. Пусть они лучше поломают голову, почему это дверь оказалась подпёртой изнутри, а мы пока поищем выход отсюда. Однако сколько мы ни прислушивались, шаги вслед за нами по лестнице так и не спустились. Видимо, их обладателя или обладательницу охранники всё-таки поймали. – Дадим им возможность успокоиться и уверить самих себя, что переловили всех нарушителей, – прошептал Багдад и, повернувшись к двери спиной, включил фонарик, мы все ошарашенно выдохнули. – Мы схватили джек-пот, парни! Сходство с подвалами, где находились архивы лагеря Ольги Дмитриевны, было разительным. Видимо, все архивные помещения советской эпохи делались по весьма схожим лекалам и внешне мало отличались друг от друга. Мы таки находились в архиве НИИ «МедПрибор», впрочем, предположение о том, что тут же хранятся документы, проливающие свет на деятельность НИИ «Агропром», тоже имело все основания. Дополнительным плюсом ситуации оказалось то, что мы при свете фонариков не обнаружили ни одного окна или световой шахты, зато в дальнем конце подвала оказалась дверь с уходящей круто вниз лестницей. – Рискнём? – А, вскрытие покажет! Включай! Щёлкнул выключатель и под потолком загорелись ряды тусклых лампочек, так что от фонарей мы всё же не отказались, но зато ходить между рядами смогли, не светя себе под ноги. – Интересно девки пляшут… по четыре штуки в ряд… Деятельность НИИ «МедПрибор» с медициной была связана крайне опосредовано, а вот с приборами они работали и работали крайне плотно. Причем с весьма специфическими приборами. – Они изучали эмпатические свойства золота, сплавов с ним и изделий из него и пытались на основе их свойств сварганить какой-нибудь применимый на человека прибор, чтобы он усиливал эмпатию. Причём как в прямом направлении, так и в обратном. – То есть… Проще говоря… – Проще говоря они пытались установить прямую связь с ноосферой. Примерно как Гитлеровская радиостанция, только на базе комплекса из самого кровавого металла планеты и иных, менее интересных его разновидностей и форм. Судя по всему, что-то у них получилось. Что-то, по результатам чего старый лагерь закрыли. – Такой себе результат, честного говоря. – Но от этого факта он таки не стал менее красноречивым. А ещё более красноречивым были голоса охранников, таки возникшие там, откуда мы недавно сбежали через вскрытую дверь. Мы все прильнули к двери и через несколько секунд поняли, что охранники так никого и не смогли поймать, правда, видели не менее двух нарушительниц и сейчас намеревались проверить именно то место, которое мы некоторое время изучали. Убрать стол на место, чтобы прикинуться, что нас тут никогда не было, мы уже не успевали – охранники уже ковырялись ключом в замке и единственное, что мы могли сделать, это максимально использовать ту временную фору, что нам даст подпиравший дверь стол. Закрыв за собой дверь и подсвечивая себе фонариками, мы помчались вниз, перепрыгивая через ступеньки. В помещении в самом низу обнаружилась приоткрытая гермодверь и венткомната, но осматривать их подробно у нас не было времени – подстёгиваемые шагами и голосами сверху, мы просочились в коридор за гермодверью и помчались по нему. Багдад. День… Преследователи, видимо, достаточно быстро разобрались в том, что шаги, которые мы и они слышали, не исчерпывали общего количества нарушителей, проникших на охраняемый объект. И, судя по решительности, с которой они ломанулись за нами, они явно намеревались сравнять количество проникших с количеством пойманных. На стенах коридора, по которому мы с Гитлером и Клинком удирали, время от времени мелькали какие-то координирующие таблички и указатели, но обращать внимание на их содержание нам было некогда – погоня дышала в затылок. Впрочем, общая конфигурация бетонного коридора даже на бегу давала достаточно информации, чтобы я понимал, что мы мчимся мимо подсобных, складских и помещений обеспечения бомбоубежища. Жилые помещения должны были быть ниже, тут им просто не хватало бы глубины для надёжной защиты тех, кто успел бы тут укрыться. Правда, я не видел ВНП, но оставался вариант, что к нему вёл один из тёмных коридоров, мимо которых мы промчались, даже не замедлив шага. В условиях темноты и погони время спрессовалось, а расстояние и вовсе стало настолько эфемерным, что, в принципе, неощутимым. Я бы, если меня спросили, вряд ли смог бы сказать, сколько мы уже в бегах и как далеко отмахали от того места, в котором сюда спустились. – Да… – Гитлер выругался, длинно и замысловато, скорее всего, на иврите. Я тоже с трудом подавил ругательства – в полу зиял провал, навевавший чувство дежавю со страшной силой. Сказать, что он был дьявольски похож на тот, под которым между шпалами оказался зажат ботинок Шурика – это ничего не сказать. Впрочем, схожесть оказалась хоть и значительной, но не полной – направление рельсов, лежащих в штольне «на этаж ниже» не совпадало. – Вниз? – спросил Клинок. Я прислушался к интуиции, та беспокойно оглядывалась в сторону погони, от которой мы странным образом довольно сильно оторвались, но, тем не менее, решительно ткнула изящным пальчиком именно туда, куда предполагал Клинок. – Лезем. Если здесь есть хотя бы бледное подобие того лабиринта, что мы видели в варианте входа из-под старого корпуса, то мы оторвёмся на раз, а если там тупик сделаем испуганные рожицы, все умеют? – Мы таки постараемся. – Тем более полезли. В варианте входа из-под административного корпуса заброшенного НИИ лабиринт представлял собой один генеральный ствол, значительно превосходивший шириной прочие ответвления, по нему мы и шли, не размениваясь на повороты в стороны. Он и привёл нас к тому, что, на первый взгляд, показалось нам тупиком. Когда наши фонари высветили препятствие, мы в первые секунды оторопели. Изрытые где ручным способом, киркой или кайлом, а где и отбойным молотком своды огромной комнаты крепями подпирались достаточно условно. – Что тут добывали, уголь? – Держи выше – золото-кварцевая руда, довольно богатая, если судить по тому, как качественно тонет в ней свет фонарей. – Стоит только фонарям погаснуть и всё, Египет, то есть тьма Египетская. А что это там темнеет, проход? – Вскрытие покажет, пойдём, выборов у нас всё равно небогато. Проход оказался неровным, где-то нам приходилось ползти на коленях, где-то протискиваться боком, а где-то и вовсе проявлять чудеса пронырливости. Продолжалось это до тех пор, пока мы внезапно не вывалились в пещеру, дьявольски похожую на ту, которую с первого взгляда приняли за тупик. – Это таки чего, кругаля заложили? – Не думаю, конфигурация выходного отверстия не совпадает с входным. Хотя тут тоже достаточно хватает следов работы рук человеческих. Так что вскрытие показало, что мы явно не там, откуда вышли. – Багдад, а ты не помнишь, когда мы Шурика нашли, он с этим их галстуком был или таки без? – Не помню. А нам-то с этого какая печаль? – А ты таки сюда посмотри. Гитлер наклонился и, подсвечивая себе фонариком, поднял что-то с пола. Ещё через пару секунд я узнал то, что он держал в руке – стилизованный под пионерский форменный галстук, который я чёрт его знает сколько раз видел за шесть дней в лагере Ольги Дмитриевны. Мы переглянулись в темноте. – Ни хрена себе, что вскрытие показало… – В прошлый раз мы отсюда едва-едва ноги унесли. – Попробуем провернуть этот фокус-покус ещё разок. Оказавшись между молотом и наковальней, надо накостылять либо молоту, либо наковальне, иначе нам хана. Интуиция согласно покивала и ткнула пальцем вправо, именно в той стороне находилось то помещение, в котором мы и обнаружили Шурика в том памятном походе. – Нам туда. – Ты уверен? – Я – нет, интуиция – да. – Уверен, что она не заведёт нас троих напрямую в могилу? – Нет, но если заведёт, то вряд ли сможет жить отдельно от меня. – Ну, значит, поверим ей опять, вперёд! Коридор, по которому мы шагали, тщательно прикидывался самым обычным подземельем, будто вовсе не отсюда мы не далее, чем несколько дней назад вытащили пару человеческих скелетов. Не могу сказать, что я подходил к двери без некоторого внутреннего трепета, но права показать это своим спутникам я не имел. Поэтому я к двери подошёл твёрдой походкой, цапнул её за ручку недрогнувшей рукой и потянул на себя. Ничего не произошло. Я посветил фонарём за дверь, а потом и шагнул туда – всё по-прежнему оставалось тихо и мирно. Теперь, когда сам воздух в комнате не дышал опасностью, я мог осмотреть её более внимательно, отметить и замусоренность, и разные интересные надписи, одна из которых поведала нам, что некая Елена не отличается интеллектуальными способностями. – Клинок, дружище, ты таки тоже не узнаешь этого места? – Категорически не узнаю, дружище Гитлер. А эта чёрная дрянь, от которой мы бежали, как зайцы и от которой нас некая Валерия спасла, вот там была? – Там, – подтвердил догадку Клинка я, проследив за направлением луча его фонаря. – Если я не вернусь, считайте меня коммунистом, но я себе не прощу, если вскрытие не покажет, что там. – Ну, тогда пошли вместе, а Гитлер нас со спины прикроет. «Там» оказался узкий вертикальный бетонный колодец с вмурованными в бетонную стену железными скобами-ступенями, причём сверху сюда лился вполне себе узнаваемый солнечный свет. Мы переглянулись и Клинок, как инициатор всего этого безобразия, полез наверх. – Как говаривает мой любимый начальник, – донёсся сверху его голос, – мы схватили джек-пот, парни! – Что там, Клинок? – Скоро сами увидите, сейчас я только с решеткой разберусь… эх... Сверху до нас донеслись удары чем-то тяжёлым (вероятно, фонарём) по чему-то металлическому, а потом это что-то с металлическим же грохотом вывалилось наружу. – Клинок, выбирайся! Гитлер, вперёд, я прикрою. Еврей спорить не стал, я же развернулся к лестнице спиной, настороженно водя лучом фонаря по сторонам, но ничего опасного или подозрительного так и не увидел. – Багдад, уходи! Услышав это, я напоследок тщательно осмотрел всё, докуда мог дотянуться лучом фонаря, а потом начал карабкаться по скобам наверх, навстречу высунувшемуся из отверстия в стене Гитлеру, который тщательно освещал меня сверху. Выбравшись под небо, я ахнул – за спиной у меня был памятник, под подошвами – площадь для построений, а перед глазами – жилые домики лагеря Ольги Дмитриевны. – Очешуеть, – думаю, я высказал общее мнение. Горыня. День… Разговор с родителями Славяны не был лëгким, но был необходимым. Им просто категорически был необходим человек, который выслушал бы их, позволил выплеснуть на себя все томившиеся переживания и эмоции, самообвинение и самобичевание. Я выслушал всё это, старательно стараясь поддакивать, кивать, выражать соболезнования и утешать их в тех местах, где это мне казалось уместным. Мне показалось, что я смог если не окончательно успокоить, то значительно смягчить эмоциональную бурю. А ещё одним неожиданным следствием этого разговора стало то, что я словно протянул руку через года и десятилетия и познакомился со Славяной, Славей заново. Когда мы собирали информацию о наших потенциальных призраках, мы тоже много знали о пропавших девушках, в том числе и о Славяне Добренко. Но те знания были сродни результату общения с человеком на нейтральной территории, встреч и прогулок по улицам, посиделок в кафешках и закусочных, даже проводов до двери подъезда. А вот тут я провёл некоторое время за одним столом с родителями одной из девушек и словно побывал у неё дома, увидел её любимые домашние тапочки, понаблюдал, как она шьёт, сидя в любимом кресле или в милом и симпатичном фартуке колдует у плиты. Она словно открылась передо мной с новой, глубокой и интимной стороны, с той, с которой ее знали лишь родители и… возможно, и всё. Теперь я стал понимать Багдада, я стал понимать, почему он вернулся к этому делу несмотря на то, чем закончилась первая попытка. И я понял, что я сам теперь вернусь, вернусь в любом случае и, если возникнет такая необходимость, буду возвращаться сюда и к этому делу бесконечно, пока не разрешу эту проблему. Так или иначе. В приподнятом и боевом настроении я пришёл в архив к Антохе. Вернее, почти пришёл. Буквально за пару десятков метров до двери у меня зазвонил телефон. Старый следователь. – Слушаю. – Горыня, во имя всех святых, хоть кто-то! – Мне не нравится ваш тон. Что случилось? – Не по телефону, кажется, я узнал нечто чудовищное, мне нужно срочно поговорить со всеми вами. – Багдад, Клинок и Гитлер сегодня работают в районе лагеря Ольги Дмитриевны, они вне зоны доступа по понятным причинам. Антоха сейчас в архиве под землёй, но я буквально через пару минут буду физически рядом с ним и всё ему передам, ждите нас двоих для начала. – Хорошо. Клинок. День… На наше счастье, из лагеря в город за какими-то припасами отправлялся «КамАЗ» и Багдад, не мудрствуя лукаво, козырнул нашей работой на Ольгу Дмитриевну и непосредственным выполнением её здания, после чего мы практически штурмом взяли почти пустой кузов и уселись в нём прямо на доски, спрятавшись за какие-то ящики. Некоторое время, несмотря на то что автомобиль бодро заревел мотором, а тент стал раскачиваться в такт неровностям дороги, мы молчали, тщательно переваривая ту информацию, обладателями которой мы только что невольно стали. По всему выходило, что лагерь Ольги Дмитривены неиллюзорно функционирует на пороховой бочке, причём фитиль активно горит, и никто не в силах хотя бы более или менее достоверно предположить тот момент, когда он закончится. – Кто-нибудь оспорит догадку о том, что с этой штукой надо что-то решать? – Это таки очевидно слегка более, чем полностью. Только вот что? – Может, имеет смысл