Звёзды на предплечьях

      Клэй Дженсен — неудачливый коллекционер в мире переломанных и неисправных игрушек. Тот, кто вырывал из собственной груди пульсирующее сердце обеими окровавленными руками, готовый отдать его без малейших сожалений. Кукольник, что часами бродил по заброшенной свалке и находил там покорёженные, побитые жизнью, спрессованные под натиском этого безумного жестокого мира игрушки. Клэй Дженсен собирал, собирал и собирал забытых всеми фарфоровых кукол с несчастными лицами и пустыми, полными боли глазами; паровых роботов с неисправными механизмами и нехваткой жизненно важных деталей; засаленных, совсем затасканных плюшевых мишек с оторванными лапами; солдатиков, перебитых настолько, что кажется, будто они едва пережили настоящую войну.       Но всё же разница между метафорой и реальностью очень проста: у любой поломанной игрушки все повреждения снаружи, а у людей, достаточно натерпевшихся и настрадавшихся, травмы скрыты глубоко внутри, под корой головного мозга или высечены незаживающими рубцами на сердце. И всё-таки куклы Клэя Дженсена — не куклы вовсе, разве что с виду. Они разбитые сердца собирают по осколкам, ранят пальцы в кровь и наспех заклеивают нелепыми разноцветными детскими пластырями — единственным напоминанием о том, что они ещё слишком юны, чтобы быть сломленными. Они отбиваются от мыслей-опарышей, заползающих в голову, несущих с собой лишь боль и гниль. Каждый тщетно пытается подавить в себе самые худшие порывы. Все, кто так полюбился Клэю Дженсену — его друзья и благодаря своему Кукольнику они только-только заново научились чувствовать. Клэй вовсе не чинил их, лишь помог вспомнить, какими они были до поломки. Как смеялись и плакали искренне, не натягивая притворную дежурную улыбку. Они едва начинают любить себя, вглядываясь в мутное, исшедшееся паутинкой от многочисленных падений, но не разбитое зеркало. Едва начинают узнавать в нём повреждённую и покорёженную, совсем недавно до смерти напуганную кривую карикатуру на самих себя.       И Клэй любит их всем сердцем, ощущает огромную ответственность. Чувствует, что жизнь за них отдаст без тени сомнения. Собственной кровью откупится за них стоя перед лицом Дьявола у самых врат Ада, но жалеть об этом никогда не станет. Куклы фарфоровые ручки тянут, имя его повторяя, будто мантру. «Клэй! Клэй! Клэй!» — вторят со слезами на глазах и бегут, чтобы прижаться ближе. Защиты и поддержки ищут, льнут и крепко обнимают за шею, скрепляя руки сзади. Кости хрустят. Кажется, что ещё чуть-чуть, и затрещат по швам, в крошку белоснежную рассыпятся. Он, конечно, отзывается, в ответ обнимает, ладонью по волосам проводит и боль их принимает, как собственную. Терпеливо принимает их с любыми изъянами. Какими бы бракованными ни были — от него они получают надежду и помощь в исправлении ошибок. Ищут с ним вместе искупление.       Клэй вовсе не Карабас Барабас из сказки про Пиноккио, он никого ни к чему не принуждает, лишь ревностно заботится о каждом, а они — о нём, с взаимностью. Уставший за день Кукольник на диван опускается с шумным выдохом, глаза прикрывает. А куклы молча переглядываются, рядом садятся, ладонями по спине гладят, в лицо понимающе заглядывают. Они знают — Клэй вовсе не сверхчеловек и неотличим от них в способности устать или потерять веру во что-либо. Клэй Дженсен дорожит ими всеми одинаково, каждым забытым на свалке дефективным ребёнком, задыхающихся от промышленных токсинов и заводской пыли. Если бы кто-то взглянул на них впервые и спросил, что же такого в этих ребятах и почему Дженсен цепляется в них мёртвой хваткой, а они держатся за него в ответ, Клэй лишь ответил бы: «Они уникальные и особенные — прекрасные».       Клэй Дженсен ни за что не рассказал бы человеку со стороны истории об игрушках, примостившихся на его полке, повреждённых и совсем потерянных. Не поведал бы о куклах в красивеньких юбочках с рюшами и роскошными волосами, опускающимися на плечи мягкими волнами. Куклах, которых таскали по углам, которыми пользовались и пользовались, а потом так легко и просто выбросили, оставив задыхаться у обочины в кромешной тьме. О марионетках, которых за верёвочки дёргали под улюлюканье и гогот, пока они беспомощно вертели ручками и ножками, а внутри погибали. Вопили, что есть мочи, но ни единая живая душа не слышала. Клэй ни слова не вымолвил бы о тех паровых роботах, которых об землю и стены замшелых заброшенных домов разбивали ради забавы, пока жизненно необходимые детали летели во все стороны, а рассудок стирался в пыль. Дженсен не смог бы поведать о симпатичных плюшевых мишках, смотрящих на мир добрыми глазами и счастливо простирающих лапы для объятий с новым другом. (ровно до тех пор, пока этот «друг» не швырял их в котёл с кипящей массой из ненависти, оскорблений и насилия, терзая мишек, разрывая их напополам голыми руками, так что окровавленное содержимое вываливалось на пол, а оторванные лапы падали плашмя) И эти плюшевые красавцы сами себя зашивали дешёвыми нитками, корчась от боли. Хромали, но продолжали двигаться дальше. И конечно же Клэй промолчал бы о том, как его любимые оловянные солдатики, почти что контуженные, боролись с собственными травмами с помощью наркотиков и психотропных препаратов. Как давились алкоголем или сигаретным дымом, снюхивали дорожки белоснежного кокса с грязных столешниц, разбивали в кровь кулаки, игнорируя испуганные взгляды окружающих и искали войну в перекроенном кем-то до неузнаваемости засаленном мире.       Клэй Дженсен — неудачливый коллекционер в мире переломанных и неисправных игрушек. Тот, кто вырывал из собственной груди пульсирующее сердце обеими окровавленными руками, готовый отдать его без малейших сожалений. Кукольник, что часами бродил по заброшенной свалке и находил там покорёженные, побитые жизнью, спрессованные под натиском этого безумного жестокого мира игрушки. Клэй Дженсен погибнет за них, сиганёт в расплавленную лаву и разобьёт голову об оледенелую поверхность океана, но спасёт их всех, тонущих или горящих. Они, без сомнения, сделают ради него то же самое.