попробовать соорудить что-нибудь на базе фольклорных призраков? – Только если кто-нибудь из них впряжётся в лямку Хранителя вотчины. Чисто теоретически, этим может быть Виола или Юлия с гарантией и, с некоторой натяжкой, второй домовой или банник. Но что-то я не заметил ни у кого из них желания стать хранительницей вотчины. – Почему? – Насколько мне известно, между ними имеются какие-то разногласия, поэтому они стараются как-то уживаться между собой, опираясь на принцип некоторого распределения сфер влияния – вода и суша. Не без некоторых разногласий и небольших конфликтов, но всё же уживаются. Если одна из них станет Хранительницей вотчины, то это разом поставит её на превосходящую позицию, именно этого, думаю, каждая из них и избегает. Нам вот только от этого ни жарко, ни холодно. Ну, это только сейчас, а так может стать так жарко, что мы с вами трупы замучаемся собирать. – Какие варианты? – Пока не знаю, вернёмся в город, переговорим с Горыней, а потом посмотрим, что можно сделать с тем, что он нам скажет. Багдад. День… Однако новости начали настигать нас, едва только мы появились в зоне устойчивого сотового сигнала. Я отключил авиарежим на телефоне и в первые несколько секунд думал, что он просто взорвётся у меня в руке. Судя по нескончаемому потоку СМС-сообщений о пропущенных звонках Горыня, Антоха и старый следователь звонили мне с интервалом примерно минут в пять, максимум в десять. Однако нужен я оказался не только им – СМСки продолжали сыпаться, а на экране телефона уже высветился звонок, номер был не знакомым. Отвечая на этот звонок, я как-то даже особо не насторожился – мало ли зачем ГЭНСу могут звонить, вдруг кому я по профессиональной части понадобился? Но практика показала, что понервничать стоило, хотя бы исключительно ради приличия, что ли. – Багдад на линии! – Сие отрадно, – ответил их трубки незнакомый навскидку мужской голос, – нет, кроме шуток, нам радостно от того факта, что вы в добром здравии. – А с чего бы это мне в нём не быть? На этот момент я пока ещё не очень хорошо понимал, кто и зачем мне звонит, но буквально следующей же фразой собеседник в значительной мере прояснил ситуацию. – Ну, например, с того, что далеко не все, рискнувшие спуститься в подземелья «Агропрома», могут похвастаться тем же самым. – Даже так. Неужели только из-за этого вы решили поинтересоваться моим здоровьем? Раньше я не замечал за вашей конторой такого гуманизма. – Ну-ну, Багдад. Наша контора, как вы выразились, конечно же, никогда не отличалась излишним гуманизмом, тут вы совершенно правы, но и добро мы помним, и благодарными быть умеем. Раз я слышу ваш голос, то вы точно выбрались живьём, а остальные? – А откуда вы знаете, что я был не один? – Вы не похожи на идиота, Багдад, хоть и, в целом, достаточно рисковый человек. Кроме того, чтобы достаточно бесшумно взять и переставить стол в архиве одного человека всё-таки маловато. И наше уважение тем, кто помогал вам на поверхности – мы так и не смогли никого поймать, только спугнули наших дорогих металлистов. – Я передам им ваши извинения, при случае. – О, нет, не стоит. Ну так как там с вашим отрядом? – Он вышел из подземелий без потерь, а ваши люди? – А почему вы интересуетесь? – Жест ответной вежливости, не более. Ни я, ни кто-либо из моих людей не отличаемся нужной степенью кретинизма, чтобы вступать с вашей конторой в открытую конфронтацию. Немного сменивший место дислокации стол всё-таки не в счёт, этот жест не имел целью причинить вашим людям какой-либо ущерб. Разве что по поводу времени. – Справедливо. А скажите, Багдад, зачем вы туда все-таки полезли? – Хм, а у меня есть право на маленькие профессиональные тайны? Вы ведь понимаете, что я оказался там, где я оказался, вовсе не потому, что сидел-сидел на седалище ровно, а потом мне резко стало нечего делать? У меня есть заказчик, а у заказчика есть интересы. – Резонное замечание. А как на счёт маленького, совсем крохотного бартера? – Например? – Вы нам расскажете, что с вами происходило там, внизу, а мы поделимся с вами информацией относительно деятельности «Агропрома» и «МедПрибора», вы же в курсе про существование двух научно-исследовательских институтов? – В курсе, в курсе, только у меня есть встречное предложение – давайте вы меня не будете спрашивать про то, как мы сумели выбраться из подземелий и в процессе удрать от ваших людей, а так же в каком количестве мы провернули этот фокус-покус, а я не буду интересоваться «Агропромом», за исключением самого конца его функционирования на этом месте, хорошо? А вот про «МедПрибор» и почему он не работает поныне, вы мне расскажете максимум из того, чем я имею право не только поинтересоваться, но и получить ответ. И, пожалуйста, без той чепухи, что написана в архивах, лучше просто прямо скажите, что для получения ответов на те или иные вопросы я рожей не вышел. Я пойму. – Идёт. Адрес вам подсказать? – Да уж в стотысячном городе я как-нибудь по Яндекс-картам отделение ФСБ найду. – Вполне верю в ваши умственные способности. Когда вас ждать? – Мы сейчас на пути в город, как доберёмся – сразу к вам. Не имею привычки заставлять ждать серьёзных людей без особо веской на то причины. – Ждём. – Нет, ну у тебя точно в родове была какая-нибудь загадочная тётя Фима, – восхитился Гитлер, – таки так торговаться, да ещё и с кем торговаться! Я таки в восторге! – Ой, Гитлер, я тебя умоляю, – ответил я, копаясь в телефоне в поисках номера Антохи, – я ещё с архива помню, что в деятельности «Агропрома» всё чисто и прозрачно аки слеза младенца, кроме какой-то мутной истории с его закрытием, так что там я всё равно ничего нового не найду. Всё то, о чём я попросил его не спрашивать меня, он разузнает и без деятельного участия с моей стороны – возможности слежения за местоположением сотовых телефонов у этой милой конторы гораздо шире, чем покрытие сотовой сети, так что им останется просто посмотреть, какие номера светанулись на территории административного корпуса научно-исследовательского института, потом пропали, а потом проявились рядом с моим телефоном на поверхности. Дальше – пробить ваши номера, информацию о которых сотовые компании принесут в контору вперёд собственного визга и вуаля. Дело в шляпе. Что же касаемо наших приключений, я скормлю ему историю наших похождений в поисках Шурика, выдрав оттуда всякие неинтересные подробности относительно того, кто и зачем туда ходил. Разбавлю это дело душераздирающей историей из нашего первого разведывательного похода и вуаля – мож он что интересное скажет по сему факту. Антоха, чего звонил? – Это нетелефонный разговор, – заявил тот таким тоном, что я аж похолодел, – мы с Горыней ждём тебя в архиве. – Все живы? Моя тревожность передалась моим спутникам – Гитлер и Клинок ощутимо напряглись и подтянулись, с лиц пропали улыбки. – Из тех, о ком ты спрашиваешь – все живы, всё нормально, но это вовсе не означает, что эта вотчина не имеет кучу могил имени себя. – Ох ты ж блин… Значит так, Антоха, мне нужно завернуть тут по пути в одну интересную контору, так что Клинок и Гитлер появятся в архиве без меня. Двигайте вместе с ними к старому следователю и ждите меня там, заодно введите их хотя бы вкратце в суть дела. Как только освобожусь, я сразу же мчусь туда, рысью. – А я-то думал, кому ты это звонить бросился, едва появившись в сети? – Это не я им, это они мне. И, думаю, я смогу кой-чего интересного у них выторговать. Давай. Клинок. День… Остаток времени мы добросовестно убили на то, чтобы попытаться понять, что такого фээсбэшники надеятся выудить из истории наших похождений (нам бы оно тоже не помешало, так как эта милая контора явно знала о том, с чем мы столкнулись несколько больше нашего). Выходило не особо, фактажа нам категорически не хватало несмотря на то, что собрали мы его столько, что менее подготовленной экспедиции хватило бы, чтобы захлебнуться с головой. Наконец, камазовске тормоза скрипнули в нашу честь – по договорённости с водителем мы решили не ехать прямо на его машине до точки назначения – он высадил нас в черте города, подобрав место так, чтобы дорожная полиция не увидела, что он возит людей в не предназначенной для этого машине. Мы выкатились из кузова, поблагодарили водителя, и Багдад отправил меня и Гитлера к Горыне и Антону, а сам собрался совершенно в другую сторону. – Ты таки пойдёшь? – поинтересовался перед расставанием Гитлер, будто Багдад был похож на человека, который может в подобной ситуации передумать. – Пойду, куда мне деваться? Вдруг чего нового узнать получится? – И даже намереваешься вернуться? – А почему нет? Мало того что схватив меня они оставят на свободе вас, хотя вы тоже непосредственные участники экспедиции в подземелья «Агропрома» так ещё есть один маленький нюанс. – Какой? – Человеку, который обеспечил три четверти всей золотой добычи экспедиции за сокровищами Колчака вот этими вот самыми руками должно быть позволено иметь… ну не контору, конечно же, но своё мнение относительно своей работы. Не факт, конечно, что мне удастся его сохранить, но попытаться прийти к какому-нибудь консенсусу всё-таки стоит. Вряд ли они ринутся нам помогать, но, надеюсь, мне удастся договориться, чтобы не мешали. На всякий случай постарайтесь не светиться и в случ-чего иметь возможность испариться от греха подальше. Давайте, не оглядываемся. Не знаю, как Гитлер, а я всё-таки водил мордой лица по сторонам, но слежки за нами не заметил. Быть может, её и не было вовсе, но вскрытие показало, что с этой конторой нужно держать ухо востро, а самому же лучше держаться от неё на почтительном расстоянии. Наше появление в архиве ясности в происходящее не добавило – отделываясь односложными ответами, Антоха и Горыня вскочили, сгребли со стола с собой какие-то бумаги, мы вызвали такси и вскоре уже стучались в калитку старого следователя. Тот впустил нас без разговоров и провёл в дом. – А где Багдад? – Задерживается, ему надо утрясти кой-какие вопросы, связанные с бывшими научно-исследовательскими институтами и оставшимися интересами на их территории со стороны одной скрытной, но весьма могущественной конторы, позже он подойдёт. Может, мы пока Клинка и Гитлера в курс дела введём? – Давайте введём, отчего же не ввести? – Началось всё с того, что Горыня предложил мне включать в списки не только мужчин-воспитателей и парней-вожатых, но и парней из числа старших отрядов, старше четырнадцати лет. Я сделал такую выборку и отдал её на проверку. – И? – И, у нас в каждой смене ровно по два покойника. В каждой смене, на протяжении нескольких последних лет. – А откуда ты взял, что это именно наши покойники? Люди смертны, мало ли что… – Слишком характерные причины смерти плюс совершенная арифметическая точность – два покойника каждую смену. Я, конечно, могу ошибаться, даже больше скажу – я в данном конкретном случае хочу ошибаться, но что-то мне подсказывает, что этой роскоши нам в данном случае не видать как своих ушей, даже в зеркале. Багдад. День… После того как расстался с парнями, я принялся готовиться, не забывая при этом двигаться в сторону предварительно установленного здания местного отделения конторы. Перво-наперво я так резко взял с места и так быстро помчался по улице, петляя между прохожими, что все мои мускулы протестующе взвыли уже через минуту, а через пять я был уже качественно взмыленный аки конь тыгыдымский. После этого я перешёл на равномерный, но быстрый шаг, позволяя встречному потоку воздуха обдувать и сушить на мне намокшую от пота одежду. К тому времени, когда я добрался-таки до нужных мне дверей, по моему скромному мнению, я выглядел примерно так, как должен выглядеть ГЭНС, переживший то, о чём я хотел поведать, только что, а не на прошлой неделе. Меня ждали – стоило мне только назвать себя по прозвищу, я мгновенно получил провожатого, а ещё через несколько минут оказался в кабинете одного из местных сотрудников. Тот встал мне навстречу, протянул руку для рукопожатия и, отпустив провожатого, предложил присаживаться. – Вы не возражаете? – мне продемонстрировали диктофон. – Разумеется, нет, записывайте, пожалуйста. Как и зачем мы оказались в подземельях «Агропрома» моего собеседника внезапно не интересовало, а вот то, что с нами там происходило – наоборот – весьма, весьма и еще раз весьма. Рассказ про гаснущие фонари и атакующий ужас был воспринят на ура, а поединок с тенями в комнате Шурика и вскипающая в проходах чёрная дрянь вызвали поток уточняющих вопросов. Причём, что удивительно, действительно уточняющих, а не призванных поймать меня на мелких несостыковках и загнать в угол. Разумеется, в своих рассказах я тщательно вымарывал информацию о целях нашего визита, находках, увязавшихся за нами пионерках и Лере, которой операция по спасению наших бедовых голов едва не стоила жизни. – А чего вы один пришли, – поинтересовался ФСБшник, когда я воспользовался его предложением и пил воду, – вас ведь в подземельях трое было. – Насколько мне известно остальные двое в этот момент либо пересекли, либо вот-вот пересекут границу того государства, откуда не выдают. А у меня сушняк после беганья по подземельям, вот, зашёл к вам воды попить. – Ладно, не хотите говорить – и не надо, в конце концов, к интересующей нас информации ответ на этот вопрос имеет крайне опосредованное отношение. Однако вы ведь хотели не только рассказать, но и послушать интересные истории, верно? – О, да, – обрадовался я, – вы расскажете, что там случилось в детском садике перед тем, как «Агропром» сменился «МедПрибором»? – Я уполномочен ответить на любой или почти любой ваш вопрос, но, разумеется, на условиях того, что полученная информация не будет вами использоваться кроме, как в вашей профессиональной деятельности. – Но ведь я её могу передать для аналогичных целей третьему лицу? – Антону? – Ему самому. – На тех же условиях. – Разумеется. Теперь я весь во внимание. – Представьте себе ситуацию. Детский садик. Само здание, вернее, то, в котором состоянии оно сегодня находится, вы, я думаю, видели. Так вот, детский садик, и в здании, вместе с персоналом и детьми обитают мыши и крысы. Их, конечно, травят время от времени, но размножаются они с достаточной скоростью, чтобы на смену умершим от яда предкам приходили потомки, которым в силу привыкания для гибели надо набрать большую дозу. В результате всего этого получилось так, что крупная крыса свалилась прямо в большую кастрюлю, где варилась каша, но никто этого не заметил. До того момента, когда почти вся каша не была выдана в группы – повариха зачерпывает остатки каши со дна, а там хорошенько вываренный трупик крысы. А группы, которые получили еду первыми, уже уписывают её за обе щеки. Догадываетесь, что было дальше? – Отравление? – Да, массовое. Директор детского садика под угрозой увольнения заставила повариху молчать о случившемся, а во время тихого часа началось – кровавая рвота и прочие прелести, «Скорые» шли по дороге сплошной колонной, как на ЧАЭС поутру, промывали желудок, с мигалками и сиренами мчались в реанимацию в город, но шестерых детей так и не откачали. – Бред какой-то. – А? – Бред, говорю, какой-то. Количество яда было недостаточное, чтобы убить крысу, которая по массе тела уступала самому маленькому ребёнку несколько сотен раз. Но после того как это количество яда разбавили кастрюлей каши, оно стало смертельным для шестерых детей. Мне одному кажется, что изменение концентрации должно было сработать в другую сторону? Ну, рвота, ну, понос, ну, общее недомогание, температура, бледность, вялость и всё такое, но не реанимация и летальный исход. – Молодец, с ходу врубился. Значит, крыса, вне зависимости от дозировки яда в ней, который, скорее всего, имел место, была не причиной, а проводником, усилителем и, скорее всего, ширмой того, что убило в результате той истории шестерых детей. Но ты ведь понимаешь, что на этом странности не закончились? – Там кто-то ещё должен счёты с жизнью свести по сюжету. – Да. Она повесилась. Но перед этим эта черешня вскрыла себе вены на бёдрах и руках и перерезала горло. – Экстравагантный способ самоубийства. – А ещё очень странный. Представь себе классическую такую советскую повариху тётю Глашу, у которой рука местами с твоё бедро в обхвате. И вот она, не дрогнувшей рукой, с одного реза, распластала себе вены не только на руках, но и на ногах. Каково, а? – Скажу, что это весьма маловероятно. Я могу сделать так, чтобы мои люди, разумеется, совершенно случайно, внимательно проштудировали материалы этого уголовного дела? – Сразу, после того как вернутся из той страны, откуда не выдают? – Быстро уехали – быстро вернутся, какие проблемы. – Организуем. Собственно говоря, после этого НИИ «Агропром» был эвакуирован и на его мощностях возник НИИ «МедПрибор», а в бывшем детском садике развернулся пионерский лагерь. – Я понимаю, что вы тогда решений не принимали и, скорее всего, вообще форму эту не носили, но исключительно личное мнение, без купюр, так сказать, ни у кого там ничего не ёкнуло, что вот это вот всё может повториться? Неужели с первого раза недостаточно понятно стало? – Зря ты так, Багдад, на предшественников нашей конторы наезжаешь. Разумеется, никто не думал, что если всё сделать точно так же, то в этот раз пронесёт. Предпринимались кое-какие защитные меры… – Но изучение того, что уже обеспечило шестерым советским детям и одной советской поварихе досрочный переход в мир иной, конечно, важнее. А бабы ещё нарожают. Помогли хоть эти их кое-какие защитные меры? – Частично. – Полагаю, это слово означает «некоторое время никто не умирал»? – Не умирал. Пока один пионер не влюбился в одну вожатую, скорее всего – это у них получилось взаимно. – И в силу того, что в Советском Союзе секса не было, а между вожатой и пионером – в особенности, всё закончилось трагично. – Причём прямо в лагере, в подвале, где была оборудована прачечная. – Что сделали? – Повесились, их нашли висящими в обнимку, но это ещё не всё. Вот. ФСБшник передал мне фотографию. Время, конечно, не пощадило изначально далеко не цифровой снимок, но того, что я увидел, хватило, чтобы сказать несколько весьма горяченных слов, которые ни один редактор на бумагу не пропустит. – Что сделало это с ними? – Достоверно, как вы догадываетесь, неизвестно, но есть весьма обоснованное предположение. Что вам известно об этом месте с точки зрения, так сказать, вашего профессионального взгляда? – О самолёте в озере, я так полагаю, вам уже известно? – Известно. Поэтому мы проверим его, чтобы там не осталось никаких военных сюрпризов в виде боеприпасов, особенно пригодных к использованию по прямому назначению, а потом владелица лагеря получит возможность использовать его по своему усмотрению. Однако он к происходящему, насколько мы предполагаем, никакого отношения не имеет. – Ну тогда мои полномочия всё, я тут, знаете ли, особо археологическими изысканиями не занимался. – Тогда попробуем по-другому, вот карта. Эта самая новая дорога – она ведёт к функционирующему лагерю Ольги Дмитриевны, так? – Так. – Эта дорога более старая, она проходит мимо научно-исследовательских институтов, заброшенных ныне, и уходит в сторону деревень, которые использовались НИИ «Агропром» как опытные хозяйства. Я и тут выразил своё согласие. – А вот эта дорога была обнаружена вашими коллегами при прокладке предыдущей. Она уходит практически перпендикулярно предыдущей – в лес. Судя по археологическим отчётам ей больше тысячи лет, а вот длина у неё, в отличие от возраста, весьма скромная – уходя в лес, она из него не выходит. – Что же такое тысячу лет назад было в этом лесу, что популярность его проложило к нему аж дорогу? Не священное ли озеро, случаем? – Почти. Языческое капище. – Охренеть. – Догадаетесь о сути нашего весьма обоснованного предположения? Учитывая то, что вы только что узнали о том, что тут вытворялось? – Дохристианские славянские боги. – Да. Но мне кажется, что вас это всё равно не остановит. – Совершенно правильно кажется. Но за помощь огромное спасибо, я… не ожидал. – Контора умеет помнить позитивный опыт сотрудничества. Если бы вы не полезли за золотом Колчака вас, учитывая особенности той операции, никто не упрекнул бы в трусости, как я полагаю, но и этого разговора тоже не было. По понятным причинам. Я поднялся. – Я безоговорочно благодарен и вам лично и конторе, но не смею больше злоупотреблять вашим гостеприимством. Только одна просьба – а материалы вот по этому вот – я кивнул на ужасный снимок бывшего пионера и бывшей вожатой, можно присовокупить к тому уголовному делу, с которым мои люди совершенно случайно ознакомятся? – Да, понимаю. Многие знания – многие печали, а работы ещё больше. Вас проводят, что же касаемо присовокупить… ну, сделаем, чего уж... Антоха. День… Ввалившийся на веранду Багдад являл собой прекрасный образчик человека, который некоторое время назад получил в руки нечто навроде раскалённого слитка железа и тащил его сюда, не имея возможности бросить и с трудом преодолевая желание помчаться впереди такси на своих двоих. – Судя по всему, настало время офигительных историй… – Кто первый будет их рассказывать? – спросил Багдад, едва переводя дыхание, и опрокинул в себя стакан воды, поднесённый ему гостеприимным хозяином. – Давай мы начнём, – предложил я, – ты отдышись пока. – Давай только кратко по возможности, у меня новости прям на языке прыгают. – Ну, кратко так кратко, сам попросил. На протяжении нескольких лет в каждой смене лагеря Ольги Дмитриевны, среди лиц мужского пола половозрелого возраста имеются два трупа, авторами которых являются призрачные силы. – Это точно? Судя по тону, Багдад не то чтобы усомнился в сделанном нами выводе, но ожидал аргументацию. – В лагере, как ты догадываешься, никто не умер. Умирали потом: внезапные и не обладающие видимыми причинами обострения хронических заболеваний, несчастные случаи на ровном месте по неосторожности погибшего из лагеря, иногда даже просто смерть по невнятно диагностированным причинам. Ровно по два человека с каждой смены, только парни и мужчины, только от четырнадцати лет и старше. – Есть предположения, каким образом призраки это проворачивали? – Есть, как не быть. Тем же образом, которым Виола тебя на ноги ставила. Заполучив генетический материал, призрак устанавливает связь с любовником из числа живущих и постепенно высасывает у него жизненные силы. Тем более что кое-кто из них в этом вполне себе признался. – Кто? – Водяная, – ответил Горыня, – когда мы готовились к этим самым поливалкам перед извлечением останков, помнишь? Так вот, я спросил у неё, как у неё оказался водомёт. Она призналась, что это подарок от вожатого, с дарителем она переспала, а за это укоротила ему жизнь на пару лет. Возможно, это был хронически больной парень, которому и так недолго оставалось, а после обмена такими шикарными подарками осталось ещё на два года меньше. Впрочем, в пользу Антохиной версии говорит ещё один факт. – Какой? – Банника ты сам видел – мужчина. Нашего домового никто из нас в истинном облике не видел, но в разговоре он себя обозначает мужским полом. Учитывая, что Вилли отстегнулся от своего самолёта на прошлой неделе, остаётся ровно два призрака – домовая из медпункта и хозяйка озера. Обе весьма ничего такие собой, не стесняющиеся это демонстрировать, причём в весьма сексуальных ракурсах и для того, чтобы провернуть подобный фокус им хватит и внешних данных, и силёнок, и мозгов. Плюс в распоряжении Виолы медпункт, а который из-за её характера никто не горит желанием приходить без особой на то необходимости, а Юля легко может использовать для своих дел и делишек что угодно из лесных озёр, ручейков и даже луж. Возможно, умывальники, душевые и бассейны туда же. А то и баня. – То есть Виола могла чисто теоретически и Багдада… – Не, это вряд ли. Она же домовая, а не кромешная идиотка, тем более за способности Багдада она была в курсе и, скорее всего, весьма точно их представляла. Во всяком случае, не испытывала никаких иллюзий относительно того, что он не почувствует подобных выкрутасов. – Ну, тогда я вам ещё неожиданностей слегка насыплю. Имеется крайне отличная от нуля вероятность, что домовая – не домовая, домовой – не домовой, водяная – не водяная и банник – не банник, только в Вилли я более или менее уверен, так как сам его по косточкам из остатков кабины доставал. – Тогда кто же они, если это не они? – Боги. Языческие боги. Пожалуй, среди присутствующих, если не считать Багдада, который и принёс эту новость, не осталось ни одного человека, который не высказал бы в воздух всего, что он об этом думает, преимущественно – в грязной матерной форме. Клинок. День… – А это точно? – осторожно осведомился старый следователь. – С точностью в нашем деле всё вообще довольно кисло, – ответил Багдад, – этим весьма обоснованным предположением со мной поделилась одна серьёзная контора. Мы с Антохой с ней уже сотрудничали некоторое время назад. В общем и целом мы стараемся не пересекаться, но если вдруг пришлось, как вот тут вот, например, то стараемся более или менее мирно разойтись и порадовать друг друга разными полезностями. По лесу, в котором находится лагерь Ольги Дмитриевны, примерно тысячелетие назад шла дорога. А вела она на языческое капище, которое находилось либо на территории лагеря, либо где-то поблизости. – Считаешь, что языческое божество может прикинуться водянной или домовым так, чтобы мы ни о чём не догадались? – А почему нет? Бог, конечно, силён настолько насколько в него верят, вера ведь это тоже информационный поток, но если тысячу лет назад в это вот капище верили настолько, что там появилась дорога, то они вполне могут получить достаточное развитие, а потом на старые дрожжи всякие войны-революции-пионерские лагеря и на день сегодняшний они вполне могут прикинуться фольклорными призраками. – А зачем? – Чтобы костры Инквизиции пятки греть не начали внезапно. Кроме того, фольклорный призрак вещь при правильном использовании достаточно полезная, а языческое божество может оказаться крайне малопредсказуемым. – Зачем им старый корпус и заброшенные НИИ тем более, если они спокойно могут обитать и существовать в лагере? – Во-первых, для отвода глаз, наших в том числе. Во-вторых, лагерь Ольги Дмитриевны источник эмоций обильный, но, как ни крути, сезонный, а охрана заброшенных НИИ происходит круглогодично. И металл оттуда возят тоже круглый год, хотя и крохами. Одни боятся, что их спалят, вторые смеются с них – эмоции, опять же. – А ещё фольклорные призраки умеют изменять облики и, зная о пропавших пионерках и местоположении их останков, они вполне могли бы накинуть их личины. Чтобы одна и та же пионерка не мозолила глаза каждую неделю. – Кроме того, старый корпус вовсе не так уж далёк от лагеря. Комната, в которой мы нашли Шурика, находится буквально в нескольких шагах в сторону от центральной площади. – А зачем они вожатому и воспитательнице явились? – Продемонстрировать своё недовольство извлечением останков Ольге Дмитриевне в расчёте, что меня они качественно устранили из системы и та перепугается и вернёт всё взад. Кстати, что там на эксгумации, Горыня? – Кости в гробу, его вскрывали. Те же самые или нет – не знаю, но визуально – они. – Эксгумация накануне, чтобы привести всё в порядок? – Маловероятно. – Что делать собираетесь? – Разбираться, какие ещё у нас варианты? Предлагаю ещё раз наехать на нашу дорогую нанимательницу. Шлёпнем её по носу новыми фактами и посмотрим, что она нам интересного поведает. – Не боитесь лишиться работы, Багдад? – А если мы туда полезем не подготовившись, то, как в прошлый раз, нам может больше не повезти. И тогда мы все имеем малоприятную возможность потерять жизни – такая себе перспектива, я лучше работой рискну. – Ну, тогда давай звонить и выдвигаемся. – Ольга Дмитриевна, доброго вам вечера. Вы не могли бы составить нам компанию сегодня на позднем ужине, скажем, через час? С удовольствием? Очень рад. И Марию Ивановну с собой возьмите, боюсь, у меня будет к вам обеим несколько пренеприятных вопросов. Нет, Ольга Дмитриевна, уголовный кодекс мне на настоящий момент ничего не подсказывает, но я бы на вашем месте понервничал исключительно для профилактики и настроился на предельно честный и откровенный разговор. Спасибо, Ольга Дмитриевна, мы будем ждать. Гитлер. День… Критически осмотрев крохотную кухоньку выделенной приезжим ГЭНСам для проживания квартирки, мы быстро вынесли решение, что для форсированного допроса хозяйки лагеря она таки не подходит. Поэтому мы в пять пар рук схватились за меблировку и перетащили кухонный стол в зал, натаскали туда же стульев и, совершив набег на ближайший продуктовый магазин, более или менее устроили поздний ужин. Управиться успели – Багдад только успел посмотреть на часы, как в дверь раздался звонок. Мы встретили Ольгу Дмитриевну и её помощницу и пригласили их в зал. Увидев устроенную нами перестановку, они явно подтянулись – серьёзность происходящего их явно проняла. – Багдад, что… это..? – Лёгкий поздний ужин, как я и обещал. Присаживайтесь, за едой даже самые серьёзные разговоры идут проще, а разговор нам действительно предстоит крайне непростой. Все расселись. – Парни, тоже налегайте, нам после сегодняшней беготни и треволнений полагается восстановить силы. Когда первый голод оказался утолён, Ольга Дмитриевна поинтересовалась: – Всё, конечно, очень вкусно, Багдад, но ведь вы позвали нас сюда не для того, чтобы покормить? – Разумеется, нет. Но прежде чем пойдёт действительно серьёзный разговор, я хотел бы прояснить пару моментов. Во-первых, вы отдаете себе отчёт, что все здесь присутствующие, кроме вас, через пару дней отправятся реально рисковать своими жизнями? – Всё так серьёзно? – Сколько смен за год проводит ваш лагерь? – Семь, он же летний. К первой смене мы готовим лагерь в конце мая, а консервируем его уже после окончания лета. Иногда нас просят провести спецсмены в мае или в сентябре, когда уже тепло или ещё тепло. Но семь – это минимум. – Значит в результате работы вашего лагеря ежегодно на кладбище прибавляется четырнадцать могил. Сказал эту фразу Багдад очень буднично, совершенно обыденным тоном, профессиональным, я бы сказал. На Ольгу Дмитриевну эта фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы. – С… сколько… к… как… – Именно в этом мы и постараемся разобраться. Но для этого, Ольга Дмитриевна вы сейчас будете с нами предельно, абсолютно откровенны. Хорошо? – Х… хорошо. – Когда вы узнали о деятельности потусторонних сил в вашем лагере? Ольга Дмитриевна открыла рот, явно чтобы выдать заранее заготовленную версию, но Багдаду хватило всего одного взгляда, чтобы её слова запрыгнули ей обратно в горло. – Честно, Ольга Дмитириевна. Абсолютно честно. Женщина вздохнула. – Я знала о них ещё до того, как лагерь начал свою работу. Сначала даже хотела отказаться от идеи из-за них. – Чего же не отказались? – М-мне показалось, что я нашла решение, чтобы держать эти силы под контролем. – И как, успешно? – Ну, в лагере ведь ничего серьёзного или опасного не происходило. Путаница с активными играми и обедами всё-таки не опасны. – Антоха развеет ваши заблуждения. Пожалуйста. – Потусторонние силы в вашем лагере обладают женской внешностью, – заговорил Антон, – красивой женской внешностью, имею смелость предположить. Они используют это для того, чтобы соблазнять половозрелых мужчин и вступать с ними в интимную близость. Заполучив таким образом их генетический материал, они начинают паразитировать на них. Высасывают из них жизнь, проще говоря, в результате чего организм теряет возможность компенсировать течение хронических болезней, происходит угнетение таких жизненных функций, как внимательность, предусмотрительность, прогнозирование поведения, что ведёт к несчастным случаям на ровном месте. Третьим вариантом является смерть по причинам, которые современная медицина попросту не может диагностировать. То есть человек чахнет, чахнет и через некоторое время умирает несмотря на то, что по возрасту вроде бы ещё жить да жить. Мы нашли ровно два таких случая в каждой смене за несколько крайних лет, дальше просто не успели проверить. Но я подозреваю, что эта ситуация сохраняется и там. Хотя в лагере, конечно же, всё спокойно. – Боже… – Как видите, предпринятые вами меры распространяются только на лагерь. Кстати, а что это за меры? У меня есть кое-какие подозрения, но я хотел бы выслушать вашу версию, в целях экономии времени, так сказать. – Ох… Ну… Собственно, начать, наверное, надо с того, что мы знакомы с Машей уже давно, с самого начала работы моего лагеря. В моём доме для неё нет ни одного потаённого уголка, любой предмет для неё доступен. Кроме одного. Хозяйка лагеря достала из кармана и поставила на стол плоский стеклянный флакончик с маленькой закручивающейся крышечкой – судя по всему, из-под духов. – Маше продемонстрировать? Однако, думаю, не ошибусь, что все присутствующие и так все поняли, после чего среди присутствующих стало таки на одного человека меньше. – Так, значит, никакая ты не Маша… – Самая что ни на есть Маша! – немедленно возмутилась аквамаринововолосая помощница Ольги Дмитриевны. – Между прочим, урождённая Мария-Антуанетта! Разумеется, ГЭНСы немедленно сделали стойку на имя одного из самых знаменитых и неизвестных призраков. – Нет, – рассмеялась Мария-Антуанетта, – не та самая. Когда ту самую укоротили на голову я уже почти столетие существовала в качестве призрака, ещё через полвека стала джинном – кто-то подумал, что ушлая армейская маркитантка, а потом и хозяйка преуспевающего торгового дома при жизни будет весьма полезным приобретением в торговых делах. – Что ж ты так задержалась-то после смерти, аж на полтора столетия, а? – Дела сердечные и человеческая корысть. Влюбилась под занавес четвёртого десятка в молодого субчика, а его моя постель интересовала лишь в силу того, что он думал, будто я там камушки свои прячу, в которые я всю жизнь откладывала. В ней он, собственно, меня и придушил, подушкой в моей любимой наволочке, между прочим, мерзавец. Камней он, правда, так и не нашёл, ведь я не зря была ушлой маркитанткой. А потом призрак невинно убиенной супруги свёл его самого в могилу – выбросился из окна. Сам! – немедленно пояснила Мария-Антуанетта, правильно поняв, какие вопросы крутятся у нас на языках. – Ну, давление на психику давайте всё же не будем учитывать. – И что, никогда не возникало желания стать истинно свободным джинном? – осведомился Багдад. Ольга Дмитириевна вздрогнула – видимо, она знала, как джинны становятся истинно свободными. Мария-Антуанетта же некоторое время помолчала, но потом ответила: – Знаешь, Багдад – на самом деле нет, не возникало. Наверное, мне просто везло с хозяевами. – Всё может быть и быть всё может и лишь того не может быть, чего, быть может, быть не может, всё остальное может быть, – продекламировал Багдад и осведомился, – и что ты делала в лагере по части контроля за потусторонним присутствием? – Ну, это же очевидно – присматривала, чтобы они не лезли своей потусторонней сущностью на глаза живущим и не вредили им. – То есть если переспать – то это пожалуйста? – Если по обоюдному согласию, то почему нет? – Резонно. И что, так ничего и не случалось? – Нет. На моей памяти всё было тихо и мирно. – И что, часто у вас пловчихи-разрядницы тихо и мирно в озере тонут? Чего у Багдада не отнять, так это вот этой вот способности таки взять собеседника и загнать его в угол. Из Ольги Дмитриевны и её джинна словно разом значительную часть воздуха выпустили. – Н-но ведь… это не из лагеря, а я только за лагерем приглядываю и немного за его границами, поход там когда или ещё что такое… – А если не из лагеря, то откуда? – Из старого корпуса. – Вы ведь понимаете, что потустороннее присутствие в лагере, что сегодня функционирует, и призрачное население старого корпуса имеют… мягко говоря, весьма тесные связи? Ольга Дмитриевна и Мария-Антуанетта некоторое время помолчали, попереглядывались, но потом, наконец, хозяйка лагеря выдала: – Нам это известно. – И-и-и-и… – Что? – И почему мы узнаем об этой ситуации только сейчас? – Ну… мы… мы боялись, что вы, узнав о предстоящем столь тесном соседстве с призраками испугаетесь и откажетесь… – Вот это она сейчас зря сказала, – успел только сказать Антон, как Багдад явно от души, но таки не с добрыми чувствами саданул кулаком по столу, так что вся посуда подпрыгнула, включая Ольгу Дмитриевну и её джинна. Все притихли и в этой тишине чуть подрагивающий от едва сдерживаемой ярости голос Багдада раздался трубами архангелов: – Ольга Дмитриевна, можно вас на пару слов? Приватно. Женщина кивнула и с покорно опущенной головой таки проследовала за нашим вожаком, хлопнула входная дверь. – Зря она это сказала, он её сейчас убивать будет, – сказал Антон и видя, как джинн дёрнулась, чтобы ринуться на защиту хозяйки, добавил, – морально. Исключительно морально. Багдад. День… После того как мы с Ольгой Дмитриевной оказались на лестничной клетке, мне потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться. Нанимательница терпеливо ждала. – Ольга Дмитриевна, – наконец, начал я, – я понимаю, что я в ваших глазах всего лишь наёмный работник, вы мне платите деньги и большие деньги, а я прикладываю свои усилия для того, чтобы беспокоящая вас ситуация разрешилась наименее затратным способом. Ни мне, ни тем, чьи души мы стараемся упокоить, вы ничем, собственно говоря, не обязаны, ну, зарплата не в счёт, однако давайте не будем забывать, что мы тут рискуем своими жизнями. Учитывая нашу профессию, мы делаем это в год чаще, чем некоторые люди за всю свою жизнь. Я понимаю, что меня вам уважать не за что, особенно после того, что в конце прошлой смены случилось в бане и ответственности за что я с себя никоим образом не снимаю, но давайте вы хотя бы глупостей лепить не будете. Хрен с ним со мной, людей мне как вести на смертельный риск, если в вашей голове бродят мысли об их трусости? Даже после того, как они на практике показали, что вы ошибаетесь. – Что мне нужно сказать? Я ведь действительно боялась, что вы не станете участвовать в этом. – Прежде всего, вам нужно было хотя бы в минимальной степени навести справки о тех, услугами которых вы решили воспользоваться, Ольга Дмитриевна, а потом подумать своей головой о том, что это за люди. Учитывая, что у вас есть джинн, это задача даже не на день. Или вы её тоже в трусости обвиняете? – Скорее, подозреваю в неверности… – Супружеской? Ладно, не буду строить догадки на предмет того, кто из вас с сюрпризом. – Предпочитаешь проверять на практике? – Нет, предпочитаю держать свои предположения при себе, по крайней мере, если время рабочее, а с работой они никак не связаны. Так что за неприкосновенность своего дорогого джинна до конца грядущей смены можете не переживать. – А за остальных обитателей лагеря? – А это уже как повезёт. Единственное, что могу пообещать, так это то, что буду строго следить за достижением потенциальной партнершей возраста согласия и явным наличием такового до того, как всё начнётся. И постараюсь, в целом, до этого не доводить. – Багдад, понимаешь, я… Я очень-очень переживаю за лагерь… Антоха. День… – Ольга Дмитриевна очень переживает за лагерь. Он для неё не просто успешный бизнес и не просто занятие для души, а что-то такое, что наполняет её жизнь смыслом. И если любой другой бизнес, какой ни возьми, ожидает от неё только предельно прагматичного, холодного и безэмоционального подхода, то в данном случае… – джинн покачала аквамаринововолосой головой, эмоции правят балом. Она слепа в своей любви к своему детищу, наверное, она также она могла относиться к собственным детям, если бы они у неё были. И если по части организации хозяйственной деятельности она ещё вспоминает, что она хозяйка, владелица и всё такое организационное, то если появляется какой-то фактор, которым она не может управлять напрямую, то тут эмоции берут верх. Раньше особо разрушительных последствий подобного не случалось, где-то я подстраховывала, где-то ещё как-то, но сейчас… Сейчас в лагере что-то назревает, что-то такое, чего раньше в нём никогда не случалось. И Ольга Дмитриевна паникует, просто банально не в состоянии спланировать дальнейшие действия, потому что не вполне понимает что, произойдёт, как и чем в итоге обернётся. Вряд ли, конечно, это может служить ей полноценным оправданием, но поймите её, пожалуйста. Она очень переживает за лагерь и меньше всего на свете желает ему вреда. Наверное, если вдруг стало так, что меня нужно принести в жертву, но в результате лагерь окажется в безопасности, то она сделала бы это. И я не могу сказать, что протестовала против этого, даже если бы могла. Когда Багдад с Ольгой Дмитриевной вернулись к нам, крайняя выглядела так, будто её, не интересуясь её отношением к подобным процедурам, засунули в громадный таз с водой и качественно там выполоскали – в итоге она стала мокрая и мятая, но зато чистая. Выражение лица Багдада мне понравилось ещё больше – этакая хорошо знакомая по совместной работе смесь азарта и упрямства. Ну, сейчас нам задач ка-ак нарежут! И мы все рванём их выполнять, хорошо, если не на ночь глядя, а призраки пускай теперь нас боятся – наша очередь. – Итак, джентльмены, связь между призраками в лагере и призраками в старом корпусе есть и она меня напрягает. Нужно сделать доступ в лагерь для них если не невозможным, то сильно ограниченным, для этого нужно перекрыть помещение под памятником. Учитывая силу призраков, надо делать это с запасом, только в таком случае мы можем решительным образом ограничить их активность. Эту задачу я возьму на себя, Ольга Дмитриевна, найдётся у вас тут конюшня в городе, откуда я могу на пару дней взять лошадь? – Конюшня есть и даже не одна. – Так, Багдад, – насторожился я, – подожди, ты хочешь… – Нет альтернатив, Антоха. Вернее, есть, даже две – залить всё помещение под памятником бетоном на серебряной арматуре или устроить человеческое жертвоприношение. Воплотить первый вариант нам никакая Ольга Дмитриевна не поможет, а второй вариант я сам тебе сделать не дам. Так что завтра с самого раннего утра я сажусь в седло, а вы начинаете подготовку без моего участия, но с расчётом на меня, понятно? Мы покивали, ещё бы нам было непонятно. Горыня. День… К тому времени, как я поднялся этим утром, Багдада уже и след простыл. Умывшись, я застал на кухне Антона. – Доброе утро. Начальник умчался уже? – Да, ещё до рассвета. Отзвонился только, сказал, что лошадь нашли, оседлали и он уже в пути. – А куда он поскакал, если не секрет? – В то место, куда он категорически не хотел ехать, но пришлось. В этот момент в дверь позвонили. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что это Гитлер с Клинком пожаловали, как раз к завтраку. Поэтому договорил ответ Антон только тогда, когда вернулся вместе с гостями на кухню: – В Нилову пустынь. Мы вытаращились на Антона все втроём: – Ты сейчас серьёзно? – наконец осведомился Клинок. – До Ниловой Пустыни отсюда по дорогам километров двести или около того. – По дорогам – двести, а если на лошади, да напрямки – меньше. А если ещё и хозяевам тех мест, по которым собираешься проскакать, со всем уважением, да обходительностью – они и дорожку спрямят и корягу уберут с дороги, и лошадку не простой водой, а ключевой напоят. Со всеми вытекающими. Хотя, конечно, времени всё равно впритык. Да и там ещё неизвестно, как настоятель монастыря к такому гостю отнесётся. – Может и послать? – Послать, скорее всего, не пошлёт, но ломаться будет до последней возможности. Наверное, это самое естественное поведение в том случае, если кто-то пришёл к тебе за помощью, но не испытывает к тебе привычного уважения, потому что ему есть что тебе предъявить, а тебе нечего ему на это возразить. – Ни хрена себе. Наш начальник таки становится всё более уважаемым в моих глазах. И что же у него такого есть, что святые хранители инквизиции ничего по существу предъявить не могут? – Вообще-то, это довольно личная история, поэтому за подробностями к нему самому, когда вернётся, я вам её поведаю только в самых общих чертах. Для понимания происходящего, так сказать. Как-то Багдаду нужно было идти в одну вотчину с нехарактерной, в принципе, для нашей профессии миссией, но причины на то у него были веские, да ещё и не лишённые личного момента. Багдад сначала пошёл за помощью к святым отцам, с почтением и уважением, все дела. Нет, он никогда не был праведником, но и грехи признавать умел. А те с него давай нос воротить. Возможно, не будь того самого личного момента, Багдад и дожал бы их обычным способом, но тут нервы не выдержали, и всё пошло наперекосяк. – Багдад громко хлопнул дверью в святой обители? – Учитывая, что следующей остановкой после них был Стопарь, один демонолог, из наших, сибирских, и уламывал Багдад его целый день, не умолкая, а в результате призыва произошла Дикая Охота, Багдад шарахнул дверью так, что там у них святая штукатурка посыпалась. Учитывая тот факт, что цель похода святые отцы обозвали ненужной и невозможной, а Багдад её, мало того, что достиг, да ещё и Дикая Охота закончилась без потерь, там как бы не кирпичи повылетали. С тех пор со Святыми отцами у Багдада состояние вооружённого до зубов взаимно со-скрипом-уважаемого нейтралитета. – Может, тогда имело смысл не тревожить Святых отцов от греха подальше? – Интересно, как? Языческие боги по христианской классификации потусторонних существ проходят в районе категории демона, старшего демона и практически архидемона в зависимости от того, насколько обширны накопленные ими энергетические резервы. Учитывая, что у них там под боком был целый детский лагерь, плюс по паре человек с каждой смены они высасывали со смертельным исходом, то у нас там находятся как минимум две сущности класса «архидемон» и два старших демона. Вся та набранная методом научного тыка полукустарщина, которой мы располагаем, даст нам возможность сдохнуть красиво, но на этом и всё. И я бы на месте Святых отцов со всем вниманием отнёсся к Багдадовским просьбам. Есть же у вас тут в городе или области демонологи? Это конечно, будет означать дополнительные потери времени, но что-то мне подсказывает, что Багдада такой вариант развития событий нифига не остановит. Впрочем, это также не означает, что у нас тут появилась возможность побездельничать. Клинок, Гитлер, где у вас тут магазин всяких строительных приблуд имеется? Надо ламп ртутных люминесцентных набрать. – Зачем тебе магазин, я тебе их таки так наковыряю, знаю, где взять. – Вот и отлично. Городецкого все помнят? Запилю нам арсенал – любому «Ночному дозору» на зависть, правда, недолговечный, но тут уж ничего не попишешь. Клинок, ты, кстати, в шеренге факультативных преподавателей будешь заменять выбывшего Багдада, так что попробуй напилить осиновых деревянных мечей. – И берёзовых. Если мы действительно имеем дело с языческими богами, только прикидывающимися фольклорными призраками, от берёзы им тоже станет весьма некомфортно. – Сделаем, что мы ещё можем такого интересного им подсунуть, чтобы вывести их на чистую воду? – Надо по бабкам-травницам походить, может, и по шарлатанкам, мне плевать. Надо в темпе установить где и что у вас тут пригодное к сбору растёт, чтобы если ехать, то зная, куда и зачем. А собранное мы тут на конвенторе махом высушим. Заодно попробую удивить банника немного нашими сибирскими банными ухватками – лишний клин между противниками нам не помешает. Да и для домовых, если повезёт, найдём чего интересного, по крайней мере, для нашего. Багдад. День… Самым сложным было преодолеть себя и, не снижая концентрации, держаться в седле. Вороная кобыла, которую мне подобрали по поручению Ольги Дмитриевны, выглядела довольно устало, но шла ровно. Впрочем, это и не удивительно – на каждой переправе, на опушке каждого леса и в начале каждого поля, я спешивался и просил помощи у хозяев и хранителей этих мест. Всё как полагается, с символичными дарами, уважением и поклонами в пояс. Полуденницы практически не являлись – максимум мелькнёт пятнышко на горизонте и вот и гадай – то ли блик какой, то ли соринка в глаз попала, то ли с полуденницей контакт налажен. Лешие на контакт шли охотнее – правда, регулярно пытались завлечь и заблудить и приходилось бдеть, хорошо хоть отказывались от своих намерений после первого же намёка и качественно убирали с дороги корни, коряги и низко висящие ветки – схлопотать игольчатой лапой по роже на скорости несущейся галопом лошади – удовольствие ниже среднего. Самыми общительными оказались, внезапно, водяные – те и парой слов выбирались перекинуться и водой лошадку поили и переплыть реку помогали. Впрочем, хозяева помогали только лошади, меня же, особенно учитывая место назначения этой безумной гонки, скрыть которое я не мог, не рискнув их крайне необходимой помощью, они терпели, не более. Не было бы у моей лошади такой поддержки – фиг бы я успел, но первый этап моего практически безнадёжного предприятия я завершил успешно: лошадь устало раздувала бока, у меня ноги гудели и сходиться вместе категорически не хотели, в мыле мы были одинаково оба. Сначала я постучался вежливо. Пустынь выразила фунт презрения моим скромным потугам. Понятно, опять старая песня. Я затарабанил в ворота кулаками, а потом прокричал вверх, что могу и ногами попинать, раз уж целый день в седле провёл. Статус молчания не изменился. Покосившись на всё глубже проседающее за горизонт солнце, я вознамерился привести свою угрозу в исполнение, но сверху раздался скрип. – Чего тебе? Зачем пожаловал? – Доброго вечерочка и вам, уважаемый. За благословением я явился, к настоятелю. – Иди прочь. – Не пойду. Привратник мог мурыжить меня только до того момента, когда солнце практически скроется за горизонтом, так как главные условия приёма я выполнил – провёл крайние сутки пути в седле или на ногах, сообщил, что явился за благословением и постучался вежливо. То, что потом мне пришлось тарабанить кулаками – это уже частности наших личных взаимоотношений. У привратника не было выбора, и мы оба это знали. Если отправить меня восвояси несолоно хлебавши, то в них могут разувериться, а это плохо. Наконец, когда солнце вот уже почти скрылось, дверь приоткрылась. Ровно настолько, чтобы я и лошадь могли туда втиснуться. – Загнал животину-то, изверг. – Была бы возможность не загонять – не загонял. Конюшня на старом месте? – А ты думал, её специально из-за тебя поближе перенесут? – Опасаюсь, чтобы вы её от меня вовсе не спрятали. Ну вот, колкий обмен любезностями показал, что ничего в этом месте для меня не изменилось. Впрочем, сразу в конюшню я не пошёл, отошёл в уголок рядом с ней и пустил лошадь по кругу, давая ей успокоиться на ходу и только потом, когда появился один из монахов с известием, что настоятель согласен принять меня, я перепоручил лошадку ему, наказал всё сделать в лучшем виде (хотя в этом указании, строго говоря, никакой необходимости не было). Отношения ГЭНСов и религиозных догматиков во все времена складывались непросто – одно время нас даже пытались сжигать на кострах с разными ведьмами, колдунами и прочими еретиками и строптивыми любовницами римских пап за компанию. Однако благодаря некоторым сущностям, перешедшим к откусыванию голов благочестивым верующим в промышленных масштабах, при этом не считаясь с молитвами, которые эти головы шептали в последние минуты и секунды своего существования прикреплёнными к остальному телу, церковники с некоторым скрипом согласились, что мои тогдашние коллеги могут оказаться полезными. Особенно если их как следует припугнуть и держать поближе к священному телу, изо всех сил сохраняя способность вырезать к чертям собачьим как каких-нибудь тамплиеров или иллюминатов. Чтобы не воображали о себе слишком много. И, тут уж так внезапно получилось, что когда грянули великие географические открытия, а следом и эпоха просвещения, у тогдашних охотников за приведениями оказалось не только достаточно много неприменимых в религиозной догматике знаний, но и хватило сил, чтобы окончательно отмежеваться от иерархов всех мировых религий, но при этом, продолжая следовать заключённому когда-то джентльменскому соглашению, не отсвечивали особо. Настолько не отсвечивали и настолько особо, что в день сегодняшний нам приходится собирать знания из тех времён по кусочкам. Пожалуй, следует добавить сюда ещё и мои личные весьма сложные взаимоотношения с церковниками. Говоря откровенно, претензии у нас были взаимные и взаимно же они были обоснованы. Возможно, именно из-за их реальности и реальной же обоснованности меня и известили, что местный владыка согласен принять меня. Могли и промурыжить положенные по ритуалу сутки, а потом поставить перед фактом, что местным верховодам не до меня ввиду дел поважнее. Со мной лично такого не случалось, но коллегам я всё же верил больше, так что такую возможность не отметал. Наконец я остановился перед высокими дверями, автоматически одёрнул одежду, осмотрел себя, насколько это было возможно, и, постучавшись, вошёл. Навстречу мне никто не поднялся – ну да это и так понятно – рожей не вышел, чтобы местные верховоды меня на ногах встречали – скажи спасибо, что не выпроводили с порога. Благодарить я никого не стал – молча прошёл по большому залу и ровно за пять шагов до мужчины в высоком кресле остановился и опустился на колено. На одно. Склонил голову. – Примите, владыка, меня грешного, с просьбой моей нижайшей, да вспомогите, коли нужным сочтёте. Рабом божьим я себя не называл принципиально, на внука я по моему собственному скромному мнению не тянул, но на «вы» собеседника всё-таки назвал. Типа вежливость. – Подойди. Я подошёл. И даже коснулся губами перстня на протянутой руке. Дураком я местного настоятеля никогда не считал, поэтому он, вне всякого сомнения, понял, что делаю это я просто потому, что без такого знака никакого разговора дальше не будет, а не потому, что благоговею перед его персоной. Но политес был соблюдён. – Рассказывай. Я рассказал. Тщательно вымарывая личные данные заказчицы, коллег и прочих лиц и географические привязки, но в полной мере изложив всё, что я знал и основания, которые меня к этому знанию привели. Владыка молчал, но по его взгляду я понял, что настоятель ожидает продолжения, и я перешёл к пункту номер два – изложению всего, что я хотел бы получить в результате своего визита. Меня, на удивление, не прерывали, но обрадовался я рано. Стоило только мне заткнуться, как я сразу же понял причину столь трепетного отношения к моей персоне – в зале наконец-то раздался голос. Женский голос. Я едва успел поймать норовившую спрыгнуть с языка несколько кратких, но крайне богохульных выраженьиц. Вообще-то, полное табу на женщин в мужских монастырях и мужчин в женских не миф, но исключения всё-таки встречаются, ибо обмен опытом никто не отменял, а политика изоляционизма применима только во времена пандемии. Тем более что женщина, голос которой я слышал, вполне была способна изничтожить в прах и пепел все греховные помыслы. Взглядом. И их источнику ещё повезёт, если не с ним самим в комплекте. Я вторично опустился на одно колено, повернувшись к вошедшей лицом, и почтительно опустил голову, тщательно изучая пол. Судя по ошеломлённому молчанию – этого она ожидала меньше всего – по крайней мере, приказала мне встать и повторить мои просьбы она уже гораздо менее грозным тоном, чем в прошлый раз осведомилась, где я набрался столько наглости, что заявился в такое место да с такими просьбами. Я повиновался. Встал. Повторил. Её лицо словно было высечено из мрамора, а глаза, если бы были лазерами – в мгновение ока превратили бы меня в решето. – И с чего ты решил, что Церковь должна помогать тебе, после того как ты попрал её решение, проявил строптивость, своеволие, а потом… и… и… Ей потребовалась пара вздохов, чтобы достаточно успокоиться (или, наоборот, привести себя в состояние гнева нужной степени праведности) перед тем, как выплюнуть это слово, словно невесть как попавшую в рот ядовитую сколопендру: – Согрешил!!! И с кем!?! С..! С..! С..! Назвать партнёршу по греху ни по имени, ни по титулу, собеседница не смогла. Я же в ответ, только покорно склонил голову, правда, на этот раз – стоя. – Был грех, не отрицаю, – произнёс я, обращаясь к полу, – и за него мне ещё предстоит ответить на Страшном суде, как и за все остальные смертные грехи и мелкие прегрешения. Сожалею только об одном – неизвестно мне это будет происходить до или после того, как вы будет пояснять всеблагому в своей милости господу богу причины, по которым вы лишили меня его помощи в тот знаменательный миг, что и сподвигло меня на обращение к той, имя которой вы не смеете назвать. – На то была воля божья! – Очень удобная позиция, не отрицаю. Случись что хорошее – на всё воля божья, случись что плохое – неисповедимы пути его. Да только вот оно плохо работает тогда, когда страдания – они вот они, здесь и сейчас, как до смерти, так и после смерти. И совсем оно плохо работает, коли душа, бессмертная душа, исчезает. Не потому, что становится частью высшего божьего замысла, именуемого ещё ноосферой, а потому что то те, кто декламировали её, как высшую ценность, отреклись от неё. – Ты пошёл против божьей воли! – А в чём она была, та самая божья воля? В том, чтобы то злодеяние, на которое я мчался мстить, осталось безнаказанным, а те, кто стали пищей для одной грешницы, и дальше продолжали своё чёрное дело? – Ты возомнил себя орудием господа бога? – Я всего лишь сделал его работу и восстановил справедливость. Уж простите меня великодушно, я оказался слегка расторопнее, чем это ваше орудие. Но я готов принести ему свои самые глубочайшие и искренние извинения, как только установлю, наконец, адресата. Вы не поможете мне? Или это не по божьей воле? – Да как ты смеешь?! – Что поделать, у меня большие проблемы с благочестием и потому, если бы я услышал требование привести Исаака на гору Мориа, то вашему богу потребовался другой Авраам. Эх, как они дёрнулись. Не любят они такого, не любят. – И, кроме того, когда я грешил с той, кого вы не в силах назвать, я был в полной уверенности, что ваш бог отрёкся от меня, отказав мне в просьбе помочь покарать тех, кто взял на себя смелость лишать творений его бессмертной души и не допускать эту душу к воссоединению с его замыслом. Ну, а коль весь мой предыдущий путь был достаточно грешен для такого решения, то велика ли разница теперь, когда он практически завершён, одним грехом больше или одним меньше? Не убедил, по глазам вижу. Да и глупо было бы на это рассчитывать. Честно говоря, я думал, что меня сейчас отсюда попросят. Вряд ли с концами – всё же разговор вёлся мной хоть и без нужного благолепия, но строго по существу, что дела, что претензий. Но вот попросить освободить помещение на время принятия решения меня вполне могли, и я был к этому готов – если владыке надо перетереть что-то со своими советниками вне присутствия такой неблагочестивой рожи, как моя, то кто я такой, чтобы этому препятствовать? – Что вам известно об этой пустоши, Багдад? – внезапно поинтересовался настоятель. В первый момент я остро пожалел, что со мной нет Гитлера или Клинка. ГЭНСы, конечно же, должны и тщательно стараются поддерживать собственную осведомлённость относительно наших заклятых коллег по поводу взаимодействий с потусторонним, но то справедливо больше для местных представителей. Спроси он меня что-нибудь про Иволгинский дацан или Свято-Одигитриевский собор – я бы мог рассказать и то, что все знают, и то, что знают не только лишь все и частично даже то, что мне знать, в общем-то, не положено. Та же обитель, про которую меня спросили, к Бурятии никак не относилась, поэтому я поведал только самые общеизвестные факты: – Была основана в конце четырнадцатого века и активно функционировала до восемнадцатого века. Основатель умер в тысяча четыреста тридцать четвёртом, если мне ничего не изменяет. Упразднена во времена екатерининской секуляризации и превратилась в обычную сельскую церковь, но храмы всё равно были местами паломничества. Окончательно богослужения прекратились в середине тридцатых, после чего строения подверглись разрушению. В конце девяностых пустынь стали возрождать, в две тыщи первом на старом фундаменте начали строить новую церковь, а на месте разрушенного собора два года спустя воздвигли поклонный крест. На настоящий момент там вроде как существует небольшая монашеская община, но на этом и всё. А что? Что вы, собственно, хотели услышать от меня, владыка? – Ты не местный, так что тебе с первого раза недогадливость простительна. Я задам пару наводящих вопросов. Ты сам припомнил, что пустынь была местом для паломничества и сейчас там наблюдаются признаки возрождения, скажи мне, могли бы мы её восстановить, хватило бы у нас ресурсов на это? Интуиция озадаченно почесала за ухом, она явно что-то такое нащупала, но ей нужно было время, а от меня ждали ответа. – Вполне, думаю, хватило бы. Но вы её не восстанавливаете. Вернее, восстанавливаете, но… но… Интуиция выпрямилась и насторожила ушки, словно выглядывая что-то вдалеке, а потом свернула из ладошек и пальчиков две трубочки и приставила их к глазам. – ...Но только в качестве наблюдательного пункта. – Правильно, а почему? – Поч… Интуиция выудила из соблазнительного декольте (когда у неё грудь такая прорезалась?) свёрнутую в трубочку карту, расправила её и ткнула пальчиком. Тут у нас лагерь Ольги Дмитриевны, ага. Ещё тычок в карту. А тут пустынь. Ох, тыж… Сколько тут километров по прямой? Двадцать? Двадцать пять? – Тридцать два по дороге, – подсказал настоятель, и я понял, что крайние три вопроса я сказал вслух, – от лагеря до пустыни можно дойти за пять-шесть часов неспешной прогулки. Однако в том случае, если то, что там зреет, вырвется на свободу, пустынь может быть с тем же успехом где-нибудь под Владивостоком – всё равно никто добежать не успеет. – То есть вы понимаете, что там творится что-то не то, причём уже некоторое время как, но ограничиваетесь только наблюдением? – Истинно так. И на то есть ряд причин. Во-первых, мы не знаем, что там происходит – оно слишком хорошо прячется от нас. Во-вторых, ты сам знаешь Ольгу Дмитриевну. Может, и недолго, но достаточно для того, чтобы довольно точно предсказать её реакцию на внезапное предложение помощи со стороны церкви. – Ну да, она меня-то с парнями терпит только потому, что считает, что может в любой момент либо скрутить нас в бараний рог всех, оптом, либо просто и практически бесшумно от нас избавиться. – То есть вариант «потому что вы не стремитесь навредить её лагерю, а пытаетесь ему помочь» ты даже не рассматриваешь? – Прискорбно, но нет. – И теперь, – вступила в разговор женщина, обменявшись предварительно с настоятелем взглядами, – даже зная, что там находится нечто неизвестное и заставляющее даже Церковь ограничиться только наблюдением, ты… – Я всё равно туда полезу. С вашей помощью или без неё. – Почему, если не секрет? – Потому что кто-то же должен делать грязную работу, чтобы церковь могла ограничиться просто наблюдением. Если нам повезёт разобраться с ними – на всё воля божья, если нет – неисповедимы пути его, а кто погибнет в процессе – тому земля пухом и царство небесное. Так ведь говорить полагается? – Именно так, – кивнул настоятель, – иди, Багдад, отдохни с дороги, можешь поспать. Тебя разбудят. – Отче, не сочтите за наглость, хотя на мне и так клеймо ставить некуда, но… – Знаю, времени у тебя впритык, не переживай за это, Церковь позаботится. Горыня. День… – Гитлер, дружище, а не подскажешь ли ты мне, где у вас тут можно ограбить музей или на худой конец нумизматический магазин? – А зачем тебе? – Если у нас там действительно языческие боги со старого капища, то у меня есть один очень хороший способ, если не урезонить их с концами, то весьма и весьма намекнуть им о предельной серьёзности наших намерений. Проблема только в том, что для этого нужно переплетение субъективно и объективной ценности. – И тебе нужны монетки из драгоценных металлов. – Лучше из серебра – не хочу с золотом связываться, ну его. Чешуя какая-нибудь новгородская подойдёт просто идеально, тем более что такие штучки работали деньгами в те времена, когда нашим противникам молились на полном серьёзе. – Много надо? – Их четверо, нас пятеро, итого двадцать. – Ой вэй, так это таки вообще не вопрос, таки ви обратились совершенно по адресу. Старый еврей Гитлер таки сведёт вас с одной замечательной заведующей местным музеем, надо только зайти в магазин – коньяк она хороший уважает и в шоколаде понимает толк, а без небольшого застолья она нам с тобой не даст, и чешую в том числе. – Гитлер, Гитлер, ты только перед застольем мне не забудь сказать, в какую сторону мне за люминесцентными лампами бежать! – Ой вэй, я таки популярен как никогда! Клинок, ты же поможешь? – Да какие проблемы, всё равно мне там мечи деревянные по соседству заказывать, пойдём, Антон, всё обтяпаем. – Значит, работаем, а потом встречаемся на пожрать на рынке у Армена. Перекусим шашлычком и пойдём по травницам, там недалеко. – Травницы? На рынке? Недалеко? – Горыня, ты таки делаешь мне смешно. Где в городе можно найти максимальную концентрацию всяких гадалок и травниц, кроме как среди цыган? – И что, ты хочешь подойти к ним и просто вот так вот… – Ой вэй, ты таки делаешь мне смешно! После похождений одного австрийского художника у евреев и цыган таки стало есть о чём поговорить друг с другом! Так что всё сделаем. Да ещё и с прибытком! Антоха. День … В шашлычной «Весёлый шашлычник», внезапно, оказался весёлый шашлычник. Впрочем, сначала мы столкнулись не с ним, а с довольно миловидной молодой девушкй, с пулемётной скоростью стучащей ухоженными ноготками по кнопкам кассового аппарата. Горыня подозрительно долго рассматривал меню пока мы ходили мыть руки и занимать столик, а потом с тщательно скрываемой улыбкой отправился к кассе делать заказ. После Горыни меню завладел я и с некоторой долей удивления понял, почему он его так долго читал. Три порции шашлыка, судя по указанным в меню ценам, стоили дороже, чем те же самые три порции, но куплены одна за другой, по очереди. Именно этим Горыня и решил воспользоваться: – Одну порцию шашлыка, пожалуйста. – Пожалуйста, – ноготки простучали по кнопкам, и Горыня получил вместе с чеком лучезарную улыбку. – Ещё одну порцию шашлыка, пожалуйста. – Пожалуйста, – на лице сосредоточенно стучащей по кнопкам девушки не дрогнул ни один мускул. – И ещё одну порцию шашлыка, пожалуйста! – торжество в голосе Горыни могло бы со стуком упасть на пол, но на девушку за кассой это не произвело ни малейшего впечатления. Хотя нет, произвело – передавая Горыне третий чек, она улыбнулась ещё шире и поинтересовалась: – А вы, наверное, приезжий? – Да, – Горыня выглядел несколько обескураженным её догадливостью и поинтересовался, – а с чего вы взяли? – Ну, вы таки купили три порции шашлыка, и у вас на лице такое выражение, будто вы хотите поучить моего дядюшку коммерции! На этом месте улыбавшийся во все тридцать два Клинок и тщательно глотающий смешки Гитлер, наконец-то заржали в голос. – Фима, дорогая, – обратился к кассирше наш собственный еврей, – сделай, пожалуйста, мне и Клинку как обычно и передай, пожалуйста, дядюшке, что я бы хотел переговорить с ним, если, конечно, у него найдётся пара минут для старого друга. – Интересно, этот шашлык раньше лаял или мяукал? – Этот шашлык раньше таки задавал глупые вопросы, молодой человек, а ещё сомневался в качестве еды и наивно полагал, что сможет обхитрить старого еврея. Приятного аппетита, господа, привет, Гитлер, чем обязан твоему интересу? Несмотря на то что ты исправно водишь ко мне новых клиентов, бесплатно я тебя кормить не буду, не надейся. – Ой вэй, – разулыбался Гитлер, – как ты мог так плохо обо мне подумать? Будь проклят тот, кто понадеется получить от еврея что-то бесплатно и будь дважды проклят тот, кто таки получит! Всего один момент, дружище – нам просто надо перетереть несколько интересных и взаимовыгодных вопросов с главой табора, кто тут у нас поблизости? – Новый какой-то не видел его раньше, но вроде адекватный, договориться можно. – Вот и отлично. Где они остановились? После того как мы покончили с обедом и вызвали такси, чтобы ехать к цыганам, нас настиг сюрприз. Вряд ли он был неприятным, но неожиданным точно был. Клинок. День… Подъехавшую к шашлычной машину я узнал с первого же взгляда – не так уж много ездит у нас по городку иномарок такого класса. В первый момент я решил, что директор местной фирмы такси тоже решил отобедать шашлыком, но я ошибался: – Такси заказывали? Мы переглянулись. – Антоха, ты в вип-такси звонил? – Да нет, вроде, в обычное. – Всё правильно, нет никакой ошибки. А вот разговор к вам есть, к Клинку, если быть точнее, садись на переднее сиденье, если никто не против. Я посмотрел на Антона: – Антон, ты в отсутствии Багдада вроде как ведущий… – Ведущий, который сам не знает, куда он ведёт. Гитлер, ты лучше меня знаешь, куда мы собираемся сунуться, не нужно нам продумать вариант «валить оттуда как можно быстрее»? – Не, – покачал головой Гитлер, – нахрен послать и отказаться сотрудничать – могут, а вот напасть и попробовать поколотить – не, это вряд ли. – Ну, тогда садись, Клинок, вперёд, а мы втроём как-нибудь на заднем сиденье поместимся. – Клинок, – обратился ко мне директор фирмы такси, – ты же знаешь, мой отец был весьма дружен с родителями одной из пропавших девушек. И через него они попросили пообщаться с кем-то из тех, кто участвовал в их… ну, не спасении, а как бы это… – Я понял, но сейчас мы едем явно не в сторону центра города. – Клинок, ты сейчас разговариваешь с директором фирмы такси, на минуточку. А там у нас родители, которые десятки лет назад потеряли дочь и уже не чаяли узнать ничего нового о её судьбе. Думаю, я смогу организовать машину для них и встречу для вас в любой точке поблизости от города. – Хм, ну, вскрытие покажет… Антон, Гитлер, я вам там буду сильно нужен? – Да, в принципе-то, не особо, мы и втроём управимся нормально, если всё пойдёт хорошо, а если плохо – что ты тут, что ты не тут – особой роли не сыграет. – Ну, тогда я звоню. Машина с родителями Лены Янусовой подъехала достаточно быстро – с того момента, как ушли ребята, не прошло много времени. Разговор вышел тяжёлым, но чем дальше он шёл, тем больше до меня доходило, что он категорически необходим. Вряд ли мне или скрывшемуся в машине директору – им самим. Сейчас, когда даже самые безумные надежды рухнули и на державшиеся столько лет вопросы были получены бескомпромиссные ответы, им требовалось принять это. И выражение благодарности одному из участников той операции, рассказ ему о том, какая замечательная была их дочь при жизни, было своеобразной психотерапией в бюджетном варианте. Надеюсь, я смог хоть немного помочь им, для меня же самого вскрытие показало Лену с новой стороны, она словно стала мне гораздо более близкой, знакомой, словно это не пытающиеся справиться с безграничным горем родители рассказывали мне о дочери, а она сама стояла рядом с нами и рассказывала о себе, кивая хвостиками в знак подтверждения рассказам матери и отца. Парни вернулись не с пустыми руками – пару объёмных сумок они притащили с собой, и загружали их они в багажник гораздо дольше, чем могли бы их туда закинуть. А после этого Антон внимательно посмотрел на меня, на родителей Лены и, покопавшись в собственной сумке, выудил оттуда карту. Её расстелили на капоте и принялись сосредоточенно изучать, тыкая в неё пальцами. Ребята явно ждали меня, но не торопили, тщательно и явно не по первому разу выясняя что-то на карте. Положение спас водитель, он подошёл к директору такси и поинтересовался у него дальнейшими инструкциями и вообще когда возвращаться в город. Услышав о возвращении, засобирались и родители Лены. – Вы на них не обижайтесь, парни, – попросил директор, когда все расселись по машинам и разъехались, – они хорошие люди на самом деле, не хотят доставить кому-то каких-то неудобств или ещё чего, но вот такое вот… оно ведь тоже не каждый день случается. Я ездил за ними, когда мы родителей в лагерь собирали на извлечение тел, ну, то есть… ну… вы поняли. И в комнате Лены, представляете, всё по-старому, и пыли нигде нет! Словно она с минуты на минуту войдёт в дверь и скажет «Мама, папа, я вернулась!» Такое пережить, эх, и врагу не пожелаешь. Сильно их это подкосило… Извините их, они это не со зла и не от обиды… – Да мы-то что, – ответил за всех Антоха, – мы ж ничего. В нашей профессии такие ситуации случаются гораздо чаще, чем хотелось бы. Покажите мне тех, кого бы подобное не подкосило и пусть они первые бросят в меня камень. Антоха. День… Оставшись, как правильно отметил Клинок, за ведущего в отсутствии Багдада, так как отданное им в заброшенных шахтах указание до сих пор не было отменено, я шёл вместе с Горыней и Гитлером к цыганам и пытался прокрутить в голове возможные сценарии переговоров. Труд этот оказался напрасным – Гитлеру удалось договориться с главным в этом таборе буквально с полпинка. Тот попросил подойти к нам цыганку довольно почтенного возраста, она задала нам несколько вопросов, на которые мы постарались ответить максимально честно. На несколько минут нас оставили, очевидно, для того чтобы посовещаться, а потом предложили пройти в одну из кибиток. Там разговор пошёл более предметный, начавшийся с того, что цыганка прямиком, в лоб, без обиняков сообщила нам, куда мы собираемся сунуться и что собираемся мы сделать это совершенно зря. С первым мы согласились, скрывать сие действительно никакого смысла не было, а вот второе доблестно пропустили мимо ушей. Поняв, что с переубеждением нас дело дохлое, как скелет динозавра в палеонтологическом музее, нам решили помочь. Горыня рассчитывал просто получить информацию о том, что где растёт, но нам помогли гораздо больше и помощь эта оказалась столь обильной, что она в одну сумку не поместилась. В основном там, конечно, были вещи, которые можно было использовать для охраны периметра от нападения на него призрачных сил. Если законопатить ещё и дырку под памятником, то призраки в лагере окажутся отрезанными от старого корпуса и разобраться с ними будет проще, несмотря на то, что они славянские боги. Продолжая раздумывать над тем, что и куда приспособить с максимальным эффектом я зевнул момент, когда перед лобовым стеклом мелькнула полосатая палка. Я автоматически проверил свою пристёгнутость (а вдруг менты?), но окончательно вернулся в реальный мир, когда со скрывающейся в придорожных кустах второстепенной дороги выкатилась наглухо тонированная «Газель» и остановилась прямо перед нашим капотом. – Признавайтесь, парни, – произнёс наш водитель, – кто нагрешил? – Может, тот табор у них под колпаком был и они думают, что мы тут курьерим помаленьку? Я перебрал в голове всё, что мы там получили, но пришёл к выводу, что ничего противозаконного там нет и даже при большом на то желании найти там не получится, о чём и сказал. – Сейчас вскрытие покажет, что им от нас потребовалось, – сделал вывод Клинок, когда водительская дверь «Газели» открылась и к нашей машине направился мужчина в строгом костюме при галстуке. Ладно хоть из машины не высыпались «маски-шоу» с автоматами наперевес, впрочем, дверь салона находилась по ту сторону от нас и не было никакой гарантии, что они там сейчас не выгружаются. Подошедший мужчина, выправка которого подсказывала о наличии невидимых нынче погон на плечах, достаточно деликатно постучался бокоовое стекло и, когда я его опустил, осведомился: – Прошу прощения за доставленные неудобства, кто из вас Антон? Пришлось признаваться. Мужчина представился в ответ и даже подкрепил информацию о своём звании и фамилии удостоверением личности сотрудника ФСБ. – Выйдите из машины, пожалуйста, и попросите это сделать ваших друзей. Я повиновался, остальные ГЭНСы тоже. – Мы таки задержаны? – поинтересовался Гитлер. – Нет, для этого нет никаких оснований. Хотя… я не совсем правильно выразился – основания есть, но мы их не видим, как того самого суслика из известного фильма. – Чем же тогда обязаны вниманию столь серьёзной конторы к делам нашим скромным? – Разговором. Не так давно я имел возможность переговорить с одним человеком, который всем присутствующим известен как Багдад. Не напрягайтесь, мы вполне плодотворно пообщались, расстались вполне довольные друг другом и, кроме того, мной в порядке, так сказать, взаимодействия, было обещано Багдаду, что я организую некоторый разговор с его командой. Во исполнение этого обещания я предлагаю вам сейчас проехать со мной. – А о чём будет этот разговор? – Не могу сказать об этом громко, слишком много непрофессиональных ушей вокруг. – Мы поверим? – поинтересовался Горыня. – Что-то мне подсказывает, – ответил я, – что если бы мы были нужны этой симпатичной конторе вот прям не считаясь ни с чем, то мы с вами не стояли бы сейчас и совещались, а старательно землю нюхали. Поэтому мы поедем. «Газель», внезапно, оказалась пуста. Воспользовавшись этим, я уселся вперёд рядом с водителем, а остальные оккупировали ряд сидений сразу за нашими спинами. – Извиняюсь, а теперь количество недопущенных ушей соответствует нормативам, чтобы рассказать нам, зачем мы всё-таки едем? – Багдад выторговал вам возможность ознакомиться с некоторыми материалами, ставшими государственной тайной ещё до того, как кто-то из присутствующих здесь появился на свет. Думаю, достаточно будет сказать, что расследовала эти дела не обычная прокуратура, а до сих пор не к ночи будет упомянутая контора из трёх букв. – Ка-Гэ-Бэ? – Да, эти дела вели они. Вы увидите их, разумеется, совершенно случайно, кто-то просто оставил тома на видном месте. Если вы сможете одолеть то, что обосновалось там, куда вы собираетесь, то мы накажем виновного премией, ну а если вам это не удастся… Судя по тому, что я знаю о Багдаде и о вас как профессионалах в целом – об этой оплошности никто не узнает. – Со времён охоты за золотом Колчака в вашей конторе ничего не изменилось. А что, какой-нибудь ваш сотрудник с нами не пойдёт? – У нас как-то негусто с сотрудниками пионерского возраста, кроме того, со времён охоты за золотом адмирала количество склонных к изощрённым и мучительным самоубийствам сотрудников тоже не увеличилось. – Я бы на вашем месте выразил вашим кадровым органам неудовольствие их работой. Горыня. День… Завезли нас прямиком на территорию, несмотря на то, что Антон сидел на переднем сиденье и не заметить его было категорически сложно. – Прошу за мной, – пригласил наш нас водитель. Мы повиновались. Он сообщил дежурному на входе, что мы с ним и провёл нас в кабинет. Дождавшись, когда мы по его приглашению разместимся вокруг стола, ФСБшник звякнул сейфом и положил на стол несколько томов уголовного дела, стиль оформления которых явно выдавал в них ещё советскую продукцию уголовного делопроизводства. Пододвинул их к нам. – Всё, что вы тут прочитаете вы, конечно же, никогда не видели, но можете использовать это в своей профессиональной деятельности и исключительно в ней. Кроме вас, Антон, но вам тоже не стоит кричать об этом на каждом углу, только в научных целях, ну, насколько это применимо к вашей профессии. – Мы поняли, – ответил Антон за всех и, сняв со стопки верхний том, положил его перед собой и открыл, – ох, ё… – Впечатляет? – Не то слово… Антон передал оказавшуюся не вшитой в дело фотографию Гитлеру. Тот посмотрел на неё и сказал что-то заковыристое, судя по интонациям нецензурное и, скорее всего, на иврите. Клинок тоже не удержался от крепких выражений. Я тоже, когда до меня дошла очередь посмотреть снимок, не удержался от мата. Два висящих под потолком тела замерли, обнявшись и слившись в последнем поцелуе. На крупных планах подробности ужаса, наверное, были запечатлены с новыми подробностями, но и так было достаточно моментов, от которых кровь в жилах обращалась в лёд. Слияние в поцелуе было отнюдь не фигуральным – губы, что девушки, что парня, едва-едва угадывались и то только на фотографиях, снятых с минимального расстояния. Они словно утонули в коже и мягких тканях лица друг друга, то же касалось и обнимавших другое тело рук и передних стенок туловища. – Таки подождите, – Гитлер пытался стряхнуть с себя инфернальный ужас двух слившихся воедино тел, – то есть это что, агонии не было? – Была, – мрачно пояснил Антон, – этот период времени называется технической смертью. От того момента, когда человек привёл окружающую действительность в состояние, которое уже не угрожает смертью, а гарантирует её и до того момента, когда организм перестал осуществлять свою деятельность как живущий. Если человек встречает это время осознающим собственную грядущую смерть и согласным с таким разворотом вещей, то во время технической смерти он в высшей степени подвержен влиянию потусторонних сущностей. То есть если эти двое повесились именно в таком состоянии, а поза на это намекает, то вот это вот произошло с ними до того, как организм перешёл в агональное состояние. А потом было поздно. – Что же это было такое? – В отечественной литературе я такого никогда не встречал, если не считать писателей-фантастов – Ника Перумова и Вадима Панова. Ещё одно помню, но там была какая-то инопланетная раса, так что это не в счёт, да и автора всё равно не помню. Возможно, отечественная литература бедна описаниями этого феномена потому, что такая техника слияния больше характерна для регионов центральной и южной Америк. В её основе – добровольность, осознанная жертвенность, увязанные со сложнейшими ритуалами, которые оттачивались годами и веками. У нас это крайне редко встречающаяся практика. Если пересчитывать все случаи, что я могу припомнить на нашем континенте, то хватит пальцев, может, и не одной руки, но двух – с запасом. А что сделали с… с телами? – Сначала их хотели разделить хирургическим способом и похоронить в закрытых гробах, но потом решили просто кремировать, разделить прах и похоронить уже пепел. – Но, я так полагаю, их всё-таки перед кремацией исследовали? – Губы, языки, кожа и даже кости лицевого скелета и ребра срослись между собой, даже кровеносная система капиллярами срослась. – И стали они единым целым до конца дней своих… – Пока крематорий не разделил их. Кстати, а нет каких-нибудь указаний, что сжигание пошло не по плану, за исключением того, что в печь попало вот это? Может, они вспыхнули, как хворост или, наоборот, никак не хотели гореть? – Если таковое и произошло, в документах это никак не отражено. – А насколько быстро после этого закрыли пионерский лагерь? – Исчезновение пионера и вожатой, обнаружение того, во что они превратились и эвакуация всех обитателей лагеря произошли в один день. На утренней линейке их уже никто не видел, причём с самого утра, ещё до обеда было обнаружено… вот это, а к обеду в лагере уже не осталось ни одной живой души. Кроме следователей, конечно. – Похвальная оперативность, что, уже всё было готово? – Вряд ли автобусы стояли прямо за воротами, но после несчастного случая в детском садике этот лагерь был… как бы это сказать… одним из самых контролируемых. И пионеры, и вожатые, и воспитатели, и технический персонал проходили множество проверок и находились под достаточно плотным контролем. Поэтому о романтических отношениях, вспыхнувших между вожатой и пионером узнали достаточно быстро и обоим… Ну, не угрожали, надеюсь, но достаточно настойчиво намекнули, что не надо так делать. – И в итоге получили вот это вот, – Гитлер кивнул на тома. – Это прискорбно, но так. Когда о развивающихся отношениях между ними стало известно, тут у многих фуражки на волосах зашевелились. – А потом, когда всё произошло – фуражки посыпались вместе с головами. – Именно так. Все закрыли, у всех отобрали подписки о неразглашении и все наглухо засекретили. Оставили просто небольшое наблюдение. А потом страна дала дуба и об этом все забыли, пока не появились вы и не подкинули работёнки. – Извиняться не будем. – Да я не об этом. Вы ведь проводили генетическую экспертизу, чтобы узнать кто из найденных вами покойниц кто? – Было такое. – А мы провели свою экспертизу. – На предмет? – Сначала немного теории. Набор генов у людей не статичен и дело тут даже не в предусмотренной природой системе размножения. Человек пытается приспосабливаться, как и любой другой живой организм, в том числе и при помощи изменения генотипа. Проблема только в том, что большая часть опасных для жизни факторов убивает человека быстрее, чем он успевает приспособиться, но по оставшимся в генотипе следам мы можем с некоторой долей вероятности установить причину смерти, даже если от покойного не осталось ничего, кроме скелета. – Сдаётся мне, я могу предугадать, о чьих причинах смерти вы хотите нам поведать. – Технология ещё сырая, и могут быть погрешности, а, может, и полноценные ошибки, но чем богаты. Под теми же номерами, под которыми они фигурировали в вашей экспертизе: номер один – смерть от голода, номер два – жажда, номер три – нормобарическая асфиксия, номер четыре – асфиксия геморрагической природы. – Нормобарическая это, – хмурясь, стал уточнять Гитлер, – удушье? – Можно и так сказать. Грубо говоря, в воздухе, который попадал ей в лёгкие, уже не соблюдались пропорции газов, которые делали бы его пригодным для дыхания. – А геморрагическая природа – это как? – в свою очередь, спросил Клинок. – Грубо говоря – смерть от кровопотери. У неё, кстати, переломы обеих бёдер, возможно, осколки пробили бедренные вены и вскоре оставшейся в организме крови стало недостаточно, чтобы снабжать органы и системы кислородом. – Страшная смерть. – Подавляющее большинство смертей страшны, что поделать. Мы добросовестно проштудировали все материалы, но ничего интересного больше не нашли, хотя Антон довольно часто обращался к выуженному из кармана блокноту, чтобы что-то туда записать, а некоторые страницы, как мне показалось, он переписывал чуть не целиком. Клинок. День… – И всё-таки, как ты собираешься сварганить из этого пригодное к боевому применению оружие? Мои деревянные клинки – они завязаны на свойства пород дерева, сформированные на той же базе, на которой строилась и вера в те времена, когда наши дорогие боги действительно были богами. А ты на чём сыграть попытаешься? Мы занимались тем, что разбирали всё то, что умудрились насобирать за день. В квартире стояла несусветная жара от трёх работающих обогревателей, выключить которые было нельзя – сушились травы и ветки, умопомрачительный аромат от них же и атмосфера общего разгрома. По всему получалось, что, учитывая фронт стоящих перед нами задач, а так же тот факт, что Антон из квартиры выдвигается один, ему всё потребное просто не унести. Так что с собой он нагружался по максимуму, а всё остальное нам надлежало перетаскать самим и привезти на отельном автобусе с преподавателями. Хорошо хоть предусмотрительный Багдад собрался в лагерь ещё до того, как уехал тревожить покой святых отцов и теперь нам надо было просто забрать его рюкзак. Подумав, решили к общей колоне автобусов выдвигаться все вместе, встретиться там с Ольгой Дмитриевной и попросить её организовать остановку рядом с нашей квартирой, откуда мы и перетаскаем в салон всё необходимое. – Ты на свойствах древесины основываешься, а я на свойствах железа. Металла, если быть точным, а если быть совсем точным – то ртути. Её количество в лампах, конечно же, небольшое, но мне много не надо. В первую очередь, надо снизить хрупкость стекла, продублировав их пассивными силовыми линиями, вот так. Вооружившись какой-то штуковиной, напоминавшей стеклорез, Антон взял одну из добытых нами ламп и принялся что-то царапать на ней, то будто что-то прописывая на ней, то проводя длинные линии. Наконец он протянул лампу мне. – Ну-ка, попробуй разбить её. – Вдребезги? – Хм, разумеется, вдребезги! Хмыкнув, я попробовал выполнить предложенное, ударив лампой об стол. Потом ударил посильнее, но стеклянная трубка выразила фунт презрения моим жалким усилиям. Удивлённый сверх всякой меры, я замахнулся, чтобы шарахнуть упрямой лампой со всей силы. – Подожди, подожди! – остановил меня Антон. – Её, всё-таки можно разбить, защита ведь только пассивная. Но это сейчас, в лагере я ещё поработаю над ними, и тогда их разбить не удастся даже при всём желании. – Так зачем тогда ты тут работаешь? Тебе же на этом такие деньги можно делать! Только не говори, что из любви к искусству! – Было бы всё так просто, – рассмеялся Антон, – такая манипуляция значительно сокращает ресурс стекла. Это ты сейчас его разбить не можешь, но спустя некоторое время оно само развалится на осколки, даже без какого-либо внешнего воздействия. И чем больше задрать его крепость – тем быстрее оно развалится. Полностью оборудованные лампы надо будет делать накануне боя – у них срок годности часов двенадцать, не больше. Так что надо будет держать ушки на макушке, чтобы своевременно меня предупредить и чтобы я успел вам наделать орудия главного калибра. Зато если у меня будет хоть немного времени – сварганю вам таких штук, что «Ночной дозор» Бекмамбетова обзавидуется в полном составе. Главное – всё необходимое взять и ничего не забыть. Лампы, батарейки, изолента, моток проволоки и паяльник с припоем и канифолью. – Ты всё это, кроме ламп и батареек, таки в лагере найти мог – в электромеханическом кружке. – Пусть лучше будет, но не потребуется, чем потребуется, но не будет. Гитлер. День… Сколь глубоко ни дыши, а перед смертью таки не надышишься. Именно этот постулат я и вспоминал, когда поздним вечером шёл домой, чтобы собраться на неделю в лагерь и, по возможности, поспать перед выездом. День выдался суматошный, но и предельно продуктивный – мы успели переделать кучу дел и теперь были готовы к поездке в лагерь Ольги Дмитриевны гораздо лучше, чем в первый раз. Ещё бы – распоясавшиеся до уровня трупов на кладбище бывшие славянские боги – это вам не это – тут огрести таки вообще не вопрос. – Извините, пожалуйста, что мы так поздно… Вы не могли бы уделить нам немного времени, мы хотели бы поблагодарить… За что я понял ещё до того, как этот вопрос спрыгнул с моего языка – возраст не пощадил её некогда огненно-рыжих, а теперь потускневших волос, таких же, какие были у её дочери на принесённой Клинком фотографии. – Проходите, пожалуйста, – сказал я открывая подъездную дверь и пропуская чету Лебединских вперёд, – разносолов не обещаю, но уж чай к вашему тортику у меня найдётся. Багдад. День… Судя по ощущению времени я едва-едва успел закрыть глаза и провалиться в сон, как монах уже тряс меня за плечо. Часы на руке мои догадки подтверждали – проспал я немногим меньше получаса, но чувствовал себя на диво отдохнувшим, будто и не провёл целый день в седле, спрыгивая на землю только для того, чтобы договориться с фольклорными призраками. – Вам нужно спуститься во двор, – проинформировал меня монах, – я вас провожу. – Благодарю вас. Вежливость ещё никто не отменял. Впрочем, тот факт, что меня не пригласили для оглашения решения к настоятелю, а решили вывести во двор не было проявлением невежливости по отношению ко мне, скорее мне просто достаточно аккуратно намекнули, что меня тут по-прежнему не любят, но всё ещё терпят. И на том спасибо. Летняя ночь коротка, а сумерки протяжённые и отсветы вечерней зари ещё долго играют на ночном уже по времени небе. Любовался я на это примерно минуту, потом моё внимание привлёк перестук копыт и шаги, подходящие ко мне со спины. Копыта принадлежали явно не той лошади, что меня сюда привезла, а шаги принадлежали женщине. Какой – я понял даже не оборачиваясь – не так уж много женщин бывает в мужских монастырях на ночь глядя, тем более в таких. – Не боитесь подходить со спины к такому неуравновешенному типу, как я? – Волков бояться – в лес не ходить. – Ладно хоть не с тасманским дьяволом сравнили, и то хлеб. – Возьми. Я тщательно осмотрелся: она не протягивала мне ничего из-за спины – значит, надо поворачиваться, что я и сделал. Она протягивала мне поводья крупного красавца-жеребца снежно-белой масти. – Всё, что Церковь сочла необходимым передать тебе – в седельных сумах. Можешь не останавливаться, чтобы договариваться со всеми подряд – тебя и так будут провожать и подгонять изо всех сил, чтобы ничто, связанное с церковью, на их землях не задерживалось. – Я благодарен Церкви. Она некоторое время пристально рассматривала мою физиономию. – Не могу понять, ты лицемеришь или искреннен. – А вам и не надо. Решите так, как вам удобно или выгодно в настоящий момент и сочтите это за истину. Делов-то. – Как у тебя всё просто. – В этой морально-этической проблеме я вам не советчик. Плохое – это плохо, хорошее – хорошо. Меня мама и папа так научили, ничего не могу с собой поделать. – Прежде чем ты поднимешься в седло и уедешь, ответь, пожалуйста, на один вопрос. – Даже пожалуйста… Я слушаю. – Ты веришь в бога? – О как… Вам честно ответить или правильно? – Сердцем. Я задумался. Серьёзно, причём, задумался. Скажи она «душой» или как-то подобно, я бы выдал ей сто раз повторённый и озвученный ответ, а вот с мнением, которое мне подсказывало сердце, было всё не так однозначно, как говаривала одна крымчанка, дочь офицера. – Я достоверно знаю, что существует ад. Я видел его обитателей и тех, кто должен был бы там оказаться по понятиям банальной справедливости гораздо чаще, чем хотел бы их лицезреть. И я отправлял их туда при помощи всего, чему я обучен другими, обучился сам и знаний, оплаченных смертями, страданиями до, в процессе и после неё. В том числе и тех людей, кого я искренне уважал и, может быть где-то глубоко, даже любил. Так что по вопросу ада у меня сомнений нет. А если существует ад, то должен быть и рай. Не знаю, правда, есть ли у бога наложницы, как у Люцифера, но кто-то ведь должен управлять раем. И… если существует только ад и Люцифер, но не существует бога и рая, то это означает, что мы, живущие, лицом к лицу с потусторонним, не буду к ночи упоминать их по наименованиям. И, кроме того, это значит, что мне некому будет после смерти адресовать несколько весьма неприятных вопросов. – Сплошная логика и никакой веры. А как же вера, Багдад? – Вера не работает, матушка. Ни разу не видел, чтобы вера сама по себе что-то сделала. Вечно за всё приходится отдуваться тем, в кого верят. И именно им приходится отыскивать правильный ответ на вопрос жизни и смерти, время от времени в условиях, когда такого ответа в природе не существует от слова «совсем». Да ещё и в режиме жёсткого цейтнота, чтоб жизнь окончательно не казалась малиной. – А, может быть, ты просто не видишь этого, Багдад? Что не отменяет того факта, что оно существует. – Сомневаюсь. – Нет пути к цели иного, чем через множество сомнений. И иногда ответ на вопрос жизни и смерти зависит от слепой веры. Помни об этом, Багдад. – Постараюсь не забыть, – ответил я и, заметив, что, повинуясь её жесту, ворота монастыря стали открываться, поднялся в седло, – спасибо за гостеприимство и вам, и настоятелю, конечно. Хотел бы пообещать больше не прибегать к нему, но вряд ли это в моих силах. Бог, как известно, располагает, а мне остаётся лишь предполагать.